Причудливые игры богов. Жертвы паутины

Примечание от Автора: прошу прощения за ОЧЕНЬ долгое отсутствие. Штурм сюжетных поворотов этой главы дался нелегко. Здесь много порывистости, поспешности и горечи. У Автора это первый опыт такой масштабной работы, поэтому приходится штурмовать постепенно       Ей не хотелось возвращаться в гостиную, где разносился веселый смех и щебетание. Ами с Макото, наверное, раскрасневшись от духоты, хлопают в такт Таики, который поет вариации на тему местных песенок, разученных пару часов назад с хозяйкой онсэна. Минако трезвонит бубном, раскачиваясь и подпевая. Ей вторит Артемис, неожиданно разошедшийся в отсутствии посторонних. А Ятен обмахивается веером, чеша за ушком Луну, свернувшуюся клубком на её коленях, и спокойно наблюдая, как вваливается смущенный Сейя, неспособный какое-то время переключиться, а потому ведущий себя подозрительно… Если в такой момент появится она, то все будет плохо. Мамору и одного взгляда хватит, чтобы все понять. Мамору… Усаги замерла в затемненном коридоре, с тоской осознавая, что даже не помнит, а был ли парень в комнате, когда она сбегала в сад… Что же с ней такое? Неужели все пережитые вместе с Мамору события и испытания, что крепкой атласной лентой оплетали их руки, теперь готовы кануть в Лету? Что для неё теперь значит тот путь, что она проделала по шипам? Чего стоит принятые им за неё удары? Чего стоят смерти, что мерцающей россыпью укрыли их путь? «Не плачь», — нежный шепот Сейи прокатывается многократным эхом в её сознании. Отчего больнее? От того, что уйдет? Или от того, что останется?       — Я не могу… — прошептала она затаившемуся по углам сумраку, и ей почудился смех Чибиусы, доносившийся со всех сторон. Виски заломило. «Прости, Усаги. Спокойной ночи. Я о ней позабочусь». Кто? Кто пришел в том сне за Чибиусой? Кто ушел вместе с ней к смерти?       Почему-то Усаги была уверена, что за той дверью обеих ждала смерть…       «Тихо… Тихо… Это всего лишь твои человеческие страхи. Тебе ли не знать, что у лунного луча нет конца?»       «А как ты можешь быть в этом уверена?»       «Очень просто. Селена родила Серенити. Серенити родит Серенити. И та родит Серенити… Лунный луч бесконечен».       «Ты удивительно безмятежна, прошлая-я».       Гулкая пауза внутри разума, отдающаяся жутковатым беззвучным эхом.       А затем… Три громких удара, надрывающих барабанные перепонки.       «Впусти меня… Впусти меня, Усаги… Я хочу стать собой»       Усаги только вздохнула, упираясь лбом в стену коридора. Она очень устала бороться с Серенити, спонтанно предоставляющей мотивацию для тех действий, которые сама девушка находила не совсем правильным. Как бы ни сбивалось сердце, как бы ни полыхало, она не должна была ни вчера, ни сегодня целовать Сейю… Не должна была медлить с ответом на его вопрос. Не должна была давать ложных надежд…       Усаги со вздохом раздвинула седзи в комнату, которую должны были занимать они с Минако и Рей. Странные шорохи, доносившиеся из дальнего угла сначала напугали её, пока она не вспомнила, что Марс, сказавшись утомленной, давно ушла сюда. Но разве утомленность подразумевает такую активность?       — Рей?       Подруга вышла в голубой свет луны, поворачиваясь лицом к Усаги. На ней было её платье, в котором она сюда приехала, а на локте лежала какая-то свернутая узорчатая ткань — видимо, юката.       — Что-то случилось? — златовласая напряженно вглядывалась в темноту, пытаясь рассмотреть лицо Марс, которое было мутным темно-серым пятном. Только искорки в глазах мерцали…       — Нет… То есть, да… — голос Рей был хриплым и дрожащим. Она будто бы с большим трудом понимала происходящее и явно была не в себе. — Прости. Я должна уехать.       — Что? Рей, но куда?! — Усаги не могла поверить своим ушам. — Что-то случилось?       — Ммммм… Да. Дедушка. Мне позвонили, — невнятно пробормотала брюнетка, пятясь к окну. — Просто дело в том, что… Скорая… Надо быть в Токио. Такси…       Если бы не это странное косноязычие, словно девушка подбирала слова на ощупь в полном сумбуре… Если бы не чудовищная дрожь… Если бы не такая чужеродность в ней… Если бы не все это, то Усаги не стала бы так делать… Если бы…       — Рей, ты не в себе! Куда ты поедешь? — она подлетела к подруге, хватая за запястье и разворачивая лицом к окну, чтобы рассмотреть его как следует.       …Теперь они поменялись. Сначала свет освещал лицо Усаги, а Рей тонула в тени. А сейчас Лунная Принцесса погружалась во мрак, пряча свои черты, и потому выражение ужаса и отчаяния все жестче и грубее впивалось в лицо Марс.       — Рей…       — Где ты, Усаги? — глухо спросила Рей. — Где? Я больше не вижу тебя. Где ты?       Усаги ослабила хватку, отпуская руку брюнетки. Инстинктивно она сделала несколько шагов назад, уходя от лунного света и утопая в лохматом серо-синем мраке, пока не стал различим лишь её силуэт. Она обернулась к окнам, которые выходили в сад. Из них было видно мостик, на котором около четверти часа назад сидели она и Сейя… Как много видела Рей? Был ли у неё шанс заблуждаться на счет личностей любовников, привеченных лунным светом? Нет. Ни одного шанса. Усаги почувствовала, как подгибаются колени. Ужасная обреченность, кривляясь, как заправский паяц, обняла её за плечи, шепча хрустальным шепотом Серенити: «Видишь, Усаги… Пора… Пора стать нам с тобой едиными, чтобы держать ответ… Чтобы все объяснить».       — Рей, я не знаю, смогу ли тебе все объяснить, — пальцы отчаянным жестом зарылись в золотистую челку, отодвигая со лба. — Все так запуталось в последнее время.       — Я знаю, — отрывисто отмела её попытку Рей, приобретающая внезапно гневную уверенность и горечь в голосе. — Знаю о твоем прошлом. Знаю о том, что ты и Эндимион были обручены по расчету. Но даже если ты не любила его в прошлом, даже если вас свели вместе воля родителей и долг, это не дает тебе права так поступать!       — Что? — Усаги растерянно посмотрела на подругу, которая напротив отвернулась от неё, глядя за окно на мост…       …чертов мост, на котором было так прекрасно видно тесно переплетенных влюбленных, столь иступленных в своих проявлениях любви. Рей хотелось ударить обо что-нибудь твердое со всей дури, чтобы боль отрезвила, вернула в реальность, дав выплеск черной ярости, что удушающей петлей легла ей на горло, прерывая дыхание и терзая душу. Однако мебель в комнате была низкая, а бросаться к боковым стенкам, чтобы поколотить руки о панели шкафа как то слишком странно. Поэтому она просто стискивала кулаки, чувствуя, как превращаются в хрусталь её кости, чтобы раздробиться от удара. А любовь к Усаги обернулась вдруг потоком толченного стекла, что метался по сосудам, подбираясь к сердцу, чтобы остановить его ход…       — Я на самом деле не понимаю… Всего лишь пару дней назад ты дрожала в храме от страха за Мамору! За то, что его ранят! Но сама не преминула найти острый нож! Ты понимаешь, что если Мамору узнает…       — Он не узнает! — Усаги стрелой бросилась к подруге, хватая за плечи и вбивая в стену. Рей ударилась затылком и зашипела от боли. В фиолетовых глазах полыхнуло то самое погребальное пламя, что тлело с самого момента «откровения». — Нет. Ты не понимаешь… Я не хочу ранить Мамору… Я не могу причинить ему вред…       — Но что же ты делаешь? — горько спросила Марс, упираясь в плечи Усаги своими руками. — Скажи мне, ради Бога, что ты делаешь?       Боль физическая, вопреки ожиданиям, не утихомирила ярость. Наоборот, злость на Лунную принцессу только усилилась. За то, что так смеет обращаться с ней… За то, что протестует, не признает вины, чает укрыться… За то, что Рей должна умереть за неё. За лживую златовласку, которой сладкие песни звездного трубадура дороже лет тревог и испытаний, света и тепла. За то, что теперь, глядя в синие глаза, она не знала, а та ли это девушка, которая так сражалась за каждого из них, защищала и верила, когда, казалось бы, мир должен был рухнуть.       — Рей, — имя, сорвавшееся с губ, прозвучало чужим и незнакомым, словно никогда не принадлежало Марс. — Знаю, ты можешь меня понять… Это не то, что ты думаешь — я не влюбилась в Сейю буквально тут на последней неделе, не влюбилась и год назад, когда три Метеора ворвались в нашу жизнь. Я люблю его уже тысячи лет. И стали мы возлюбленными до того, как я увидела Эндимиона. До того, как нас обручили.       Рей чувствовала, как сжимаются пальцы Усаги, вдавливаясь в плечи. Будут синяки.       — Рей… Ты должна меня понять…       — Должна? — тихо спросила жрица. — Значит должна? Хочешь последние новости, Усаги? — не дожидаясь ответа на свой вопрос, Рей наотмашь хлестнула свою собеседницу голосом, вынуждая ослабить хватку и отступить. — Я ничего и никому не должна! Особенно лгунье, вздумавшей воссоединиться со своим «истинным» возлюбленным таким путем! Тайком! У всех за спиной! Я не расскажу об этом Мамору только потому, что ещё сегодня днем думала, что мне нет ничего дороже в этом мире, чем твое счастье!       Усаги широко распахнутыми глазами смотрела на свою подругу, видя, как та выстраивает перед ней стену из незримых глазу огненных копий, которые опаляли и терзали, словно были вылеплены из адского пламени.       «Не отдавай свою жизнь» — в ушах Рей набатом отдавался истерзанный голос Джедайта, такого хрупкого и туманного — будто бы солнце над её родным миром. — «Фэн, пожалуйста!»       — Я, принцесса Фэнхуан, отказываюсь служить Лунному дому, считая свой долг перед королевой Селеной выполненным, — Рей не знала, почему сказала так. Она нашла слова вслепую, не осознавая до конца их значения, но увидела, какая мука и боль исказили черты Усаги, что протянула к ней руки, желая помешать… вырваться из клетки обязательств принцессы-защитницы. Сердце брюнетки пронзила острая боль, как будто заныл шрам от меча Джедайта, но вопреки здравому смыслу эта мышца забилась сильнее и более гулко, сронив невидимые оковы. Марс подхватила только свою маленькую коричневую сумочку — остававшиеся вещи её не волновали, так как самым главным было покинуть Киото. …она не хотела умирать. Не хотела умирать за ту, что обманула её и заставила выглядеть глупо в своей слепой вере в принцессу. Не хотела умирать, потому что чувствовала себя вчерашнюю наивной фанатичкой. Не хотела умирать, потому что не могла оставить одного своего бывшего врага и давнего возлюбленного, слезы которого прожигали ей сердце… А слезы Усаги казались разведенной водой из озера по соседству с химическим заводом… Кислоты достаточно, чтобы разъесть кожу, и испытываешь омерзение и брезгливую жалость… Недостаточную, чтобы остановиться.       — Рей, — Усаги охрипла, — Рей, прошу тебя, не надо…       — Ты ведь могла быть с нами честной…       «Ты могла быть честной со мной».       В памяти звенят металлические кольца на дурацком фиолетовом палантине гадалки, в которую её обрядил дедушка, а Усаги сидит перед ней, сжав руки на коленях. Её сердце уже болит о другом… Не о том, о ком думала Рей. Не о том. Её сердце…       В нем больше нет места для гордой жрицы… И у неё больше нет сил пытаться его там найти.       — Прощай, Усаги, — Рей стрелой бросилась к выходу, боясь, что если рука златовласой коснется её, она останется здесь навечно.       «Я любила тебя, глупая…»       Рей ни за что бы не призналась себе в том, что уже в этот момент знала всей своей сущностью — здесь нет прошедшего времени. И никогда не будет. Даже если Усаги на самом деле любит Воина… Даже если будет обманывать её тысячи тысяч раз… Даже если сама и убьет… И Марс интуитивно чувствовала, что в первую очередь бежит от этой всепоглощающей любви, которая позволяет ей превращаться в глупую жертвенную пешку. Она должна жить. Она должна жить. Она хочет жить… Потому что где-то под серо-синим небом Марса плакал мужчина, что пронес свою любовь сквозь пылающий ад и звенящие сферы, сквозь время и пространство, сквозь самого себя. Потому что глупо умирать за веру в великую иллюзию. Потому что надо быть хоть чуть-чуть разумной и не геройствовать там, где не просят.       Первым порывом Усаги было помчаться следом. Она сорвалась с места, едва вписавшись в дверной проем и чуть не своротив тонкую деревянную конструкцию. Шаги Рей дробным стуком рассеивались по лестничному пролету. Кто-то же из девочек должен её увидеть и остановить! Кто-нибудь! Пожалуйста! Ноги подвели Усаги, когда она бросилась по лестнице следом за подругой, запутались, сбились и обрушили девушку на твердые ступени, обозначая красными точками будущие синяки. Краем сознания она слышала сбивчивый голос Рей, что-то торопливо объяснявшей администратору онсэна. Наверное, на ней лица не было… Потому что разговор не продлился и двадцати секунд, за которые Усаги поднялась и, наплевав на боль, героически штурмовала ступени на всей возможной скорости. Когда она вылетела в холл — встрепанная и босая, заставив администратора порывисто схватиться за сердце, дверь уже секунд десять, как захлопнулась за Рей.       Но ещё есть шанс, если только… если только…       Гудок машины. Вероятно, что шофер вызванного такси не заметил свою пассажирку, что спешно летела к нему по каменной лестнице. Или наоборот подавал сигнал, чтобы она не пролетела мимо.       Усаги толкнула дверь и вылетела на шершавую площадку, царапая ноги гравием.       — Рей! — вскрикнула она в надежде, что брюнетка обернется и посмотрит на неё, но та только резко распахнула дверцу машины, не видя, как Усаги вылетает на ступени, спешно переставляя ноги, запинается на середине и падает, раздирая юката. — Рей!       «Усаги, ты — наш свет».       Прощальная доброта Марса, прежде чем она скрылась навсегда.       И Усаги была готова кричать от боли, потому что сама осознавала через пламенеющий взгляд Рей, что не смогла оправдать её веры… Не смогла оказаться той принцессой, которая так восхищала её и вдохновляла… Неужели, Рей действительно, несмотря на всю свою ехидность и грубость, которую обрушивала на несовершенство её натуры, думала о ней иначе? Усаги всхлипнула, глядя с середины лестницы, как такси скрывается за поворотом, сверкая фарами.       — Рей… Я не свет… Рей… Я не лучше кого-либо из вас… Я просто Усаги… Рей…       «Вернись»       Даже её прошлое «я» молчало, угнетенное происходящим… Не потому что, ей не было что сказать по этому вопросу… Усаги чувствовала, что плачет не только она, но и Серенити, сжавшаяся в глубинах сознания в комочек.       Мысленно радуясь тому, что им досталась комната в европейском стиле, Мичиру зябко куталась на кровати в клетчатый плед из шерсти ягненка. С одной стороны он был багряно клетчатым, а с другой стороны волнистым — подарок Харуки во время визита в Англию. Надо сказать, что это было одно из самых мирных их путешествий — йоркширский пудинг, чай с молоком, Баттенберг*(1), запах розмарина и насыщенный красный. Там был прекрасный вечер у камина, когда не надо было думать о тяготах будущего и ещё не встретились фаги…       — И все же, зачем ты решила меня искупать? — Харука мягко прижалась к её спине, дыша в затылок.       — В нетрезвом состоянии ты ужасно громоздкая, — хмыкнула Мичиру, думая о том, что это все-таки правда, пусть и частично.       — Извини. Я не знаю толком, что на меня нашло… Понимаешь, Усаги…       — Понимаю, — Мичиру положила ладонь на сомкнутые руки подруги. — Я тоже за неё переживаю…       Отрешенный голос куда лучше, чем стальной и злой, а сдерживать гнев даже под любимым пледом рядом со своей второй половинкой оказалось не так уж и легко.       — Мичиру, ты странная сейчас.       — А ты была не менее странная, когда мы сюда ехали… И на вечере. Зачем ты приставала к Сейе?       — Ты ревновала? — Харука куснула её за ухо, имитируя довольный смех.       — Конечно, нет. Я же знала, что ты его терпеть не можешь. Выглядело это так, будто ты пытаешься доказать девочкам, что не предвзята к нему и не враждебна.       — Оно бесит меня одним фактом своего существования, — Уранус зарылась лицом в волосы возлюбленной, — но Котенок хочет, чтобы мы «дружили».       — Котенок? — Мичиру развернулась в объятиях Харуки к ней лицом. — Вот теперь я ревную…       Блондинка фыркнула, как кошка и чмокнула Нептун в нос:       — Ты же понимаешь, что она принцесса… Маленькая сиятельная Серенити, которая спасает нас от самих себя.       — Непомерная ноша для хрупких плечей, — прошептала Мичиру, утыкаясь в ключицы своей подруги, чтобы спрятать глаза, в которых опять поднималась серая пленка бури. — Наверное, мы слишком много от неё хотим…       — Что? — Харука заерзала, безуспешно пытаясь отодрать от себя морскую деву, чтобы заглянуть ей в глаза, но Нептун только оплелась лозой вокруг подруги, дыша запахом накрахмаленной ткани от белой рубашки Уранус. — Эй, ну как тебя понимать?       — Ты помнишь? Мы перед отлетом с тобой говорили о вычислении развилки? Что если Сецуна найдет её, мы сможем защитить принцессу?       — Ну да, помню, а что?       — Кажется…       Робкий безнадежный стук в дверь прервал их. Харука вопросительно посмотрела на Мичиру, будто думая, что волшебное зеркало научило её подругу видеть сквозь двери, но та лишь откатилась, обматывая плед плотнее вокруг тела, показывая, что дает полную свободу действия Уранус.       Блондинка вздохнула, встала с кровати и направилась открывать. Мичиру слышала звонкий щелчок, а потом удивленный вздох Харуки.       — Харука… — приглушенные всхлипы, словно кто-то самым первым делом поспешил уткнуться в грудь девушки. — Харука…       — Эй, Котенок, что случилось?       Мичиру перекатилась на бок, чтобы видеть происходящее: растрепанная зареванная Усаги обнимала Уранус так крепко, словно не было никого другого ближе ей во всем мире. Гонщица приняла её в объятья, но беспомощно оглянулась на подругу:       — Тебя кто-то обидел?       — Рей… — со слезами выдавила из себя Усаги. — Рей… Она ушла. Она ушла, Харука!       — Куда ушла? — ещё больше растерялась Харука. — В такой поздний час?       Мичиру, полагавшая, что понимает куда больше в текущей ситуации, чем её подруга, села на кровати:       — Харука, идите сюда. Все хорошо. Усаги просто надо успокоиться.       Нужно собраться… Море должно быть бирюзовым и спокойным. Нет нужды показывать принцессе, что вера ещё одного её воина трещит по швам… Тем более, что как женщина Мичиру могла понять таинство сердца. Просто нужно время, чтобы это принять… Чтобы осознать, что это та самая развилка, где монетка, определяющая будущее, встала на ребро, а толчок, чтобы определить сторону должна сделать сама принцесса…       Она приняла дрожащее тельце Усаги к себе под плед, прижимая к груди, а Харука заключила их в кольцо своих рук.       — Она все расскажет нам завтра…       Вряд ли кто из них осознал, как и когда погрузился в царство Морфея…       Сейя зашел в свою комнату резко и порывисто — он рассчитывал увидеть Мамору, поскольку, заглянув к друзьям в общую комнату и понаблюдав для виду за Минако, отплясывавшей под звон бубна, не обнаружил юношу там. Однако комната встретила его укоризненной тишиной и гулкой пустотой. Сердце Сейи взволнованно сжалось — где же принц Земли? Если его не было с друзьями, и здесь в комнате тоже, то… Представив Мамору в саду, где-нибудь за кустом, наблюдающим за ним и Усаги, Сейя ощутил что-то вроде лихорадочного ужаса, который медленно превращался в жесткую решимость. Такой поворот обернется самым очевидным и, к сожалению, неизбежным столкновением — дуэлью, исход которой неизвестен. Но с другой стороны, долго ли Мамору бы размышлял после увиденного? Сейя почти видел искаженное болью и яростью лицо принца, сжимающего кулаки, чтобы нанести удар. Жестокий и беспощадный… Юноша сел на татами у окна, опасливо покосившись в него, но комната была угловой, поэтому ручей с мостиком не попадали в поле зрения из неё. Где же Мамору? Подобие раздражения и ожидание бури помогли бы Сейе переключиться с горьких размышлений об Усаги, которая поспешила скрыться прочь… Так и не дав ответ.       Чего он ожидал от неё? Ведь на самом деле знал, что ей не нужно отвечать. Её ответ уже был ему известен… Стоило бы ему предложить, и Усаги оставила бы все, чтобы быть с ним вместе. С каким-то чувством удовлетворения и в то же время страха он понимал, что теперь в нечестных условиях находится Мамору. Ему нечего противопоставить той искренней и чистой любви, не запятнанной политическими интригами, которая связала его и Серенити в звездной бесконечности. Воин бы сейчас отмахнулся от того, кто сказал бы, что он чересчур самонадеянный… Выбор Усаги действительно был сейчас ему ясен, вопреки тому моменту, когда он вздумал исполнить ей песню. Да, эти отношения покруче американских горок, на которых ему довелось покататься на их неудачном свидании… Лунная принцесса не говорила с ним словами — вся истина выражалась в паузах, взглядах и прикосновениях… И последний поцелуй стал тем ответом, которого он ещё не ждал. Получилось, что вопрос был задан вдогонку уже свершившемуся. Но встает другой вопрос — может ли Воин совершить то, что предложил ей? Может ли он увезти её на Кинмоку?       Юноша уронил голову на колени, чувствуя, как наливается свинцом сердце. Как… Как он может предложить ей такое всерьез?! Усаги не может покинуть Землю — у неё здесь семья, друзья, долг… воз-люб-лен-ный… Последнее он выцедил из себя по слогам, чувствуя, как прогорклый дым от его тлеющих надежд щекочет горло.       Что есть у него? Его чудесный живой мир — Кинмоку, который дышит красками, как картина гуашью здесь на Земле. С изумрудами листвы и травы, сапфирной водой, пестрыми огоньками цветов, перебегающими цепочкой с холма на холм. Воздух легок настолько, что окрыляет, и едва-едва касаешься земли… Там можно воспарить, подпрыгнув с холма, потому что сила гравитации слабее, а время напротив летит быстрее… Не намного, но его ток действительно более легок на Кинмоку.       У него нет семьи. Он никогда не знал, что это значит — иметь большую шумную семью, как у Усаги… Ему было шесть лет, когда отец и мать растаяли в дымке молочной долины, пожертвовав духам его память, чтобы боль не грызла его сердце… Как объясняли ему, несмышленышу, тяжелая болезнь была тому причиной… На Кинмоку умирающие не ждут, пока увянут на глазах своих близких, но Сейя ненавидел затопленные текучим туманом долины, где пропадали все хрупкие цветы его мира, оставляя только здоровые и яркие, наполненные энергией и светом. Ведь из-за них он даже не помнил лиц своих родителей… Только тонкие черты-силуэты под полупрозрачной драпировкой, которую он так и не рискнул снять с семейного портрета.       Но у него были близкие друзья. Вернее один очень близкий друг. Бука Ятен. Ехидная Целитель. Независимая Аралия*(2)… Она была чуть ли не первой, кого он увидел, придя в себя после ухода родителей. Дочь придворного лекаря, грубоватая и прямолинейная, которая с ним не церемонилась, не жалела, не щадила при всей своей хрупкости… И стала напарницей, когда открылось их предназначение — защищать Кинмоку.       Уже потом, всего за два года до Галаксии появилась Илекс*(3). Внешне тихая, серьезная и вдумчивая высоколобая дочь дипломата, на поверку она проявила себя, как ответственный командир и не самый худший стратег, что мог бы оказаться в той ситуации рядом. Негласно она была лидером их маленького отряда, осторожничала, прикрывала тылы, планировала действия, следила за «погружением». Но разве просила она о том?       Сейя вспомнил, как «она-он» сломалась на очередном концерте, едва не послав к чертям всю миссию… Это было настолько неправильно, настолько не похоже на Таики, что он вбился кулаком в эту точенную изящную скулу, расшибив себе костяшки, а соратнику оставив красный уродливый след… Почти такой же, как красовался сейчас на лице Ятен, невесть где его накопавшей… Сейя не испытывал обычно потребности в насилии. Но его самого на такую грань отчаяния толкнуло то, что Таики сдавался! Мудрый, тихий, спокойный, надежный. Он страховал, когда импульсивный Сейя шел рубить дрова, а переменчивая Ятен в очередной раз хандрила. Сейчас, оглядываясь назад, он стыдился той своей порывистости, которая все равно болезненным гнойником, несмотря на весь общий успех компании, взбухла между ним и Таики*(4).       Нет, не о том сейчас речь…       У него есть Его Принцесса. Тонкий запах оливы и улыбчивый багрянец, мудрость не по годам и понимание. Сияние и свет, согревающий в равнодушном космосе. Тонкая золотая спираль вечного кольца верности. И пусть сейчас он отпросился от подножия её трона, покинул ради того, чтобы быть с Серенити, ему неизбежно предстоит вернуться. Не только по воле долга, но и душевной потребности, что зарождена внутри его сущности, подобно цветку, напитанному благодатной почвой… Цветы имеют обыкновение увядать, но они оставляют семена, которые прорастают вновь и вновь.       У него есть любовь Серенити. Холодной пленительной Луны, чей свет настиг его и на другом конце галактики. Зачарованный её сиянием он не может и помыслить о том, чтобы связать свою судьбу с кем-то другим. Се-ре-ни-ти. Гелика. Усаги. Его маленькая Оданго. Смешливая жизнерадостная девчонка, что удивительно тепла, несмотря на свою природу.       «Согрей меня, Усаги. Пожалуйста, улыбнись мне так, чтобы я на вечность запомнил твое сияние и не боялся более утратить его за бесконечным потоком дней, которые проведу в одиночестве. Ты нужна мне. Но могу ли я просить тебя об этом? Смею ли я… Гелика»       А ведь с того момента, как Сейя все вспомнил, ему не раз и не два виделось то будущее, которому не следует быть…       Серенити в шифоновом красном традиционном платье Кинмоку, устроившаяся среди изумрудной травы и плетущая венок. Он рядом, смотрит, как пальцы сноровисто гнут стебли, а затем опускает голову на ей колени. Девушка завершает венок, вплетая в него васильки, а затем одевает на макушку парня, взъерошивая челку. Тонкие пальцы прохладные, а его кожа горит… Теплая небесная синь оборачивается глубиной космоса, захлестывая, вбирая и утягивая…       …Они танцуют на балу в честь коронации Какю. Принцесса наконец-то стала королевой. А его Гелика недавно стала герцогиней. Лепестки, которыми усыпали залу, щекочут обнаженные ступни. Давняя традиция, которая так забавляет его возлюбленную. Плавное кружение, притягивающее их близко-близко друг к другу. На них почти никто не смотрит, приникнув взглядами к сиятельной королеве. И им так важно быть посреди многих, но наедине…       …Усаги перебирает волосы златовласого синеглазого чуда, дремлющего в колыбели, пока Воин смотрит на них с подоконника, не удерживаясь от жаркой ласки взгляда, которым окидывает её плавные столь желанные черты, завернутые в шелк халата.       — Знаешь, я хочу вернуть величие своего королевства… Сейчас я принцесса без королевства, твоя жена, герцогиня, мать этого удивительного чуда, но родные земли взывают ко мне.       — Гелика, но как? Вдвоем с тобой мы не справимся с поднятием древнего царства из руин! Разве что, если принцесса Какю поможет нам.       — Какю и принцессы Альянса… Уверена, что для них тоже желанно воскресить свои миры.       — Но ты не боишься Земли? Я думаю, что её обитателей сильно смутит заселение Луны…       — Да, мы начнем с малого, чтобы не привлекать внимание, — дерзко улыбается она, приближаясь к нему, — но совсем не далеко то время, когда Земля погрузится в сон, и пока она будет спать мы вернем свои королевства, а потом, спустя сотни лет сна примем свою сестру в ряды Альянса.       — Любимая, ты амбициозна, — он срывает с нежных, как лепестки роз, губ поцелуй.       — Вовсе нет. Просто не могу оставить свой мир в руинах…       …и вновь бал. Но уже в честь Королевы Новой Луны — Серенити. Принцессы Альянса кружат в ритуальном открывающем танце вокруг своего сердца. Его сердца. Его души. Гелика такая хрупкая и беззащитная, но удивительно прекрасная. В такт музыке она творит петли серебристой мерцающей магии, окутывающей зал… Воин сжимает ручку своей дочери, которая в таком же платье, как и её мать, и смотрит большими круглыми глазами на происходящее. Лунный свет не иссякнет…       — Лунный свет не иссякнет, — прошептал Сейя одними губами. Будущее — зачем дразнишь видениями несбыточного? Ему так нужна Гелика. Несколько лет до коронации принцессы, а потом они смогут вернуться сюда в Солнечную систему. Можно же все объяснить её родителям? Юноша стиснул кулаки — ужасно. Он — ужасен. Ведь сейчас противоречия сильны, как никогда. Он готов увезти её с собой, особенно почувствовав ответное невыраженное согласие. Готов сразиться за неё с земным принцем, которого ему поручила защищать его принцесса. Готов убить его за неё. Медленно Сейя поднял голову, глядя за окно. Страх расшатывал его изнутри, а любовь жгла губительным пламенем. Неужели у него нет иного выхода? ***       Здравствуй, боль… Ты как всегда не опаздываешь. Выпьем на брудершафт? Ты частая гостья в последнее время. Скоро станет возможным полюбить твои угловатые бритвенные черты, что будут соскребать, как грязь с тела, оболочку сердца, лишая его последней иллюзорной защиты перед твоей алчностью.       Мамору не мог отрицать того, что он все знал… Знал ещё до того, как увидел все происходящее в саду. Чувствовал, но как утопающий цеплялся за соломинку — последние горчащие капли нежности, которыми она оделяла его, видно в благодарность за угасающее совместное прошлое. Что толку кричать и плакать? Молить или проклинать? Его Лунная Принцесса сделала свой выбор ещё до их первой встречи. Сдайся. Сдайся. Отпусти. Ты видел, как они приникли друг к другу в упоительной жажде, что сдерживалась веками. Ты сам знал, что вам не суждено быть вместе вечность, что будущее — костяшка, скользящая по сукну мироздания. И ты лишь один из множества вариантов, что был бы создан ложью… Её забвением. Незнанием об истинном возлюбленном. Однако столетия сладкой лжи не покидают, захлестывая океанскими волнами воспоминаний, что тлеющими углями прижигают открытые раны… Ты чувствуешь дым, Эндимион?       «Серенити»…       …она яростно теснит его, нанося удар за ударом. Деревянные учебные мечи трещат, но девушка не сбавляет натиска. Честное слово, когда-нибудь Лунная принцесса его пристукнет. Пусть пока мастерство на его стороне, но энтузиазм и воля к победе принцессы вполне могут помочь ей его нагнать. К тому же не стоит списывать со счетов врожденное женское коварство.       — Перерыв, — ему удается выбить у неё меч, который по дуге летит в сторону. Серенити сердито зыркает на него, едва ли не шипя, как кошка. Он бросает ей льняное полотенце, внимательно отмечая путь капельки пота, скользящей за воротник. Какая все-таки у неё красивая шея…       — Воды? — насмешливо спрашивает он, а Серенити морщится, ощупывая свои ладони, на которых красные следы. Ему не нравится видеть такое болезненное выражение на её лице. Он порывисто приближается и, прежде чем она успевает отшатнуться, ловко хватает её за запястья. Принцесса возмущенно смотрит на него, но не успевает ничего сказать. Золотистое сияние окружает её ладони, и боль угасает, спархивая роем солнечных бабочек к небесам.       — Больше не болит? — тихо и участливо спрашивает Эндмион, припоминая, что ещё сегодня она ушибла бедро и, кажется, получила удар в предплечье…       — Нет, — на щеках девушки румянец, и она смотрит на него растерянно, испуганно и смущенно. — Спасибо.       — Не за что. Всегда к твоим услугам, Лунный кролик, — он не может сдержать теплую волну ехидства на языке: — Я могу посмотреть твое бедро.       — Что?! Я так и знала! В душе ты все тот же негодяй!       Она вырывается из его рук и мчится прочь, и щеки все так же горят маковым цветом…       Эндимион фыркает и думает, как будет опять ругаться Уранус, когда увидит свою маленькую принцессу после тренировки. Кажется, что после его выходки дело не обойдется одними возмущенными взглядами…       И дальше бесконечная вереница образов, что тянется тонкой нитью через всю земную историю. Череда ликов, у которых одни (порой выглядящие неестественными) глаза. И везде их связывает крепкое, бездонное чувство. Вот своевольная монашка, сбежавшая из монастыря и наткнувшаяся на него, бродягу без имени и рода, зарабатывающего на жизнь чем придется, в том числе и фокусами легкой руки. Вот дочь герцога, влюбившаяся в пажа, который вознамерился стать рыцарем, что с её именем отправится в поход великой веры. А вот неизвестная бродяжка, которую он вытащил в пылу сражения из-под копыт разъяренных коней, знающая его родную речь, привязывающаяся к нему с первого взгляда. Вот скромная девушка, закутанная в покрывало, которая подносит ему, заплутавшему путнику, кувшин колодезной воды. А это дерзкая девчонка, которая обстригла волосы и замаскировалась под юнгу, чтобы отправиться с его кораблем посмотреть на Новый Свет.       Сотни лиц, что смотрят на него с искренней любовью и теплом. Сотни имен, что своими отзвуками надрывают его сердце. А вот сотни его личностей, которые встают единым строем перед ним, чтобы судить его… За что? За трусость? За слабость? За что?!       — Я люблю её, — прошептал Мамору, чувствуя, как сжалось сердце, будто готовясь взорваться от следующего удара. — Поэтому дайте мне отпустить её. Прошу.       …Он перестанет существовать, когда отпустит её… Умрет. И его плоть будет медленно гнить, ожидая, когда время милосердно развеет её в прах. Тысячелетия — слишком долгий срок для любящего, Любовь вживается в саму его суть, становится стержнем, и он ненавидит себя за то, что позволил себе стать столь зависимым от неё. Но он любит и хочет, чтобы она была счастлива.       — Ты уверен, что готов отпустить её? — услышал юноша за своей спиной чей-то очень знакомый голос. — Уверен, что прощаешь её?       Мамору обернулся, более всего ожидая увидеть паукообразного монстра, готового к прыжку (пусть голос и звучал совершенно иначе). Но обернувшись, он увидел самого себя. Тот другой Мамору стоял и смотрел на него сочувственно и снисходительно, как будто бы считал его текущее состояние плодом давнего и тяжкого заблуждения.       — Почему ты здесь? Что ты такое? — ему было страшно признаться, что более всего он опасается утратить рассудок и такие видения являются воплощением его страха.       — О, прости. Мне кажется, это очевидно. Я — твоя рациональная часть сознания, которая поможет тебе распрощаться с некоторыми романтическими иллюзиями, которые ты питаешь на счет текущей ситуации.       — Что? У меня нет никаких иллюзий. Напротив, я увидел сейчас то, что и так знал! Усаги сказала мне об этом ещё раньше! Возможно, умолчала, что готова немедленно бросить меня. Возможно, ввела в заблуждение и себя, и меня тем, что наговорила вчера в моей квартире! Но… Но… Я должен был быть готовым к этому! Должен был осознавать, что приговор уже вынесен и его исполнение лишь вопрос времени!       — Нет, — холодно отрезал двойник. — Твое главное заблуждение заключается не в этом. Ты должен знать то, что отчаянно отрицаешь. Вся текущая ситуация — результат сговора Лунной Принцессы с Кинмоку. Ты валишь все на её истинные чувства, говоришь, что она просто «не может противостоять откровению своего сердца» и тебе надо её «отпустить». Что она «жертва» долга. Но главная правда вот в чем, Эндимион. Тебя поимели. В жесткой и грубой форме. Вполне может быть, что это не было изначальным замыслом королевы Селены, которая под давлением твоего отца согласилась на брак своей наследницы с тобой. Хотя при анализе начинаешь и в этом сомневаться… Кто знает, на что способны женщины, когда мужчины силой принуждают их к тому, что им не любо?       — Что за бред?! Селена не стала бы так поступать! Её королевство просто испытывало чувство вины перед нашей планетой за Металлию! Она видела возможность уничтожить Металлию только соединением кристаллов!       — Боже, Эндимион, тебя ведь воспитывали на политических интригах! Вся история Земли в твоем распоряжении. Скажи, разве достаточная причина некое «чувство вины» перед Землей у Селены? Правда была в том, что ты видел в дальнейшем. Гибель Лунной Державы, уничтоженной обезумевшими землянами. Ты думаешь, Луна способна это простить? Я скажу тебе, раз ты затуманил свой разум такой сентиментальной ерундой. Нет. Никто ничего не прощает и не забывает на политической арене. Помнишь, как встретила тебя Серенити? Как вела себя после помолвки?       — Она ненавидела меня… Презрение, холод… — перед глазами Мамору вновь всплыла неестественно прямая спина принцессы, а потом жгущий, как угли взгляд. Он был тогда совсем ещё мальчишкой и плохо понимал, почему женщина может так смотреть.       — А потом? — вкрадчиво спросил другой Мамору. — Что было потом? Она приблизилась к тебе, подпустила тебя к себе. Дала шанс подумать, что вы, если не влюбленные, то хотя бы друзья, которым предстоит стать супругами…       — Да, но…       — Она флиртовала с тобой, сажая тебя на самый крепкий крючок во всей вселенной. Надежду. Ты думал, что она привыкла к тебе, что влюбилась в тебя…       »…он несет её на руках… блеклую, безжизненную, как будто бы сломанную куклу… что же ты натворила, дурочка принцесса? Лунный кролик. Открой глаза. Он прижимается лбом к её ледяному лбу и плачет… Что же за дурная затея пришла тебе в голову? Не стоило уговаривать отложить на время. Надо было сказать твердо, что все просто бред! Что это опасно! Что же ты наделала…»       — Ты думал, что её сердце свободно. Позволял всем байкам оставаться всего лишь слухами, распускаемыми трепачами. Игнорировал предупреждения друзей.       »…Нефрит расстроено качает головой.       — Женщины ничего не забывают, Ваше Величество. На Вашем месте я бы не обольщался её добротой. Вдруг из-под венца сбежит?»       » — У лунных жителей своя мораль. То, что кажется нам нормой — для них дикость, и наоборот. Взять хотя бы эти жуткие медальоны, — Кунсайт, скрестив руки на груди, стоит у окна. — Я бы все-таки усилил присутствие наших наблюдателей на Луне. Мы слишком мало знаем о них…»       » — Крепись, Эндимион, помимо твоего соперника на доске есть ещё один игрок, о мотивах которого мы не имеем не малейшего понятия, — твоя возлюбленная».       — А ты? Глупый влюбленный принц! Ты не поверил тому, кто ставил твои интересы превыше своих и готов был сказать горькую правду тогда, когда все нараспев тянули успокаивающую тебя ложь! Вынудил его пойти на попятную и умолчать о тех аргументах, что раскрыли бы тебе глаза на настоящую подоплеку событий!       » — Прости, я сказал это очень неосторожно. Всего лишь глупые домыслы. Ты прав, Серенити вряд ли имеет какой-то свой интерес в происходящем».       Снисхождение и сочувствие сменились в лице двойника тем же суровым осуждением, что демонстрировали до того его множественные личности:       — Взгляни в глаза правде, дурак! Серенити использовала тебя, как средство устранения угрозы, которая могла бы вновь разрушить лунную цивилизацию. Нейтрализовала твое королевство, поскольку добилась твоего отказа от укрепления своей династии в родном мире, уничтожения клана Титанидов, чьи жены были достаточно сильны, чтобы поспорить с могуществом королей и дать достойное потомство. Ты погряз в своей любви к ней и привел к тому, что вся сила твоего кристалла сосредотачивалась на ней, давая ей мощь, о которой она не могла бы мечтать, оставшись без матери!       — Это бред! Какой такой клан Титанидов?! Я бы и без Серенити не женился бы на Берилл! Кто в здравой памяти связался бы с ней?       — О, Берилл всего лишь одна «из». Разве стоит тебе сосредотачивать свои мысли только на ней? Ты забыл об Астерии. О Дионе. О многих других достойных тебя. Твой отец был введен в состояние эйфории от перспективы породниться с «дивным» лунным народом. Такая чудесная приманка для дураков, в следствие которой результаты для Земли были бы самые плачевные. Как думаешь, почему она все ещё молчит? Почему сказала тебе вчера, что любит тебя? Разводила весь этот балаган перед девочками? Почему? Ответь самому себе. Побудь честным! Давай же, Эндимион! Почему?!       — Я… Я не знаю! — Мамору чувствовал, как жжет виски непонятным жаром, а душа надрывается от боли, скуля как побитая собака.       — Хорошо, — двойник неожиданно мягко улыбнулся. — Успокойся, Эндимион. Я дам тебе ответ, раз ты так боишься это произнести. Основная цель для твоей возлюбленной — расширение лунных земель и воссоединение со своим возлюбленным. Она вознамерилась уничтожить тебя. Потому что шаг в пропасть — это крушение мира, которое сейчас с тобой происходит. Она отнимает у тебя все — и давнее проклятье приходит в действие. Ты теряешь разум и исчезаешь как личность. Золотой кристалл превращается в пыль, Элизион гибнет. Тут приходит она с сияющим Серебряным кристаллом и очищает мир. Только в нем не остается и следа от прошлого королевства. Объединенными силами Кинмоку и Луны они колонизируют Землю, расширяя свои территории. Кинмоку так давно ищет, где бы им зацепиться — их система более тиха, чем Солнечная. Там мало очагов силы, которые позволят им увеличить свою мощь. И как только ты падешь перед ней на колени и прошепчешь, что отпускаешь её, она благодарно поцелует тебя в лоб и даст приказ воинам Кинмоку атаковать тебя. Думаешь, что они действительно твои защитники? От боли предательства ты станешь жертвой Скрута, который только того и ждет. Это будет конец всему.       — Но Таики пришел ко мне… Обещал удержать Воина. Говорил, что происходящее неверно…       — Он просто из тех, кто не хочет пачкать руки. Альянс пока ещё не занял чью-либо сторону и, когда обнажится союз Луны и Кинмоку, может взбунтоваться. Особенно внешние планеты, чья роль всегда в большей степени выражалась в том, что они держали рубеж. Гордые и бескомпромиссные — они отринут комбинацию и направят свой удар на «вторженцев». Творец это понимает. И Целитель, кстати, тоже. Именно поэтому она озвучила «предложение» руки и сердца Принцессы Кинмоку. Ведь тихая смерть принца Земли от несчастного случая где-нибудь на чужой территории пусть и будет подозрительна, но явно не столь дерзка, как текущая комбинация. Однако Воина, видимо, забыли посвятить в это. Или он просто не признал обходных путей в виду того, что терпения ему не хватило. Да и к тому же смешно надеяться, что ты так легко согласишься на Какю, оставив «свою» Серенити. Но, как они думают, попытаться стоило…       Мамору прикрыл глаза. Слова, что он слышал были ужасны… Но почему-то казались вполне вероятными, и от этого становились ещё страшнее…       — Я тебе не верю, — с трудом выдавил он, чувствуя, как маловесны его слова, готовые растаять под малейшим порывом ветра.       — Да пожалуйста, — судя по тону, двойник равнодушно пожал плечами. — Хочешь оставаться наивным влюбленным идиотом — будь им. Верь в свою нежную Серенити, которая запросто толкнет тебя в пропасть. Ведь так мало понадобилось — какая-то сказка о древнем монстре, который и появиться-то может, если предадут тебя. А все забегали, заметались… Ведь они не знают одного.       — Чего же? — тихо прошептал Мамору, понимая, что ответ может добить его окончательно.       — Скрут — это ты. В ближайшем будущем. Это ты, если только позволишь разрушительной боли изломить тебя. И когда ты это допустишь, у них не останется другого выхода, кроме как уничтожить того, кто раньше был Принцем. Гениально, да?       — Ты лжешь… Ты лжешь! — глаза Мамору распахнулись, со всей возможной яростью устремляя взор на двойника. — Я не могу быть Скрутом! Это монстр, которого я когда-то убил! Монстр, чей дух просто преследует меня! Чья-то проклятая душа!       — О… Не чья-то, милый принц. Не чья-то. Твоя. Ты уже чувствуешь, как скручиваются твои внутренности? Как заворачивается небо. Как рассыпается в прах душа, выпуская черную злобу. Хочешь знать, как это прекратить? Хочешь? Пока ещё не объявлено настоящее положение дел. Пока ещё ты можешь хвататься за то, что все это — всего лишь предположения, которым суждено не оправдаться.       — Нет… Нет… Я не хочу, потому что это все ложь! Ты обманываешь меня!       — Какое активное сопротивление рассудку, — печально вздохнул «рациональный» Мамору. — Но я все равно скажу тебе. Чтобы спасти себя, спасти свой мир, ты должен убить Воина. Потому что этим ходом нарушишь всю комбинацию, которую выстраивала хитрая дочь Селены. При утрате возлюбленного ей станет бессмысленно выводить тебя за грань. Возможно, это не спасет вашу «любовь»… да и было бы тут что спасать. Но это спасет Землю. Вспомни, что ты не только придаток к Серенити — её суженный и спаситель. Но и будущий король, который должен заботиться о своем мире. Ты обязан спасти его, Эндимион. Убей подлеца и предателя. Дерзкого мальчишку. Заставь Серенити обезуметь от горя и нарушить всю свою четкую линию…       — Я… не слушаю… тебя… — Мамору стиснул виски, чувствуя, как боль крысой с довольным урчанием впивается в его сердце. — Это всего лишь бред! Страшный бред, порожденный моей ревностью!       — Да, похоже, что действительно бесполезно разговаривать с идиотом, — двойник ещё раз вздохнул, но уже разочарованно. — Хорошо. Я оставлю тебя… Но ты уж постарайся не дать себя разрушить. Помни — если ты станешь Скрутом, то умрешь в самых страшных мучениях от рук Альянса, Кинмоку и своих же генералов, которые не очень хорошо разбираются в природе монстра. А всего лишь одна маленькая смерть оставит твой мир вращаться на орбите… Потом можно будет и линию Хрустального Токио вытянуть, и Малышку спасти… если это не всего лишь сладкая иллюзия, чтобы заставить тебя размякнуть и позволить посадить себя на поводок Лунной принцессе. Так что подумай, Эндимион…       Голос постепенно удалялся, как будто бы явившийся был реальной личностью, и теперь медленно и красиво уходил со сцены по ступенькам вниз…       Мамору с трудом открыл глаза и обнаружил, что лежит в позе эмбриона на крыше, сжимая руками голову. Сердце все ещё болело… Он со стоном перекатился на спину и уставился в небо, откуда с любопытством смотрели на него звезды.       — Что же это? — прошептал юноша, растерянно вопрошая дальние огни иных миров. — Бред? Мои попытки защититься от правды? Или просто гнев, принявший такую жуткую форму?       Ему не хотелось никуда двигаться… Но очень было бы здорово, если бы вот сейчас, очнувшись, он обнаружил бы себя уже в следующем дне. Однако это оказалось не так.       Эндимион был все в той же злополучной ненавистной ночи, которая показала ему возлюбленную в объятиях другого. И одарила мыслями, которые он бы никогда не хотел подпускать к себе. Толченное стекло в крови. Медленный яд, который его убивает. Как собраться из осколков и сделать вид, что все хорошо? Как?       Ночь дохнула холодом, надеясь заставить упрямого принца убраться с крыши, но Эндимион не шевелился, падая в небо. Ему хотелось бы, чтобы чувство безразличия навалилось на него всем своим весом, раздавив его личность в тонкую лепешку, но… Оставалось только лететь в бесконечность со всей своей болью, слегка надеясь, что замерзнет насмерть…       Проснулся, как ни странно, Мамору от ощущения тепла. Было раннее солнечное утро. Лучи ещё не давали полную мощь жара, но согревали, а им в помощь был приплетен шерстяной плед. Мамору рассеянно ощупал его. Как странно, откуда здесь эта тряпка? Может хозяйка гостиницы проводила ночной обход и обнаружила, что один из гостей заснул на крыше? Хотя, скорее всего, при таком раскладе его бы вежливо разбудили.       — Доброе утро. В тебе проснулся бродяга? — раздался бодрый голос Минако. Мамору приподнялся на локтях и повернул голову в сторону говорившей. Минако Айно собственной персоной сидела чуть повыше него, закутанная в плед. Судя по красноречивым кругам под глазами, хранительница Венеры не спала ночью.       — Что с тобой? — проигнорировал он её вопрос, изучая с беспокойством лицо девушки.       — Ничего страшного, — мягко улыбнулась она ему в ответ. — Просто ждала нашего одного общего знакомого. Но он почему-то не пришел… Хотя ранее не нарушал распорядка визитов. Я была удивлена, когда, выйдя на крышу, нашла здесь тебя. Ты спал… Но так плакал во сне… Я попыталась тебя разбудить, но не преуспела в этом.       Мамору спешно отвернулся и кончиками пальцев ощупал лицо. Кожа обветрилась, а у глаз опухла и слегка раздражилась. Вот у него видок-то…       — Общий знакомый — Кунсайт? — постарался равнодушно спросить он. — У тебя было назначено с ним свидание?       — Да, — расстроено пробурчала Минако, изучая глазами свои ступни. — Может он приходил, а я тогда ещё с ребятами была… А может и нет. Хотя обычно он не приходит только тогда, когда ему нужны силы для более серьезных дел в этом мире.       — Да? Это каких, например?       — Последний раз это было вселение в твоего дядю, — хмыкнула Венера. — Но зачем ему в эту ночь этим было бы заниматься?       — Ты права. Не за чем, — вздохнул Мамору, чувствуя, как предательски сжимается сердце. — Совершенно нет резона.       — Да, Рей уехала. Написала смс, что с дедушкой беда, и умчалась.       — Что?! Беда? Как это?       — Понятия не имею. Я пробовала ей позвонить сейчас, но ответа не было… Но я дозвонилась до Юичиро, думая, что тот наверняка поддерживает связь. Тот успокоил меня, что его наставник в порядке. Просто слегка спину прихватило вечером. Наверное, навесил кольцо на кольцо*(5) и поднял Рей на уши, сорвав ей выходные.       — Вот как, — Мамору не мог унять тревогу, что затрепыхалась в нем при словах об отъезде Рей, но сделал вид, что все в порядке и версия принята.       — Тебе бы в душ, — тепло улыбнулась ему девушка, поднимаясь с крыши. — Да и мне бы. Ты помнишь, что сегодня мы едем в храм?       — Да, помню, — безупречно соврал Мамору.       — Вот и отлично! У нас сегодня будет веселый день! Даже веселее, чем вчера! — Венера притопнула ножкой, изображая какое-то танцевальное па, а затем умчалась золотистым вихрем. Мамору встал, чувствуя, как ломит все тело. Сейчас надо отдаться на волю механическим действиям и не думать. Потому что если думать, то можно сойти с ума… Обезуметь и разлететься на атомы. Если же держаться за солнечный свет и спокойный классический город, остающийся верным традиционной Японии, то все ещё не так уж и страшно. До тех пор, пока он не увидит Усако…       Из-за пазухи выпала его книжка в черной кожаной обложке — накануне он спрятал её под рубашку, не желая расставаться ни на мгновение. Закладка в ней — одно из писем Усаги, которые все вернулись нераспечатанными на её адрес, а он забрал их себе, сказав, что как адресат имеет право… Наугад он распахнул книжку ближе к самом концу:       «Точно желтая молния мелькнула у его ног. Мгновение он оставался недвижим. Не вскрикнул. Потом упал — медленно, как падает дерево. Медленно и неслышно, ведь песок приглушает все звуки»*(6).       В голове зазвенел голос Усаги:       — Мамо-чан, он ведь умер, да?! Он умер? Почему, Мамо-чан? Почему? Он должен был жить…       А вот его ответ:       — Успокойся, Усако, успокойся. Все хорошо. Он просто вернулся в свой родной мир. У него не было другого пути, ведь тело так тяжело для далеких путешествий…       — Не утешай меня! Он умер! Умер! Зачем ему нужна была эта змея?! Если бы рядом были мы с девочками, мы бы его телепортировали! А змеи не обладают такой силой! Она убила его! А роза могла все видеть, ведь звезда была прямо над этим местом! Это так жестоко… Мамо-чан.       Он тогда кое-чего ей не сказал…       «Да, Усако, кое-кто считает, что Маленький принц действительно умер, потому что взвалил на себя ту ношу, которую не было необходимости нести… Я не согласен с ними, но они говорят, что мы не обязаны отвечать за чужие привязанности. Они сами виноваты… Только дело в том, что мы должны различать тех, кто привязался к нам самостоятельно и кого привязали мы… Маленький принц привязал розу к себе, взрастил, примирил с той мыслью, что он всегда рядом, а потом покинул, оставив одну… Она такая смелая, Усако. Ты же видела, как она храбрилась? Полностью прирученный цветок решил рискнуть выжить в одиночку…»       — Усако… — прошептали губы. Мамору несказанно боялся сейчас, что проснулся тем «другим» человеком, у которого не осталось доброты и тепла, потому что, вспомнив этот момент, он ощутил только зудящую боль и горечь, но не любовь…