Взгляд на две тысячи ярдов

Джон продирается сквозь вязкость дня при помощи трости, интернета, солнечного луча, ползущего по столу. Джон считает: - Сто. Девяносто девять. Девяносто восемь. Молча. Кладет ладонь на нагретое место, смотрит на свои пальцы в пятне золота. Изучает. Шерлок дергает скрипку за струны, вызывая у той болезненные, тонкие стоны. - Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Джон старается не обращать внимания. Он сосредотачивается на статье в блоге, на картинке – смешной в чём-то, в том же – страшной. Мужчина в военной форме – бравый янки, больше гротескная карикатура, чем человек. Подчеркнуто белозубый, подчеркнуто улыбчивый, подчеркнуто сильный. Подчеркнуто военный. - Самое скверное, - хочет сказать он. – Самое скверное в том, что настоящую драму не выразить на бумаге. Он пишет об одном герое войны. А сколько их было? Сколько будет? Безымянные, одинаковые, беспрекословно подчиняющиеся приказам. Джон хочет сказать: - Мне кажется, что драма на бумаге – это кровь. И всё. Ни объяснений, никаких слов. Если бы ее можно было вылить на огромный лист, всю эту кровь, которую потеряли солдаты… «Интересно», думает он, «сколько раз бы этот кровавый лист окутал Землю?». Шерлок дергает головой. - Можешь заткнуться? – нервно шипит он. Ну да. Джон, впервые за эти полчаса, смотрит на человека-статую. На телохранителя, присланного Майкрофтом. Изваяние в дорогом (смехотворно дорогом) костюме, сидящем, как влитой. Изваяние с черными, жесткими волосами и взглядом снайпера. На лице, от уха до носа – кривой выпуклый шрам. Острый, благородный нос, стесанные щеки, массивный подбородок. - Я слышу, как мысли натужно крутят ржавые шестеренки в твоей голове. – Холмс кривится в презрении. – Им нужен он. «Он». «Этот». «Доктор». Шерлок единым порывом перемещается к вешалке. Не человек. Ветер. Накинуть пальто, поднять воротник, шарф на шею. Быстрые, отточенные движения. Телохранитель в дверях. - Отойди. Наклоняется к уху мужчины, шепчет что-то. Шрам дергается. Больше ничего не выдает того шторма, что бушует внутри. Телохранитель отодвигается. Шерлок выходит. - Семьдесят шесть. Семьдесят семь. Семьдесят пять. Шестьдесят девять. *** Джон смотрит в стену пустым, мертвым взглядом. Страшный. Больше прошлого, меньше мыслей. Результат: восковое лицо, вылепленное небрежным скульптором, смятое в молчаливой муке. Слева – вносящее асимметрию, яркое, фиолетовое. Синяк на скуле. Поджатые губы, наморщенный лоб. Глаза – блеклые лужицы, в которых уже не то, что чувств, слез не осталось. - Мать твою, Алекс, - хочет сказать он. – Твою мать. Он смотрит на свои руки. Кровь, теперь уже неиллюзорная, пахнущая железом и страхом. Осыпающаяся сухими, ломкими крошками. Джон молчит. Вспышками под веками – это утро. Что-то ускользает от него, что-то важное, что-то… Шерлок, выходящий из дома, смс от Майкрофта. «Мы знаем, кто он. М.Х.» Дальше – крик. Кровь под ладонями, пульсирующая, кровь по дорогой ткани, кровь из уголка рта. Всё смешивается. Сухой стрекот автоматной очереди выше головы, пуля во лбу, Лаки, запихивающий кишки обратно… Пыль в волосах, пыль на ресницах, на зубах, дуло пистолета между лопаток. Мешок на голову, палящее солнце, машина, наручники, боль в колене. Потом Джон просыпается здесь. Бетонные, шершавые стены, высоко под потолком – безжалостная, равнодушная лампочка, унитаз, раковина, койка и железная дверь с окошком. С закрытым окошком. *** Где-то там, в дорогой машине, братья стреляют друг в друга идеями и мыслями, острыми, как опасная бритва. - Его придется снять с поста, - констатирует сухим тоном Майкрофт. – Жаль. Старшему Холмсу действительно жаль. Очень жаль. Он говорит это, когда перед ним открывается неприметная, серая дверь такого же серого, ничем непримечательного дома. Обычная холодность взгляда обернута в сочувствие. Его жена – усталая, красивая женщина с красными от недосыпа глазами, нервно теребит сережку. - Это его брат. Его. Она не называет имен. Никто не называет. Пока Шерлок копается в вещах, переворачивает вверх дном всю их жизнь, Дэйзи тихо плачет. Она нервно поправляет юбку платья – плотная ткань всё время ползет вверх по стройным, красивым ногам. Говорит: - Мне нужно забрать детей из школы. Шерлок цепляется взглядом за ее лицо. За то, как она поправляет выбившуюся из пучка прядку. - Вы уже не живете вместе. Ты носишь кольцо, он, скорее всего, нет. Ты всё еще надеешься вернуть его в семью, мальчик боготворит отца (как типично), обвиняет тебя в том, что вы расстались. Дэйзи смотрит на него. Красивая, злая, синие глаза, красные щеки. Фурия. Майкрофт кладет руку ей на плечо, отчего женщина мгновенно успокаивается, прячет эмоции под отутюженным образом идеальной домохозяйки. Закрывается. - Сколько лет вашим детям? - Адаму одиннадцать. Розе девять. - Возьмите мою машину. Езжайте в школу. Женщина заторможено кивает. Хватает плащ с вешалки, открывает входную дверь. Останавливается. Спрашивает, не оборачиваясь: - Что с ним будет? Короткие завитки волос на затылке трясутся. Майкрофт не отвечает. Когда она выходит, прикрыв дверь, Дэйзи кажется, что она вновь слышит: - Мне очень жаль. Безликая, страшная фраза. *** - Всё идет по кругу, понимаешь? Всё повторяется, всё… Лаки вертит эту фразу на языке уже второй, может быть, третий день. Или неделю. Хрен поймешь. Здесь дни, точно как песчинки – невыразительные и совершенно одинаковые. Джон усмехается уголком рта, затягивается, выпускает белесую струйку дыма. Сплевывает вязкую от пыли слюну, растирает влажное пятно по стоптанной до каменной твердости земле носком ботинка. - Устал я. - Все устали, Док. Это место такое. - Ага. До того дня, как Джону констатируют клиническую смерть – две с половиной недели. До того момента, как он сломается – три часа, двадцать две минуты. *** - Обмен? – улыбается Майкрофт. Если бы его собеседник мог видеть его лицо, он мог бы сказать, что сделки не будет, что этот хищный оскал уж точно не является жестом доброй воли. Но он не видит. Поэтому говорит короткое: - Да. И бросает трубку.