Причудливые игры богов. Жертвы паутины

      Отпустить Рей было несложно. Вероятно, так действовала окружающая обстановка: где-то внутри пульсировала мысль, что так или иначе, но однажды они встретятся вновь, потому что так уже было когда-то. Не один раз. Но на самом деле Усаги и не успела об этом загрустить. Ещё когда она с растерянной печалью скользила рукой по лепесткам роз, раздался шелест раздвигаемых цветов. Чья-то тень упала на её колени, и девушка встревоженно вскинула голову — даже мысли не допустила, что Рей вернулась.       — Здравствуй, милая, — нежно обратился к ней высокий мужчина. Его облик словно сорвал какую-то печать с её души. От одного взгляда темно-синих, почти космических глаз, в которых вспыхивали звёзды, по щекам Усаги побежали горячие потоки слёз. Она не помнила его именно как своего отца: только отражение, затерявшееся в Море Познанном. Но её сердце безошибочно определяло его близость к ней и отзывалось на родную кровь и магию.       — Великий Хонсу, — прошептала она, встряхивая волосами. Рядом встала Чибиуса, ошарашенная столь странным явлением незнакомца и смущенная пылкой реакцией Усаги. Она пристально разглядывала мужчину, будто пыталась уронить в нём что-то знакомое… родственное?       — Я не думал, что и моя дочь будет обращаться ко мне столь церемонно. Но, пожалуй, это моя вина. Я покинул тебя так рано, — прядь серебряных волос упала на лицо Хонсу, когда он склонился. Его узкая ладонь с длинными пальцами была протянута дочери.       — Отец, — отозвалась Усаги, чувствуя, что материя зелёного сарафана на ней дрожит, расползаясь белым летучим шелком платья Серенити. Без промедления она приняла руку мужчины.       — Ты мой дедушка? — спросила Чибиуса. — Почему я никогда не слышала о тебе?       — Потому что Королева Серенити ещё только расскажет тебе обо мне когда-нибудь потом, — дружелюбно пояснил Хонсу. — Уверяю, она сама недавно об этом вспомнила.       — Море вернет мне и эти воспоминания? — тихо произнесла Усаги, вставая.       — Вернет. Обязательно вернет. Всем свойственно заблуждаться… Я подумал, что лучше тебе не помнить обо мне, чем знать, как страшно окончился мой путь, — в космических глазах мужчины мелькнуло странное чувство, от которого сердце его дочери сжалось, будто предугадывая нечто чудовищное в тех воспоминаниях. — Я не хотел, чтобы ты помнила… Прости.       Усаги моргнула: перед глазами мелькнул какой-то странный образ, как будто жадная испещренная осколками зубов бездна смалывает сверкающие звёзды.       — Ты прекрасна, моя милая, — Хонсу нежно поцеловал девушку в лоб, скользнув носом по коротким завиткам золотых волос. — И надеюсь, обретешь своё счастье.       Принцесса ничего не ответила, только обняла острые широкие плечи отца, утыкаясь носом в его грудь. Какие-то отголоски из безмятежного детства заставили её смежить веки, наслаждаясь свежим запахом роз и лунной пыли. Отец пах так для неё всегда… В этом она была сейчас уверена.       У Усаги был миллион вопросов, но ни одного из них она не находила столь срочным, чтобы спросить. На краткий миг из памяти даже выскользнула Чибиуса, потому что сама Усаги будто обратилась в маленькую девочку не старше десяти лет, которая обнимает отца… Руки Хонсу сомкнулись вокруг неё кольцом, и внезапно она испытала чувство дежа вю. Это было. Безусловно, это уже было… Каждый раз, когда иссякал её земной путь и она шла к новому витку. Каждый раз.       — Все верно, милая, — прошептал демиург. — Мы смыкаем далеко не первое звено цепи. Таков наш путь.       — Ты заточён здесь, — отозвалась с тихой горечью Серенити. — Тебе нет пути из места, где рождаются звёзды. Получается, что, умирая, мы все оказываемся здесь?       — Верно. Ты сейчас в Галактическом Котле. Здесь начало и конец любого пути.       — Любого, но…       — Да, демиурги ищут иного. Они переходят на изнанку мира.       — То есть ты и мама так и не…       — Я здесь, Серенити, — голос Селены прозвучал прежде, чем Усаги успел обречь своих родителей на горькую вечную разлуку. — У меня был выбор после заточения Металлии, и я выбрала свой путь.       Дрожа, принцесса вывернулась в объятиях отца, и увидела столь похожую на себя женщину, которая гладила по волосам растерянную Малышку. Волосы, которые она ещё помнила светло-сиреневыми что у призрака на Луне, что в воспоминаниях, продемонстрированных дневником, теперь были серебряными, как и у Хонсу. Но фиалковые глаза лучились привычным светом и теплом.       Серенити смущенно отстранилась от отца и направилась к Селене. Та нежно улыбалась ей как ни в чем не бывало. Будто и не легло между ними пропасти лет… будто и не было того кошмара в Лунном замке… будто…       — Все хорошо, моё сияние. Ты такая отважная. Твоё бесстрашие победило смерть, и ты одолела черное проклятие.       — Я отдала Мамору Серебряный Кристалл, — неловко прошептала Усаги. Из-за истории появления этого могущественного артефакта ей казалось, что она обязана сказать об этом матери.       — Какое у Эндимиона чудное земное имя, — задумчиво проронила в ответ королева, принимая дочь в объятия, и добавила тихим шепотом в самое ухо: — Все хорошо. Ты сама решаешь, кому вверить сияние своего сердца.       — Но ведь это…       — Верно, — Селена легко коснулась губами лба дочери. — Но он давно стал вместилищем твоей силы. Тогда с Металлией… Выбор у меня был невелик. Я слишком поздно поняла, что для могущественной энергии Кристалла нет разницы — свой или чужой… И всё, что было в моих силах, это зарядить души погибших на рождение в определенной точке, в определенное время… Я не вырвала их из цикла перерождений, но упросила у Времени точку сбора, где сошлись бы вы и воспрявшая Металлия.       — Ты делала тогда то, что должна была сделать… Ты пыталась спасти свет Системы от захвата тьмой, — комок встал в горле Усаги — перед глазами вновь была страшная сцена конца Лунного Королевства.       — Я отправила вслед за тобой своё сердце… всю остававшуюся у меня жизненную энергию и могущество, чтобы Серебряный Кристалл был тебе защитой и оберегом. Чтобы он стал опорой твоей силе и твоему могуществу.       — М-мама… — это слово царапало горло, как клубок из железной проволоки. На Земле, где она жила свою последнюю жизнь, у неё осталась мама Икуко: теплая, нежная, пусть и строгая, но бесконечно дорогая. Но и к женщине, стоявшей перед ней, у неё было острое яркое чувство, которого и не могло не быть у той, что звалась Серенити. Селена только порывисто прижала её к себе, не говоря ни слова.       — Какая у меня ладная внучка, — Хонсу между тем присел напротив серьезной Чибиусы. — У тебя родовое имя, как я понимаю?       — Я — Усаги, — гордо вздернула нос девочка. — Ну и принцесса Серенити, но чаще Усаги.       — Милое дитя, — зачарованно произнес демиург, лаская кончиками пальцев хвостики Малышки. — Твой путь ненадолго задержится здесь. Ты — новая звезда, призванная сиянием двух ярчайших светил Солнечной системы. Поразительно, что ты есть…       — Это все благодаря ей, — Чибиуса кивнула на Усаги, и та вздрогнула, подумав в первый момент, что девочка хочет сказать о том, почему линия с её рождением стала невозможной. — Её любовь спрятала меня. Она не дала мне развоплотиться и стать звёздной пылью. Хотя могла… Если бы она не любила меня уже сейчас, то… Я не знаю, что бы было.       Девочка сморгнула набежавшие слёзы, и Хонсу нежно обнял её, утешающе гладя по голове:       — Всё хорошо, милое дитя. Не бойся. Ты с нами. Мы о тебе позаботимся, пока для тебя вновь не откроется дверь…       Усаги не совсем понимала, о чем идёт речь. Она хотела уточнить, но тут услышала тихий шелест ветра:       — Усако…       Девушка дёрнулась в объятиях матери, как от удара, и обернулась, рыская взглядом по розам.       — Пора, Усаги, — сказала Чибиуса. — Тебе пора идти.       — Что?! Но как же так? Почему? А ты… — Усаги, все ещё держа руки сомкнутыми кольцом за шеей Селены, посмотрела на девочку.       — Мы присмотрим за ней, — с юношеской беспечностью подмигнул звёздной бесконечностью Хонсу. — Ты не теряешь её сейчас. Представь, что просто оставляешь свою дочь на поруки бабушки и дедушки, чтобы сходить… Селена, куда там ходят на Земле? Они же слушают музыку? Смотрят представления?       — Конечно, любимый. Театр и кино, кажется, — Селена вновь поцеловала Усаги в лоб и положила ладони на её руки. — Серенити, всё будет хорошо. Эндимион пришёл за тобой. К сожалению, будущее теперь зависит только от него. Ты либо пересечешь черту мертвых и воскреснешь, либо вернешься обратно в поток, и тогда мы найдем тебя. В обоих случаях, для тебя и Чибиусы всё будет… хорошо.       — Д-да, — с заминкой отозвалась Усаги, заглядывая в фиалковые глаза Лунной королевы. — Он пришел за мной…       — И он выведет тебя, лучик мой, — Селена погладила девушку по щеке. — Верь в своего принца и не сомневайся ни на миг. А Чибиусу доверь нам. Мы позаботимся о маленькой Серенити.       — Усако! — уже более настойчиво донесся до неё любимый голос. — Усако!       — Иди! — вскрикнула Чибиуса. — Не медли ни минуты! Если ты не отзовешься, Мамо-чан может усомниться и потерять путь к тебе!       — Мамо-чан, — повторила Усаги, с трудом разжимая замок пальцев и отступая от Селены. Белый шелк платья шелестел на усилившемся ветру. Прижав руки к груди, она сделала шаг в сторону голоса, но затем остановилась и обернулась: — Чибиуса, я поклялась, что не оставлю тебя.       — Глупая Усаги, — девочка вздохнула и покачала головой, — ты никогда не оставляла меня. Тебе так лишь кажется. Ты испугалась, что забыла меня, но только потому, что ты была со мной всегда, ты и видишь меня здесь.       — Я не понимаю… — Усаги часто заморгала, пытаясь удержать слёзы.       — Я же и говорю, что ты — глупая.       — Порядочные принцессы так не говорят, — строго сказала Селена, скрещивая руки на груди. — Они говорят нечто вроде «вы глубоко заблуждаетесь».       Чибиуса недоуменно посмотрела на бабушку, но пожала плечами и высокопарно добавила:       — Ты, Усаги, глубоко заблуждаешься, полагая, что оставляешь меня сейчас, — а затем добавила с искренним весельем: — Я еще упаду тебе как снег на голову, не отделаешься!       Селена встала за спиной Малышки:       — Я буду молиться, чтобы наши пути долго не пересеклись, моё сияние.       Усаги обернулась за плечо, думая, что уже увидит там силуэт Мамору, но на поле никого не было видно.       — Иди, — шепнул Хонсу. — Все будет хорошо.       ….только пройдя уже больше десятка шагов, Усаги поняла, что так и не спросила родителей ни о всезнании Асклепия, ни о таинствах Моря Познанного, ни о могуществе предназначения… Может быть потому, что эти вещи уже были совершенно не важны. А тайны могли бы так и оставаться тайнами, чтобы у сияющей королевы Хрустального Токио была насыщенная и интересная жизнь. Наверное, так?       — Усако!       Мамору возник перед ней неожиданно, будто материализовался из воздуха. Усаги едва не врезалась в него, как, бывало, порой прежде… давным-давно, когда заносчивому юноше не давала покоя растяпа с оданго на голове. Он среагировал мгновенно — схватился за её плечи, как будто боялся, что она сейчас исчезнет.       — Я нашел тебя, — радостно прошептал он. — Нашёл… А где Чибиуса?       — Она с моими родителями, — растерянно выдавила Усаги. Она смотрела на Мамору и не могла поверить тому, что видит его вновь. Они ведь попрощались… Сколько? Год назад? Месяц? Неделю? День? Час? Здесь показалось, что с разлуки прошла вечность… Но ведь это не так? У времени должен быть строго отведенный промежуток… Ладонь Мамору легла на её грудь, как будто он ожидал нащупать там зияющую дыру, но он тут же одернул себя и заглянул в глаза Усаги:       — Я… Усако… То, что ты сделала… Я никогда не хотел бы этого вновь. Ты… Это невыносимо страшно и горько терять тебя. И ещё болезненней выгадывать за это свою жизнь. Я не хочу жить за счёт твоей жизни… Ты…       — Прости, Мамо-чан, — Усаги нежно, словно котенок, потерлась носом о его щеку и добавила: — Только это был единственный путь. И то, что ты стоишь передо мной, лучшее тому доказательство. Ты победил Скрута.       — Да, — прошептал Мамору, — победил. Теперь он — вечная часть меня. В принце будет навеки запечатано чудовище…       — Я верила в тебя, Мамо-чан. И верю, — Усаги усилием воли пыталась заставить себя не оглядываться. Она ещё не отошла так далеко, и наверняка за её спиной видно и Селену, и Хонсу, и Чибиусу.       — Давай вернёмся, — прошептал Мамору. — Раз сама Смерть дала нам шанс. Прошу тебя: вернёмся и попробуем всё сначала. Я переживу любой твой выбор. Для меня самое главное, чтобы ты была счастлива и улыбалась… Живи, Усако, просто живи, и я буду счастлив…       — Глупый Мамо-чан, — Усаги сама поразилась тому, как легко получилось у неё повторить интонации вредной Чибиусы, произносившей подобную фразу с поразительной любовью и сочувствием. Она обняла его, утыкаясь лицом в теплую грудь и слушая встревоженное биение его сердца. Никакие слова не смогли бы ей помочь передать то чувство, что распирало ей грудь, проливаясь жгучими слезами. Мамору бережно сомкнул руки за её спиной, принимая в объятия, и мир вокруг растаял, превратившись в мириады огней, стремившихся вокруг бурным потоком.       — Эй, — раздался откуда-то сверху мелодичный голос. — Возвращайся в лодку, отважный принц.       Усаги вскинула голову и увидела прекрасную незнакомку, склонившуюся к ним через борт лодки: тяжелая пшеничная коса свесилась ей на плечо, а в глазах сияла весна. Рядом с ней стояли в обнимку печальные Джедайт и Рей. Они крепко сжимали друг друга, будто боялись, что их могут разлучить.       — Кажется, ваша лодочка увеличилась в размере, Владычица, — воскликнул Мамору, все ещё крепко обнимая возлюбленную.       — Тебе не кажется, — властным движением руки женщина направила лодку ниже, чтобы она оказалась почти вровень с Эндимионом и Серенити.       — Усако, — Мамору чуть подтолкнул девушку, предлагая ей взяться первой за протянутое весло. Непослушными руками Усаги ухватилась за него и неуклюже вскарабкалась в судно, запнувшись и едва не упав носом вниз. Та, кого Мамору назвал Владычицей, подхватила девушку.       — Меня зовут Персефона. Я жена Гадеса, Владыки здешних мест, Проводника душ. Или как вы его называете — Смерти.       Усаги бросила на неё короткий испуганный взгляд, но забравшийся в ладью Мамору ободряюще приобнял её за плечи. Коротко вздохнув, девушка обратила снова взгляд к потоку, пытаясь разглядеть там Чибиусу, Хонсу или Селену, но видела только взбирающуюся в высь сверкающую спираль, наполненную огнями.       — Красиво, правда? — поинтересовалась у неё Персефона. — Легко потерять голову, любуясь здешними местами.       — Действительно, — кивнула Усаги, не рискуя давать более развернутого ответа. Она чувствовала удивительную робость перед этой необычной женщиной. Та попыталась её подбодрить:       — Не бойся меня, Серенити. Ты в безопасности.       — Простите, — невольно сказала девушка, оглядываясь на печальную Рей, которая натянуто ей улыбнулась и тут же отвернулась, как будто опасалась показать ей что-то в своих глазах.       — Сейчас ты чувствуешь себя заторможенной, словно твоё сердце в отдельности от тебя. Это совершенно естественно, поскольку тебя вырвали из потока. И твоя подруга испытывает схожее, — размеренным голосом пояснила Персефона, правя лодку вниз.       Внезапно мелькнула смазанная пернатая тень. От неё повеяло мрачной угрозой, и Джедайт, и Мамору прижали возлюбленных к себе как можно крепче, как будто черный крылатый сгусток мог попытаться отнять их.       — Не бойтесь. Он лишь помогает моему супругу. В нём нет для вас угрозы, — мелодично протянула Владычица, а затем крикнула силуэту: — Танатос!       Сгусток замер как густая клякса чистейшей тьмы, загородив сверкающие огни потока. Мамору показалось, что он видит очертания погасшего факела и одноручного меча, сжимаемых в руках божества.       — Гадес просил меня передать тебе и Гипносу зов, — чарующе улыбнулась ему Персефона. — И к моему пожеланию, будь добр: поспеши к нему, чтобы эти отважные смертные не страшились твоего присутствия, когда мы предстанем перед его очами.       Сгусток тьмы обернулся вокруг своей оси и устремился вниз.       — Пока наша ладья подойдет, там останется разве что Гипнос, а он не столь страшен, — пояснила женщина, тронув рукой пшеничную косу. — Я не буду торопить хода лодки. Будьте спокойны и наблюдайте хоровод огней, радуясь тому, что память об этом путешествии останется с вами при благоприятном исходе.       Усаги прижалась щекой к груди Мамору, вслушиваясь в стук его сердца. Она наблюдала стремительное вдохновленное движение потока ввысь и думала о том, как самые близкие из них сейчас вырываются из «котла» и мчатся к иным светилам, где обретают плоть… Возможно, они летят прямо к Солнечной Системе… к Земле. И в этот миг рождаются маленькими пухлыми малышами… Слезы обожгли щеки Усаги, и она стиснула руки на материи рубашки Мамору. Интересно, что здесь он выглядел почти как полностью разоблаченный Такседо Маск, лишенный смокинга, плаща, цилиндра и маски…       Руки Мамору успокаивающе сомкнулись вокруг неё:       — Я выведу тебя, Усако. Верь мне и не бойся.       Похоже он иначе понял её слёзы, и Усаги поспешила покачать головой:       — Мне кажется, что, возможно, было бы лучше, если бы ты дождался меня. Моё сердце сжимается от страха, что мы, как будто, нарушаем важный закон, лежащий в основе мироздания.       Мамору коротко вздохнул, но твердо ответил:       — Верь мне. Если я преступаю ради тебя законы мироздания, то доведу все до конца. Все будет хорошо, Усако…       В его голосе шуршала звёздная пыль, и Усаги вспомнился горький разговор, который состоялся у них перед тем, как она открыла конверт, переданный Сейей. Тогда она вновь осознала, что любит Мамору всей душой, но они уже парили над пропастью, в которой острыми зубьями сверкали осколки прошлого, нацеленные в их сердца… Вот и сейчас: они любят друг друга, их чувство очевидно, но что-то безнадежное и страшное скалится им из космической бездны, обещая безвозвратную горечь потери. В голове принцессы мелькнула мысль: единственный верный путь спастись от ужасного будущего — выпрыгнуть из лодки навстречу зияющей бездне, чтобы воссоединиться с потоком. Иначе их любовь погибнет… Они будут разлучены навеки… Мировому порядку необходимо подчиняться, а не бросать ему вызов.       — Эндимион, Джедайт, держите крепко своих принцесс, — с тихой мрачностью бросила Персефона, будто услышала мысли Усаги. — Поток уже зовет их обратно. Когда вы ступите на обратный путь, они перестанут слышать его зов, но весь гнев мира обратится на вас. Мужайтесь.       — Отпусти меня, Мамо-чан, — одними губами прошептала Серенити, скручивая материю рубашки в спирали отчаяния. — Отпусти. Или мы будем прокляты и никогда более не увидим друг друга.       Но руки Мамору только сильнее сжались, проявляя твердую непоколебимую нежность, и Усаги горько заплакала от клыкастой обреченной боли, терзавшей в клочья её сердце. Она слышала, как рядом всхлипывает Рей, и никак не могла понять, как любимый может столь упрямо и жестоко удерживать её, мешая спасти их сверкающее будущее.       Лодка плавно опустилась на широкую дорогу, ведущую ко дворцу и похожую на наспех наброшенное жемчужное иллюзорное полотно, и заскользила по горизонтали. Почему-то при взгляде на здание ледяной ужас просто парализовал Усаги. Слезы вмерзли колкими кристалликами в уголки глаз, и она только судорожно хватала ртом воздух, не в силах отвести взгляд от величественной воздушной конструкции дворца.       — Усако, поверь… Ещё немного, и станет легче. Поверь мне. Пожалуйста. Усако…       Шепот Мамору скользнул в её ухо, а теплые руки ободряюще скользнули по плечам. Она с трудом повернула задеревеневшую шею, чтобы заглянуть ему в лицо, но слезы так и стояли в её глазах осколками отравленного зеркала. Мамору торопливо подхватил их подушечкой пальца и с грустью сдул за край лодки.       В этот миг лодка ткнулась носом в высокие ступени лестницы во дворец. Ощутимо тряхнуло. Воспользовавшись ослабившей хваткой, Усаги бросилась к краю судна, но Мамору в последний момент схватил её за запястье. Девушка вскрикнула от боли, поскольку хватка оказалась отнюдь не нежной. Раздался голос Персефоны:       — Здесь нельзя падать в поток, милая принцесса Луны. Внизу поток увядающих звёзд. Пока ты вернешься оттуда к своему принцу, минет не одна эпоха.       Усаги вздрогнула: ей внезапно легко представилось, как она крошится тонкой пылью, проваливаясь в бездну, откуда не будет возврата, и эта мысль сработала отрезвляюще. Девушка перестала рваться прочь и расслабилась, позволив Мамору вытянуть её на широкую мраморную ступень. Над ними возвышался стрельчатый вход, похожий на раковину, в которой прорезали отверстие и украсили сверху растительными мотивами. На манер той надписи, что украшала вход Тадж-Махала по периметру, здесь тоже сияли письмена, но в них нельзя было распознать ничего похожего на известные языки.       — Что это? — глухо спросил Джедайт. — Это же не «входящие, оставьте упованья»*(1)?       — Что? — переспросила Персефона, отталкивая веслом пустую лодку, чтобы отправить её в плавное скользящее путешествие по мерцающей глади. Затем, не дожидаясь повтора, ответила: — Нет, тех врат вы не узреете, так как пойдете обратным путем. Здесь всего лишь чаяния тех, кто пекся о зажигавшихся звездах и о рождавшихся демиургах. Надежды… Мольбы… Терзания… Если присмотритесь к тому дальнему краю, то может и разглядите что-то знакомое. Но на вашем месте я бы не интересовалась мыслями богов. Гадес вытачивает их здесь, как дань тем, кто ступил на изнаночный путь или же…       Она не договорила, но Мамору сразу пришел в голову случай Хонсу и Селены. Их чаяния Владыка Мертвых тоже высекает здесь. Ни малейших сомнений на этот счёт у него не было.       Легкомысленно бросив весло к ладье на мерцающую дорожку, Персефона пружинистым шагом направилась по ступеням наверх. Серебристый сверкающий туман выскальзывал короткими облачками из-под её ног и ластился диковинным зверьком то об её щиколотки, то запястья. Иногда даже обращал внимание на Эндимиона или Джедайта, игнорируя при этом принцессу Луны и принцессу Марса, которые покорно следовали за возлюбленными.       Светлые ажурные врата, представляющие собой вспененное металлическое кружево, распахнулись перед ними без единого скрипа. За ними был вытянутый зал, освещенный сиянием звёздного тумана, клубившегося здесь под потолком. Чем-то он походил на гробницу, как будто бы предназначался именно для того, чтобы чья-то мятежная душа обрела в нём покой, устремив свои порывы в бесконечную высь к Создателю. Несмотря на свет, заполняющий зал, находящийся на возвышении трон походил на сгусток тьмы. На нём сгорбившись сидел Гадес. Его худые, казавшиеся костлявыми руки зарывались в смоляные пряди, похожие на лоскуты чистейшей тьмы, в задумчивости перебирая. Он походил на воплощение меланхоличной скорби бытия. Перед ним, чуть наискось от трона, стоял человек с могучими орлиными крыльями за спиной.       Персефона стремительно прошла вперед к трону. Как только она прошла к возвышению, взвился столп света и возникло царственное кресло, не уступавшее в высоте располагавшемуся рядом трону Владыки. Мамору и Джедайт, держа за руки своих принцесс, прошли вперед. Человек с крыльями развернулся к ним: это был красивый юноша с каштановыми волосами. Его глаза были полуприкрыты, скрывая свой цвет, а на губах блуждала мечтательная улыбка. В правой руке он сжимал головку алого мака, с которого капала перламутровая роса, а в левой белые саваны, спускавшиеся на пол траурными складками.       — Это Гипнос, — коротко пояснил Гадес, вставая с трона и кутаясь в свои чёрные одеяния. — Вижу, что с первым испытанием вы успешно справились. Сложны ли были поиски?       — Да, — Мамору не стал кривить душой и пытаться спрятать от Смерти волнения, которые обуревали его, как и Джедайта, когда он барахтался в потоке, разыскивая путь к Усаги.       — Танатос принес дорожные саваны для ваших возлюбленных. Но поскольку в его обществе смертные окончательно теряются и впадают в панику, я попросил остаться для их передачи его брата, — будто и не услышав его ответа, продолжал Владыка. Он пружинистыми шагами спустился вниз, обошел кругом замерших в объятиях Рей и Джедайта, остановился перед Усаги, которая отпрянула от него к Мамору, упираясь лопатками в грудь принца. Эндимион успокаивающе сжал плечи девушки и напряженно посмотрел на Гадеса, пытаясь разгадать его мысли.       — Здравствуй, дитя. Ты всё так же прекрасна.       — Вы знаете меня? — хрипло спросила Усаги, слепо шаря за спиной руками, но не решаясь прикоснуться к Мамору.       — Конечно, Серенити. Твой свет одарил меня теплом на холодных рубежах Солнечной Системы, когда ты пришла к Селене и Хонсу. Яркая, прекрасная, чистая… Я и сейчас всё ещё пленен твоим светом, — на тонких губах заиграла полная нежности улыбка, а длинная рука Владыки вытянулась вперед: самыми кончиками пальцев он погладил воздух рядом с щекой Серенити. — Однажды ты придешь и спросишь меня, сколько раз обернуло вокруг нас свой хвост премудрое время, а я не найду ответа.       Мамору бросил короткий взгляд на Персефону. Он не мог сказать, что чувствовал себя спокойно, когда Смерть проявлял симпатию к его невесте. Но что могла бы сказать жена Владыки? Владычица мягко и сочувственно улыбалась, расположившись в своем сверкающем кресле, как будто бы чувства Гадеса к Серенити и не преступали никаких её внутренних границ, не подводили к напряженному излому, где сплетались в беспощадной пляске страх, алчная ревность и любовь.       — Расслабься, Эндимион. Это иное, — хищно осклабился Смерть, пряча руки за спину. — Вы готовы выйти на белый свет, принцесса?       — Мне нельзя идти туда… Мне нельзя возвращаться, — тихо прошептала Усаги. — Мамо-чан ошибся, придя за мной. Мы будем обречены…       — Это всё поток, милая звездочка, — сочувственно вздохнул Гадес. — Но если бы ты не желала пойти с ним, то он бы и не отыскал тебя. Ведь так?       Усаги сморгнула вновь навернувшиеся слёзы и коротко кивнула: быть вместе с Мамору… это было самое её горячее желание, расцветавшее сладкими розами в её крови уже на протяжении трех лет, не считая череду прошлых жизней.       — А ты, огненная принцесса? — Гадес перевел взгляд на Рей, всё ещё опасливо вжимающуюся в Джедайта.       — Если иного пути нет, то я согласна, — тихо прошептала она.       — Отлично. Я не могу вернуть вам огонь жизни мановением руки. В моей власти только забирать, — на миг показалось, что в голове Владыки проскользнуло сожаление. — Поэтому ваши проводники должны вывести вас на Землю. Только там вы обретете жизнь… Но путь туда долог и труден. Не для вас, но для тех, кто назвался вашими защитниками и спасителями, решив переломить ход бытия. Мир не прощает подобной дерзости.       В последних словах звякнул металл, и Мамору с Джедайтом быстро переглянулись, а затем оба уставились, почти не дыша, на Гадеса.       — Вы знаете, что самый страшный ад себе создаёт сам человек? Его внутренний моральный компас. Тот, который формируется в нём по мере воспитания… обучения… взросления… Все совершаемые проступки так или иначе хорошо оцениваются самим человеком. Он знает, где переступил черту, и это живет с ним до самой его смерти, возвращаясь иногда в красочных кошмарах, — задумчиво проговорил Владыка, а затем добавил: — Всё, что вы увидите в Долине Горестей, в так называемом смертными аду, будет порождением ваших собственных сердец. Вы станете себе самыми злейшими врагами, и, смею надеяться, что именно ваша жаркая любовь, которая дала вам силы найти в потоке ваших возлюбленных, даст вам силы преодолеть это испытание. Знайте, что верить будет нельзя ничему. Мир будет убедителен. Внушителен. Горек и яростен. Но, если вы усомнитесь в своих действиях, если обернетесь… всё будет зря. Всё обратится в прах. Посему сейчас прошу вас вновь ответить мне — готовы ли вы быть проводниками для ваших возлюбленных?       — Да, — одновременно, не колеблясь, произнесли мужчины.       …не затем они прошли этот путь, чтобы все бросить и повернуть назад.       — Хорошо, — хрипло сказал Гадес, и воздух вокруг завибрировал от сгущающейся силы. — Гипнос.       Молчавший до этого юноша подлетел к Рей и поднес к её губам мак:       — Глотни, нареченная Фэнхуан. Ибо разум твой должен пребывать во сне пока идёшь ты в мир живых.       Марс растерянно подхватила губами несколько капелек перламутровой росы, а Гипнос уже окутывал её белоснежным саванном, оттеснив в сторону разволновавшегося Джедайта. Следом приблизился Гадес. Дождавшись, когда бог сна завершит свою работу, он осторожно положил ладони на плечи Рей и бережно поцеловал её в лоб, чуть затененный капюшоном савана. В этот же миг девушка потускнела, как будто из неё выпили все краски, в какой-то миг показалось, что она стала прозрачной. Джедайт испуганно охнул, но Гадес повелительно махнул ладонью:       — Всё так, как должно быть. Если ты выведешь её в воплощенном здесь теле, то не сможешь вернуть в её земное тело. Серенити?       Усаги, робея, шагнула к Владыке.       — Не бойся, дитя, — донесся до неё нежный голос Персефоны, обволакивающий её душу, как солнечный свет на морском берегу. — Он дал тебе обещание. Ты единственная, кто может вообще не бояться его.       Девушка встала перед Гадесом, растерянно взирая на него снизу вверх. Тот печально улыбнулся ей, принимая из рук Гипноса мак и саван.       — Мне радостно, что ты не помнишь наших встреч, Серенити. Значит до сей поры мне удавалось выполнять своё обещание. Прости, что не уберег тебя от боли в этот раз.       — Мне нечего прощать вам, Владыка, — непослушными губами прошептала Усаги, бросив короткий взгляд на Рей, которая уже стала ко всему безучастной. — Я благодарна вам за то, что вы позволяете нам покинуть это место.       Улыбка острым лезвием впилась в лицо Гадеса, как будто он спорил сам с собой — является ли милостью этот путь, но затем он только кивнул и поднес к губам девушки цветок. Вязкие сверкающие капельки соскользнули на розовые лепестки губ, и взгляд Усаги потускнел.       — Я питаю надежды, что мне нескоро придется проявить к тебе своё милосердие вновь, — прошептал Гадес, скользнув ладонью по щеке принцессы и касаясь кончиками пальцев золота её волос.       Мамору невольно стиснул кулаки, наблюдая эту картину. Это было даже хуже ревности к Сейе Коу… Во всех этих тревожных чувствах он сам себе казался крошечной песчинкой, которую это могущественное существо могло бы сбросить одним взмахом ладони в зияющую пропасть. Но… «Это иное», — набатом прозвучал в его голове голос, и он поспешил прикрыть глаза, чтобы подавить багряную волну, чуть не захлестнувшую его с головой.       Короткое прикосновение узких губ, и Усаги тоже обратилась в тусклую тень, глаза которой смотрели прямо перед собой, подернутые сонной дымкой.       — Что ж, отправляйтесь в путь. Вам нужно справиться с единственным запретом и не обернуться, пока вы выводите своих принцесс, — вздохнул Гадес, поднимаясь обратно на трон. В тот же миг, как он сел, Персефона крепко сжала его ладонь своей, переплетая пальцы, будто утешая. — Всё, что мы могли, мы для вас сделали.       — А как нам идти? — растерянно спросил Джедайт, пытаясь взять Рей за руку, но скользя впустую по воздуху.       — Конечно же, вниз, — Гадес ухмыльнулся, и в тот же миг разверзся проём в полу. В серебристом свете звёздного тумана показались широкие ступени, уходящие в вязкую тьму. — А возлюбленных своих вы и не должны вести. Они сами последуют за вами.       — Любовь моя, дозволь мне дать им свет, чтобы они не плутали во тьме, пробираясь на волю, — осторожно попросила Персефона, поднося ладонь супруга к губам.       — Балуешь ты смертных, — хмыкнул Гадес. — Их путь в темноте все равно был бы не столь уж и долог.       Персефона осторожно отпустила его руку и сошла с трона, призывая в ладони туман. Ловкими движениями она свернула два сияющих шара, которые протянула Мамору и Джедайту.       — Их свет не вечен и погаснет в пути, но поможет вам преодолеть тьму начальную. Будьте тверды в сердце своём, ибо мир коварен и жесток. Что бы вы ни видели, что бы ни слышали. Оборачиваться нельзя. И постарайтесь не поддаваться ненависти, которую в вас попытаются пробудить друг к другу.       — Спасибо, владычица, — прошептали оба, склоняясь в церемонном поклоне. — Благодарим и вас, Владыка, за проявленное милосердие.       — Ступайте, — повелительно бросил Гадес, вновь выпрямляясь. В его чёрных глазах виднелся звёздный блеск. — И да будет ваш путь самым кратким из возможных, чтобы рассудок ваш не успел угаснуть.       …они оба посмотрели на своих принцесс. Отчаянные встревоженные взгляды, в которых было не так уж много надежды, ибо суровые слова Смерти страшили, скользнули по безучастным лицам девушек. А затем, сжимая в правой руке шар света, бок о бок они подошли к проему и начали своё сошествие в ад. В том, что там их ждал ад, ни Мамору, ни Джедайт не сомневались.       На удивление ступени оказались сухими и ровными, без коварных щербин, что предвещали бы падение при любом неосторожном шаге, и без влаги, что заставила бы их поскользнуться. Какое-то время путь продолжали в тишине, подняв повыше вибрировавшие сгустки тумана, чтобы заглянуть как можно дальше. Позади них раздавался успокаивающий, почти умиротворяющий шорох саванов, убеждавший — их возлюбленные следуют за ними.       — Это кажется слишком простым, — прошептал Джедайт, когда минуло уже около получаса их тревожного спуска. Его шепот прогремел как гром в зыбкой темноте, распадаясь на мелкие шепотки, которые зашуршали в черной мгле где-то внизу.       — Кажется, — одними губами повторил за ним Мамору, чувствуя, как едкое чувство в душе подбирается к самому горлу, готовясь выплеснуться тревожной желчью. — Но мы оба знаем, что так наш путь не будет продолжаться долго.       Джедайт обогнал его на одну ступень и обратил взор в правую сторону лестницы, где тьма неохотно редела под двойным напором сверкающих звёздным светом шаров. Обычная стена, сделанная из темного гладкого материала, не давала лишних пояснений, что из себя представляет загадочное место, в которое они погружаются.       — Кстати… — чуть помедлив заговорил Мамору. — Откуда тебе известен Данте*(2)?       — Что значит откуда? — насупился Лорд Востока, поднося шар к левой стороне лестницы и снова пытливо рассматривая стену. — Ты думаешь, что я на Земле дурью маялся?       — В версии мира, что не случилась, ты занимался сбором энергии для Берилл. Неужели было ещё на что-то время?       — Я не удержался от искушения… Знаешь, в том звене, в котором мы существовали под властью Берилл, я чувствовал себя одиноким. Если рядом с тобой мы были единым целым, то ей явно было нужно другое… Как будто, связавшись воедино, мы могли бы поднять восстание. Поэтому мы соперничали, ругались, грызлись… кроме Зойсайта и Кунсайта. Но это не означало, что мы не тосковали друг по другу… по тебе… Ну и оставалось только общаться с йомами и читать. Другого у меня не было. Конечно, в Божественной комедии я с самым большим пылом читал про ад. Не сомневался, что он меня ждёт. В конце концов, Берилл вморозила меня в глыбу льда, как в девятом круге ада у Данте. Предателям самая подходящая кара, да? А так или иначе, но мы все помнили о самом страшном своём грехе.       — Я простил вас. Ещё тогда. Это было вынужденное предательство, — глухо прошептал Мамору. — Вашей вины в нём нет.       — Валить всё на одну Берилл — не самое благородное занятие, — с горьким смешком отозвался Джедайт. — Будь мы сильнее, мы бы одолели Металлию. В конце концов, с тобой меня связывала родная кровь! Я должен был быть сильнее, чем оказался. Но, как видишь, вместо могучего дракона, оказалась жалкая ящерица, которая вскинула лапки при первом же натиске тьмы.       — Не верю, — тем же упорным непреклонным тоном повторил Мамору. — Я сам проиграл войну. Не только Скруту, но и Металлии. Берилл отдала и меня под её влияние. Меня спасла только Усако. И то… я чуть не убил её.       — О чем ты? — Джедайт дернулся, чтобы повернуться к принцу, но удержался, продолжая путь вперёд.       — Когда Берилл утратила все свои козыри — потеряла вас, растратила в схватках с сейлорами всех йом, она выставила против Усако меня. И я сражался с ней. У неё такая тонкая шея… Я обхватил её одной левой и сжал… Если бы она не нашла смелости выступить все же против меня, то, как знать, чем бы всё это обернулось.       — Ты просто вынуждаешь меня повторить твои же слова, — недовольно хмыкнул Джедайт. — Ты не виноват. Это всё Металлия. Противодействовать ей очень трудно.       — Только шкатулка и спасла, — Мамору потер лоб, прогоняя наваждения прошлого, которые стали уж слишком осязаемы. — Если бы не мелодия…       — Какая шкатулка? Та самая, что мы с Серенити смастерили на твой день рождения? Она тогда ещё причитала, что когда сбежит от тебя на волю, то у тебя должен остаться от неё сувенир, — фыркнул Джедайт. — Зойсайт ругался как сапожник, когда она предъявила ему конструкцию лунного медальона памяти и заявила, что свет вот оттуда льется, а надо ещё мелодию записать. И наигрывала три часа одно и то же на клавесине. Нефрита пришлось выгонять из залы, а то помимо мелодии было бы слышно ещё его конское ржание. Потом она заговорила шкатулку, чтобы она обреталась неподалеку от владельца. Ты знаешь, что у нас было пари, когда Серенити догадается, что влюблена в тебя по уши?       — Нет. Кто бы мне об этом рассказал? — невольно улыбнулся Мамору. — И когда вы это провернули? Я не помню, чтобы оставлял её с вами на три с лишним часа.       — Тебя тогда Кунсайт по рубежам таскал, а Серенити сама примчалась порталом. Ей Кунсайт перед самым вашим отбытием доступ и согласовал.       — Чёрт! Вот же вы пройдохи! — восхищенно воскликнул принц, ловя за хвост яркие образы миновавшего прошлого. — Виртуозно всё провернули! А кто в итоге пари выиграл?       — Никто, — вздохнул Джедайт. — Никто не подозревал, что Серенити потеряет память… Мы бы, может быть, ещё бы и поспорили, но стало не до того.       — Это случилось, когда я стал слишком долго бывать на Луне? — с печалью спросил Мамору, чувствуя, как воспоминания проезжаются когтями по его сердцу. — Тогда?       — Это все равно бы случилось.       Джедайт остановился и поднял правую руку повыше, стараясь увидеть хоть что-то новое во тьме.       — Твоё отсутствие было понятно — Серенити нуждалась в заботе. Но ты же помнишь, какая Берилл была… Естественно, она воспользовалась шансом, — голос Джедайта был горек, но в то же время и мягок. — Мы вместе допустили просчет, когда не поняли истинной подоплеки заговора против Эола. Эта наша общая вина.       Мамору помолчал, пытаясь принять эту болезненную мысль и отгоняя хаотичные «если бы». Ничего уже не изменить — слишком далеко утекли реки времени. И сожалеть, метаться — больше не было смысла.       — Знаешь, по Берилл я тоже немного скучаю, — неуклюже сказал он. Джедайт отреагировал мрачным смешком и ответил:       — Ты жесток, Эндимион. Где бы ни была сейчас Берилл, ей лучше быть как можно дальше от тебя. Безответная любовь выжигает разрушительным пожаром, и единственное спасение — бегство. Её чувства не были результатом манипуляций Металлии. Просто ты по юности был таким, мгм, пнём, что неосторожно дал ей повод надеяться.       — Когда это? — растерялся Мамору. — Я ничего подобного не помню. Просто, когда отец сказал о готовящейся помолвке с Серенити, она заявилась в откровенных одеждах в мою спальню, и, если бы не Нефрит, то…       — Женщины существа очень чуткие на намеки, тщательно ищут скрытые смыслы и используют язык иносказаний. Это ты их в упор не разглядишь… Наверняка же приобнимал её, когда помогал ей с лошади спуститься? Руку подавал? Или же комплимент случайно отпустил? А может быть, отметил, что «без неё, как без рук».       Мамору только вздохнул: первая фраза Джедайта вызвала в нём воспоминания о том, как он в похожую лужу садился с Усако, когда в упор не понимал её намеков. Или делал вид, что не понимал… Ведь она такая маленькая… такая хрупкая… и чистая. А чем она была ближе, тем отчаяннее в нём вздымалось алчное пламя. При этих мыслях он вздрогнул: молнией его пронзило осознание, что он не слышит шороха за своей спиной… Успокаивающий меланхоличный шорох саванов давал ему понять, что Усако следует за ним. А сейчас… Глухая тишина ввинчивалась в уши, вызывая волну паники. Что, если всё это не более, чем жестокая шутка Гадеса? Что, если изначально никого нельзя вернуть из Царства Мертвых? Что, если с Усаги просто что-то случилось, и она теперь сидит неподвижно на ступенях там наверху и ждёт, что он вернется и придёт ей на помощь?       Мысли летели в голове столь стремительно, что казалось, что он сейчас сойдет с ума!       Тут ему бросилась в глаза сведённая судорогой спина Джедайта. Он стоял, опустив голову и сжав кулак левой руки. По дрожанию пальцев Мамору почувствовал в нём отзвук собственных переживаний.       — Нельзя оборачиваться! — выкрикнул он, порождая жадное насмешливое эхо в глубинах поджидавшей их тьмы. Этим криком принц пытался убедить самого себя.       — Нельзя, — обреченно отозвался Джедайт. Ему явно требовались значительные усилия, чтобы овладеть собой и шагнуть дальше. Преодолевая внутреннее сопротивление, он ступил на следующую ступень, и в этот миг звёздный свет в его руке завибрировал и скользнул ввысь к потолку, превратившись в юркий ручеек, который умчался назад. Мамору едва удержался, чтобы не проводить его взглядом. Но тут и его свет пришел в неповиновение, заметавшись из стороны в сторону, а потом… просто истаял, оставив их вязкому мраку.       — Проклятье! — воскликнул Джедайт. Мамору неловко сделал шаг вперед к нему, стараясь унять паническую волну, но тут твердые ступени ушли у него из-под ног, и он полетел в бездну мрака.       Им повезло: падение не было долгим. Мрак потерял свою насыщенность и расползся грязно-багряными всполохами и темно-серыми лохмами, а Мамору и Джедайт упали в вязкую зловонную жижу. Мамору только зажмурился, боясь, что за время падения мог и потерять ориентацию, но потом все же открыл глаза, полагая, что это логичное продолжение пути, а, чтобы нарушить условия «сделки», надо все же осознанно обернуться. Джедайт несколько мгновений барахтался рядом, а потом перестал, поняв, что так только глубже вязнет.       — Приплыли, — мрачно констатировал он, стараясь медленно продвинуться вперед к достаточно отдаленной кромке берега, подернутой пленкой серого тумана.       — Тут должно быть что-то. Нас не могут просто бросить в болото, — процедил сквозь зубы Мамору, чувствуя глухое раздражение на ход бытия. Разум, конечно, подсказывал ему, что обольщаться не стоит: мир взъелся на них за нарушения порядка, и болото — это ещё очень мягкое наказание.       — Кажется там что-то вроде палки, — Джедайт кивнул подбородком, указывая по диагонали. — Как думаешь, Рей и Серенити здесь, с нами?       — Они обращены в бесплотных духов, — вздохнул Мамору, унимая волну страха твердым голосом. — Им не страшны болота. Это только для того, чтобы замедлить нас.       — Да, я тоже так думаю, — чуть помедлив, отозвался Джедайт и гораздо увереннее двинулся вперёд.       Трясина, не хотя, пустила его, обдавая, будто в отместку за смелость, новой волной зловония. Мамору последовал за другом, стараясь совершаться четкие и плавные движения.       Туман наползал на поверхность болота, и уже через пару мгновений светловолосая голова Джедайта пропала из поля зрения. Принц изо всех сил старался следовать выбранного курса и не беспокоиться. …им суждено пройти этот путь. Мир даст им дойти до выхода. Просто будет пытаться сделать так, чтобы они вышли с пустыми руками.       — Эй, — донесся до него вдруг приглушенный голос. Что-то ткнулось ему прямо в плечо. Шест?       — Хватайся, — раздалось из тумана. Особо не размышляя, Мамору ухватился за шест, готовый даже к тому, что это окажется вилами, а на сушу его вытащит самый натуральный чёрт, который будет пострашнее каких-то там йом, кукол, даймонов и обращенных в демонов людей…       — Там ещё человек, — прохрипел принц, когда почувствовал под животом твердую поверхность. — Помогите и ему.       — Не переживай, Эндимион, — насмешливо сказал ему спаситель. Туман расползался, и голос незнакомца стал звучать ярче… сочнее… отчетливее. — Ему есть кому помочь. Я твой персональный помощник. Узнаешь меня?       Сделав над собой усилие, Мамору приподнял голову, рассматривая присевшего над ним на корточки человека. В первый миг он не мог понять… Симпатичный юноша с белыми, как у Кунсайта волосами, отливающими тонкой синевой и спускавшимися почти до плеч, узкими фиолетовыми глазами и чёрным полумесяцем на лбу… Одет его помощник был в белоснежный костюм с синим растительным узором, поразительно чистый и опрятный, особенно на контрасте с Мамору, вымаравшемся в бурой грязи. За спиной незнакомца стелился белоснежный плащ с фиолетовой подкладкой.       Эндимион моргнул — его посетило уверенное чувство, что он не может не знать этого человека. Но только когда на тонких губах незнакомца зазмеилась надменная усмешка, память о Хрустальном Токио вернулась к нему…       — Алмаз, — яростно выдохнул Мамору и поспешил подняться.       — Принц Алмаз, — спокойно поправил его бывший враг, стремительно поднимаясь. — Смотрю, что ты всё помнишь, любезный Эндимион, и несказанно рад моей компании.       — Какого черта ты здесь делаешь?! — спокойно смотреть Алмаза не получалось. Его облик будоражил воспоминания то ли того, что было, то ли того, что не было… Мамору особо не старался разобраться в хитросплетениях и ужимках бытия. Сейчас он отчетливо помнил все встречи с Алмазом в своей жизни, даже если это было картинкой одной из вероятностей.       — Мне сказали, что тебе нужен гид по здешним местам, а это хорошее занятие в той унылой вечности, что я провожу здесь в надежде на благоразумие твоей супруги, которого может хватить на то, чтобы не дать возникнуть клану отщепенцев на Немезисе.       — Кто тебя об этом попросил? — напряженно спросил Мамору, стряхивая со штанин стремительно подсыхающую грязь. Алмаз не ответил — он отчаянно всматривался куда-то за плечо земного принца, и в его лице отображалась странная тоска, мука и желание. Несмотря на болезненный кульбит сердца, на душе Мамору стало легче: выражение лица Алмаза было лучшим свидетельством того, что Усаги всё так же следует за ним.       — Она прекрасна… Совершенная богиня, — вздохнул Алмаз, переводя взгляд на Мамору. — Только её глаза сейчас такие безжизненные… Как мог ты не уберечь её?       Эндимион хотел огрызнуться, но за мгновение решил, что ни один его ответ не будет убедительным, зато породит лишние дискуссии с главой клана Черной Луны и взбодрит и без того не спавшее чувство вины, поэтому он просто уставился на одну из блестящих сережек принца с черным кристаллом.       Алмаз криво усмехнулся и наклонил голову:       — Поразительное самообладание, будущий Король Земли. Готов к роли номинального правителя?       — Я не собираюсь это обсуждать с тобой, — коротко покачал головой Мамору. — Ты не ответил, кто просил тебя стать моим гидом.       — Это не так важно, — Алмаз провел холеной ладонью по волосам, откидывая их назад, и в его левой руке материализовался бокал с вином. — Главное, что я согласился. И не грей себе душу, представляя, что я тут мечусь в аду. Моё самопожертвование мне зачлось. Но по землям чистилища я побродил достаточно.       — Рад за тебя, — неискренне буркнул Мамору, тщательно прислушиваясь и надеясь услышать Джедайта поблизости.       — Пойдём. Я сказал тебе уже, что у твоего друга свой проводник и помощник.       — С чего мне тебе верить?       — Ну, я на самом деле не был твоим врагом в полном смысле этого слова, — развел руками Алмаз. — Мудрец обманул меня, используя, как марионетку, и я искренне верил, что Земля наши надменные жестокие враги.       — Ты жаждал мести и власти. Это ничего хорошего о тебе не говорит, — холодно процедил сквозь зубы Мамору, пытаясь отогнать красочное воспоминание, как ему пришлось вызволять Усаги, обряженную в роскошное платье волшебной прелестницы-феи, инкрустированное золотом, из объятий этого хлыща*(3). — А ещё ты не чураешься насилия, грязных манипуляций и гипноза.       — Пффф… Я просто готов пойти на всё для достижения цели, — высокомерно хмыкнул Алмаз. — А ты?       Мамору прикусил губу. Опять-таки и об этом спорить с принцем Немизиса не имело никакого смысла.       Алмаз коротко хохотнул, бросил ещё один жаждущий взгляд за спину Мамору и отвернулся, махнув полами плаща.       — Итак, сейчас посмотрим, что для тебя подготовило мироздание. Смотри, не потеряй Серенити. Путь предстоит непростой.       — И без тебя знаю, — прошипел Мамору, стиснув кулаки. Он очень надеялся, что Джедайту больше повезло с проводником.       Предрассветный час затягивался. Плутон, опираясь на подлокотник кресла, запустила руку в волосы. Тяжелые пряди обвили пальцы, словно водоросли на глубоком морском дне. Время было настолько медленным и неповоротливым, что женщине казалось, будто она чувствует шероховатость его вращающихся шестеренок кожей. У ног её глубоко и ровно дышала Воин, свернувшаяся клубком. А два темных силуэта на кровати, облаченные в длинные платья, ткань которых стекала унылым водопадом на пол, были неподвижны. И эта неподвижность отзывалась в висках напряженной болезненной пульсацией.       — Надежда и вера, — твердо повторила одними губами Сецуна, но легче не становилось. Ещё чуть-чуть, и вязкое пространство комнаты поглотит её. Хотелось сбежать… Хоть к тем же Вратам Времени.       — А ещё любовь, — меланхолично дополнил её фразу голос кузена. Плутон вздрогнула: она никак не ожидала его явления. Не после того, что случилось. Рука инстинктивно дернулась из волос, будто она хотела закрыть уязвимое горло.       — Я больше не злюсь на тебя, Хель, — бросил Гадес, возникая из зыбкой мерцающей мелкими звёздными пылинками темноты ночи. — Прости мою вспышку. Я был не в себе.       От его извинений страх только усилился, сдавив гарротой шею. Не имея возможности овладеть голосом, Плутон коротко кивнула, всматриваясь в пугающе спокойное лицо Владыки Мира Мертвых.       — Расслабься, — вздохнул он, вытягивая руку и гладя воздух у щеки Сецуны. — Ты испускаешь слишком уж душные волны страха. Неужели забыла о былой привязанности ко мне?       Сецуна покачала головой, с трудом отрывая от подлокотника один палец. Это простое движение дало ей вновь ощутить тепло бегущей крови.       — Знаешь, — с трудом прошептала она, — мне на миг показалось, что ты действительно можешь и убить меня за Серенити.       — Мог бы… Но ни за что не стал бы. Ты любила её. Не будь приказа, ты не поступила бы так жестоко с ней.       Гадес ткнул указующим перстом в лоб Плутон, где обычно в форме воина находился камень, и продолжил:       — Клятва служить королеве, пусть пока формально Серенити принцесса, гораздо сильнее твоей собственной воли. Поэтому я прощаю тебя, Хель. И прошу простить мой гнев. Прими. Я не буду просить тебя об этом в третий раз.       — Я принимаю твои извинения…       Язык был таким шершавым и неповоротливым, но Плутон сделала над собой усилие, потому что не хотела гневить Гадеса.       — Ты изменилась, — глухо прошептал он, и бездонная ледяная тьма вперилась прямо в её душу. — Раньше была беспечнее и легче. Ближе к своей божественной сущности. Что это? Одиночество? Или наоборот? Тебя изменили воительницы и этот земной мужчина?       — Ты тоже отличаешься от образа, который я помню, — взвешенно произнесла Плутон, — так что мы оба можем удивить друг друга. Почему ты здесь? Неужели нет иных дел?       — Я вездесущ. Моё присутствие требуется во многих местах каждое мгновение времени, и кому, как не тебе об этом знать, Хель.       — Но здесь нет твоих дел, — с завидным упорством сказала женщина. — Ты принес весть об Эндимионе и Джедайте?       — Возможно, — тонкие губы Гадеса сложились в усмешку. — Задай вопрос, и я отвечу.       Сецуна закусила губу. Когда Смерть даёт такое предложение, то не следует спрашивать первого, что придет в голову.       — Ты не чинишь им препятствий? — сиплым шепотом спросила она. Возможно, этот вопрос не давал полной информации. Возможно, она так и не узнает, что произойдет на рассвете… Но по меньшей мере она обретет утешение, знание, уверенность в том, что пусть и легла пропасть веков между ними, но все равно ещё можно сказать, что именно Плутон и знает того истинного владыку последних рубежей.       Усмешка Гадеса исчезла, а в его глазах мелькнул короткий отблеск, будто бы сочувствие… или сожаление?       — Нет. Я не чиню им препятствий. Более того, не чинил. И не буду чинить.       Плутон подавила вздох облегчения и коротко улыбнулась:       — Это добрая весть. Благодарю тебя, что принес её мне.       — Как интересно, — прошелестел Гадес. — Неужели это всё, что ты бы хотела о них знать? Я бы ответил на любой вопрос.       — Я хотела убедиться… — качнула головой Сецуна. — Это было для меня самым важным: быть уверенной, что я не зря верила в тебя. Твоё одиночество не ожесточило тебя в той мере, в которой думала Шакти.       Гадес рассмеялся, откинув голову. Его смех был громоподобен, но Воин у ног Сецуны даже не пошевелилась. Владыку явно что-то раззадорило, и это несколько пугало. Успокоившись спустя пару мгновений, он посмотрел на Сецуну, убирая со лба упавшие длинные пряди.       — Моя милая Хель, прости меня ещё раз от всего твоего доброго сердца. Но я уже более пары тысячи лет, как не один. У меня есть та, кто вместе со мной сбирает в горсти звёзды и направляет их в потоки.       — Что? — растерянно спросила Сецуна, морща лоб. Они вспоминали миф об Орфее и Эвридике, не сомневаясь в правдивости его корней, но не подумали о том, что образ Владычицы тоже может быть обоснован.       — Персефона? — неловко поинтересовалась она, заливаясь румянцем.       — И это третья причина моего визита, — кивнул Гадес. — Тот смешной человечек, что вступился за тебя. Соичи Томоэ.       — Что тебе до него? — ледяной ужас скользнул лезвием ножа вдоль горла Плутон. — Ты же проявил милость.       — Верно. Успокойся, я не за ним пришёл. Мне действительно до него нет дела. Сейчас. Но когда-нибудь будет. И ты знаешь это. Человеческая жизнь в разы короче, а реинкарнации хаотичны и непредсказуемы. Из места, где рождаются звёзды, можно угодить и в чужую систему…       — К чему ты ведешь? — Сецуна стиснула подлокотники, пытаясь унять предательскую дрожь. — Чего ты от меня хочешь?       — Хель, — Гадес склонился к ней, и бездна его глаз смотрела прямо на неё, — ты же сама спросила меня то, что спросила, чтобы знать, что я не враг вам. Я не враг тебе. Я пришел дать совет.       Не враг. Плутон сглотнула: все её силы шли на то, чтобы не отвести глаза.       — Это будет страшно. Это будет сложно. Ты будешь винить себя, будешь терзаться… Но правда в том, что ты, как никто другой в нашей семье, заслуживаешь счастья. Поэтому, когда придет час, не медли. Если эта звезда делает тебя счастливой, сожми ладонь, не дай ей умчаться на край Галактики.       — Это преступление, — слезы брызгами вырвались на высокие скулы Сецуны. — Я совершу преступление против него! Нарушу отведенный ему путь… Прерву его череду перерождений…       — Я не должен такого говорить, — вздохнул Гадес, покачав головой, — но чего не сделаешь для любимой кузины. Соичи Томоэ достаточно давно странствует в круге перерождений. Ещё одно-два, и его душа не найдет пути из Галактического Котла. А там и превратится в пыль… Ему несказанно повезло, что его полюбила такая как ты. Будет страшно. Будет стыдно. Будет больно. Такова цена. Знай об этом, Хель.       Владыка выпрямился и отступил от неё на шаг:       — Мне пора. Не жди рассвета, поспи. От тебя ничего не зависит, а маленькие человеческие слабости приносят радость даже неутомимому Стражу Врат. Возможно, когда-нибудь тебе выпадет путь в мои владения, тогда я с радостью представлю тебе Персефону.       — Они придут? — Сецуна резкими движениями ладоней смахнула слезы. — Ответь мне, Серенити вернется?!       — Это зависит только от одного человека. Тут даже я не знаю ответа, — развел руками Гадес. — Ты же знаешь, какая судьба была ей отведена до этого узла? А теперь представь, что это увидит Эндимион.       — Неужели? — Сецуна стиснула кулаки. — Как ты можешь… Это слишком жестоко!       — Меня называют Владыкой. Но многие вещи не в моей власти, — покачал головой Гадес. — Мне жаль, Хель.       …и он исчез, оставив Плутон наедине с пугающим приближением рассвета.       Джедайт отчаянно надеялся, что из-за спустившегося тумана не утратил верного направления. Привидившаяся палка так и не объявилась на пути, но он усердно тянулся вперед, будучи уверенным, что там впереди берег. За спиной раздавался какой-то плеск, и мужчина надеялся, что это следующий за ним Эндимион. Туман густел, а звуки становились всё глуше, будто бы растворяясь в нём.       — Мой принц? — неуверенно вскрикнул Лорд Востока. Оборачиваться было нельзя… Какого черта он только поспешил вперед? Ведь мог же двинуться с ним параллельно к земле…       — Эндимион?! Ты же рядом?       Что-то гулко ухнуло, потом крякнуло и взвизгнуло. Волосы Джедайта встали дыбом. Он ни за что не хотел бы сейчас оборачиваться…       — Эндимион! — крикнул он уже отчаяннее, переставая продвигаться вперед. — Эндимион!       Несколько мгновений висела вибрирующая тишина, нарушаемая редкими всплесками, а потом что-то стукнуло. Джедайт увидел, как слепо шарит прямо перед ним длинная палка, ударяясь о торчавшие серые камни. Стук-стук… Палка соскользнула с камня и ткнулась ему в грудь. Лорд встревоженно замер, не зная, что предпринять. Палка остановилась прямо перед ним и больше не двинулась. Джедайт неуверенно положил на неё ладонь, и палка чуть дернулась назад, будто подсказывая «хватайся». Коротко вздохнув, мужчина схватился за неё двумя руками. Его дернуло вперед и проволокло через остатки болотной жижи и выступающие камни.       Джедайт какое-то время лежал на серой земле на животе, тяжело дыша. Его вытащили… Кто? Зачем? Почему? Эндимион? Но почему тогда не отозвался. Конец палки, оказавшейся длинным шестом, уперся в землю перед его носом. За ним виднелся подол длинного светло-зеленого платья. Женщина? Он приподнялся на локтях, вскидывая голову.       — Все так же жалок, мой милый Джедайт, — ласково пропел ему знакомый голос, от которого ледяной холод сжал жесткими пальцами его мятущееся сердце.       — Берилл… — выдохнул мужчина, встречая взгляд красно-коричневых глаз, в которых плясали багряные искры безумия.       — Правильно «моя королева» или «королева Берилл», — изогнулись в жесткой усмешке кроваво-красные губы.