Причудливые игры богов. Жертвы паутины

      Кагеру Чиба обожал чайные церемонии. Он, видимо, специально зарезервировал в совершенно европейском отеле эту просторную комнату, которую уже оформила его личный декоратор Кика Симабокуру, хрупкая утонченная женщина в очках-половинках и вечным узлом смоляных волос на затылке. Мамору через носки отметил шероховатость и неровность досок. Возможно, что так и было задумано — это замедляет шаг. Он бросил беглый взгляд в нишу-токонома*(1) и прочел на свитке: «Ива на ветру. Соловей в ветвях запел, как её душа». Мацуо Басе. Ветка ивы в глиняной вазе навевала странную тоску, смущающую сердце.       Мамору осторожно устроился на месте рядом с нишей — он единственный гость дяди, как тот и подчеркнул получасом ранее, настояв, чтобы Чиба младший сидел именно здесь. Мамору же это малость раздражало — он не чувствовал себя «главным» или «высоким» гостем. Он всего лишь племянник, приехавший на беседу к родному дяде. К чему все эти сложности? «Гармония», «почитание», «чистота», «покой»*(2). А ещё и традиционная одежда — шелк кимоно, скользящий по коже, казавшиеся безразмерными хакама, пояс белого цвета и хаори темно-серого цвета со знаком его фамилии — хорошо хоть не черное нацепили. И не заставили укладывать волосы. Если честно, то Мамору опасался чрезмерной любви дяди к традициям — вдруг он как-нибудь затребует самурайский хвост? Отращивать волосы юноша не планировал.       Под низким навесным потолком помещения стоял Кагеру, облаченный в белое шелковое кимоно и просторные хакама. Он ни капли не изменился с их последней встречи: всё то же смуглое, обветренное лицо с выступающим носом и резко очерченным подбородком, кустистые брови и усы, тонкие губы и строгие серо-голубые глаза, похожие на заледеневшие озера. Дядя низко поклонился и сел прямо напротив Мамору рядом с небольшим очагом, на котором уже побулькивал котелок с водой. Он поочередно коснулся, будто бы поправляя (хотя предметы и так были расположены с точностью до миллиметра), резной шкатулки с чаем, на крышке которой красовалась гравюра с горным пейзажем, простой керамической чашки, медного чайника и бамбуковой мешалки.       Вода закипела, и Кагеру размеренными, чёткими и абсолютно спокойными движениями стал готовить чай. Мамору с почтением наблюдал за ним, хотя мысли его были далеки от действий дяди: зачем он всё-таки здесь? Что Кагеру от него понадобилось? И почему сам дядя не смог приехать в Японию? А ещё… Усако. Мамору звонил ей до церемонии, и она сказала, что они с Макото в гостях у «Трёх Звезд», делают домашнее задание и собираются есть самодельную пиццу от Кино, и чтобы он не беспокоился — её подвезут до дома. Она не уточняла кто. Мамору и так знал, что Воин воспользуется возможностью побыть с Усаги. Ревность, глупая ревность. Не то чтобы возлюбленная давала ему повод, но почему-то относиться безразлично к действиям Сейи он не мог. Словно было что-то ускользающее в тех дальних-дальних днях, когда ещё Эндимион неловко ухаживал за Серенити.       Дядя протянул чашку, выжидающе глядя в глаза племянника. Мамору плавно выскользнул из своих мыслей, принимая её в руки и медленно делая глоток терпкого густого чая. Пряный запах ввинчивался в ноздри, кружа голову.       — До дна, Мамору, — низкий хрипловатый голос Кагеру прозвучал неожиданно громко. — До дна.       Мамору послушно поднес чашку к губам, маленькими глотками допивая напиток, а затем встретил взгляд дяди: все вокруг поплыло, и только глаза Кагеру горели жутковатым фанатичным пламенем.       — Зачем, дядя? — собственный голос подвел его, чашка выскользнула из ослабевших рук.       — Ты должен помнить. Ты должен знать. «Ива на ветру. Соловей в ветвях запел, как её душа».       Пол помчался к Мамору с жуткой скоростью, заныл висок, но горящие глаза никуда не исчезли. В ушах нарастал гул, но сквозь шум прорывался отчаянный шепот Усаги: «Мамо-чан! Мамо-чан! Где ты? Где ты?! Ты нужен мне! Мамо-чан!» и чужой, вызывающий жгучую ненависть голос: «Гелика! Моя серебряная Гелика!»       — Ге-ли-ка… — сорвался с губ Мамору болезненный шепот, в его сознании взрывались яркие букеты фейерверков. А затем он соскользнул в жгучую темноту.       Рай, в любых представлениях, — это некое очень красивое и светлое место, божественное воздаяние для тех, кто любил и повиновался. Нефрит, Лорд Юга и воплощенный Сузаку, пытался воспринимать так и то место, где ему довелось оказаться. Правда, он не помнил за собой ни любви, ни повиновения. С другой стороны, ему и не было приятно это место: слишком пустынно. В Элизионе красиво, но очень уж тихо — всего четыре лорда на километры полей, садов, заброшенных и полуразрушенных дворцов, не считая полупризрачных наяд, с которыми и словом не перекинешься. При всём желании нужного шороху не наведешь. Нефрит опять вздохнул. Конечно, он благодарен мессиру за интуитивно проявленную заботу, но тут с тоски второй раз помереть можно.       Золотой свет, окрасивший небо, напоминал солнечный, но определить его источник было невозможно. Элизион не даром находился в глубинах Земли — небо тонкий вогнутый купол, происхождение которого не описать парой слов. Свет был рассеян под ним и гас на кратковременные промежутки длительностью часа четыре, а потом медленно разгорался под куполом, имитируя рассвет.       — Тоска, — развалившийся на лугу Нефрит смотрел на золотое зарево, закинув руки за голову. — И звёзд никогда не предвидится.       — Хочешь возобновить свои вычисления? — Зойсайт тихо подошел к нему и присел рядом.       — Хочу увидеть, что небо действительно таково, каким я его помню, — спокойно ответил ему Лорд Юга. Они с Зойсайтом давно примирились с существованием друг друга и даже помирились, вернувшись к прежним отношениям, которые были до восхождения Берилл. Глупо враждовать, когда они оба мертвы, пусть один и стал причиной смерти другого.       — Все течет и меняется. Возможно, что небо уже давно не такое, — Зойсайт упал на траву, и его рыжие кудри спутались со стеблями, как и каштановая грива Нефрита.       — Возможно. Увидим ли мы его когда-нибудь?       — Вряд ли. Разве что, если наберем достаточно энергетической мощи и сможем странствовать ветром по миру как Кунсайт.       — Он опять ушел?       — Да, если Джедайт сейчас работает над тем, чтобы сниться своей Фэнхуан, то Кунсайт одержим мыслью достучаться до Эндимиона.       — А ты никому не хочешь сниться? — Нефрит чуть повернул голову, разглядывая меланхоличный профиль Зойсайта. Рыжий всегда отличался отменным жизнелюбием, но даже его подточило безвременье в Элизионе. Сидеть им тут до воцарения королевства третьего тысячелетия как минимум…       — Не знаю, — тихо ответил ему Зойсайт. — Я не обладаю талантом Джедайта. Тот вроде как избранный вместе со своей принцессой Марса. Не даром они даже были обручены с ранних лет.       — Вспомни, что он же и убил её в том проклятом сражении, — Нефрит прикрыл глаза, вспоминая ярко зелёные глаза, смотревшие на него с отчаянной ненавистью и горечью. Несару — запах озона и сверкание. Наверное, это к счастью, что она тогда оказалась удачливее и сильнее его. Ведь страшно подумать, что чувствует Джедайт, какая боль и ненависть лежат между ним и Фэнхуан.       — Ты боишься?       — Чего? Видений наших шаманов? — Нефрит рассмеялся. — Вовсе нет. Мне нужно увидеть небо, чтобы проверить их. Услышать от них то же, что говорят сны. Джедайт с Кунсайтом в самом выгодном положении: один выходит через сны принцессы Марса, другой способен хоть бесплотным призраком — западным ветром — носиться по всему земному шару.       — Толку нет завидовать, — фыркнул Зойсайт. — Если всё получится и зло окажется здесь, что мы будем делать?       — Сражаться, — глаза Нефрита полыхнули почти забытым азартом.       — Но если мы проиграем, то Элизион падет. И Земля тоже. Тогда это будет просто отсрочкой перед неизбежной гибелью.       — Поэтому нам нужен ещё один союзник — Плутон. Я уже всё продумал! Если её привлечь, то получится изменить временное соотношение процессов — здесь протекут секунды, а там века, наступит третье тысячелетие, и Король с Королевой в пике своего могущества уничтожат зло, — с энтузиазмом предложил Лорд Юга.       — Это звучит крайне фантастически и слишком уж гладко. Ты понимаешь, что вероятности этого слишком малы?       — Понимаю. Но можно же помечтать? — Нефрит резко сел и залихватски улыбнулся. — Это крайне идеалистический путь решения проблемы. При том, что мы очень туманно представляем, с чем нам предстоит столкнуться.       — То есть ты представляешь, что может произойти?       — Представляю. И это будет хотя бы какое-то разнообразие для этого оазиса вечной красоты и безмятежности.       — Класс, — Зойсайт прикрыл глаза рукой, как если бы золотой свет всё-таки исходил от солнца. — Давай прогуляемся до беседки. Возможно, что скоро вернется Кунсайт или Джедайт, а мы узнаем что-нибудь новенькое.       Сейя отпустил Усаги, отвернулся, сложил руки на руле и оперся на них подбородком, глядя вперёд за стекло, где клубилась синяя дымка сумерек:       — В принципе, я и не надеялся на другой ответ. Хотя твоё поведение давало мне надежду, что ты помнишь меня… хотя бы подсознательно.       — Сейя, мне не очень удобно тебе в этом признаваться, но я помню ужасно мало. Какие-то моменты, которые я себе скорее даже домысливала, когда речь шла о коньках, танцах или манерах. Что-то я видела во сне — это Эндимион. Наш с ним поцелуй на балу, моя музыкальная шкатулка, а также гибель Лунного Королевства. Что-то промелькнуло в моей памяти, когда я потеряла Эндимиона из-за Зойсайта, а подробно о Лунном королевстве мне рассказала моя мать — королева Селена, когда нас попытался заклясть Кунсайт, — с непонятным чувством вины и горечи пустилась в объяснения Усаги, рассматривая профиль друга.       — Вот как, — голос Сейи был тих и задумчив. — Я не уверен, как ты отнесешься к моим словам, но, пожалуй, я рискну и расскажу тебе то, что помню. Мне не особо важно — поверишь ты мне или нет, но молчание изнуряет.       — Хорошо, — в напряжении Усаги тоже повернулась вперёд, вглядываясь в подкрадывающуюся ночь. — Только не очень подробно. Меня ждут.       — Постараюсь. Слово Принцессы — закон, — отозвался тускло, но благожелательно Сейя и начал рассказ: — Итак, в первый раз я увидел тебя в день прибытия нашего посольства на Луну. Моя мать отчаялась, что я стану примерной леди и упросила Королеву Рико*(3) взять меня с собой на Луну, рассчитывая, что грация и изящество знаменитой Лунной Принцессы повлияют на меня. Однако я продолжил сумасбродничать и облачился в мужскую одежду, проигнорировав наше боевое одеяние. Королева слегка пожурила меня, но в итоге дала своё дозволение, поэтому на Луну я прибыл настоящим франтом.       — Ты был девушкой? — уточнила Усаги, выискивая в сумеречных тенях загадочные фигуры.       — Технически да. Моя первичная природа — девушка. Тебя это смущает?       — Немного.       — Что ж… Но когда ты увидела меня, то почему-то даже не задумалась о моей природе. Ты налетела на меня белоснежным вихрем — поскользнулась на паркете. И первое, что я увидел — это твои точеные ключицы, выглядывающие в вырезе платья. А потом раздался твой хрустальный певучий голосок — ты робко извинялась за доставленное мне неудобство. Но самый сокрушительный удар нанесли твои глаза: их поразительная синева поглотила меня в один миг. Я и дышать-то не мог, где уж уверить тебя, что всё в порядке. А ты улыбнулась мне и умчалась встревоженной пташкой. Более ни о чем в тот день я и не думал. Только о тебе.       Усаги заерзала, тихо жалея, что она не может сбежать так же, как и Серенити из этого рассказа.       Сейя между тем продолжал:       — Мы увиделись позднее, после всех чинных расшаркиваний. Я сбежал от королевы и её свиты в сад, где хотел побыть один, забывшись, что это не моя родная планета… И увидел у одной из беседок тебя. На луне было мало цветов — все выточенные из лунного камня, по-своему живые, но очень холодные. Если честно, то терпеть их не мог. Но именно в тот миг ты занималась выращиванием лилии из этого холодного минерала. Твои пальцы скользили по бесформенному булыжнику, лаская, поощряя, пробуждая, и он расцветал, тянясь в космическую высь. Выстреливали стрелы стеблей, набухали бутоны, которые затем стремительно распахивались, рассеивая серебристые пылинки. А ты улыбалась. И в этот момент, видя твою шалую улыбку демиурга, я принял решение быть мужчиной, которого ты видела в тот момент. Быть не только его видимостью, но и по сути.       Сердце Усаги сбилось с ритма. Ей показалось, что она что-то стремительно вспоминает: пальцы закололо, а перед глазами стали распускаться салюты серебристых искорок. Внезапно мелькнул и пропал образ Сейи в строгом смокинге с широко распахнутыми глазами, в которых царили восхищение и благоговение. Возможно, так он выглядел, когда принцесса Серенити повернулась к неожиданному свидетелю её «баловства». Виски вдруг заломило с дикой силой, и Усаги откинулась на кресле с закрытыми глазами, наблюдая вместо короткого видения цветные круги под веками. Сейя, впрочем, не заметил. Он также погрузился в воспоминания, выуживая из них нити драгоценного прошлого. А может быть, подумал, что Усаги пытается представить себе это…       — Мы впервые заговорили, и ты нашла меня занятным. Я бы не сказал, что ты сильно изменилась с тех времен, — голос Сейи приобрел мечтательный оттенок. — Тебя всегда можно было сравнить с весенним штормом. Тебя тогда сильно ограничивали манеры, которые всё-таки прививались с ранних лет. Ты относительно соблюдала предписания этикета… Именно, что относительно. Это было восхитительно-ошеломляюще, когда ты смеялась, не прикрывая рот ладонью, когда внезапно задорно вскрикивала, играя со своими подругами в салки во дворце… Я бесповоротно и окончательно влюбился в тебя и ни мгновенья не сожалел о том. На Кинмоку все всё быстро поняли, когда я стал частить на Луну. Королева вызвала меня на серьезный разговор, в котором расписала, каковы могут быть последствия моей привязанности к Лунной принцессе. Но видя пылкость моих чувств, сменила гнев на милость, и более того, стала покровительствовать моим отлучкам. Меня поражало то, что Селена не обращала внимания на нашу связь. Она будто бы и не замечала, что мои намерения далеко не дружеские, приветливо принимала, свободно позволяя мне общаться с принцессами — с тобой и твоими подругами.       — Сейя, — мысль о том, что родители ждут её дома, а Мамо-чан ждёт её вечернего звонка, подстегнула Усаги проявить настойчивость в голосе. — Уже слишком поздно. Мне нужно домой.       …она не хочет слушать его дальше. Она не может его больше слушать! Не имеет права.       — Оданго… чуть-чуть. Я уже заканчиваю, — Сейя обернулся к ней. В его голосе звучала отчаянная мольба, а руки, будто бы вслепую, неуверенно искали её ладони… и нашли. Усаги вымученно открыла глаза, глядя прямо на него, когда он переплетал её неожиданно податливые пальцы со своими.       — Не прошу тебя верить. Но ты… та ты полюбила меня. Ты отдала мне сердце и согласилась стать моей вопреки воли своей матери.       — Что?! — Усаги рванула руки, пытаясь разорвать затейливый замок переплетенных пальцев. Она даже почувствовала, как топорщатся её хвостики от дикости сказанных слов. — Ты лжешь! Я любила Эндимиона!       — Вы даже не были знакомы! — на волне эмоций Сейя вспылил. Его глаза сверкали диким неуемным огнем далеких беспощадных звезд. Он крепче сжал руки, не пуская Усаги. — Вы виделись до того всего один раз — во время приема торжественного посольства с Земли. И то! Ты отказалась быть на этом приеме из-за того, что решила провести время со мной и подругами. Поэтому видела его лишь издали, когда их проводили по коридору в Залу Изиды.       Очередная вспышка перед глазами: крайне суровый и недоброжелательный Мамору проносится по открытой галерее, которая очень хорошо просматривалась из сада. Короткий холодный взгляд. Они встретились глазами всего на долю секунды… Внутренне все сжалось, и она поспешила отвернуться к ласковому теплу Воина, сидевшему у её ног под сенью.       Под веками опять расцвели багровые круги боли, и Усаги вновь забилась птицей, стремясь высвободиться.       — Морок! Ты меня гипнотизируешь! Ты меня заговариваешь!       — Нет же! Нет! Я бы никогда не осмелился обманом заполучить твоё внимание! — Сейя отпустил её руки и схватил за плечи, притягивая к себе в объятия и прижимаясь лицом к златовласой макушке. Усаги дернулась, но он держал крепко, как в тисках, и бедная девушка сдалась, продолжая слушать. — Я не знаю подробностей того, что произошло на Луне! С протекцией королевы Рико я просил твоей руки у Селены, но она вежливо и церемонно отказала, сообщив, что уже связана узами договора. Земной принц был тогда крайне редким гостем на Луне, поэтому я на него и не подумал сразу. Больше подозревал загадочного Асклепия*(4) из созвездия Змееносца, который появлялся немногим реже меня, подолгу общался с твоей матерью и искал твоего общества. Но вскоре ты обнаружила, кто именно будет твоим женихом, и сообщила мне. Дикая ревность… Что ты будешь вскоре кому-то принадлежать, но не мне. Законом было установлено, что о твоей помолвке объявят, когда тебе исполнится шестнадцать. Время утекало сквозь пальцы, и я предложил тебе бежать. Мне было плевать на то, что это может стать причиной войны, плевать, что на нас ополчатся владыки… Главное, что мы были бы вместе. Ты ответила согласием. Днём побега мы выбрали день полного лунного затмения, когда Земля бросала багровую тень на просторы твоей родины. В такие дни магия твоей матери слабела, и была надежда, что она упустит твой побег из своего поля внимания. Но…       Усаги чувствовала его дрожь и сбивчивый стук сердца. Тело Сейи будто бы подтверждало его слова, но её разум отказывался ему верить. Всё это напоминало дикую фантасмагорию, и девушка покорно ждала завершения рассказа, надеясь, что с этим кошмар закончится.       — Тебя поймали, Гелика… Я ждал тебя у Озера Сновидений*(5), но всё было напрасно: мы не учли, что охранять тот участок будут Уранус и Нептун. С того дня мне запретили появляться во дворце. Королева Рико была вынуждена принести свои извинения Селене, но дело не предали огласке. Никому не нужны были разговоры, что накануне помолвки Принцесса едва не сбежала…       Сейя рвано вздохнул, прижимая Усаги к себе крепче.       — Ты писала мне. Было несколько писем. А Творец и Целитель, присутствовавшие на том празднике, сообщили мне, что тебя обручили с Эндимионом. Я не мог этому поверить. А буквально через несколько месяцев на Земле случился переворот, и тьма хлынула на Луну… Я умер в тот миг, когда погас твой свет. Моё тело ещё жило какие-то мгновения — дни, недели, месяца, годы. Не знаю точно. Меня радует другое — в эту жизнь я пришел немногим позже тебя, моя душа начала свой путь тогда же, когда и ты. Но когда мы встретились, ты оказалась «чужой» принцессой. Земному принцу по какой-то причине посчастливилось оказаться рядом и занять в твоём сердце место, которое когда-то принадлежало мне…       — Сейя, от начала и до конца всё, что ты мне сказал, напоминает бред сумасшедшего, — после долгого вынужденного молчания Усаги говорила очень тихо. Она вдруг ощутила титаническую усталость: виски ныли, сводя с ума, и всё, чего хотелось — это выйти из машины. — Я понимаю, что ты искренне переживаешь эту сказку, но выпусти меня. Мне нужно домой.       — Оданго, это вовсе не сказка! Я думал на Кинмоку об этом очень тщательно! Даже нашу принцессу расспросил и получил разрешение на просмотр дипломатической переписки. Твоя помолвка с Эндимионом — спланированная политическая партия во множество ходов, чтобы уничтожить Металлию! Селена обладала даром предвидения. Не знаю, что её связывало с королем Эолом, но когда появились первые вестники тьмы, был созван совет, на котором Селена обещала совместными усилиями Луны и Земли уничтожить Металлию, чтобы не дать ей стать угрозой галактического масштаба. Золотое королевство и Серебряное. Два могущественных кристалла. Если их объединить, то возникнет нечто незыблемое. Вот что такое Хрустальное королевство блестящего будущего! Это вершина политической комбинации твоей матери и Эола.       — Стой! Ты хочешь сказать, что моя мать знала, что в Серебряном Тысячелетии мы все погибнем и не пыталась как-то этого избежать?       — Знала ли? Понятия не имею. Хотя подозреваю подобное. Возможно, заклятье на вас с Эндимионом и остальных воинов было импровизацией. Возможно, что она надеялась успеть сотворить Хрустальное королевство и в то время. Но разве это сейчас важно, Усаги? Важно то, что ты теперь затянута в эти жернова намертво! Я знаю, что ты мне не веришь. Да и не можешь поверить! Я слышал, что ты видела будущее, а значит знаешь, куда идешь. Селена все продумала… Кто знает, может быть, и вмешательство твоёго будущего в прошлое было ею рассчитано, чтобы капкан держал тебя крепко. Она ведь знала, насколько ты бываешь непокорна.       — Хватит, — Усаги с силой дернулась из его объятий, принуждая Сейю отпустить её, а затем распахнула дверь машины. — Сейя, я иду домой. А ты, пожалуйста, езжай к себе, выспись и забудь навсегда о том, чтобы и дальше рассказывать мне такую ересь!       Она стремительно выскочила, хлопнув дверью, но Сейя не принял такого прощания. Он вышел из машины, окликнув её до того, как девушка сделала хотя бы десять шагов:       — Оданго, а знаешь ли ты, как случился наш первый поцелуй?       Усаги запнулась, остановилась, но не обернулась, лишь крепче сжимая в руке телефон.       — В серебристом свете мы играли с твоими подругами в прятки и скрылись с их глаз на балконе. Принцессы и свита, которой поручила найти тебя твоя мать, носились по саду в поисках нас, то и дело протяжно тяня: «Ваше высочество принцесса Серенити! Ваше сиятельство Воин!». А мы спрятались в нише балкона, я укрыл тебя своим плащом, и ты прошептала, что я пахну розами… Гелика.       Девушка покачнулась, бросая через плечо на Сейю дикий беспомощный болезненный взгляд на грани помешательства.       — А почему ты тогда не помнишь наш первый поцелуй?       — Помню… Тогда на балконе в Лунном Королевстве. Мы сбежали от всех придворных, наша земная делегация носилась по саду в поисках меня, а твоя свита вела их, то и дело протяжно крича: «Ваше высочество принцесса Серенити! Ваше высочество принц Эндимион!». А мы спрятались в нише балкона, я укрыл тебя своим плащом, и ты прошептала, что я пахну розами…       — …от тебя всегда пахнет розами.       Мир утрачивал смысл. Трещал по швам, а в него бились тараном, заливали кипящей смолой, терзали, кололи. Усаги моргнула, чувствуя, что голова сейчас взорвется от боли, вновь качнулась и опрометью бросилась домой, крикнув напоследок отчаянно:       — Не смей больше ко мне приближаться!       Он не знал, а стоило ли оно того? Стоило ли попытаться ей изложить свою вселенскую боль и причинить куда большую? Что-то скользнуло по щеке, и Сейя в шоке осознал, что это слеза. Он быстро утер глаза рукавом и взглянул вслед Усаги, которая уже влетала во двор своего дома. Золотые росчерки хвостиков… Оданго. Бедная маленькая принцесса. Что он наделал? Догнать бы, исправить, утешить… Ведь уму непостижимо, что сейчас творится в её головке. Сейя взял и вытряхнул её из привычной реальности, своей безумной историей выбил почву из-под ног, не предложив ничего взамен. Конечно, он готов был дать ей многое — свою любовь, поддержку, нежность, но разве это нужно птичке в клетке? Что толку расхаживать вокруг и рассказывать ей о крепости и внешнем виде клетки, описывать цвет и форму, давать справку об изготовителе? В идеале было бы здорово стать тем, кто сможет открыть клетку и освободить птичку… Но хватит ли на это сил? И что скажет птичка, которая даже не знала, что она была в клетке?        — Воин, это замечательно, что ты теперь помнишь всё о своём прошлом, — тонкий силуэт Какю на фоне заката. — Но даже если Серенити что-то вспомнит, это вовсе не значит, что для вас мир изменится. Ты не можешь просто заявиться к ней на порог, сказать «Я твоя истинная любовь» и забрать её к звёздам Вселенной.       — Конечно, я…       — А вот и нет. Сейчас в тебе бурлят эмоции, поднятые как ил в реке твоей памятью. Ты и так влюбился в неё без оглядки, пока был на Земле, что уж сейчас, когда ты вспомнил, что твоя любовь была взаимна?       — Возможно, — он ерошит волосы, пытаясь понять, что действительно чувствует.       — Тебе нужно хорошо представлять истинный расклад вещей. Почему это случилось с вами, что произошло тогда на самом деле. Проведи исследование и всё продумай. Затем я отправлю вас троих обратно на Землю. Всё равно там вскоре понадобятся воины…       — С чего вдруг, Ваше Высочество?       — Грядут перемены, Воин. Грядет новый враг. Лунная принцесса и её подруги первыми примут удар. Вы должны будете им помочь, уберечь. Конечно, первостепенной задачей для вашей тройки я поставлю защиту Земного Принца. Он наиболее уязвим…       — С чего бы нам защищать Принца?       — Воин, ты кое-что упускаешь… Как это ни грустно, но что бы тебя не связывало раньше с Серенити, сейчас она искренне привязана к Эндимиону. И враг пользуется этим, превращая его в мишень для своего удара. Лунная принцесса раз за разом бросается на его защиту. Пока она выстояла, но можем ли мы быть уверенными, что это произойдет и в этот раз?       — Ваше высочество! Я не понимаю! Почему Вы просите меня защищать моего соперника, а вместе с тем предлагаете расследовать историю Лунной Принцессы и Земного Принца!       — Все очень просто, Воин. В прошлом может оказаться то, что заставит тебя отступиться или, наоборот, даст силы пойти вперед. Я не знаю… Но, глядя на них и слушая тебя, мне думается, что есть нечто очень сильное, связывающее их обоих. В ночь перед нашим отбытием, когда сейлоры устроили нам прощальный праздник, Венера рассказала мне о том, что они были в будущем, и что будущее приходило к ним. Все воины знают, что должно случиться там далеко впереди. Хрустальное королевство! Торжество света на Земле. Враг дерзнул там, в далёком будущем напасть на него, но воины, придя из своего временного потока, помогли с ним справиться. А потом к ним пришла Юная Принцесса, дочь Эндимиона и Серенити. Она активно участвовала в боях, помогая справиться с врагом, несколько раз спасая своих будущих родителей. Ты можешь влезть в такой клубок? Возможно, что лучше тебе будет смириться и промолчать.       — Но я… Но как же… — Сейя растерян. Ему так тоскливо и безнадежно, как если бы он вдруг узнал, что солнце больше никогда не взойдет. — Вы…       — Просто взвесь всё, Воин. Ты должен быть уверен в том, что делаешь. Я распоряжусь, чтобы тебе открыли королевский архив.       — Спасибо, Ваше Высочество.       Вспоминая сейчас этот разговор, Сейя понимал, что поступил вовсе не так, как того хотела Принцесса. Но искушение было слишком велико.       Прости, Гелика… Прости, если сможешь.       Кенджи Цукино был напуган, как никогда в жизни. Его старшая дочка, жизнерадостная солнечная девочка, сейчас, стоя на коленях в коридоре, захлебывалась воздухом и слезами. Едва скинув пятками обувь, она споткнулась на ровном месте, опала и не стала вставать. Икуко испуганно замерла в дверях гостиной, тихо шевеля губами:       — Девочка моя… Что же это? Усаги…       Сердце закололо, и в глазах подозрительно защипало — столько ощутимого физического горя и боли слышалось Кенджи во всхлипах его родного ребенка. Он аккуратно отстранил ошарашенную Икуко и бережно взял Усаги за плечи, пытаясь проявлять только нежную заботу и скрывать беспокойство и страх.       — Тише, милая. Что случилось? Что не так? Вы поссорились?       Мысленно он обещал Мамору все самые страшные кары. Как он только мог довести его девочку до такого состояния?       Усаги лишь глубоко хватила губами воздуха, как будто бы его не было достаточно для дыхания, резко потянулась к отцу, обхватывая его руками за шею и утыкаясь носом в рубашку. Ломкими длинными пальцами левой руки она продолжала стискивать безмолвствующий телефон.       — Па…па… — прозвучало глухо вперемешку со всхлипами. — Па…па… Голова… Боль…но. Папа…       Кенджи обнял её покрепче и поднял на руки. Конечно, он уже малость поизносился жизнью, а его малышка Усаги выросла и стала почти взрослой девушкой… Нести её было нелегко, в особенности вверх по лестнице. Где-то там внизу Икуко крикнула Шинго нести воды, а сама бросилась за полотенцами и успокоительным. Сын был на редкость притихшим — состояние Усаги и его вогнало в шок.       Кенджи аккуратно поставил Усаги у её комнаты, продолжая обнимать одной рукой, и открыл дверь. Но не решился внести её…       Так они и стояли в дверном проеме — отец — растерянный, напуганный и так старавшийся быть сейчас самым надежным во всем мире для своей девочки, и не менее напуганная дочь, являвшаяся воплощением далекой Лунной Принцессы и грозным воином Сейлор Мун, захлебывающаяся сейчас обреченностью и жестокостью этого мира, обернувшегося к ней шипами вместо розовых бутонов.