Причудливые игры богов. Жертвы паутины

От Автора: «иногда она возвращается»… Простите ^^ С именинами всех Екатерин, если таковые есть среди читателей! Всем остальным — наше с рыжей наглой кисточкой и наилучшими пожеланиями! Спасибо, что Вы ещё со мной!       Здесь мы — четыре девушки — являемся воинами в матросках, защитницами мира и покоя на Земле.       Эхо слов Сецуны ещё отзывалось в ушах Икуко.       — Что? — женщина растерянно воззрилась на девушку, невольно узнавая теперь. Жутковатое осознание — ей бы никогда в голову не пришло, хотя сходство было на лицо… Она была один в один та воительница, что спасла её в палате.       — Да, в это сложно поверить, но…       — Нет, почему же, — нашла в себе силы возразить женщина. — Я становилась порой свидетельницей очень странных событий. Почему бы мне сомневаться в том, что вы сейлор воины, когда я видела вас совсем недавно во всеоружии.       — Вот и славно! Вы дивная женщина! — широко улыбнулся Профессор. — Я Соичи Томоэ, а это моя дочь Хотару.       — Здравствуйте, — робко высунулась из-за его спины маленькая девочка с темными аметистовыми глазами. Она была словно фарфоровая кукла — бледная и хрупкая.       — Уранус, Нептун, Сатурн и Плутон, — тихо перечислила Мичиру. — Мы все перед вами, воины внешнего круга. Вы ведь никому не расскажете?       — Конечно, нет… — Икуко ощутила, как колет пальцы от необычности происходящего и жуткого волнения, порожденного надеждой, воскрешенной ранее Мичиру. Что ещё за внешний круг? — Скажите, пожалуйста, что происходит? Вы обещали мне объяснить про этих… фагов, — просящий взгляд в сторону Сецуны. — Вы сказали, что они были людьми.       — Да, так и есть. В прошлом году, когда побагровело небо, вы, наверное, слышали отголоски нашего сражения. Наш враг тех времен — Галаксия, золотая женщина… Она была необычайно сильна. У всех из людей сияющий свет звезд — так называемые звездные семена. Но только у сейлор воинов они сохраняют свет после развоплощения, а люди превращаются в фагов, отвратительных существ, которые начинают охотиться за теплом. В прошлом году пропал самолет. Вы, возможно, слышали об этом?       — Да, что-то всплывало в СМИ, — Икуко наморщила лоб, припоминая пару тревожных репортажей, которые увидела случайно во время готовки. Новости тогда напугали её, но, как то случается зачастую, постепенно угасли под ворохом повседневных событий.       — Самолет захватила Галаксия из-за того, что почувствовала на его борту свет хранителя Земли. Она уничтожила его физическую оболочку, а остальных людей обратила в фагов. Вдруг что попалось бы? — отрешенным голосом сказала Сецуна. — Благодаря тому, что они стали чудовищами, им удалось выжить, когда самолет упал на необитаемый островок, затерянный в океане. Обломки, конечно, были обнаружены, только ни одной живой души или хотя бы тел, а потому об этом молчали по всем каналам, чтобы не множить легенды о кораблях и самолетах-призраках. А фаги разбрелись по свету… Кто-то погиб, кого-то мы смогли спасти… Приходится и защищать людей от фагов, и фагов от людей. Вернуть им прежний облик может только Сейлор Мун.       — Сейлор Мун, — эхом повторила Икуко, испытывая непонятное чувство, словно вот-вот туман рассеется, и она увидит все в истинном свете.       — Да, миссис Цукино. Сейлор Мун. Наверное, вы уже догадываетесь — это ваша дочь, Усаги. Она наш лидер.       Несмотря на то, что слова подтвердили предчувствие, Икуко все же с недоумением воззрилась на Сецуну, будто ожидая, что та громко воскликнет «Шутка» или что-то в этом духе, и когда этого не последовало, перевела взгляд на остальных присутствующих. Харука тяжело вздохнула, видимо, почувствовав её настроение. Она смотрела прямо перед собой, рассеянно поглаживая подставленную ладонь Мичиру, которая с невозмутимым спокойствием смотрела на женщину, будто намеревалась сказать «ну и что? Так может случиться с каждым». Соичи Томоэ неловко переступал с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Хотару смотрела на Икуко с непосредственным детским любопытством, откровенно выжидая её более развернутой реакции.       — И где ваш лидер? — осторожно, словно не веря собственному языку, поинтересовалась миссис Цукино.       — Далеко, к сожалению. Очень далеко. Но она жива, и с ней все в порядке, — голос Сецуны утратил отрешенность, наполнившись мягким сочувствием и теплом, как будто растирая этими словами озябшее встревоженное материнское сердце. — Она вернется. И мы надеемся, что скоро.       — Что произошло? — слезы вновь вскипели бурным океаном, затопляя лицо. — Что случилось там в Киото? Где все пропавшие? Где моя дочь и её подруги? Где?!       — Тише, тише, Вам нельзя волноваться, — бережно погладил её по плечу оживившийся Соичи.       — Нам сложно пояснить вам все, — осторожно вклинилась Мичиру, решившая, что слишком уж чрезмерно будет говорить о других галактиках и пришельцах из космоса, хотя само упоминание Галаксии давало тому предпосылку. — Но они не пропали вместе с храмом, а переместились. Им нужно время, чтобы найти дорогу домой.       Икуко стиснула руки: единовременно она испытывала и счастье, и отчаянье. Счастье, что странная женщина из сна была права… Усаги жива. Но даже её друзья, судя по всему, не имеют никакого представления, где она… И никто не знает ничего, что случилось с несчастными, кто остался в храме.       — Там в храме, — неловко начала Харука, продолжая прямо и безмятежно смотреть перед собой, — появилось чудовище, о природе которого нам самим мало известно. У нас был один вариант сдержать его, что мы и попытались сделать. Однако наши надежды на успех не оправдались. Мы с Мичиру решили выгадать время для остальных, чтобы они бежали… Был взрыв, — она рассеянно подняла руку, поведя ею перед глазами. — А потом…       — Мы не знаем, что случилось с храмом и почему он исчез, словно его и никогда не было, — Мичиру плавным движением перехватила руку своей подруги, бережно притягивая её вниз на покрывало. — Но как только выясним, мы обязательно расскажем вам, миссис Цукино.       — Вам пора возвращаться, — профессор Томоэ осторожно сжал плечи Икуко. — Наше время истекло. Вас могут хватиться.       Женщина с горечью посмотрела на него, сотни вопросов все ещё терзали её сердце, желая найти выход.       — Не волнуйтесь, — раздался нежный голосок Хотару, успокаивая и умиротворяя. — Мы не покинем вас надолго. Скоро вас выпишут, и мы увидимся вне стен больницы. Кроме того, ваша защита теперь одна из наших задач.       — Мы очень скоро увидимся, — подтвердила Сецуна, приоткрывая дверь палаты. — И более обстоятельно ответим на все ваши вопросы.       Икуко чувствовала, что оснований не доверять ей нет…       Тьма давит, перебирая одно за другим, размывая границы её сущности. Это было странно, и могло бы её напугать, если бы она была способна испугаться. Но что в ней осталось? Страх? Нет. Горечь? …нет. Тоска? …нет. Удивление? …нет. Любовь?       Она помнит, как шла по этой темноте, сжимая чью-то хрупкую маленькую ладошку. Кто-то пел нечто красивое и нежное, согревающее. Она не могла разобрать слов, и это очень тревожило, мешая продолжать идти. …разжать руку. Это было неправильно. Она дала обещание. Она должна была… позаботиться? О чем? О ком?!       «Не волнуйся, Усаги. Я о ней позабочусь».       Усаги? Кто такая Усаги? Почему при этом отзвуке она чувствует боль острую и жадную где-то в области груди. Плакать. Нет, не надо. Не плачь. Не плачь. Багрянец расцветает перед глазами диковинными цветами, а на теле становится влажно… Пальцы скользят по телу. Пахнет железом. Кровь. Кричать? Звать на помощь? Какой в том смысл? Ведь здесь никого нет… нет… Нет?       Но ведь были… Здесь в темноте, когда она шла, держа за руку драгоценную звездочку, которую ей вверили, и рядом был ещё кто-то. Очень важный. Значимый. Сильный. И не только они… Кто-то ещё. Множество теней — уходящих вдаль. Целая цепочка зримых невидимок, намеревающихся совершить переход. Куда?       Она не знает… Только в тот момент, когда должна была перейти черту (о, да! Она вспомнила её! Пылающую огнями черту, за которой сливаются воедино начало и конец), она разжала руку, отпуская своих спутников. Она плакала… Но. Но. Но.       «Прости. Я знаю, что… Но я не готова. Не могу. Не могу. Не могу! Я не готова пойти на новое кольцо! Я ещё нужна здесь. Ещё не время!»       Она помнит, как ей улыбнулись на прощание. Помнит, как коснулись напоследок руки, отпуская и прощая:       «Ты придешь, когда будешь готова. Мы будем ждать».       А теперь… Где она? Что делает посреди этой темноты с дырой в груди? Панический рывок вперед. Там черта… А за чертой та, о ком она пообещала позаботиться.       «Я — принцесса Марса, Фэнхуан, обещаю быть защитницей Лунной Принцессы Серенити от моего первого вздоха до последнего. Обещаю быть ей верной, достойной опорой и добрым другом», — детский голос звучит у неё в ушах, наполняя обреченным звоном.       — Прости меня, Чибиуса, — губы двигаются едва-едва. — Я все ещё не готова…       Она пока что не помнит себя, не осознает в полной мере, будучи разрозненными осколками, но чувствует, что сияющий свет впереди — это не выход для неё. Обернуться… Неужели она застряла здесь навеки? Ведь обратного пути ей тоже не найти.       Темнота сзади шелестит, распадаясь, словно острыми ножницами её начали кромсать. Серебряный свет надавливает в образовавшиеся щели, прорываясь, захлестывая…       — Рей…       Чей-то знакомый шепот, похожий на тихий скрежет старинных дверей, надрывающий душу.       — Рей…       «Ты явился принести несчастья в наш храм, но я не позволю тебе! Изыди злой дух!»*(1) — её ладонь с талисманом с уверенным шлепком соприкоснулась с чем-то, что оказалось лбом миловидной златовласой девочки, которая не устояла на ногах и упала на спину.       «Тебя ведь зовут Усаги, да? Прошу прощения»*(2)       «Извини! Я просто хотела, чтобы мы стали подругами! Честно!»*(3) — звонкий, искренне расстроенный голос девушки, устремившейся прочь от её гнева.       «Значит, Рей третий воин?"(*4) — в синих глазах радостное удивление и неприкрытый детский восторг, который мимолетно вызывает у неё раздражение.       «Только не говори мне, что ты положила глаз на Такседо Маска!»       «А ты? Ты что, влюблена в него? Конечно, эта любовь останется безответной»*(5)       «Если со всеми случится то же, что и с Мамору… Я не хочу этого видеть! Это слишком грустно! Я не хочу, чтобы это случилось!»*(6)       Как же горела рука, которой она ударила её по щеке… Так, словно вот-вот развеется прахом подобно сожженной бумаге… Но этот удар нужен был для того, чтобы разжечь огонь борьбы в Усаги…       «Мы всегда ссорились, но это было забавно»       «О чем ты говоришь?»       «Я должна сказать тебе это на тот случай, если что-нибудь случится…»       Тревожный просящий взгляд синих глаз.       «Эй, да ладно тебе, я вовсе не собираюсь умирать. Ладно, сейчас Рей быстренько с ними разберется!»*(7)       Все силы, собранные воедино для нанесения последнего удара, чтобы защитить, уберечь, спасти…       «Я ещё не умерла…»*(8)       Свет режет по глазам, неспешно отступая, и тьма тает, словно её и не было здесь.       — Я ещё не умерла…       Света почти не было. Четыре генерала без излишних надежд ходили по порядком потрепанному храму богини Инари. Им не пришлось напрягаться, чтобы вспомнить все то, что предшествовало их обнаружению себя в Элизионе. План с кристаллами завершился почти провалом… Хотя нет, какое почти? Безнадежным провалом, поскольку был обозначен смертью Эндимиона. Никакие «успехи» в сравнении с потерей принца не меняли общей картины. То, что удалось спеленать чудовище и увлечь его в недра Земли, это всего лишь краткая отсрочка перед лицом Конца Света, который несомненно нагрянет.       Тонким всполохом лисьего огня Зойсайт освещал себе дорогу. Брусья от разваленных построек, каменная крошка с осыпавшихся идолов, грязная запыленная ткань, тела… Вроде бы те, кого увлекло следом, не были мертвы, но и живыми их не назовешь: провалились в безвременье Элизиона.       — Нашел? — тихо окликнул его Нефрит, умудрившийся после легкой подзарядки на поверхности призвать звездный свет.       — Нет. Ты думаешь, что его тело выдержало взрывную волну?       Ошметков они тоже не наблюдали… Но все же как-то наивно полагать, что цельный принц валяется под каким-нибудь кустом…       — Урана и Нептуна тоже нет.       — Обратились в пыль? — мрачно предположил Зой, осторожно оттаскивая в сторону одного из священнослужителей. Кунсайт распорядился выложить всех найденных земных жителей на площади.       — И Скрута, впрочем, тоже, — выразительно добавил Нефрит, приближаясь к нему. — Ещё один бедолага?       — Ты, может, мне поможешь? — хмыкнул Зойсайт. — Мне твое праздное любопытство — лишний повод стукнуть тебя по тому, что ты имеешь обыкновение называть своим вместилищем разума.       — Никогда так голову не называл…       На площади был Кунсайт, проводящий пересчет обнаруженных жителей. Он был крайне раздражен, поскольку, в отличии от Нефрита, получившего приветствие от своих «звезд», напротив растерял свои способности и более не мог предстать западным ветром. Информационный вакуум после того казался ему пыточной камерой. Ведь, возможно, тело Эндимиона нашли на поверхности, а они просто не знают об этом, методично и смиренно обыскивая каждый закуток полуразрушенного храма. Или, может быть, старлайты уже вернулись обратно вместе с остальными сейлор-воинами… Меркурием, Юпитером, Венерой… И Серенити. Но Элизион закуклился. Время в нем потекло после катастрофы совсем иначе: привычное исчисление часов не работало — золотой купол давно не являл рассвета. Сколько прошло с момента падения храма в недра Земли? День? Два? Три? Неделя? Сколько прошло здесь?       — Сто сорок человек, — коротко бросил лорд Запада, кивнув на неподвижные тела, выложенные в ряд на брусчатке площади; у кого-то лицо безмятежное, как у спящего младенца, у кого-то сведено судорогой в ужасе, ярости, отрицании, горечи…       — Как думаешь, здесь есть ещё кто-нибудь?       — Возможно. Мы не можем точно сказать, сколько было из простых смертных, когда это случилось.       — Так, господа «непростые» смертные, где, черт его дери, Джедайт? — с глухим стуком отпустил ноги священнослужителя Нефрит.       — Омывает тело Марса, — ответил Кунсайт, даже не смотря в его сторону. — Пока можешь припахать Гелиоса. У тебя это неплохо получается. Бедолага, правда, полностью дезориентирован. Золотой Кристалл разбился…       — Дубина, — процедил сквозь зубы Зойсайт. — Бестактная дубина.       — А ты у нас сверхчувствительный пень, — огрызнулся сконфуженный Нефрит. — Зажги факелы, вместилище разума. Сделай милость.       В ванной комнате Золотого Дворца, расположенного в левом крыле, было светло. Вокруг каменного бассейна, наполненного теплой водой, стояли зажженные свечи, похожие на цветы лотоса. Джедайт скрупулезно разжег их, когда вошел в эту комнату. Это дело слегка отвлекло его от мрачных воспоминаний, роившихся в нем, пока он нес тело своей возлюбленной… Каждый шаг, что он делал до дворца, прижимая к груди тело Фэнхуан, завернутое в его китель, отзывался эхом прошлого, в котором безумный генерал Востока шел с невестой на руках по винтовой лестнице наверх, чтобы встретить их общий конец света.       Поправив свечу, которую он случайно поставил слишком близко к краю бассейна, Джедайт повернулся к телу Марса. Она лежала на спине, слегка выгнутая, словно дуга лука, залитая багряной кровью. Черные ресницы, выделявшиеся на неестественно белой коже, словно острые стрелы… На щеке кровавая полоса — скорее всего кто-то из воительниц оставил, убирая паутину с прекрасного лица.       Генерал Востока осторожно приблизился, будто боялся разбудить девушку. Бережно, словно к святыне, прикоснулся к вороным волосам, спутанным и запыленным, тяжело вздохнул… В ванной комнате было хорошее эхо, и вздох прозвучал горько и пугающе, почти как стон. Решительно кивнув самому себе, юноша потянулся к телу. Красная брошь в виде сердца слетела с её груди во время удара… Фиолетовый бант сильно поврежден… К сожалению, форма сейлорвоина была очень плотной и не имела застежек… Единственный выход разрезать. Из сапога он извлек свой стилет и аккуратно стал распарывать ткань сбоку. Несмотря на плачевное состояние тела, его ужасала мысль повредить его ещё больше. Остаться хотя бы внешне спокойным, пока в душе царила буря, не получилось… Слезы навернулись на глазах Джедайта, когда он стал осторожно снимать ткань с кровавого месива лоскутов кожи, мышц и органов, царившего посередине тела, где прошел шип Скрута. Белевшие осколки треснувших ребер… Растерзанная сердечная мышца, раскрывшаяся словно бутон цветка… Когда-то это сердце билось для него. Когда-то. Отверстие сзади на спине было куда аккуратнее…       Собирать её словно пазл по осколкам. Кусочек к кусочку, бережно зашивая шелковой нитью, омывая участки тела влажной тряпкой… Слезы могли бы застить взор, и он держался из последних сил. Лишь когда последний стежок был сделан, он закрыл глаза ладонью, от которой исходил запах железа, чтобы наполнить её горькими жгучими слезами. За несколько мгновений собралось озеро…       Слегка успокоившись, Джедайт расстегнул мундир, закатал рукава рубашки, потрогал воду, чтобы проверить температуру, прогоняя назойливую мысль «какая сейчас разница»… Нежно обнял Марс за талию, ощупав подушечками пальцев бархатную холодную кожу. Ток жизни безнадежно угас в ней. Смешно, Элизион, поглотив храм, уравнял их, сделав реальными друг для друга… Но теперь это выглядело издевкой бытия. Губы целомудренно коснулись плеча, похожего сейчас на воплощение твердости мрамора, по которому странствовали теплые блики пламени свечей. Но даже отдай свечи всю свою энергию, они не зажгли бы в ней пламя жизни.       Бережно, словно ребенка, Джедайт поднял Марс на руки и опустил в воду.       — Не сберег тебя… Прости. Мне так жаль, Фэн, — вновь прошептал он, пропуская сквозь пальцы вороные пряди. Глаза цвета фиалки навсегда угасли для него.       — Мне тоже жаль… Но не могу не отметить, что меня смущает то, что я полностью перед тобой обнажена.       Джедайт замер над ванной, словно его поразило молнией, недоверчиво и тревожно вглядываясь в лицо своей возлюбленной, но оно оставалось неподвижной посмертной маской…       — Я здесь.       Сейчас он понял, что голос доносится из-за его спины. Медленно юноша обернулся, чтобы взглянуть в фиалковые растерянные и слегка смущенные глаза возлюбленной.       — Фэн… Но как?       Она стояла перед ним в фиолетовой фрейлинской тунике, в которой часто гуляла с ним по поверхности Марса. Никаких видимых повреждений, только полупрозрачная. Призрак? Видение? Галлюцинация истязаемого разума?       — Если честно, понятия не имею, — покачала головой девушка, бросая очередной выразительный взгляд на свое обнаженное тело. — Прикрой меня, пожалуйста. Меня это очень смущает.       — Извини, но я должен закончить, — кашлянул Джедайт, понимая, что ему совсем не улыбается доставать из бассейна тело возлюбленной со слегка размытыми подтеками крови и грязи. — Если тебя это смущает, то отвернись.       Галлюцинация или нет, но вела себя Фэнхуан очень натурально, хотя у генерала Востока никогда не было случая жаловаться на чрезмерно живое воображение. Даже в период юношеских гормональных фантазий. Большого труда ему стоило отвернуться от видения, чтобы возобновить то, что начал — омовение тела.       — Я вовсе не хочу, чтобы ты меня омывал! Мы же с тобой условились, что ты не прикоснешься ко мне… так… так… так…       — Как так? — показное хладнокровие трещало по швам, а слезы подсыхали на щеках дорожками, стягивая кожу… Жестковатая губка надавила на холодную кожу, стирая серо-бурый развод на бедре, а затем поднялась выше по линии живота, талии к груди, где в огнях свечей поблескивала нить, которой была зашита рана…       — Развратно! Ты обещал до свадьбы меня не трогать!       — Так ты все вспомнила… Я только в толк не возьму, где здесь развратно.       За спиной разлилась тишина, что можно было бы принять за знак, что видение, порожденное кореженным разумом, растаяло без следа, прекратив испытывать его на прочность. Прислушиваясь к молчанию, Джедайт отложил губку, осторожно прослеживая пальцами недавно прошитую дорожку, словно питая робкую надежду ощутить ток горячего пламенного сердца.       — Извини, — раздалось прямо над ухом, заставив его вздрогнуть и едва не выпустить Рей из объятий. — Это действительно глупо. Мы столько оставили позади…       — Почему ты здесь? — рискнул он ещё раз попытать счастье прояснить ситуацию.       — Потому что я струсила и не смогла выполнить данное обещание…       Обернувшись, юноша увидел на лице призрака любимой тоскливое горькое выражение.       — Что за обещание?       Пальцы сжались, вдавливаясь в ледяную кожу.       «У нас тоже есть обещание… Обещание, которое мы не выполнили. Обещание, которое кружится теперь пепельными хлопьями над нашими головами».       — Позаботиться о Маленькой Леди.       — О ком? — растерянно покачал головой Джедайт, тщательно стараясь найти хоть какие-нибудь отголоски в своей памяти.       — О дочери Эндимиона и Серенити. Она ушла из этого мира вместе с Мамору…       Сердце заскрипело, хотя уже должно было бы смириться с этой очевидной истиной, которую отказывалась признавать настырная слепая и глухая надежда.       — Он умер, — глухо выдохнул генерал Востока, опуская на дно ванной тело Рей, так чтобы оно опиралось спиной с его стороны. Не вопрос. Терновое утверждение, вызывающее кровотечение в уже истерзанном необратимой утратой сердце.       — Да. А я не до конца…       И у Джедайта не было больше слов, чтобы раскрасить воцарившуюся скорбную тишину.       Целитель задумчиво водила босыми ступнями по текучей поверхности ручья, стремительно мчавшемуся, извиваясь, между кустов. Сидеть на деревянном мостике было, конечно, не очень удобно, но такие вот укромные местечки были подходящими для того, чтобы побыть наедине с собой. Аралия не знала, что чувствует по поводу происходящего… Они дома — это здорово. Оставили Землю в опасности — это ужасно. Погибли Эндимион, Марс, Нептун и Уран — это катастрофа. Воин застряла в мужском теле — это досадно. Серенити все ещё не пришла в себя — это печально… Но есть надежда. Особенно после того, как Какю зашла в покои, где сходила с ума от тоски Лунная Принцесса…       Целитель вздохнула, опуская ногу глубже в воду, чувствуя щекотливую прохладу. Она не знала, как описать чувства, обуревавшие её. Причудливое смешение грусти и радости, покоя и тревоги, любви и…       — Аралия…       Бархатный глубокий баритон раздался за её спиной, осторожно вытянув из спутанного клубка мыслей.       — Амарант*(9), чего тебе? — распущенные серебристые волосы скользнули вперед к воде, когда Целитель склонила голову, будто намереваясь нырнуть вперед. Ей этот парень не нравился — нынешний министр по связям с другими цивилизациями, высоковатый пост для того, кому ещё не исполнилось восемнадцати, но его отец не вернулся после Галаксии, а Какю почему-то решила, что он совладает с ответственностью. Вот и вышло так, что их сверстник на высоком посту сверкает своими багряными с золотой искоркой глазами, давая ветру трепать непривычно короткие для Кинмоку волосы цвета вороного крыла, едва прикрывавшие уши. Роста он был невысокого — с Аралию, что было своеобразной насмешкой, если принимать во внимание его чувства.       — Я слышал, что Какю навестила земную воительницу, — в глазах зудящее беспокойство и ревнивый интерес.       — Ты Лунную принцессу имеешь в виду? — улыбка Аралии оттенилась ехидством. О, да… Амарант очень ей не нравился, потому что норовил претендовать на то, что изначально принадлежало только ей. — Да. Навестила и сообщила, что Серенити скоро пойдет на поправку.       Хорошая ведь новость. Амарант, наверное, так и подумал, потерев острый подбородок. Он ничего не сказал, оправляя складки бордовой туники, заколотой на плече крупной золотой бляхой.       — Надеешься, что Астрея наконец-то выйдет в сад вздохнуть свежим воздухом?       Насмешка стегнула ивовым прутом по лицу этого изящного юношу, заставив покачнуться.       — Иди, позови её погулять. Если Серенити пришла в себя, то теперь Астрея будет выводить её в сад. Им будет приятно, что ты за них беспокоишься.       — Я не знаю Серенити, — почти кротко прошептал Амарант, словно хрупкий ягненок на заклании. Ему бы пошло по характеру роли быть белокурым голубоглазым херувимом, как на картинах Версальского дворца, куда их возили во время тура по Европе. И таким же пухлым. Но он угловат и тонок с кожей цвета фарфоровых статуэток. Такой же цвет «основы». Такой же румянец. Особенно сейчас, когда он знает, что Аралия видит его насквозь.       — А она пока не знает тебя. Что будет? — меланхолично хмыкнула Целитель. — Ты питал такие надежды…       — Никаких надежд, но Астрея…       — Отзывается теперь на Гладиуса. Боюсь, что так в дальнейшем и будет. Хочешь попробовать стать Воином?       — Она готова на это? — румянец поблек. — Она же знает, что сила, которая была ей свойственна, не может вмещаться в сосуд мужчины…       — Знает, — все столь же тускло ответила ему Аралия. — Но она любит эту земную девочку и хочет сделать её счастливой.       — Но эта девочка её не любит! — громко воскликнул Амарант, не постеснявшись возможных свидетелей из числа тех, кто любил побродить по кустам. — И не оценит жертвы!       — Да. Но у неё есть ещё в запасе год на то, чтобы отступить. Это тебе вот уже менять ориентиры поздно. Твое посвящение через две недели, да?       Амарант ничего не сказал, продолжая сжимать кулаки. Поразительно. Ведь всего два года назад можно было считать его счастливым влюбленным… Хотя это громковато для подростковых угловатых, как и его фигура, отношений, которые связывали его и Астрею. А теперь он снедаем огнем ревности и боли… Аралия всегда знала, что тут ничего «такого» и нет. Так вот сложилось. Сын верховного дипломата влюбился в самую яркую звезду из числа защитниц Кинмоку — девчонку-сорванца Астрею. Любовь ли это была или просто увлечение? Однако до прихода Галаксии они успели обменяться браслетами искренности и вместе съездить в молочную долину, чтобы поклониться духам ушедших родителей Астреи… Аралия и Илекс даже подтрунивали над боевой подругой с тем, что она уже «невеста». А потом был «конец Света». Амарант погиб в ослепительной вспышке, и Астрея сорвала с руки браслет, стоя посреди пустыни, оставшейся вместо их дома, бросила его оземь и никогда… никогда… никогда (до нового рождения) не называла больше его имени.       По возвращении старлайтов и восстановлении Кинмоку можно было ещё надеяться на то, что все наладится и найдет прежние пути-дорожки к сердцам и душам, поскольку Воин, несмотря на свои чувства к Усаги, готова была жить дальше, отметая с гневом мысль о том, чтобы остановиться, замереть… остаться не у дел, баюкая истекающее кровью сердце. Амаранта и Астрею даже видели пару раз разговаривающими наедине с теплыми улыбками на лице и согревающими огнями в глазах. Но затем Воин заболела, а когда поправилась, то оставила Амаранта далеко позади, увлеченная своей первой и единственной любовью на все дозволенные жизни.       — В общем, я бы тебе посоветовала… — Аралия повернулась, чтобы выдать своему назойливому собеседнику ироничную отповедь, однако Амарант исчез… Умеет же передвигаться беззвучно, когда ему надо. Аралия вздохнула. Интересно, насколько сильно он любит Астрею? Не просто ли это уязвленное мужское самолюбие, когда предпочли другого? Неожиданно вспомнился Юичиро, настойчиво идущий по пятам за Рей… Смешной лохматый парень. Интересно, чем он сейчас занимается? В храме Хикава ли? Помнит о нежданной звезде, свалившейся ему (в прямом смысле этих слов) под ноги?       — Давай завтра проснемся счастливее, Юичиро, — прошептала Аралия одними губами, вспоминая ту странную необычно теплую ночь. — И не только мы.       Она вытянула ноги из ручья — стало вдруг слишком холодно и зябко, несмотря на прогретый мягкими солнечными лучами день. Не вытираясь о траву, она направилась ко дворцу, подхватив в руки легкие сандалии. Песок прилипал к коже, скрипя по мере движения.       — Аралия! Аралия! — раздался голос Илекс откуда-то впереди. — Серенити пришла в себя! Она очнулась!       — Прекрасно, — вздохнула Целитель. — Сейчас сбегутся воительницы в матросках и начнется толкотня и беготня. Просто прекрасно.       Последнее, что она помнила — холод и острая боль, раскалывавшие её на сотни осколков, превращая в ничто. А ей так хотелось, чтобы именно это и исчезло из её памяти… Это ощущение, когда тебя, словно тряпичную куклу, набивают стеклярусом вероятностей… Ты едина и в то же время разрозненна. Ты бесчувственна, но в то же время ощущаешь, как огромное око безразличной мощи смотрит, изучая, рассекая, размалывая…       Однако сейчас это были лишь болезненные воспоминания… Запах каких-то цветов щекотал ноздри, но вспомнить название не получалось — только красные пятна поплыли перед глазами. Сладость, от которой першило в горле…       Девушка заерзала на мягких простынях, слепо шаря рукой.       — Оданго, — раздался голос, от которого её затрясло мелкой болезненной дрожью, — ты проснулась!       Теплые руки встретили её затерявшиеся ладони, отгоняя мрак и горечь, боль и страх.       — Гладиус! Гладиус! Гладиус! — отчаянно зашептала она, пока они переплетали пальцы. — Я так рада… Помогло! Помогло! Мы теперь вместе! Оно исполнило мое желание!       — О чем ты, Оданго? — в любимом голосе растерянность и даже легкий испуг. Темнота стала постепенно проседать под натиском мягкого лучистого солнечного света, багровые пятна уменьшились, превратившись в бутоны цветов у её изголовья, к которым она невольно повернулась, пока старалась выскользнуть из темноты.       — О Море! Я же писала тебе, Гладиус! И что это значит — «Оданго»?       — О Море? — такое родное и любимое лицо возникло перед ней совсем близко. Высокие скулы, дерзкая короткая непокорная челка над высоким лбом, нежные изящные губы, похожие на лепестки цветущей вишни, тонкие нити бровей и синие искрящиеся глаза. Воин по всей видимости был обеспокоен не на шутку: нависал над ней, все столь же крепко сжимая руки девушки.       — Ты же не о Море Познанном… — убито прошептал он. — Только не это…       — О чем ты? И, все-таки, почему Оданго? Что это такое?       — Нет-нет… Лучше бы ты вновь меня проклинала… Лучше бы… Особенно после того, как Какю это сделала… Они же решат, что мы специально это сделали… — страдальческая складка разломала мягкую линию бровей. — Что вернули тебя туда, чтобы ты все…       — Что все?       Юноша только помотал головой, зажмуриваясь.       — Гелика…       — Гладиус, — она радостно откликнулась на его обращение, не избавляясь, впрочем, от легкого недоумения во взоре. — Значит, Металлии больше нет? И мы свободны, да?       Призывно замяукала Луна, спавшая до того со стороны окна у подушки. Она вскочила и завертелась вокруг Лунной Принцессы, вызывая, впрочем, лишь веселый смех и недоуменные возгласы: «Как и ты со мной?! Но почему ты мяучешь? Где твоя способность к речи?»       — Да, Металлии больше нет, — Воин с усилием раскрыл глаза и вновь посмотрел ей в лицо, которое просто лучилось от счастья, освещавшего её истощенные осунувшиеся черты. О, как она была слаба! Тонкая, словно вот-вот растает в воздухе! Теперь не было того черного пламени ненависти, что ему приходилось мученически сносить. Можно было звать её и именем истинным, и именем прошлым, выбранным в порыве любви и страсти, а не слышать царапающее «Не смей звать меня Геликой! Не смей! Для них я была Усаги! Для него я была Усако!». Можно было целовать заострившиеся черты, ласкать губы, очерчивать лоб, скулы, впалые щеки, наматывать на пальцы золотые пряди… Можно было бы быть счастливым, но Сейя лишь втянул в грудь с отчаянным свистом воздух и застонал, упав на колени у её кровати. Это счастье было выше его сил.       Та, что ещё вчера была хотя бы тенью Усаги, растерянно смотрела на него, прижимая к груди встревоженную кошку, которая неловко лизала её руки и лицо, будто стараясь сказать ей нечто очень важное, но слишком сложное, чтобы она могла понять без слов…       Темнота его родной дом… Она породила его, словно благодетельная Нюкта*(10) своих сыновей — Гипноса*(11) и Танатоса*(12). Ах, да. Не только она. Ещё отчаяние, боль и ненависть. Все самое страшное и отвратительное, что было свойственно душе человеческой, дало ему «прекрасные и утонченные» черты. Мерзкая тварь. Отвратительный монстр. Чудовище, которое не имело никаких шансов выглядеть иначе. Жаркая горячая кровь — его пища, то, что является предметом его вечной жажды… Ах, в храме её было довольно в этих двуногих тварях, жалких человечках, что виляли и крутились перед ним, источая липкую панику. Кроме воительниц. Длинноногих, сияющих девушек, бросивших ему вызов. Уродство духовное или физическое всегда люто ненавидит сияние светлых звезд…       Эндимион. Черт бы его побрал. И так случилось. Принца больше нет. Развеян золотой пылью над городом в сердце Земли, куда их, сцепившихся намертво покрепче двух друзей, обрушили кристаллы генералов принца. Но рана, нанесенная принцем, набухла и нагноилась за то время, что он прятался в пятом дальнем святилище комплекса храма. Скрываться от настырных генералов, надеявшихся найти хотя бы тело своего сиятельного принца, было трудно, но его спасала быстрота и ловкость, сохранившейся части которых хватало, чтобы обводить вокруг пальца защитников Земли.       Возможно, что кровь этих четырех помогла бы ему восстановиться быстрее, но рисковать Скрут пока опасался. Не покидая святилище, он терпеливо выжидал, отдавая себе отчет в том, что ему не удастся сейчас справиться со всеми четырьмя или хотя бы тремя генералами… Он бы воспользовался кем-нибудь из недалеких смертных, пока генералы их всех не нашарили во тьме, но те были холодны, хотя и хранили крупицы жизни… Пресная пища.       Ничего… Пусть вонючий гной подсыхает на жестких волосках на хитиновом панцире монстра. Пусть рана зудит и доставляет неудобство. Он уверен, что решающий удар остался за ним. Элизион покорится ему. Генералы падут. А затем и вся Земля.       Амбиций во власти у него раньше не было. Спроси его, чего он хотел, и Скрут ответил бы: одного — убить Эндимиона, прекрасного и мужественного принца Земли. О, он ненавидел его! Всем своим существом с первого момента встречи. Его слюнтяйское благородство, его слепота в смысле женщин и их «порядочности», его доброта, его стойкость, его нежность, его пылкая смелая любовь — все это хотелось выкорчевать с корнем из самого мира, чтобы не было в принципе.       Но сейчас, когда он добился этого, что дальше? Красавица Серенити была должна погибнуть, но сбежала… Она вызывала у него не меньшую ярость и ненависть, причина которой таилась в том, что она была залогом слабости Эндимиона (такой вот парадокс природы Скрута). Но плаксивая вероломная принцесса вернется… Земля нужна ей — как источник силы, как необходимое для восстановления Лунного королевства могущество, как новые территории к возрождаемой империи. Ну и из-за сопливой сентиментальности, конечно. Когда она придет, Скрут станет уже властелином и примет её словно радушный хозяин… Он не сомневался, что нет ничего слаще на свете, чем кровь этой подлой твари с сияющим лицом богини, а её слезы будут приятным аперитивом.       Бархатная тьма мягко рассмеялась, выплескивая шелковые нити паутины. Чтобы побыстрее поправиться ему нужен комфорт.