Причудливые игры богов. Жертвы паутины

      — Мы оставили их там одних. Здесь точно не опасно? — Творец хмуро оглядывалась по сторонам. Нельзя было не сравнить её и Целителя с большими потерянными детьми, которые силятся бодриться, но на самом деле понятия не имеют, куда ведет дорога, и как долог будет путь к родному очагу. Сейчас им было неловко общаться с воительницами после открывшейся правды, поэтому вопрос прозвучал неуклюже.       Макото и Ами переглянулись, затем синевласая взяла слово:       — Им с Минако надо поговорить. Она знает больше всех нас… Именно она может помочь найти Серенити недостающие осколки памяти.       — Но нам здесь точно ничего не угрожает? — скорее всего, отсутствие Воин заставляло Творец так нервничать.       Меркурий достала свой компьютер и через дополнительный выдвижной экранчик наглядно просканировала местность:       — Нет. Здесь только мы. И Асклепий, — её глаза скользнули задумчиво по большому пятну фиолетовой энергии, пульсировавшему вне дворца. — На Луне мало чего интересного для странников. Артефакты преимущественно составляют ценность только для нас…       — Кстати, когда мы были в Америке с турне, мы слышали, что на Луне была высадка людей, не наделенных магическими способностями. Это так? — Целитель заинтересованно посмотрела на остальных.       — Вполне возможно.       — Тогда почему Лунная цивилизация не стала сенсацией? Почему человечество вовсю её не изучает?       Ами и Макото посмотрели на неё недоуменно:       — Так ведь щит…       — Ох, — только и нашла ответить Целитель, осознавшая количество магии, присутствующее на Луне. Останки прошлого вполне могли защитить себя от чрезмерного любопытства. Это даже если не принимать во внимание резервный компьютер, сохраняющий на плаву какие-то процессы, действовавшие ещё во времена Королевства.       Меркурий прошла вперед и наклонилась, чтобы вытащить из-за останков колонны медальон. В отличие от своего предшественника он был целым — внутри хрустальной сферы поблескивали перекрученные металлические ленты.       — Похоже, кто-то важный, — отметила девушка, высмотрев печать «луны». — Какой-нибудь министр…       — Посмотрим? — робко спросила Юпитер. — Мы ведь сможем запустить его?       — А если там такие же сюрпризы, как в медальоне Серенити? — строго спросила Творец. — Мы же не хотим оказаться порабощены какой-либо сущностью.       Девушки встревоженно переглянулись, затем Меркурий неуверенно промолвила:       — Серенити отмечала, что это её медальон был особенным. Остальные, как правило, записывали просто память. Фактически, как дневник.       Юпитер стушевалась от этого примечания:       — Давайте, все же не будем… Что-то неуемный исследователь во мне умер. Соберем, сколько найдем, и доставим Серенити. Там видно будет…       Целитель осмотрелась, будто надеялась увидеть ещё хрустальные капли памяти, а потом озвучила то, что терзало каждого:       — Она ведь станет снова Усаги?       — Обязательно, — отрывисто ответила ей Макото. — Просто нужно время… Я не верю, что вся эта история могла отнять её у нас…       — Вы не любите Серенити? — Творец заинтересовано наклонила голову.       — Нет. Но мы хотим, чтобы она была целостной. Без Усаги это невозможно, — поспешила ответить Меркурий. — Идемте дальше. У нас не так уж и много времени на исследования.       Воин подкралась, никем не замеченная, к флигелю спален Королевы и принцессы. Она пользовалась памятью прошлого, чтобы ориентироваться по руинам. Девушка уже намеревалась подойти к остаткам двери, как до неё донесся отчетливо разговор с правой стороны, из-за колонны. Луна и Артемис.       — Как думаешь, может нам стоило пойти с девочками?       — Не знаю… Ты мог бы, а я не очень бы этого желала… Моё место подле Серенити…       Повисла дряблая пауза, во время которой Артемис переминался с лапы на лапу, как будто хотел сказать что-то неловкое. И все же сказал…       — Как думаешь, она винит тебя? Ты выдала её тайны Селене… Мне кажется, что может быть ты страшилась немного её возвращения, чтобы не столкнуться с этими обвинениями.       — А ты мог бы что-нибудь скрыть от Минако? От Венеры? От Истар? Здесь я помню, как ты вываливал ей все, что только всплывало в твоей жизни. Что только кусочком хвостика мелькнуло…       — Было дело, — смущенно кивнул Артемис. — Я даже про испорченное зеркальце соврать ей толком не смог.       — Поэтому не мне это было решать. Это в моей природе… Как бы я ни любила тогда Серенити, мною защищались интересы той, кто стала мне ближе всех на свете.       — А ты простила «её»?       По какой-то особой интонации было понятно, что в этом слове таится не юная принцесса.       — А разве могла не простить? — в голосе Луны послышалась ядовитая горечь. — Как я могла бы затаить на неё обиду? Она дала мне жизнь, будущее… Не дала шагнуть в небытие.       — Однако ты ведь тогда не думала обо мне всерьез, да? И не верила, что вообще возможно какое-то будущее, где можно быть счастливыми? — участливо подсказал ей Артемис направление движения разговора.       — Нет, — отрывисто бросила Луна. — Да и ты не очень-то проявлял к этому интерес.       — Я был слишком юн и неопытен. Боевая слава манила меня больше, — с некоторым пафосом бросился оправдываться кот. — А вот сейчас, кстати…       — Что «сейчас, кстати»? — Луна напряглась, как пружина.       — Я бы был не прочь расставить все точки над «ё». Ты ведь хотела бы этого? Чтобы в твоей жизни, кроме сияющей лунной дочери был ещё кто-то… Был я. Да, я знаю, что не такой романтичный, трогательный и ласковый, как тот ученый. Не красивый, как Ятен… Но я тот, кто был с тобой с самой колыбели. Я твой друг и опора. Твоя защита…       — Артемис, но почему именно сейчас?       — Потому что не скажу сейчас, не скажу никогда. Станет слишком поздно. Мир жесток к тем, кто молчит… Рано или поздно он обрывает их нить. Лучше сказать, если я знаю, что это правда. Я люблю тебя, Луна…       Мягкие искры поползли плавно вверх, рисуя в воздухе плотный сугроб, который лопнул с тихим хрустальным звоном… Воин едва шею не потянула, пока смотрела из-за угла на две высокие фигуры, замершие друг напротив друга: юношу с белыми прямыми волосами и в белых же одеждах и девушку, с густой волной темно-синих волос в ярко-жёлтом платье… Они стояли, крепко обхватив друг друга, соприкоснувшись носами, и молчали… И Воин могла бы поклясться, что на длинных черных ресницах девушки дрожали слезы…       — Луна, Артемис? — болтающаяся на петле дверь отодвинулась и вышла Венера. Она растерянно мигнула, но кошки безо всяких дополнительных эффектов превратились обратно… будто их человеческие образы были не более, чем проекцией… сбоем матрицы Луны.       — Да, Минако? — Артемис невозмутимо повернулся к воительнице, как будто и не было ничего. Девушка слегка кашлянула, на её щеках расцветал буйный румянец:       — Мы с Серенити тут поговорили… Она попросила оставить её одну. Хочет наведаться в спальню Селены. А нам следует присоединиться к остальным.       — Хорошо, — Луна кивнула, грустно посмотрев за Венеру. Воин предположила, что она могла видеть за спиной воительницы Серенити, которая наверняка молчаливо сидела на кровати…       — Пойдемте, — Венера шагнула по направлению к коридору. — Я думаю, что мы скоро снова будем все вместе.       Когда они удалились, Воин так и не покинула своего укрытия. Она стояла, пытаясь унять волнение и дрожь. Сейчас, когда действительно можно было бы поговорить с принцессой наедине, сердце колотилось как бешеное, а горло сжимал спазм. Как будто что-то могло пойти не так…       «Мир жесток к тем, кто молчит».       Раздался скрип и стук… Серенити вышла в коридор. Воин вытянулась, чтобы посмотреть на свою возлюбленную. В руках та держала лилию из лунного камня…       …шалые искры хмельного демиурга в глазах Серенити, невозможное очарование могучей богини, демонстрирующей свою власть…       Это та самая лилия, которую Серенити вырастила в их первую встречу!       Воин решилась выскользнуть из укрытия и подойти, но Серенити уже скрылась за поворотом…       Она шла привычной и известной ей дорогой, которой ходила множество раз до тех пор, пока Селена не попыталась устроить её замужество. Их спальни соединял сумрачный коридор, в котором не осталось источников света, поэтому она освещала себе путь с помощью каменного цветка, найденного среди обломков в её спальне — в нем осталось немало магии с момента последнего использования. Здесь в этом коридоре не было останков и пятен крови, не было осколков хрусталя. Тут не прошли злые силы. Серенити вспомнила, как она напористо рвалась к матери поговорить с ней обо всем. Не важно, было ли утро или вечер… Селена всегда оставляла свои покои открытыми для дочери. Она не боялась ни лазутчиков, ни воров, ни убийц, которые могли бы забрести в этот заветный коридор, самый короткий путь между их покоями. Да, зачастую во время бодрствования её встречала пустая комната, и она сворачивалась клубком в большом кресле, стоящем у окна, где ждала, пока мать вернется после совета, торжественного приема или бала…       Двери легко отворились перед ней, как будто бы приглашая войти. Серенити замерла, вглядываясь в полумрак спальни, а потом тихонько подула на лилию. Огни лунного света спорхнули с цветка и разлетелись по комнате, оседая на специальных светильниках, вделанных в стены комнаты. Стало светло, почти как днем.       Время пощадило эту комнату. В ней все было так, как будто бы пропасть миновавших лет и не легла между Серенити и её родным домом, «её» временем. Даже пеньюар королевы лежал на подлокотнике кресла вместе с белоснежной сорочкой… Серенити рассеянно поставила лилию на прикроватный столик и подошла прикоснуться к тонкой ткани. Короткий вдох — и серебристый прах от одеяния разлетелся по комнате, развеяв шаткую иллюзию. Серенити опала в кресло, вымазываясь в пыли веков, а потом, скинув дорожные сандалии, беззащитно и по-детски подтянула к подбородку колени. Если закрыть глаза, то можно представить, что она просто ждет, пока придет мама…       Глаза закрывать она не стала, а уныло огляделась, думая за что-то зацепиться. Секретер Селены… На нем стояли всякие безделушки, в том числе и подарки правителей других планет. Внутри хранилась переписка. Какую-то вела за мать её фрейлина и верная подруга Чан-э. А ещё там должен был быть дневник… Её мать наверняка вела дневник, раз не делала слитков воспоминаний. Эта мысль поразила её, как удар молнии. Последние месяцы, которые она помнила, получили суровый отпечаток недоверия и напряженности в адрес Селены, но все же, даже если её мать плела политические интриги, намереваясь разменять Серенити как шахматную фигуру на доске бытия в своей блестящей партии, она не могла и помыслить, чтобы раскрыть её личные чувства и переживания… Только Селены больше нет. Она не придет и не одернет её… И эти записи то единственное, к чему можно прикоснуться, чтобы ощутить её присутствие…       Спустя несколько мгновений она, босая, приблизилась к секретеру и открыла дверцу. У Селены царил образцовый порядок. Серенити нерешительно провела ладонью вдоль полок со свернутыми свитками. Небольшая книжечка лежала особняком от них. Она была жемчужного цвета, с плотной обложкой, вместо замка печать Луны у самого края.       Серенити выдохнула и обвела её пальцем. Тут полагалось рассчитывать на родную кровь, на её отзвук в венах. Щелчок раздался в тот момент, когда она почувствовала, что находится в комнате не одна. Жаркий взгляд, от которого пылала и её кровь, обнимал её, стараясь согреть в холодной комнате…       — Ты простудишься.       Он понял, что она знает о его присутствии.       — Не думаю, — Серенити не стала оборачиваться и поспешила обратно в кресло, сжимая в руках приоткрывшийся дневник. — Извини, я надеялась побыть здесь одна…       Память прошлого, застрявшая в нем острым осколком, помогла найти равновесие между человеческим слабым Сейей и могучей Воин и стать чем-то средним, способным не погибнуть в пострадавшей атмосфере Луны, но мужчиной… Одет он был в смокинг. Как и в первый день их встречи, во время визита посольства Кинмоку на Луну.       — Прости, но я тоже хочу получить ответы на свои вопросы. Может, у меня их меньше, чем у тебя, но…       — Я не могу дать тебе заглянуть в дневник своей матери.       — И не надо. Я поверю тому, что ты сочтешь нужным мне сказать, — уверенно и твердо Гладиус прошел через комнату и сел у её ног перед креслом.       Серенити, поежившись, подобрала ноги ещё ближе к себе, чтобы случайно не соприкоснуться с ним. Она ощущала легкое недовольство и даже боязливую ревностную злость на фактический толчок к предательству. Как бы не был ей дорог Гладиус, то, что поверила дневнику её мать, не может быть разглашено… Однако Воин не повернулся, прижимаясь спиной к изножью кресла, и не шелохнулся даже, превратившись в подобие окрашенной статуи. Серенити ещё раз проникновенно посмотрела на него, думая вызвать отклик мысленным импульсом, но нет… Ничего не изменилось. С трудом поборов вздох, она раскрыла дневник и погрузилась в чтение.       Страниц оказалось много больше, чем можно было бы подумать по размеру книжечки. Только пропуская листы, где даты стояли много дальше её рождения, Серенити поняла, что тут явно был применен способ временного сливания страниц… Девушка колебалась — с одной стороны она хотела бы узнать все, но тогда тут пришлось бы провести не один день, а времени у них было не так уж и много. По этой причине она старалась не нырять в изящный округлый почерк своей матери, но получалось не всегда.       «Я не хочу думать о том, что все старания бессмысленны. Но меня поражает, что ты не укоряешь меня в том, что у нас нет дитя… Мы вместе столь многое время, а ты целуешь мои ладони и говоришь, что всему настанет своё время. Но, любовь моя, время рассыпается между нашими ладонями, и даже при том, что твой народ верен тебе, нет-нет, да и пойдут шепотки недоумения. Ты утверждаешь, что мы „вечные“, а значит, не сможем сделать все быстро…»       Серенити растерянно вынырнула из дневника и часто заморгала, стараясь сдержать слезы. За этой записью следовала череда множества других, где звучало все больше и больше горечи от того, что Селена считала себя бесплодной… Ожидания, мольбы, надежды… В одной из записей Селена написала, что ей приснилось, как она беременна… Но все оказалось ложью, и чувство пустоты терзало её раскаленными крючьями. А в ряде других описывала, как выхаживала птенца феникса, спасенного с Марса, который плакал по ночам, а она старалась представить, что это ребенок…       Пальцы стали деревянными, но Серенити упрямо старалась ускорить свой бег по страницам, пытаясь найти «то самое», что поможет ей сориентироваться в происходящем… Наконец, грустные записи исчезли, уступив место воистину радостным записям:       «Свершилось… Это произошло тогда, когда мы оставили всяческую надежду и смирились с бесплодием своего союза. Когда все началось, я даже боялась сразу делать запись в своем дневнике. У меня и сейчас дрожат руки… У нас будет ребенок! Ребенок! Мой и Хонсу. Сначала мы думали, что это простое недомогание, хотя казалось абсурдным, что со своими вкусовыми пристрастиями я могла… Асклепий провел первый осмотр на прошлой неделе и подтвердил, что все проходит как и должно. Семь месяцев — и я буду держать на руках свое дитя. Хонсу думает, что у нас будет дочь. Не знаю, с чего бы он это? Но его предположения обычно оказываются правдой. Если и на этот раз, то как мы назовем её? Мне нравится Федея… или Ирида. Но звонче всех других Серенити… Несколько раз я уже произносила это имя и чувствовала, как отзывается теплом из глубины моего тела ещё нерожденный ребенок… Серенити… Я жду тебя, наше драгоценное дитя… Спасибо, что ты все-таки решила прийти к нам».       На душе у принцессы сразу стало гораздо светлее, она не смогла отказать себе в удовольствие прочитать о том, как мама разговаривала с ней, пока она была внутри, как отвечала ей не совсем понятно, но живо и радостно… Но был и момент ужаса — в одной из записей почерк матери изменился.       «Пишу левой рукой. Хонсу заговорил правую, но она ещё болит… Я всегда знала, что кто-то наблюдает за мной из тени. Мне казалось ранее, что это просто невнятные глупые страхи, но сегодня я удостоверилась, что это не так. Я увидела „её“. Холодный смертоносный взгляд, устремленный даже не на меня… на моё чрево, где прячется Серенити. Она хотела убить моё дитя. В этом нет никаких сомнений. Но кто она? Хонсу поверил, что я не просто споткнулась на лестнице. Он приказал обыскать весь дворец и направил стражников к пещерным ходам в ближайших скалах. Он что-то знает, однако не торопится рассказать мне об этом. Тревожная и даже виноватая морщина рассекает его чело… Я стараюсь не думать о „ней“, но раз за разом вспоминаю этот силуэт в тени. И тусклый почти мертвенный блеск глаз. Она вернется за моей дочерью. Только кто бы ты ни была, знай — я не позволю причинить ей вред. Я уничтожу тебя, если ты попытаешься это сделать. Сгинь и больше не приближайся».       Серенити, почувствовав, что касается ещё одной тайны прошлого, поспешила перескочить сразу несколько десятков страниц. Она благополучно жива сейчас, а значит, её мать одолела эту странную женщину. Потом она узнает о ней подробнее. Потом.       Она листала, пока не увидела слово «Скрут»…       «Сегодня я в первый раз поругалась со своим Владыкой. Ужасно… Я кричала на него, забыв о своем достоинстве, забыв, что для меня нет никого дороже его и Серенити… Я была вне себя от колкой тошнотворной злости, как будто кто-то вылил на меня бочку дегтя… И то, пожалуй, я не чувствовала себя столь мерзко и столь горько. Моя Любовь посулил нашу дочь земному принцу. Посулил маленькую несмышленую девочку отдать чуть более взрослому несмышленому мальчику, когда они вырастут. Сказал, что это „судьба“. Самое страшное в том, что он не чувствует вины за то, что распорядился своей дочерью так, как нашел нужным. Считает, что поступил единственно верно. Я согласна, что примененная Эолом формулировка была расплывчата. Более того, я была свидетельницей тому, как ошарашенный царь, вовсе не ожидавший такого поворота событий, благородно отказывался от выбранной „Судьбой“ наградой. Только мой Свет был непреклонен… Почему Судьба больше напоминает кару? Он нашел её для нашей дочери, попав в объятия страшного монстра Скрута во время охоты за тенью Луны, ускользнувшей в свою очередь в тот день, когда мы сразили Нехелению… Это наказание за то, что я пошла против родной крови? Хонсу сам говорил о детях других правителей, что они не должны отвечать за грехи предков, но почему Серенити должна ответить за наши?»       «Мы помирились… Серенити помирила нас. Это было поразительно. Она привела его за большой палец в мои покои… Увидев его согбенным в три погибели, только чтобы не разбивать с ней связь, я рассмеялась… Мне нужно верить ему. Он видит то, что не дано видеть никому другому. Мне тяжело признавать это… Наш грех велик. Я молю о возможности для моей дочери не платить эту цену, но вспоминаю черное проклятье, которое проронила заточенная ныне в своей тьме новолуния моя черная сестра. Она посулила ей смерть в шестнадцать… Хонсу говорит, что её слова не имеют власти, но я вижу эту задумчивую беспокойную складку у уголка его рта. Ведь мы не знаем всей мощи могущества, дарованного Луной своей родной дочери».       Гладиус услышал её прерывистый горький вздох. Она почувствовала, как он обернулся, как тревожно посмотрел, но она не оторвала глаз от дневника, продолжая спускаться в бездну памяти своей матери. Дальше записи какое-то время носили мирный мягкий характер, представляя собой задокументированный процесс взросления маленькой принцессы. Селена, видимо, намеренно не писала о мрачных вещах…       «Сегодня Хонсу и Серенити пропали. Я не уследила за ними. Всего лишь провела чайную церемонию с фрейлинами, а когда закончила, то и следа их не нашла. Я тревожилась несколько часов. Луна сказала мне, что владыка мой собрался вместе с дочерью. Серенити была в восторге от предстоящего приключения… Я в толк взять не могла, что они удумали. Обычно Хонсу водил её по лунным равнинам… Один раз сводил к Морю Познанному. Там Серенити споткнулась и разбила коленку… Море слизало её кровь. После этого я молила, чтобы он не водил её туда… Заходила речь и о визитах на другие планеты, где живут воительницы, но ей всего шесть лет! Ей явно ни к чему видеть жестокость Венеры и Марса или тяготы Меркурия и грозы Юпитера! И что же удумал мой владыка?! Он взял её на Землю! На Землю, где сейчас кишмя кишит разными монстрами! И он ничуть не раскаялся в своих действиях. Сказал, что для Серенити, которая в будущем должна стать королевой Земли, важно найти общее звучание с этой планетой. Но как столь светлое дитя справится с мраком, выпущенным из черного полога самых недр Луны? Мне тревожно — кажется, что ничего хорошего визиты на Землю нам не обещают…»       Серенити хмуро потерла переносицу. Судя по записям, отец проводил с ней очень много времени, но она о том не помнила. Помнила, как её, совсем крошку, обнимала и ласкала мать, но вот как отец — нет… Когда она задалась о том вопросом, то подумала, что он всегда был в делах, поэтому помнить о нем было сложно, несмотря на то, что она была достаточно взрослой, когда он «исчез». Бывало, что ей хотелось думать, будто его никогда и не было… Что мама придумала ей его, чтобы она не чувствовала себя совсем уж «другой», нежели девочки-защитницы, у которых у всех, кроме Истар, были отцы… А, если верить матери, то они были довольно близки… Как могла она тогда его забыть?       Было ещё несколько записей о её путешествиях на Землю. В них было видно, как беспокойство Селены постепенно угасает.       «Сегодня ты вернулся в странном возбуждении. Твои глаза сияли мальчишеской синевой, а руками ты размахивал в разные стороны. „Все верно, Селена! Все так, как и должно быть“, — громко прошептал ты мне, когда уложил спящую Серенити на софу в моем будуаре. Когда я рискнула спросить о чем ты, то услышала то, чего боялась все эти четыре года, что ты водил её на Землю… Вы встретили принца. И дети понравились друг другу… Очаровательно. Ты, правда, ничего не подстраивал? Правда? Ты не додумал ничего? Не притянул их за уши друг к другу? Не столкнул лбами? О, моя любовь, как можно верить в честность того, кто уже не раз тасовал карты, скинутые ему на руки судьбой, получая самые, что ни на есть, выгодные комбинации буквально из воздуха? Но ты радостен, словно сам мальчишка… Я пожала плечами и сдержала любопытство. Ты скажешь мне только то, что мне должно знать. Остальное — пустое».       После очередной тренировки, развалившись на лужайке во дворе Восточного замка, Серенити под наплывом болезненных любовных воспоминаний, решила провести «серьезный разговор».       — Тебе кто-нибудь когда-нибудь нравился? — она спросила, потому что Эндимиону когда-то тоже было шестнадцать. Потому что не может же быть, чтобы чувство, которое посетило её и заставило ощущать себя такой взрослой и решительной, скупо обошло принца Земли.       — Нравился. Кто-то. Когда-то, — отрывисто ответил юноша, перетирая зубами стебелек. — Давно дело было. Неземное создание.       — Неземное? — Серенити почувствовала жгучую вспышку любопытства, подстегиваемого каким-то смутным чувством. Она не понимала что это, но осознавала, что если не получит ответа сейчас, то Эндимиону не поздоровится.       — Знаешь, у нас на Земле об этом не принято говорить… — щеки принца слегка порозовели.       — Почему это?       — Нуууу… Ладно, я скажу тебе, но ты поклянись, что никому об этом рассказывать не будешь. Дело было давно, но я уверен, что не все это могут правильно понять.       Она вытянула шею, как гусыня, почти притираясь к нему щекой, забыв о правиле дистанции, выработанном с таким усердием и пылом.       — Отец «выслал» меня во владения Запада на поверхность, чтобы я под присмотром Кунсайта жил год в землянке и ловил нимф. Мне тогда миновало лишь двенадцать весен, так что вряд ли я должен был повторить его опыт знакомства с мамой… Но все же какие-то приключения по его представлениям пережить должен был, пусть и не видел никто нимф на поверхности Земли уже больше десятилетия, а гулей и прочую нечисть пачками вязали. Дали нам для безопасности кольцо отца Кунсайта, чтобы у нас была возможность телепортировать в случае опасности. Однажды мы отправились на охоту… Всего-то хотели кроликов наловить на жаркое. Ставили силки, а тут из леса вышел высокий мохнатый черноволосый бородач. Он был поразительно дружелюбный… Поинтересовался, чем мы занимаемся. Кунсайт напрягся, думая, что он может быть опасен, но достаточно быстро расслабился. Бородач представился местным лесником, сказал, что не замечал нас здесь ранее, хотя постоянно исследует лес. Пока говорили, из кустов вышел мальчик на пару лет меня младше…       — Нет, — шепотом выдохнула Серенити. — Ты же не о нем хочешь мне рассказать?!       — Да, — кивнул Эндимион, багровея от смущения. — О нем. Именно его я счел самым прекрасным созданием, которое я видел до встречи с тобой. Златовласого мальчика, сына мохнатого лесника, живущего дикарем в лесу. Мне казалось, что это, если и не нимфа, то уж явно её сын. Лесник сам был хорош собой, поэтому я не удивлюсь, если он соблазнил одну из них, прежде чем темные существа их прогнали… Мы дружили, общались на протяжении полугода, а потом отец спешно отозвал нас из тех мест. Приключилась беда на Луне… Но ты и без меня об этом знаешь.       Неудовлетворенная сухим рассказом Серенити спросила вновь:       — А нравился он тебе так же, как и я сейчас?       — Эмммм, сложный вопрос. Я бы не сказал… Я был восхищен и очарован им. Его детской непосредственностью, его чистотой, тем, как он смотрел на мир вокруг… Он научил меня подмечать то, на что прежде я не обращал внимания. Я был уверен, что он из другого мира… Пару раз он оговаривался «у вас на Земле». Кунсайт, помнится, убеждал меня, что это ваши жители, которые решили изучить планету…       Тогда в тот солнечный день она поймала себя на ревности. Раздражающе-зудящей, боязливой ревности, из-за которой принцесса ещё долго пыталась тянуть из Эндимиона воспоминания о том «мальчишке». Нет всех оснований утверждать наверняка, но получается, что этим «мальчишкой» была она… А бородач-лесник — Хонсу… И встречи прекратились после его гибели…       — А сейчас ты узнала, что уже видела его прежде.       Серенити, потрясенная предъявленным свидетельством её связи с Эндимионом ещё до взросления, совсем забыла о Гладиусе, все так же сидевшим у её ног.       — Тебе явилось сияющее откровение, что вы встретились в твоем далеком детстве и полюбили друг друга…       — Подожди, все вовсе не…       — Не так? — юноша наконец-то повернулся к ней, и в синих глазах Серенити увидела обжигающую боль, которая болидом ворвалась в её разум, дезориентируя, ослепляя… Дневник выпал из ослабевших рук и захлопнулся.       — Знаешь, любовь моя, а я ведь чувствую тебя. И я догадывался о том, что ты сейчас так замалчиваешь… Но мы оба боялись их озвучивать. Так, Гелика?       Серенити часто заморгала, стараясь прийти в себя, ощутить свою слитность с происходящей действительностью.       — Гладиус, мы же уже решили. Тебе нужно говорить не со мной, а с…       — Усаги? Смысл мне с ней говорить, если ты все решила за нас ещё здесь? Ещё в этом времени? Тянешь из какого-то там женского сожаления? «Ой, ну, а вдруг я его все-таки люблю?» или «Ой, а вдруг Эндимиона никогда не спасти и не вернуть»? Хватит! Это невыносимо!       — Гладиус…       У неё и вправду не было ответов. Кто-то другой, не она, дорисовал линию её жизни. Кто-то другой решился взять за руку Эндимиона и сотворить черти-что с её настоящим, стереть ластиком её пылкую жадную любовь. Не она. Так хотелось верить в это… Так хотелось суметь сказать это…       — Прости меня, Гладиус. Но ты просишь слишком многого. Я не знаю ничего из того, что ты бы хотел от меня сейчас услышать. Вот я… Именно я, — она сглотнула, кляня себя за невольную паузу. — Я люблю тебя. И я сделала все для того, чтобы быть вместе. Потому что должна была это сделать…       — Должна… — эхом повторил Гладиус, и принцессе стало страшно. Несколько мгновений юноша молчал, хмуря брови, а потом быстро распрямился и протянул ей руку. Серенити, неловко спустив босые ступни на пол, взялась за неё и позволила поднять себя из кресла. Стоило ей распрямиться, как Воин обрушился на неё с поцелуями… Столь пылкими и жадными, что принцесса не успевала ни ответить, ни принять их.       — Стой… Гладиус… Стой…       Она мягко пыталась обвить ладони вокруг его запястий, чтобы отстранить, но его руки уловили этот маневр. Одной рукой он стиснул её талию, так что кости хрустнули, а другой бесцеремонно сдернул тунику с плеча, обнажая грудь.       — Стой…       Спина ощутила твердый холод кровати Селены, на которой уже тысячелетия никто не лежал. Пламя полыхнуло новым жаром, стараясь прогнать этот холод прочь…       …она помнила их поцелуи отчетливо и объемно, ведь каждый день в разлуке ей приходилось призывать их, оживлять в своей памяти, иначе казалось, что и жить не имеет смысла. Они были мягкими, теплыми и нежными, словно солнечный свет… Сладкими, как конфеты из вазочки, которую ей ставила по утрам мать рядом с кроватью… «Я не желаю знать ничего иного, кроме этих поцелуев». Так она говорила Гладиусу и счастливо смеялась, очерчивая овал его лица. Так она говорила, а её пальцы порхали словно бабочки по его лицу, вбирая его улыбку в тактильную память.       «Ничего иного, кроме тебя. С тобой я чувствую себя не человеком. Звездой».       «Ты смотришь на меня, словно я чудо Вселенной», а он отвечал одними губами «Так и есть. Ты чудо».       …«Я хочу быть с тобой. Я знаю, что это моя судьба»…       «Никто не будет решать за нас. Мы все преодолеем».       «Я обещала тебе Вечность. Ради тебя я сотворю невозможное. Одолею всякое зло»       И совсем иные слова из осколка, подаренного ей Асклепием, не принадлежавшие её устам…       «Что же ты наделала, Лунный Кролик? Неужели только так… Вернись, где бы ни была сейчас твоя душа. Вернись. И я сделаю все, чтобы дать тебе свободу. Я все сделаю, чтобы ты была вольна сотворить свою судьбу, как тебе то желанно. Я люблю тебя, Серенити… Приди в себя»       …что и когда сломалось? Когда все пошло не так? Когда? В тот момент, когда она решила солгать Воину, утаив воспоминания, которые он мог неправильно понять? Почему сейчас, когда его губы чертят огненную дорожку по шее и ключицам, приближаясь к холмам обнаженной груди, глаза наполняет столь же жаркая влага, а тело начинает бить болезненная обидная дрожь?       Она пристально изучает сине-зеленый шар, который так хорошо видно из окна её личной гостиной.       — Тебе следует знать — я отдала своё сердце. Больше его у меня нет. Тебе придется жениться на девушке, которая никогда тебя не полюбит.       В комнате сладко пахнет розами. Эндимион, от которого её отделяет один шаг, смотрит на неё с мягкой жалостливой грустью, как будто ему известно что-то, от чего она точно заплачет, но ему не хочется об этом говорить:       — Он должно быть замечательный человек. Я завидую ему… Но если в нашем браке будут поддерживаться хотя бы такие же отношения, как сейчас, то я не против. Нам будет в любом случае весело.       — И ещё: ты понимаешь, что я продолжу сопротивляться нашему союзу. Ничего личного… Но если возникнет лазейка…       — Понимаю. Мне нравится, что ты так честна со мной.       Он взял её ладонь в свою, крепко сжал, а потом плавно поднес к губам. Она, не сопротивляясь, смотрела на него и не понимала, почему от этого мягкого принятия ноет отданное сердце…       — Прости меня. Прости меня. Прости…       Серенити даже не заметила, как оборвались поцелуи, как бессильно уткнулся в её ключицу Гладиус… Но она почувствовала его горячие слезы, его всхлипы. Ощутила в груди острую боль — зеркало той, что сейчас разрывала его сердце. Её руки неловко обняли юношу, прижимая крепче… Она тоже плакала. Плакала о том, что была не в силах сказать ему сразу. В чем оказалась не способна признаться даже самой себе. Оказывается, можно принести в жертву все. Можно сотворить невозможное, шагнуть сквозь время и пространство, исполнить самые невероятные клятвы, и тем самым сотворить самое ужасное предательство, которое в один миг обесценит всю Великую Жертву, превратив её в насмешку судьбы, искалечив не только себя, но и того, кому посвятишь этот поступок.       Теперь Серенити знала это… Открытая ещё на Кинмоку Асклепием правда, которую она так старалась счесть его манипуляцией, хитроумной ложью, не могла больше замалчиваться ею…       — Я предала тебя. Я не хотела… Мне не хватило смелости даже признаться себе в этом. Я, правда, боролась. Я не пыталась забыть тебя… Я не была просто очарована им и не искала удовлетворения своего тщеславия. Я вспоминала тебя каждый день… Писала тебе письма и обливалась слезами… Искала к тебе путь, даже будучи готовой потерять ради тебя рассудок. Однако, правда такова… Я люблю его… Люблю. И ненавижу себя за это. Ты — самое чистое и прекрасное, что было со мной… Моя звёздная свобода… Моё счастье… Я смеялась с тобой… радовалась миру и знала, была уверена, что знаю, что ничего больше не пожелаю в этом мире! Но то, что произошло между мной и Эндимионом, заставило меня оступиться. Я упала с наших небес… Но попыталась вернуться. Я начала лгать себе, тебе… Я отчаянно оживляла память о нас, когда была с ним, надеясь, что так я не сорвусь в пропасть.       Слушая её, Гладиус медленно отстранялся от неё. Он смотрел на неё покрасневшими от слез глазами и будто бы не узнавал.       — Это же не ты… — одними губами произнес он. — Это не можешь быть ты… Это морок. Колдовство этого Асклепия… Ты не могла разлюбить меня.       — Поверь мне, я хотела бы не быть сейчас самой собой. Я бы так этого хотела…       — Ты все это говоришь мне назло… Ты злишься на меня, потому что тебе показалось, что я разочарован тому, что вернулась ты, а не Усаги… Ты хочешь ранить меня больнее… Отомстить.       — Нет, Гладиус. Не хочу. Я никогда не хотела тебя ранить… Поэтому мы и оказались здесь. Я так тянула с этим признанием, думая, что все ещё может быть так, как мы хотели. Но это не правда… Так не будет.       Она поспешила обратить залитое слезами лицо к балдахину кровати, на котором были вышиты звезды. Редкие по краям они многократно умножались в количестве к середине, превращаясь в сверкающий буйный водоворот. Галактический котел. Вечная гробница её отца… Какой он был? Почему она не помнит его? Мать так много писала о нем в своем дневнике… Наверняка, есть и о дне страшной утраты…       Воин отпустил её, не удержавшись от желания толкнуть возлюбленную, чтобы она не сбежала от их разговора вслед за вереницей мыслей явно далеких от них.       — Так ты не скажешь мне правды? — хрипло спросил он, дожидаясь, пока Серенити сядет и повернется к нему.       — Я и сказала тебе её сейчас… Асклепий показал мне, что я лгунья. Море наказало меня за это… За то, что я обманывала и тебя, и себя… И ведь правда, что за толк был тебе в моей лжи?       — Ты не любишь его… не любишь по-настоящему… Все это просто морок. Он был рядом, и тебе, кажется, что ты его любишь. Ты привыкла к своей клетке. У тебя теперь предательская мысль остаться в ней. Ты боишься, даже сейчас, нарушить замысел своей матери! Хотя понимаешь, что ничего не мешает тебе быть свободной! Почему ты такая? Да, ты утратила память в Море, и на почве преступной слабости ты привязалась к Эндимиону, потому что именно он оказался рядом с тобой в этот момент! Ты пришла в себя слабая, как новорожденное дитя! Я в этом уверен. И он был рад воспользоваться ситуацией!       — Хорошо, можешь считать, что я привыкла, — девушка покорно опустила голову. — Я слабая, Гладиус.       — Нет, Серенити, нет. Мы справимся. Слышишь? Мы справимся! Я останусь здесь с тобой, тебе не придется рушить щит и оставлять без защиты Солнечную Систему! Мы будем вместе! Понимаешь?       Воин никак не мог прочитать взгляд Серенити… Странная пугающая тоска и боль, струящиеся из-под взлохмаченной челки, сожаление, смирение, горечь… Принцесса сидела перед ним на холодном ложе, подогнув ноги, напоминая раненную птицу, которой не взлететь, как не силься…       Внутренний голос сухо и властно одернул его, гаркнув почти в ухо:       «Сдавайся».       …он бы прикоснулся…обжег бы жаром губ…опалил бы страстью рук, но покорная виноватая Серенити, не говоря ни слова, возводила между ними толстую прочную стену, о которую бейся ни бейся, а исход один. Огненной вспышкой промелькнула мысль, что он почти ненавидит её. Пока ему не захотелось сделать ей больно, Воин выбежал из комнаты, надеясь вовеки потеряться в коридорах проклятого дворца.       Серенити очень хотела заплакать вновь. Слезы приносили облегчение — выпускали на свободу боль. Поплачешь — и кажется, что беды вовсе не так страшны, и жаркое солнце обогреет дрожащее тело, пообещав, что мир станет добрее и нежнее. Она верила себе ещё совсем не так давно… Верила и знала себя. Но сейчас все переменилось. Или она всегда неправильно смотрела на саму себя? Гладиус дарил ей звёзды, смеясь и очаровывая, завораживая… Она не думала, что счастье, которое она испытывала рядом с ним, покинет её… Она была рада ему, когда пробудилась. Вынужденная рефлексия сейчас сталкивала её с отчаянной радостью, которую она испытала, открыв глаза и осознав, что Море воссоединило её с тем, о ком она мечтала, обернувшейся ужасом осознания… Легко, к слову, было бы спихнуть все на колдовскую силу лунной стихии. Сказать, что её перекроили и отняли истинное сердце. Но правда в том, что она изменила себе, ещё не шагнув в Море. Так что чудо, что она сумела вернуть то, что рассыпала, плескаясь в его волнах… Море даровало милость сделать какие-то выводы. Дало второй шанс. Или поспособствовало исполнению истинного желания?       — Я не хочу быть «такой», — прошептала она пустой комнате, тщетно выдавливая слезы. Глаза оставались предательски сухими, а кожу стягивали тонкие высохшие ручейки уже выплаканных…       — Какой ты хочешь быть, Лунный кролик?       Эндимион смотрел на неё задумчиво, стоя у маминого секретера. Она видела его отчетливо и ярко, до каждой морщинки и складочки, до родимых пятен и волосинок. Так, что можно было бы подумать, что он и вправду здесь.       — Собой. Я хочу быть самой собой. Верни мне себя…       Эндимион прикрыл глаза, щурясь, как будто был котом на солнечном лугу…       Серенити вновь моргнула — принц исчез. Неловко она привела себя в порядок и вновь подошла к дневнику. У её матери наверняка остались для неё тайны.       Пальцы распахнули угольно черную страницу. Серенити растерянно огладила пальцами бумагу, думая отыскать на ней следы от заштрихованных строк. Мир вокруг мигнул и стал столь же черен, как и страничка в её руках. Девушка подумала, что это погасли светильники, попыталась ощупать окружающую обстановку, но поняла, что не чувствует тела.       Ловушка. Её мать хотела сберечь свои тайны и поставила этот силок, чтобы ловить чрезмерно любопытных. Теперь Серенити здесь погибнет, потому что никто её не найдет… никто не спасет Землю… никто не спасет Эндимиона… даже хитрый Асклепий. Куда ему тягаться с Селеной?       Паника захлестывала недолго. До того момента, как забрезжили яркие пятна света… Вокруг стали проступать очертания Малого Молитвенного зала, находящегося наверху хрустальной башни, одной из самых высоких во дворце. Теперь Серенити поняла, где она оказалась — по какой-то причине Селена не смогла записать произошедшее здесь, но все равно оставила воспоминание. Внезапно она ощутила лютую боль… Дикую. Жесткую. Ей показалось, что у неё вырывают из груди несуществующее в данном измерении сердце.       Селена стояла у открытого края залы на небольшом балконе, с которого открывался вид на бездонный космос. Серенити отчетливо видела бесстрастную маску её благородного лица, пальцы матери сжимали эфес ритуального меча Луны, который она раньше видела только у Истар. Мать опустила на него взгляд, палец её правой руки соскользнул потрогать лезвие. Затем королева посмотрела в космическую черноту, где горели звёзды… Серенити показалось, что какая-то сейчас пылала ярче остальных. Все так же бесстрастно Селена прошла в центр залы на черный круг, на некотором расстоянии от которого пробегала светлая линия окружности. Она опустила к своим ногам на плиты меч и стала расплетать волосы. Светлые сиреневые пряди, удивительно длинные, волнами спадали на открытые плечи и белую мягкую ткань платья. Замершая в оглушительной боли, как насекомое в капле янтаря, Серенити все же не смогла не залюбоваться ею. Королева встала на колени посреди круга и, устремив свой взор в черноту космоса, установила меч острием под грудь…       Белесая дымка растянулась по краям зала, и Серенити увидела, как все с тем же бесстрастным лицом её мать насаживается, словно бабочка на шпильку, на ритуальный меч. Острие вышло под лопаткой, из уголка губ Селены потекла кровь, и лишь тогда она позволила себе слегка улыбнуться…       Мигнула тьма. И вновь Серенити увидела коленопреклонённую, но ещё живую Селену. Она увидела, как мать сглотнула, как задрожали её руки и опасно заскрипел по полу эфес меча…       — Не смей! Слышишь, не смей! — черным вихрем ворвался Асклепий, белый, как ткань маминого платья… По его лбу градом тек пот, он дрожал, почти плакал…       — Нет. Пожалуйста, Селена, нет, — он упал рядом с ней на колени и потянул к себе меч, схватившись за клинок ладонями. Он делал это плавно, чтобы не вызвать у королевы резких движений, но все же слегка порезал ладони… Капли гулко разбились о мраморный пол.       — Почему ты здесь? — сквозь бесстрастную маску Селены проступали шок и растерянность. — Как ты тут очутился?       — Он. Он дал мне дозволение проходить куда угодно во дворце, зная, что ты обязательно попытаешься…       Селена перевела взгляд на меч, который Асклепий опустил на пол, потом обратно на целителя. Моргнула. Серенити почувствовала, как усилился накал боли. Внезапно лицо женщины исказилось… Ярость и боль вырвались, видоизменив лицо, превратив её в мегеру. Она налетела на Асклепия, толкнула его, заставив мужчину плашмя упасть на спину, а затем вцепилась в меч, оторвав его от пола с такой скоростью, словно он и не имел веса. Селена подставила меч к горлу целителя. Серенити не могла узнать глаза матери, затопленные сейчас болью и гневом.       — Ты не в праве просить меня об этом. Ты не в праве остановить меня. Я вольна следовать за своим мужем. Он не может запретить мне это сделать!       — А Серенити?       Селена прикрыла глаза:       — Вот что «Серенити»? Что «Серенити»? Она вполне взрослая… регентом может выступить Чан-э. Я оставила завещание.       — Я видел. «Прошу моего верного друга Асклепия присмотреть за моей дочерью». Распихиваешь свою ответственность? «Твой верный друг» не собирается подтирать сопли твоей любезной дочери, когда она поймет, что в короткий срок стала круглой сиротой. Ты не можешь её оставить. Нет. Только не так. Не один на один с Хаосом. Не одну перед лицом неотвратимого проклятья. Ты не можешь, Селена. Её век будет слишком краток, а конец ужасен. И рухнет все. Все, что с таким трудом и терпением возводил Хонсу. Все, что он хотел сделать для этой системы, доверив тебе… — с горечью выдавил Асклепий, глядя прямо в ей глаза.       Почти звериный крик сорвался с уст матери. Серенити видела, какой судорогой свело все её тело. Однако взор был упрям и грозен. Замолкнув, она кинула меч на пол — выбилась мраморная крошка, а затем раскинула руки, не сводя взора с далекой звёзды, ярко пульсировавшей в сонме множества других. Сияние стало затоплять комнату. Свет пробивался из каждой частички тела Селены, превращая её в человекоподобный силуэт. Асклепий с отчаянным ужасом сначала смотрел на это, а потом обреченно закрыл глаза и обмяк на полу, пытаясь примириться с неизбежным…       Серенити видела, как её мать развоплощается… Свет, пробивавшийся через кожу, разрушал её изнутри по частицам, пока не осталось сияющее ядро. Сияющее ядро, ослепительно белый шар, покрылось трещинами, и казалось, что вот-вот будет взрыв…       — Стой…       …она увидела его. Не живого человека, но призрака. Однако узнаваемого даже ею, не способной вспомнить его лицо. Легкий, как птица, невесомый, статный, не такой плотный, как Эндимион, скорее больше похожий телосложением на Воина, но выше его. Длинные волосы трепетали серебристым плащом за спиной, а в синих глазах переплелись горечь и любовь. Голос призрака был похож на шелест:       — Любимая моя, стой… Мы все равно не сможем быть вместе. Сейчас не сможем, даже если ты сорвешься ко мне сияющим болидом. Даже если оторвешь свою душу от тверди нашей планеты с кровью.       По висящему сияющему шарику прошла ещё одна, но более крупная змеистая трещина.       — Нет, Селена. Нет. Если ты сделаешь это — мы никогда не сможем увидеть друг друга вновь! Прошу тебя, любовь моя. Я там, куда ты не сможешь таким образом прийти! Прошу тебя — остановись!       Болезненный хруст, отозвавшийся в существе Серенити новым приливом боли. Крупный осколок отпал от шара, но не упал на пол, а завис в воздухе.       — Остановись… — призрак приблизился к шарику и заключил его в свои ладони. Пошла рябь, свет плавно угас. Серенити увидела, как её мать вновь воплотилась. Она стояла полностью нагая, сжимая лодочкой ладони, из которых струился яркий теплый свет. Поверх её ладоней лежали ладони призрака. Он обнимал её со спины и нежно целовал в висок. Селена дрожала, по её щекам устремились бурным потоком слезы. Никогда прежде…никогда Серенити не видела, как плачет её мать. Забыв о каких-либо приличиях, сморщив лицо, как на Земле бывало только у ветхих старушек, искривив красивую линию рта, хлюпая носом, как не позволяли и малые дети себе, она плакала, обнажив перед невольной свидетельницей всю свою слабость и хрупкость.       — Я не смогу без тебя… Я не смогу… Как мне дышать? Как мне улыбаться? Как мне идти дальше без тебя? Как? Пожалуйста, забери меня с собой… Пожалуйста…       В её голосе не было надежды — только глухая обреченная мольба, когда знаешь, что чудо о котором просишь невозможно, но не можешь о нем не попросить.       — Я люблю тебя, Селена. Ты дала мне стремление сберечь здешнюю звезду. Ты дала мне самое прекрасное и удивительное счастье, которое я мог бы себе вообразить. Ты подарила мне Серенити. Ты. И ты сможешь… Сможешь пройти оставшийся путь одна. Я буду тебя ждать.       Призрачные ладони скользнули на предплечья Селены, а потом выше на плечи, скользнули в густую волну волос. Касания невесомые и трепетные оборвались. Призрак растаял, и королева упала на колени. Встревоженный Асклепий рискнул открыть глаза и сесть. С непонятным выражением лица смотрел он на Селену, раскрывшую перед ним ладони. На них дрожал и пульсировал сверкающий лотос Серебряного Кристалла…