Причудливые игры богов. Жертвы паутины

      Темнота — глухое покрывало, обнимающее и дурманящее, Мамору путался и метался в его складках. Он тщетно жаждал найти выход, но, когда надежда на освобождение почти исчезла, выход сам нашел его.       — Эндимион, мой возлюбленный, обрати на меня свой взор, — стройная высокая фигура маячит у изголовья его постели. Сладкий томный голос оторвал его от сновидений, и теперь Принц недоуменно смотрит на широкие бедра, хорошо просматривающиеся в складках шелковой сорочки, надетой на странную посетительницу его спальни. Конечно, он это случайно… Просто, когда раскрыл глаза, то в первую очередь наткнулся на них. Бедра, качаясь, опасно приближаются, и Принц быстро переводит взгляд выше, натыкаясь на не менее внушительную грудь, тесно обтянутую тканью, но на ней покоятся рыжие пряди, поэтому Эндимион опознает наглую особу — Берилл. Вот же оборзела! Конечно, Принц никогда не прибегал к услугам особо усиленной охраны, а на дежурстве сегодня Малахит — рохля и растяпа, которого и заговорить очень легко. В общем, сам виноват — расслабился.       — Эндимион, — вибрирующий стон-вздох, и колено женщины идёт в наступление, опираясь на кровать Принца.       Эндимион резко откатывается от края кровати, чуть не падает с противоположной стороны и клянет про себя привычку спать на боку: такой кошмар долго не забудется. Наконец, садится и красочно выражает свою позицию по происходящему:       — Какого черта?       Тонкие ухоженные руки опускаются ему на плечи, норовя обнять за шею, а ядовито-алые губы приближаются к уху. Принц выплевывает витиеватое проклятье, настойчиво хватает Берилл за плечи и яростно кричит:       — Нефрит!!!       Всклокоченный Лорд Юга влетает в спальню из смежного с ней кабинета, где задремал над сводками из своего региона: спутанные каштановые кудри и шалые глаза, которые расширяются ещё больше, когда видят сие зрелище. Берилл шипит, изрыгая проклятия, выворачивается из захвата Принца, подхватывает с пола накидку, на удивление целомудренно в неё заматывается и вылетает стрелой из спальни, провожаемая недоуменными взглядами мужчин. Когда она скрывается, Южный Лорд, придя в себя, с диким и неприличным смехом сползает по косяку.       — Нефрит, не наглей, — хмыкает Эндимион, недовольно щурясь. — Кто сказал, что тебе такое не грозит?       — Мне? Лорд Юга слишком мелкая сошка для нашей Берилл, — отсмеявшись, выдавливает из себя Нефрит, держась за бока. — Так что мне такое внимание не светит.       — А как же соблазнить тебя, чтобы подточить твою верность?       — Тогда в этом она не одинока. Сонм девушек ежедневно пытается подточить мою верность Вам.       — Вот именно поэтому я их терпеть не могу, — Принц ерошит волосы и откидывается на подушку. — Женщины коварны и жестоки, им нельзя верить. Как оказалось, Берилл — очень яркий образец их породы.       — И тем не менее Вы женитесь, мессир. Думаю, что поэтому Берилл и активизировалась. Её чувства к Вам — давно уже не секрет, а во дворце ходят слухи о предстоящей помолвке. Вернее, о заочной помолвке, которую вскоре публично объявят на суперлуние*(1).       — С глупой белобрысой принцессой, — бурчит Эндимион, устраиваясь поудобнее на своём ложе, больше похожем на ложе солдата, чем принца: узкое, твердое, сколоченное из дубовых досок. Однако к другому он привычен не был.       — Ну-ну. Вы видели свою избранницу? Говорят, что она красива.       — Да, видел, — Эндимион оглушительно зевает. — Когда мы с Кунсайтом «показывались» на глаза Селене. Да, красивая, но явно умом не блещет. Сидела в окружении своих подруг, несла какую-то девичью чепуху…       — Вы так близко к ней подошли? — Нефрит опирается на косяк спиной и пристально всматривается в его лицо. — Говорят, что у неё много поклонников, и среди них есть пара особо настойчивых.       — Кажется, видел одного такого. Смотрел на неё с дурацким выражением лица, будто ничего более и не существует в мире. Влюбленный дурак…       — Вот как? Неужели Вы против любви? — ехидно интересуется Южный Лорд.       — Это придумка менестрелей, чтобы их песни хоть кто-нибудь слушал. Широко распространенная ложь, которой пытаются прикрыть примитивное влечение.       — О могучая Гея, какой цинизм в Ваши восемнадцать!       — Есть куда более важные задачи. Сохранить мир на Земле, например. Или отослать Берилл куда подальше. Хорошо, что ты засвидетельствовал её неудачу, а то даже одолей я её в одиночку, она бы потом кричала на весь дворец, что её опорочили, и Кронос потребовал бы от отца, чтобы я женился на ней.       — И Вы, как честный человек, должны были бы это сделать, — подводит итог Нефрит. — Вполне в её духе. Спите, Ваше Высочество. Я поберегу Ваш покой.       И снова тьма. И мысли — редкие искры.       «Любовь? Я презирал её? Не верил? Называл ложью? Я был так беспечен по отношению к Серенити... Что я видел в этом союзе? Чего искал? Шёл покорно по воле отца, выбравшего мне невесту? Что переменилось?»       Всполохом перед глазами проносились отдельные кадры: Серенити с коленопреклоненным Воином у её ног, её тонкая далекая фигурка где-то в конце коридора, злые слёзы в любимых синих глазах…       — Я не хочу быть Вашей женой, — у Лунной Принцессы неестественно ровная спина. Она боится его и ненавидит, но все-таки решилась на разговор, надеясь, похоже, что-то донести до него. Принц смотрит на неё, испытывая странное щемящее чувство. Ему тоскливо и грустно. Очень хочется, чтобы она не говорила больше ни слова. Хотя и эти слова висят между ними и вибрируют, как нацеленные стрелы.       — Я не питаю иллюзий на этот счет. Мне известно, что Вы всячески старались избежать этого союза, — ему большого труда стоит сдержаться и не съязвить относительно долетевших до него слухов о неком длинноволосом брюнете, бывшем настойчивом поклоннике красоты Лунной Принцессы.       — Что Вы знаете, Эндимион? — она стремительно поворачивается. Её лицо холодное и отрешенное, кожа таинственно мерцает в серебряном свете — она кажется нереальной и волшебной, хотя чему удивляться, видя дочь могущественной Селены? Он чувствует, как гулко отдается в ушах стук сердца. Ему неприятна и болезненна его реакция на неё. Он привык к адреналину, взрывающему все его существо, когда вокруг скрежещут клинки, когда стрелы прочесывают волосы, а лошади, рвущиеся вперед на пределе своих сил, захлебываются ржанием.       Действительно, что он знает? Что юная богиня должна стать его женой по договору их родителей? Что никто никогда не спрашивал её согласия? Что она ненавидит его? Неуклюже и неуверенно, чувствуя чуть ли не в первый раз в своей жизни странное тревожное чувство, которое побуждало его думать о ней, как о хрупком нежном цветке, который необходимо уберечь от опасностей и тягот судьбы, Принц приближается к своей нареченной, не отводя взгляд. Её нежные губы сжимаются в тонкую линию, в синих глазах появляются слезы, и она делает шаг назад в попытке отстраниться.       Слова. Нужно вспомнить слова. Говорить. Не молчать. Не молчать! Но губы непослушны и более того — своевольны, руки дерзки, но осторожны. Бережно замыкая круг объятий и привлекая к себе хрустальную статую по имени Серенити, Эндимион с ужасом осознает, что с самой первой так и не состоявшейся толком встречи влюбился… как последний дурак. Он смотрит, как маленькие блестящие капельки чертят дорожки по белоснежным щекам, прикасается к ним пальцем, снимая эти бесценные жемчужины, а затем наклоняется, приникая к упрямо сжатым губам в нежном и бережном поцелуе. Смешно, поцелуй первый для него, но вряд ли для неё… Девушка судорожно вздыхает, по растерянности приоткрывая губы и таким образом случайно отвечая на поцелуй. Однако спустя сладкое томительное мгновение неумолимая богиня толкает Принца ладонями в грудь. Растерянный он замирает, глядя на неё и с опозданием понимая, что всё-таки слова были бы предпочтительней. Кунсайта на него нет…       — Вы пахнете кровью, Эндимион, — слезы вновь наворачиваются на синих глазах, а маленькое хрупкое тело пытается вырваться из крепких объятий.       — Я пахну Землей, — тихо отвечает он, нехотя разжимая руки. — Это запах Земли.       «Вот как. Почему я помню наш первый поцелуй совершенно иначе? Может, это был не первый? Однако я был так уверен! Откуда всё это? Что я вижу? Неужели это настоящие воспоминания? Что же тогда было у меня относительно моего прошлого во время тех событий? Почему я всё помнил иначе, чем это было?»       — Ты сошел с ума! — лорд Кунсайт фактически шипит на Принца. Единственный, кто наедине с Эндимионом, а иногда и прилюдно пренебрегает церемониалом. — Ты не можешь сам принимать в этом участие!       — Я — принц! Защитник своего государства. Я лично должен защищать свой народ! Так что убить чудовище — моя обязанность.       — У тебя четыре лорда! Ты можешь прибегнуть к нашей помощи! Мы спеленаем его для тебя!       — Гигантский паук! Ты только подумай! Это же настоящее веселье! Как ты можешь настаивать на том, чтобы я всё пропустил?       — Веселье? Люди гибнут в этом проклятом лесу десятками! Этот кровососущий монстр чуть ли не каждый день устраивает себе фуршет. А ты собираешься поразвлечься, убив его. Это как?       — Запросто! И вообще, я Джедайту голову оторву! На его восточных территориях такой беспредел, а он до сих пор с этим не разобрался.       — Джедайт пытался. Но, к сожалению, монстр до удивления хитёр и силён. Джедайт с трудом смог вывести свой отряд, снизив потери до минимума.       — Да-да, три мертвеца из десяти. Очень показательно с его стороны.       — Энди, понимаю, что донесения разведчиков высшие мира сего читают по диагонали, но даже я не решился бы связаться с чудовищем в одиночку. Оно явно наделено необычайным интеллектом.       — И что с того? — Эндимион гордо махнул плащом, всем своим видом демонстрируя готовность к битве. — И не таким рога обламывали.       — Вот псих-то, — ворчит Кунсайт, понимая, что ничего не добьется одной теорией без практики.       Увы, только наглядные примеры способны продемонстрировать Принцу, что он не прав. Словами тут не управишься.       «Гигантский паук? Ну да… с кем я только не дрался в своей жизни. Неудивительно, что и такое затесалось в их ряды. Больше удивляет, каким я был безрассудным. Но с другой стороны, именно с Усаги я научился сдерживать свои порывы. Мне стало кого защищать и о ком заботиться. Она укротила меня и научила ценить собственную жизнь, которая стала для меня важна, потому что в ней была она. Значит это воспоминание одно из ранних».       Конь испуганно ржёт и взбудоражено стрижёт ушами.       — Вперёд! Вперёд! — Эндимион с азартом ощущает, как смерть мчится за ним, шелестя в листьях. — Вперёд!       — Эй! — кричит Принц, удерживая коня, который испуганно всхрапнул, переступая копытами. — Я знаю, что ты там! Кто ты?       В ответ только тишина. Стоило ли надеяться, что монстр с ним заговорит?       — Ты убиваешь ради пищи. Инстинктивно. Понимаю, но ты крайне прожорлив, поэтому я должен тебя убить.       — Многие пытались, — звучит в ответ неожиданно вкрадчивый голос монстра. Конечно, в донесениях мелькало, что чудовище могло разговаривать, но никто не упоминал подробностей. Такой голос можно было бы приписать жрецу, задумавшему выпросить для своей братии ещё сочных пастбищ. — Почему это должно удастся тебе?       — Я — защитник Земли.       — Земля велика. На ней много чудовищ. Не громко ли объявлять себя её защитником?       — Меня так нарекли. Кто ты?       — Я? Ты выступил против меня, не зная, кто я? Неосмотрительно, защитник. Неужели люди не говорили тебе мое имя?       Шелест так тих, что если бы Эндимион не был так напряжен, то и не услышал бы шаги смерти.       — Говорили. Но я думал, что всё это сказки.       — Сказки? Хорошо, я — ожившая сказка. Страшная сказка. Ночной кошмар. Я тот, чье тело скрутилось, как черный вихрь между землёй и небом. Тот, чья душа треснула, как лёд. Тот, кто лежал живой в могиле, а корни травы зажимали ему рот. Тот, от кого отвернулось небо. Навеки. Я — Скрут*(2).       Тьма клубилась, вливаясь в уши, а он пролетал сквозь картины прошлого. Теперь он знал всё — чего стоит его жизнь, для чего она дана ему, что есть его любовь и что есть правда.       — Ну, Лунный кролик, что ты удумала? — ему сложно быть церемонным, а с этой мелкой беспощадной к нему богиней иначе и не хочется. Хотя бы такая манера общения выбивает из неё какие-то эмоции. После того неуклюжего поцелуя Серенити не подпускает его на расстояние вытянутой руки, и всё их общение осуществляется чуть ли не с разных концов комнаты. Однако кое-что даёт ему повод надеяться на её особую благосклонность — они общаются наедине. Хотя кто знает, какие на то причины у его невесты?       — Хватит меня так называть! — золотые хвостики взметнулись вверх, а разъяренный взгляд едва не прожег дыру в Эндимионе. — Ты — невозможный хам!       — Раз я есть, я вполне возможен, — Принц шельмовато улыбается, теребя в руках розу. С тех пор, как ему удалось разведать, что Лунная принцесса без ума от этих цветов, он привозит их с собой охапками, украшая комнату, где им предполагается проводить свои свидания. Конечно, земные цветы сильно отличаются от цветов Кинмоку: у них шипы, аромат не чрезмерно сладок (от роз с Кинмоку Эндимион чувствует тошноту, хотя причина может быть вовсе не в аромате), а цвет более насыщен и тёмен. Но он не мог не отметить, с каким восторгом и нежностью Серенити перебирает украдкой привезенные им цветы, когда думает, что он не смотрит на неё… Глупенькая. Нежность. Именно у неё он научился этому чувству. Неосознанно, но настойчиво. Это было то чувство, которое он обязан был постигнуть, оказавшись рядом с ней.       — Расскажи мне. Последнее сражение определенно не за горами, — он встаёт с дивана и приближается к серебристому креслу, на котором сидит Серенити. Принцесса смущенно сопит, но не убегает. Определенный прогресс в процессе приручения. — Мы должны держаться друг друга, если хотим победить Металлию.       — Ты слышал о Море Познанном?       — Одна из Лунных сказок, Кролик?       — Эндимион! — как же прекрасна эта белая кожа, когда ловит огонь румянца, делающего их цвет похожим на зарю, занимающуюся над его родной планетой.       — Как мне нравится, когда ты произносишь мое имя, — он улыбается ей с расстояния в три шага. Ближе нельзя — птичка упорхнет. — Так что есть Море Познанное?       — Это обнаженный участок сердца Луны. Над ним всегда клубится серебристый туман. Если Лунная владычица войдет в него, то обретет власть над временем и пространством. Использовать её можно только один раз на одно желание.       — А цена за это? Думаю, что если бы цена была невысока, то Селена бы мгновенно этим воспользовалась.       — Нуууу, — Серенити ерзает в кресле. — Ничего страшного мне не грозит. Только глубокая амнезия и неудача, если я утрачу над собой контроль в этом Море.       — Стоп, ты ещё не Лунная владычица, разве ты можешь этим воспользоваться? И, если ты потерпишь неудачу и утратишь память, то что мы будем тогда делать?       — Что мать, то дочь. Так что не переживай по этому поводу. А насчёт неудачи… в бою от меня всё равно не будет толку. Я — не воин, кристалл у моей матери, а сидеть просто так, сложа руки и ждать, я не могу. Тем более, что девочки, вступившие уже в полное наследование своих сил, готовы сражаться с Тьмой. Как я могу оставаться в стороне?       — Что ж… У меня есть ещё идея! — он сокращает почтительное расстояние и садится у её ног, осторожно располагая ладони на подлокотниках её кресла. — Давай я научу тебя драться!       Щеки Лунной Принцессы рдеют маковым цветом, но ей хватает сил, чтобы выпалить:       — Хорошо! Но от своего плана я не откажусь!       — Мы оставим его на крайний случай, — он тепло улыбается ей. Верить в неё было бы прекрасно, но они мало знают друг друга. Ему неизвестны её пределы, поэтому, пока ещё есть немного времени, Эндимион попробует узнать её лучше. Чтобы иметь возможность верить ей. И верить в неё.       «Уранус меня чуть не убила потом… Странно, что она не обучала её. Ведь Принцесса должна уметь защитить себя, кроме того, как заколоться ритуальным мечом. Как она была хороша в своем мальчишеском костюме. Гибкая, юркая, немного неуклюжая… Я был без ума».       Темнота мигнула, сжалившись над ним, и разжала своё беспощадное кольцо. Тусклый электрический свет ночника стал для Мамору путеводной звездой.       — О, ты быстро проснулся! Мне казалось, что до рассвета не очухаешься. Прости, легко мог переборщить с дозировкой.       Мамору, держась за голову, сел на постели в своём номере, куда его, видимо, перетащили после чайной церемонии. Или он сошёл с ума, или его дядя Кагеру Чиба действительно говорил с ним голосом лорда западных земель Кунсайта*(3).       Смуглая девушка стояла посреди тёмной улицы, глядя, как мечутся суетливые тени по освещенным окнам одного из домов. Некоторое время назад она проводила взглядом роскошную спортивную машину глубокого вишневого цвета, водитель которой был явно не в ладах с собой, судя по тому, с каким трудом он благополучно выехал с этой улицы. Ночная тьма обнимала эту наблюдательницу, вкрадчиво перебирая её густо-зелёные волосы и размывая заостренные волевые черты. Это было, кстати, потому что она сейчас не проявляла своей силы воли. Сецуна, волею судеб оказавшаяся здесь, тихо смаргивала слезы, текущие скорыми ручейками по её щекам.       Ровно в девять тридцать Плутон предприняла попытку переместиться в Хрустальный Токио и потерпела неудачу. Конечно, следующая попытка увенчалась успехом, и она всё-таки преклонила колено перед мудро улыбающейся во всём своём сиянии Серенити. Но простые вычисления терзали сердце — каждый третий раз… Только каждый третий раз она попадала в сияющее будущее тридцатого столетия. И это пугало, обескураживало и заставляло её чувствовать себя вдруг очень несчастной.       Там, во дворце Сецуна держалась, как могла. Она была невозмутима и сдержана. Лаконично доложила о существующей сложности, ожидая, что Королева поведает ей хоть что-нибудь, подскажет, как справиться с этой «проблемой», как можно было бы деликатно обозначить этот странный сбой. Однако Серенити поразила её. Она слегка помрачнела во время рассказа Плутона, но под конец упрямо улыбнулась:       — Спасибо, Плутон. Я очень благодарна тебе за твою исполнительность и преданность. Знаю, что тебе будет крайне тяжело, но сейчас «та я» переживает очень сложный период в своей жизни. Ты должна поддержать её. Нет возможности просто взять и удержать её в русле. Тебе придется быть рядом готовой подставить плечо.       — Но, Ваше Величество, если вероятность изменится…       — Верная моя Плутон, всё правильно. Будущее не определяет прошлое. Выбор есть всегда, и вероятностей много. Скоро ты будешь попадать сюда лишь на четвертый, пятый, десятый разы. С каждым новым приходом твоё прославленное в веках спокойствие будет даваться тебе со всё большим трудом. Может быть, у тебя вдруг сдадут нервы, ты стукнешь посохом и потребуешь объяснений, что не так, где отклонение? И захочешь уничтожить лишнюю линию… Но, Плутон, помни, что это я произошла из той девушки, что ты видишь в прошлом. Ты сначала узнала меня, а потом пришла к ней, несмотря на то, что существуешь вне временного потока, видя единовременно все линии сразу. Ты знала, что шумный прожорливый и плаксивый подросток станет королевой. Однако она — Принцесса Серенити. Была ею в прошлом, станет, возможно, королевой в будущем.       — Ваше «возможно», как нож в сердце, — прямолинейно выдала Сецуна, продолжая сохранять лицо бесстрастным. — Я сделаю так, как Вы мне прикажете. Скажите только одно — а как же Маленькая Леди?       Ей доставило изощренное удовольствие видеть острую боль на лице королевы, но та довольно быстро пришла в себя и вновь терпеливо улыбнулась:       — Тебе известно, как я люблю Маленькую Леди. Она — моя драгоценная дочь. Но я не могу заставить саму себя прийти к ней. С другой стороны, буду я королевой или изгнанницей, преступницей или воительницей, мне известно то, что она меня не покинет. Все равно придет ко мне. Возможно, в другом обличье, но придёт… У Лунного Луча всегда должно быть продолжение. Он не иссякнет.       — Но Ваше Величество! Как же Его Величество? Что же будет с Королем? — бросила последний козырь Сецуна.       Улыбка дрогнула, но Королева внезапно склонила голову набок, имитируя свою юную версию. Уголки губ врезались в щеки, напоминая грубоватые штрихи художника, решившего сочетать несколько стилей в своей картине.       — Не волнуйся, Плутон. Время лечит. Оно само себя исцелит. Алмазу не на кого будет нападать, если я не стану Королевой. Мессию найдут иначе… А Гелиос придёт напрямую ко мне… Время само себя исправит.       — Вы не ответили, Ваше Величество. Что будет с Королем?       Королева встала с трона, коротким движением расправляя складки шелестящего платья, бросила на Сецуну быстрый взгляд. Хрусталики слез, блеснувшие в них на мгновение, красноречиво разъяснили воительнице, что хотела бы сказать ей Королева, если бы не была собой…       — Это больно? — хриплым голосом спросила Плутон.       Тихое «время лечит» не стало для неё ответом. Но Серенити уже стремительно выходила из залы.       А где-то там по хрустальным коридорам дворца разносился смех Маленькой Леди, и Сецуна ощутила, что кожу будто в один миг протерли наждаком. Все её тело освежевали, выпотрошили и бросили пустой оболочкой на дороге жизни… И по-особому страшно было услышать мягкий глубокий голос Эндимиона почти сразу за дверью, где он встретил свою супругу. Спокойный и безмятежный. А звонкий голос Серенити вторил ему, перенимая его интонации. Никакой фальши, будто и не было тех слов, но Сецуне так отчаянно хотелось, чтобы он поймал её на лжи, пусть и не высказанной. Чтобы он взял королеву за локоть, сжал и сказал: «Что не так, Серенити? Что тебя печалит и тревожит?». Плутон была уверена, что ему бы она ответила, куда более конкретно. Однако голоса удалялись, растворяясь в коридорах, почти сливаясь со счастливым смехом Маленькой Леди.       Всё, что было у бескрайне одинокой Плутон — это возможность преклонить колено перед Королевой. Она не понимала сама, почему для неё это было так важно. У неё было всё, что можно было бы пожелать — все знание о времени и пространстве, возможность видеть всех всегда и везде, но этот же дар нёс с собой и чудовищную боль. Она расставалась с людьми сотни сотен раз, видела множество событий, которые были неотвратимыми или же напротив имели сотню сотен вариантов, когда ты знаешь, какую цену и за что платишь. Но знал бы кто, каково определять эту цену… Поэтому Сецуна основным образом придерживалась политики невмешательства за теми редкими исключениями, когда она играла не роль Хранительницы Времени, но Стражницы рубежей Системы и Воина Королевы.       Плутон быстро утерла слезы рукавом своего неизменного сиреневого пиджака, царапнув пуговицами на обшлаге смуглую щеку. Последний приказ Королевы — поддержать ту, что, может быть, когда-нибудь станет её любимой сиятельной Серенити. Мысленно она поправила себя — последний озвученный до этого времени. Как же страшно знать все вероятности, когда тем более, несмотря на всю силу, не ты решаешь, какой мир придёт.       Сецуна обратилась, тихо вошла в сад дома Цукино и запрыгнула на балкон, аккуратно заглядывая в подсвеченный проем балконной двери.       Отец Усаги сидел у её постели, крепко сжимая руку все ещё сотрясаемой рыданиями девушки. Вид у него был потерянный и тоскливый, он был совершенно обескуражен поведением дочери, которая сжимала в левой руке телефон, с какой-то остервенелой безнадежностью нажимая кнопку "один". Мужчина не решался глянуть на экран телефона: он, похоже, и так знал, кому звонит Усаги. И каждый раз, когда рука девушки падала с обреченностью на кровать, его сводная рука сжималась в кулак, а на лице ходили желваки…       — Усаги, — Икуко прошла в комнату, держа в руке небольшой стакан с успокоительным. Кенджи обернулся на жену, надеясь, что она поможет разрешить ситуацию. Та решительно приблизилась к кровати, вырвала из руки у всхлипывающей девушки телефон, рывком её приподняла и поднесла к губам стакан.       — Пей, Усаги.       Стиснутые зубы брякнули об стакан, девушка что-то замычала, но Икуко схватила её за подбородок, заставляя раскрыть рот и фактически выливая в неё содержимое стакана. Усаги инстинктивно глотнула, а потом заголосила с новой силой. Но это уже была скорее обида на суровость и жесткость матери, чем плач по давним тайнам и обманам.       — Ну вот, узнаю свою девочку, — Икуко улыбнулась, стремительно обнимая Усаги. Девушка уткнулась в плечо матери, вдыхая запах накрахмаленного фартука, вдруг чувствуя чудовищное облегчение. Боль отступила и притупилась, а все её тяжелые мысли, навеянные рассказом Сейи, притихли. Осталось только горькое беспокойство за молчащего в другой стране Мамору, к которому она направила звонков двадцать, не меньше.       — Хочешь нам рассказать? — шепотом поинтересовался Кенджи, опасаясь всё-таки очередной вспышки.       — Нет, — тихо ответила Усаги. — Простите. Я не готова.       — Хорошо, малыш, — Икуко аккуратно уложила её на кровать, укрыла покрывалом, даже не думая заставлять дочку переодеваться. — Сейчас спи, а завтра… Завтра будет новый день, и всё будет хорошо. Если что-то тебя тревожит, ты всегда можешь поделиться с нами.       Медовый запах, исходивший от рук матери, усиливал эффект выпитой настойки. Усаги смежила веки, сворачиваясь клубком.       Икуко какое-то время ещё перебирала её волосы, а Кенджи внимательно смотрел на разглаживающееся лицо дочери. Что же послужило причиной этой странной спонтанной истерики? Неужели они и взаправду поссорились с Мамору? Ему не верилось в это. Он вспомнил рассказ Мамору о первой их встрече — нельзя было изобразить эту искреннюю любовь, почти обожествляющую, почти нереальную и ослепляющую. Скорей всего, это была краткая размолвка, мелкое недопонимание… Хотя даже для его легкомысленной и запросто расстраивающейся по пустякам дочери это горе было слишком правдивым и весомым.       — Пойдем, — тихо прошептала Икуко, беря мужа за руку. — Возможно, что завтра стоит отпросить её с уроков.       — Да, пожалуй, что я с тобой согласен, — Кенджи позволил жене вывести его из комнаты, на ходу щелкнув выключателем.       Сецуна услышала тихий стук притворившейся за родителями Усаги двери, плавно поднялась и толкнула не закрытую, к счастью, балконную дверь. Она прислонилась к косяку, глядя на Усаги, пытаясь определить, что чувствовала. Сейчас время вибрировало, как струна, давая понять, что вероятность опять изменилась в положительную сторону — два из трех. Сецуна, однако, не могла себе позволить расслабиться — колебания в вероятностях слишком уж неустойчивы. Она прошла вперёд, подходя вплотную к кровати, тихо присела на краешек и осторожно прикоснулась к раскинутым по подушке золотым прядям волос Усаги, бережно перебирая.       — Плутон… — раздался внезапно голос Лунной воительницы.       Сецуна вздрогнула, решив про себя, что всё-таки разбудила девушку, но та не открывала глаз, а голос звучал несколько отстраненно, глухо, будто бы за тридевять земель.       — Прости меня, Плутон. Ты была права. Мне не стоило нырять в Море Познанное… Зря я это. Теперь всё так сложно.       Плутон онемела, растерянно глядя на несчастное лицо Усаги, наполненное нешуточным сожалением. Ей было удивительно, что это воспоминание всплыло в сонном сознании Принцессы. Невозможно вспомнить то, что видишь в Море Познанном… Невозможно даже вспомнить, как входишь в это Море… И самим мирозданием запрещено погружаться в Море, которое хранит в себе абсолютное знание и власть. Нырнувший способен на многое… если удержит себя в рамках своего сознания, а если нет, то его память распадается в этом Море на мелкие фрагменты, утрачивая целостность. Решение Серенити шагнуть в это Море было чистой воды безумием, но безумием целеустремленным. Плутон вспомнила, как долго колебалась девушка, прежде чем умчаться прочь из дворца, и так сложилось, что Серенити доверила только ей из воинов этот свой план, которым она надеялась одолеть Металлию и сохранить то, что казалось таким бесценным… Свою Любовь, свои мечты. Сколько же ты заплатила за свою отчаянную решимость, Серенити?       — Все крошево. Все прах. Все пыль. Прости меня, Плутон…       Сецуна мягко, по-матерински погладила девушку по голове, стараясь стереть выражение горечи и печали на опухшем от недавних слез лице. Прошлое и будущее сплелись для неё в единый клубок, сердцем которого была Серенити, созидающая и разрушающая…       Иногда Сецуна задумывалась, что в каждой системе планет есть свой такой вот наблюдатель вроде неё и создатель-разрушитель, некто наделенный огромной силой и могуществом, используемым волей сердца. Интересно, тяжела ли была для этих наблюдателей их ноша? Сецуна вспомнила пушистые розовые локоны Маленькой Леди, её распахнутые карие глаза, смотрящие на неё с искренней любовью и теплом, и тонкие ручки, цеплявшиеся за её матроску, счастливый хрустальный смех Королевы и её сиятельную уверенность… А также мудрый светлый лик Короля. Легко ли дастся поручение Королевы? Сможет ли она отдать то, чем все-таки дорожила, вопреки законам и обычаям, определявшим её существование?       Усаги тихо всхлипнула во сне, и Сецуна склонилась к ней, целуя золотую макушку. Всё может быть… Она скорбела, когда пало Лунное Королевство, а Селена отдала всю свою жизненную энергию, слившись единым порывом с Серебряным кристаллом, и чувствовала тогда приблизительно то же самое. Для неё, несмотря на обещание грядущего возрождения и осознание, что для неё, Воина Времени, столетия пролетят как мгновения, боль все равно была нестерпимой. И тихий шепот утраты, рассыпался по всей вечности Сейлор Плутон.       Таики сразу понял, что всё плохо, когда в первом часу ночи всё-таки хлопнула входная дверь, впуская заблудшую душу, сиречь Сейю. Нет, конечно, он подозревал, что дело нечисто, когда истекло всё время, отведенное по теории на то, чтобы развезти по домам Макото и Усаги. И уж, разумеется, начал нервно мерить комнату шагами, когда истекло всё запасное время, которое можно было бы отвести на разговоры в рамках приличия. И вот явился! Снизошел, так сказать, лопух несчастный! Таики бросился к проходу из комнаты, маяча тенью крайне разгневанного отца Гамлета — вот он сейчас ему закатит!.. Сейя в этот момент стягивал ботинки. Его пижонский красный пиджак небрежно валялся на тумбочке, стекая рукавами на пол.       — Сейя, ты что творишь? — Таики старательно проглотил все бурные ругательства, которые вертелись до того у него на языке. — Ты в курсе, который час?       — В курсе, — тихо и скучно ответил брюнет, ослабляя галстук. — Почему ты не последовал примеру Ятен и не пошел спать?       — Беспокоился, дубина, — огрызнулся Таики, чувствуя, что слишком сердит на Сейю, чтобы разговаривать с ним спокойно. — А Ятен лишь пятнадцать минут назад, махнув на тебя, дурака, ушла спать.       — Позвонили бы…       — Звонили.       — Я не слышал, — все также тускло отвечал Сейя, оттесняя Таики в сторону и проходя в комнату.       — Не удивительно. Ты выключил свой телефон, — шатен скрестил руки на груди, прищуриваясь.       — Разве? — Сейя упал лицом вниз на диван, подсовывая левую согнутую руку под лоб, а костяшками правой касаясь пола. — Не помню такого.       Таики, чертыхнувшись, поднял с пола безмолвный кирпич телефона Сейи, выпавший, видимо, несколько ранее из кармана брюк брюнета.       — Сейя, я не слепой! Мне казалось, что ты понял это. Расскажи мне, что ты натворил такого, что жизнь тебе сейчас не мила? Что ты сделал с Усаги?       — Разве я мог что-то сделать? — всё так же тихо прошептал Сейя.       Он тут же вспомнил наполненные болью и неверием глаза Усаги, а также взметнувшиеся золотые хвостики, тающие в синих сумерках. Он долго гонял по улицам Токио, стараясь притупить боль и чувство вины. Ситуация издевательски демонстрировала ему обе стороны медали, где он выступал и как неуклюжий герой, пытающийся спасти принцессу из хрустальной башни, и как самовлюбленный негодяй, рушащий жизнь девушки из-за собственного душевного дискомфорта. А ведь были мгновения, когда он пытался убедить себя, что на самом деле готов не пытаться пробудить прошлое, несмотря на яркость и реалистичность собственных воспоминаний. В первые моменты, когда ему удалось унять острую боль, пронзившую все его существование, он хотел смириться и отпустить. Потому что не осознавал, что же толкнуло Серенити в объятия Эндимиона. Но чем больше он размышлял, тем меньше верил в то, что любовь между этими двумя естественна и искренна, и тем больше в нем нарастало чувство протеста.       — Ты мог! — прервал его рассуждения Таики. — Посмотри на себя! За эти пару дней ты умудрился наворотить такого, что уму просто непостижимо! Третий день на Земле, а по твоему виду я могу сказать, что ты довел Лунную Принцессу до слез. Или она тебя довела. Или друг друга довели. Кто ж вас разберет!       Раздался жуткий стук двери о стену. Злая Ятен появилась в проеме своей комнаты, держа наперевес подушку:       — Таики! Я тут, между прочим, пытаюсь уснуть! Какого черта ты орешь?!       Таики возмущенно захлопал ртом, озадаченно указывая на Сейю, не подумавшего и головы поднять.       — Да, пришел наконец. Да, в понуром состоянии. Но ты же видишь, что к разговорам он не расположен? Так зачем буянить? — Ятен сменила тон на более тихий, но не менее напористый. Зеленые глаза сузились, меча молнии и обещая крайне весёлое времяпрепровождение Таики и Сейе.       — Но… — шатен наконец-то подобрал слова. — Разве ты не видишь, что он и Принцесса явно что-то от нас скрывают? Нас не просто так прислали сюда! И помощь Земли все больше и больше напоминает мне невнятную отговорку! Нас используют! И для чего? Чтобы он объяснился с Лунной Принцессой?       — Вижу. Не слепая, — Ятен швырнула подушку обратно внутрь комнаты и скрестила руки на груди, гордо мотнув головой так, что взметнулась челка. — Нет смысла спешить. И вообще, мне по барабану, что он там навертит с Эндимионом и Серенити. Его личное дело. Но и помогать не буду — страдать бредом стоит в одиночку.       — А если он разворотит тут все? И настроит воинов против нас?       Сейя соизволил наконец скатиться с дивана и усесться на ковре, чтобы малость замутненным взглядом обвести своих друзей.       — Никого настраивать я не собираюсь. И вообще, ничего не случилось. Мы с Оданго малость поссорились. Считайте, что я подкатил, а она меня отшила.       Таики нахмурился, недоверчиво косясь на взлохмаченную макушку брюнета. Он бы многое отдал, чтобы знать наверняка, что сказал Сейя Усаги. Ятен развела руками:       — Всё. Разговор исчерпан. Идемте спать. У нас завтра репетиция. И интервью вечером в открытой студии — нас опять нашпигуют вопросами, как индейку яблоками.       Сейя встал и, пошатываясь, направился в свою комнату, ведя кончиком пальцев по стенам, будто желая удержаться от ускользания мира, которое было возможно для него в любой момент.       Таики сердито глянул на Ятен и направился к себе, а светловолосая довольно улыбнулась и отправилась спать. Что думала на деле обо всем творившемся вокруг сия зеленоглазая бестия, пока оставалось тайной.