Элигос

В круглосуточном универмаге я купил сосисок, шоколадку и два литра сока. Подумал немного и принес на кассу еще и банку кофе. Целый день моя дочь не видела отца. Ушел я слишком рано, а, когда вернулся, она уже спала. Завтра будет так же. Послезавтра тоже. А что, если так будет и дальше? Может, и на ее день рождения у Высшего Светлого тоже дела найдутся? Ну, уж нет. – Ты должен пойти отдохнуть, – голос Светы был твердым и уверенным. – Я знаю, ты хочешь не спать всю ночь, думать над очередной вселенской загадкой. Но у тебя ничего не выйдет. А заупрямишься – я тебя усыплю. – Усыпишь, запрешь, блок поставишь… – монотонно перечислил я, глядя на закипающий чайник. – О! Ясно все. Грубишь, значит дело серьезное. Эх, Городецкий… хороший ты муж, в одном лажаешь – в доверии. Постарайся меня не разбудить. *** Теперь я общался с Йорином через вебку. Монитор не искажал изображения. Мой новый друг выглядел хуже некуда. Русые волосы сосульками падали на широкий влажный лоб, глаза светились лихорадочным блеском. Маг тонул в широком кресле, и бледное лицо жутко контрастировало с черной обивкой. – Сумрак тянет, – хрипло объяснил он свое неважное состояние. – Но я вот подумал, может, все обойдется? – Знаешь, что… – Ну? – Я разберусь тут с проблемами и приду к тебе порталом. Попрошу дочку укрепить границы, и Сумрак не доберется до меня. – Нет, Элигос. Ты не придешь. – Не разрешаешь? – Хотел бы прийти – не сказал бы мне об этом, а просто пришел. На самом деле ты хочешь, чтобы я тебя отговорил. И я отговариваю: у тебя и так слишком много причин для безумного риска. Лучше повесели меня, расскажи, что ж ты так к геям прицепился? – Иди ты. Я женат и у меня есть ребенок, – все еще обескураженный его словами, я даже не смог как следует возмутиться. – И еще у тебя есть забавный блок на некоторые физические желания… может тебе чего-нибудь шмальнуть уже? Приступ кашля. Приступ паники. Приступ. – Не отключайся, – попросил Йорин, переведя дыхание. – Хочу смотреть, как ты работаешь. Смутившись, я попробовал отшутиться: – Это зрелище скучнее, чем бесплатное порно в интернете. – Мне же интересно, как работают Великие. – Не Великие, Высшие, – поправил я. – Ну, все еще впереди. Я Высших только дважды в жизни видел. Можешь не разговаривать. Можешь уходить курить. Я тут… – Йорин на секунду исчез из поля зрения, а потом вернулся с толстой книжкой в руках, – нашел какой-то шедевр невротического ума. Почитаю пока. Листы бумаги для моих аналитических схем Светка организовала четыре года назад. Они заботливо крепились магнитиком к холодильнику. Я снял парочку, достал из нагрудного кармана рубашки карандашный огрызок и положил его на кухонный столик перед нетбуком. Туда же поставил тарелку с сосисками и чашку горячего кофе. Звуконепроницаемая сфера – чтобы Света не проснулась от наших с Йорином разговоров. Если приспичит курить, выйду на балкон. Поехали. Первые два часа я систематизировал полученные знания, чертил, мерил шагами кухню, снова возвращался к схемам. Йорин мирно перелистывал страницы, и правда, не мешая моему мозговому штурму. В какой-то момент в моей голове поселился целый рой голосов. Они наперебой цитировали все мои значимые мысли и фразы окружающих. «Сложность программы растет до тех пор, пока не превысит способности программиста». Человек идет к цели. А у Иных нет нормальной цели. Кроме единственной – выжить. «Как она трансформируется со всеми вашими инквизиторскими штучками?» «Ты как воронка: в тебя льют, а на выходе никакого результата». Главная проблема аналитика в работе с живыми людьми – часто утрачиваешь способность к чистой незамутненной логике. Я сходил в ванную и ополоснул лицо ледяной водой. Дискуссия более выгодна для поиска изящного решения. У меня на выходе только жалкий монолог. Не Гамлет, это да. Жаль, Йорин мне здесь не помощник: слишком уж неопытен. Хотя приближение смерти дало ему некоторое дикое здравомыслие. – Ты отдаешь, – пробормотал я, разглядывая скорчившуюся в кресле фигуру, – в сумрак все, что у тебя есть. Йорин оторвался от книги и устремил на меня тяжелый взгляд. – Покурить выйду, – сообщил я. Необоснованные подозрения существенны тогда, когда их актуальность близка к нулю. Игнат высказал массу необоснованной туфты, но она так прочно засела мне в голову, что мешала сосредоточиться на главном. От излишка энергии надо избавляться – вот это для меня мысль новая, свежая. Никогда не была актуальной. Я никогда не доходил до порога насыщения настолько, чтобы снимать лишнее. Привычно скрипнула дверца балконной двери, я прикурил и выдохнул дым вверх, в небо. Луна пошла на убыль, но свет ее был все таким же ярким. Он так же окрашивал рваные края плотных туч в тягучий серый и сизый цвета. Молочный свет, разливаясь по небу, растворялся в черной кляксе осенних облаков. Мой любимый цвет – растворенный лунный, гаснущий, рассеянный по небесной кромке. Индиго. Костя обожал космос. Смотрел ли он вот так с балкона нашего прежнего дома вверх, вылетал ли он, обернувшись мышью к луне, чтобы вдохнуть ее запах свободы и одиночества? Вампиры знают все об одиночестве. Когда, переключая каналы, я натыкаюсь на очередной человеческий бред, где бледный юноша, заламывая тонкие пальцы, вещает о трудности своего вампирского бытия, перегнув грудастую девицу через колено, мне хочется разбить телевизор. Когда на сцену выходит очередной Ван Хелсинг, мне хочется сломать Останкинскую телебашню. Иногда ночной ветер, касаясь лица, оборачивается горстью песка, царапая кожу, заставляя отворачиваться. У замечательного писателя Рэя Брэдбери в сборнике рассказов, который так часто брал у меня Костя (который он так и не вернул), есть произведение «Космонавт». Главный герой погибает при столкновении корабля с Солнцем. И его семья, оставшаяся на Земле, уже не может заставить себя выйти из дома при дневном свете, потому что начинает ненавидеть наше светило. Со мной похожая история, только я Светлый – и получаю какое-то извращенное удовольствие от того, что периодически смотрю на звезды. Особенно на луну, с ее глубоким цветом. Что-то этот цвет мне напоминает. Что-то очень дорогое сердцу. Будто образ елочной игрушки из далекого детства, которую я доставал из коробки особенно трепетно. Будто цвет оберток на шоколадных конфетах, которые отец привез из далекой командировки. В мобильнике все же нашлась подходящая песня. Стала спокойнее вода. И незаметно солнце село. С неба упавшая в песок звезда Зажглась, запела На незнакомом языке, Но на прекрасные мотивы. Так и останемся лежать в песке, Юны, красивы. Так и останемся смотреть На эти сказочные звезды. Друг друга греть, Друг друга греть Просто поздно. Я сделал последнюю затяжку и потушил сигарету об импровизированную пепельницу, под которую приспособил блюдце. Светка убьет меня за это. – Надумал что-нибудь? – спросил меня Йорин, как только я вернулся. – Это не так работает. По крайней мере, не для меня. Слишком мало информации для нормального анализа. – Вздохнув, я снова погрузился в транс. Еще час я просматривал линии вероятности и сопоставлял обрывочную информацию. И не почувствовал, как заснул. Видимо, мой измученный организм принял контроль на себя. Вот бы он еще и ответственность взял… Я помню, что водил карандашом по бумаге, что Йорин на другом конце земли шуршал ветхими страницами, а в следующую секунду я уже оказался в компании своих старых друзей из НИКСа, снова стал человеком. Сон развернул передо мной всю широту подвластного пространства, но я отказался, я устало поплыл по течению. Первая глава диссертации сдана, я должен быть в приподнятом настроении, но это не так. Курт Кобейн с дырой в голове. Значит это апрель 1994 года. Я сдал первую главу. Я праздную с друзьями. Мы заходим то в один клуб, то в другой, нигде не задерживаясь подолгу. Мы в поиске идеального места. На другом конце города Бутусов дает концерт. Я знаю, что хотел бы пойти туда, но мои друзья не понимают моих вкусов. А я еще не умею находить друзей. Один из моих приятелей видит неоновую вывеску очередного бара. – Зайдем? – Зайдем. Я утвердил первую главу, умер Курт Кобейн, и меня тянет нажраться до потери пульса. Я открываю дверь под неоновой вывеской. И оказываюсь на лунной орбите. И самое любопытное: я тоже хочу иметь в доме ружье. Когда я замечаю его, первое, что приходит мне в голову, – это фантомный звук выстрела. Я улыбаюсь, глядя в чужие глаза цвета индиго. Холодная абсолютная пустота, и все остальное теряет смысл, я знаю этот взгляд, но когда я начинаю искать – лунный свет гаснет, и я все забываю. Мы с друзьями входим в мягкую теплоту бара, выбираем столик, заказываем пива и орешков. Заказ почему-то нам приносит сам Завулон. Он разочарованно качает головой и спрашивает: – Тебя чему в школе учили, Городецкий? – Физике с химией, – огрызаюсь я. – Так за чем же дело встало? Давление. Давление, Антон. Что, забыл? И тут я просыпаюсь. С полминуты пытаюсь осознать, где я и кто я. Завулон? Приснится же всякое… Но если мое сознание выбрало такую проекцию для результативного диалога... Что ж, так тому и быть. – Я думал, ты уже все… Отчалил, – негромко сообщил Йорин с монитора. – Давление… Йорин замер, кажется, он дождался того, чего хотел. Озарения, итога работы. Я не знаю, сколько у меня времени. Может у Елены есть еще неделя, год. Или она уже погибла. На часах пол пятого утра. Портал нам провесят в семь. Имею ли я право тянуть так долго? Бить ли мне тревогу прямо сейчас? Да и какую тревогу, Сумрак… Я с силой протер лицо, вскочил из-за стола, опрокинув пустую кружку из-под кофе. Она покатилась к краю и разбилась. – Ого! – присвистнул Йорин. – Потрясающе! Я не слушал его, я понимал: «Давление. Ну, это же элементарно!» Суккуб ходила по городу, собирая силу, собирая образы, которые так и не успела использовать, а потом встретила меня и Завулона. И чтобы сделать снимок ее ауры, этот Великий Темный мудак собрал и ухнул в нее столько негатива, сколько не впитал бы и сам. А потом Инквизиторы навесили на Лену свои побрякушки, лишив доступа к Сумраку и к собственной силе. Она же накачена под завязку. Она же захлебывается, в прямом смысле, и единственное, что она может себе позволить, чтобы хоть как-то снизить боль от давления силы, – это один за другим надевать маски. Это не насмешка и не издевка плененного врага, это конвульсии утопающего. Дикий из Тольятти взорвал автобус, не сумев проконтролировать свою колоссальную силу. Елену Кудрявцеву просто разорвет изнутри, а вместе с ней всех окружающих. На часах ужасная рань. Мой мозг в полукаматозном состоянии, и изъясняться я могу только очень короткими фразами, Йорин смотрит на меня широко распахнутыми глазами и глупо лыбится, меня тошнит от выпитого кофе, и все еще трясет от видения Завулона в собственном сне. Я не уверен, что моя догадка верна на сто процентов. И я поскальзываюсь на осколках. *** Инквизиторы подняли ее безвольное тело и разложили на специальном столе. На его поверхности – желобки и углубления, жуткие, подозрительные, но перестать смотреть на них никак не удавалось. – Антон! – голос Гесера заставил меня очнуться и отвести взгляд. – Да, да… нужно снять с нее все путы, – распорядился я. Какой-то Инквизитор, еще молодой, но достаточно напуганный развернувшимся перед ним действием, потянулся к лентам на бледных запястьях Елены. Тамара бросилась к нему и удержала его руку: – Это небезопасно. – Это обязательно! – возразил я и умоляюще глянул на Хену. Гесер с Завулоном, как по команде, тоже повернулись к Старшему. Сейчас он был главным. Тело Лены выгнулось дугой, глаза закатились, кто-то выкрикнул, чтобы ее держали крепче. Два невысоких Инквизитора суетились вокруг нее с какими-то приборами. Гесер, с которым я связался в первую очередь, заглядывал мне через правое плечо. Завулон, с которым связался Гесер (по договоренности, не иначе), заглядывал мне через левое плечо. Тамара взяла на себя роль скептика и нещадно критиковала все мои идеи. Критика была конструктивной, поэтому я не орал на нее. Елена была еще живой, так что я вообще не орал. Но был к этому катастрофически близок. А все почему? Потому что объяснить Великим в полпятого утра, что у нас пожар, землетрясение, памагитеубивают – это сверхсложная задача. Но и она будет полегче, чем вбивание в Великие головы причин и последствий нашего ЧП. База Инквизиторов, черт бы побрал их скрытность, как оказалось, находилась под Мурманском, до ближайшего населенного пункта – двадцать восемь километров. При неблагоприятном разрешении ситуации число человеческих жертв – ноль, вероятность гибели нашей группы – 18 целых 14 сотых процента. Изначально мой план был таков: порталом добраться до базы, вытащить Кудрявцеву за щиты, создать энергетическую цепь и слить лишнюю силу на нижние слои сумрака – пускай там и плещется. Первые два пункта прошли успешно. Далее Инквизиторы, как и один Великий Темный, не пожелали отдавать силу сумраку, у каждого сразу же обнаружилось по жезлу и амулету, в который можно было отправить излишки. Мы с Гесером разом закатили глаза и придумали аналогию с едой, где сила Кудрявцевой – это вроде полупереваренная пища, кому она нужна такая? В сумрак сливать было опасно. После произошедшего накануне урагана на нижних слоях все было нестабильно, и если предположить, что дикие Темные появляются в таком количестве именно из-за «нестабильного сумрака», то так мы рисковали обзавестись еще одним прибавлением в семействе. Именно этот пункт мне помогла прояснить Тамара. – Минута до прорыва, – бесцветно сообщила она. – Как только мы снимем оковы, сила прорвется в реальный мир. И нас накроет, закрыться мы не сможем: поток не позволит. – Гесер поднял ворот своего халата и жестко сказал. – Суд над теми, кто не ознакомлен с Договором, должен быть скор, господин Инквизитор. – Спасибо за справку, Хена не забывает предписаний. – Старший поморщился, и я понял, что он принял предложенное Гесером. – Сорок секунд, – Тамара продолжала отсчет. Я посмотрел на Завулона, но и он не колебался. Никакая потенциально сильная Темная не стоит того, чтобы сам глава Дневного Дозора рисковал ради нее своей жизнью. Ни один, стоящий рядом со мной не будет рисковать из-за психопатки. – Уходим, – распорядился Хена. Глаза у Лены расширились от ужаса. Могла бы она кричать – сейчас бы кричала. Она погибнет из-за ошибки – моей, Завулона и Инквизиторов, которые ее забрали. – Антон, пойдем. – Гесер открыл портал и ждал меня. Светлый комфортный портальчик, идти по нему мне будет спокойно и уютно. Спокойно. Спокойно, Антон Сергеевич. – Снимайте путы, Инквизитор Хена… – даже я сам испугался звука своего голоса. Оборотень только коротко кивнул, заметив под моими ногами серебряный свет раскрываемого портала: – Ты выбрал свой путь, дозорный. – Идиот! – рявкнул Гесер, но ничего не успел сделать. Как только узлы были развязаны, мы с Леной рухнули в портал. Последующие мгновения стали для меня незабываемым опытом: я словно перешагивал черную дыру с неспешно разрывающейся бомбой в руках. Пункт назначения сместился, и все мое существо то ли разорванное, то ли раздробленное выбросило в пушистый девственно чистый снег. Какая там была вероятность смертельного исхода? *** Резкое. Резкое пятно света. Резкое пятно света на знакомом потолке. Я закрыл и снова открыл глаза. Резкое пятно света на знакомом потолке дозорного лазарета. Значит, я снова дома, в родном офисе на Ленинградке. Вокруг меня три неясных тени, если бы они склонились ближе, вот так, я бы смог, я бы попытался различить их лица. Да, вот получилось: около меня Гесер, Света и наш гений от медицины – дозорный лекарь Карл Федорович. Нужно иметь изрядный опыт работы, чтобы различать градации праведного гнева на лице последнего. Он мог гневаться и на незадачливого пациента с халтурно наведенным отрезвляющим, и на боевого мага, потрепанного волкулаком. Но когда все было хуже некуда, изрядная доля гневных эпитетов доставалась не пострадавшему, а его начальнику. Сейчас доставалось Гесеру. Сил вслушиваться не было, и я сосредоточился на своих ощущениях. Боли не было, магическая медицина не дремлет. Обморожение конечностей – это потому что Инквизиторы додумались установить свою базу в снегах, а порталом, видимо, я далеко уйти не смог; кавардак во внутренних органах уже выправлен, спасибо Карл; черно-белое зрение, как у собаки. Никогда не слышал о подобном эффекте. Смотреть сквозь тень от ресниц с таким повреждением оказалось делом трудоемким, но я справился. Какие-то щиты у меня были, но целиком в сумрак я лезть не стал. С окружающими меня звуками была беда: кто-то медленно крутил колесико для регулировки громкости, и это начинало меня раздражать. Через минуту я сорвался: – Можн… а можно потише, пожалуйста… На мгновение, всего лишь на мгновение Гесер и Карл Федорович замолчали, Света пронзительно вскрикнула: «Антон!» и подлетела к койке (очень тихо, спасибо, милая), и гомон возобновился. – Ты совсем сдурел, дозорный?! Ослушаться прямого приказа? И ради кого – ради дикой, которая только и умеет, что жрать! – плевался Гесер. – Конечно, мы ведь вероятности не просматриваем, дальше своего носа не видим! – Вы, наверное, с ума сошли, Пресветлый?! Я о такой степени морального истощения только в книжках читал, а вы его в поле да к Инквизиторам выперли! – тараторил лекарь. – Ты что думаешь, Городецкий, что совершил благородный поступок? Медалью хочешь разжиться? Да за такое… – Гесер взмахнул кулаком и потряс им в воздухе, не находя подходящих слов, – за такое под трибунал у меня пойдешь! Ты о семье своей подумал, когда в портал с этой шлюхой прыгал? Подумал о дочке своей, о жене? Ты же их сам, под удар! – Вы-то чем думали, Великий? Парня еще четыре месяца назад нужно было в отпуск отправлять до следующего лета! Как он еще не развоплотился, я просто не понимаю. Такие прецеденты с вашим-то опытом работы с подчиненными – это наверняка подсудное дело! Довести сотрудника до тяжелейшей астенической депрессии! Естественно, он склонен к суицидальным попыткам. Я вытаращился на лекаря, потеряв дар речи. Какие еще попытки? Какой еще трибунал? Света побледнела и присела на стул. – Что случилось, Борис Игнатьевич? – спросил я. – Сбежала твоя дикая, вот что. – Разом потеряв весь свой запал, Гесер тоже приземлился рядом со Светланой. – Вас выбросило всего-то в двенадцати километрах, она очнулась раньше тебя и сбежала. Считай, что ты отстранен на неопределенный срок. – Стоп-стоп-стоп, Пресветлый, вы только поглядите на его профиль силы, – встрял Федорович. – Нельзя обвинять мальчика во всех грехах: он болен и эмоционально неполноценен. – Вы еще дауном меня обзовите. – Я привстал с подушки, а зря: не стоит мне сейчас двигаться. Черно–белые мошки заплясали перед моими глазами, не давая как следует выказать степень своего неодобрения. – Я бы не стал проводить такие жесткие параллели, – надулся лекарь. – А что до вас, Гесер, так ваше невнимание к состоянию одного из ценнейших сотрудников может стать хорошим поводом для разбирательства. Пусть не трибунал, но медкомиссию я обещаю. – Причем тут Гесер? – так и не сдержавшись, я принялся защищать своего шефа – рефлекс, что ли выработался? – Это все блок. – Теперь он еще и бредит. – Карл Федорович возвел очи горе и небрежным жестом уложил мое тело в горизонтальное положение, чтобы я не рыпался. – Мне Игнат сказал, что на мне наведенный блок. Гесер вскинул голову, устало смерил меня взглядом: – Поподробнее, дозорный. – А подробностей я и сам не знаю. – Я бросил быстрый взгляд на Светку, но столкнулся с чистым, открытым взглядом человека, которому нечего скрывать. Карл Федорович потер руки и радостно взял на себя тяжелое бремя выяснения подробностей. Гесер последовал за ним. Спустя минуту они вылезли из сумрака еще озадаченнее, чем были. – Да, блок. Как есть блок, сильный, стабильный, от некоторого вида положительных эмоций. – Лекарь покосился на мою жену, собрался с духом и выдал. – Отворотный такой блок. – Не моих рук дело. – Светлана помрачнела, и отпустила мое плечо, которое поглаживала все это время. – Конечно не твоих, Света, – подтвердил Пресветлый. – Он там уже десятилетие стоит. – Достаточный срок, чтобы сотрудник в определенный момент повел себя неподобающе, – встрял Карл Федорович. – Нужно снимать. – Нужно. После реабилитации мы подумаем, как это сделать. Но не обольщайся, Антон: на две недели ты отстранен. Не хочу видеть тебя в офисе, – жестко сказал шеф и растворился в воздухе. – Так, вам тоже пора домой, женщина. – Лекарь помахал Свете ручкой, и та поднялась. – Мы еще поговорим, – пообещала она, поджимая губы. – Поговорим о том, что ты посмел предположить, будто я околдовала тебя, дорогой муж. Поправляйся быстрее. На секунду смягчившись, она склонилась и быстро поцеловала меня в лоб. Я воспользовался этим, чтобы поймать ее за рукав: – Мой сотовый? – Сгорел. – Оставь свой. – Никаких телефонов. Это все дьявольские происки. – Врачеватель оттеснил Свету к выходу и невежливо закрыл перед ее носом дверь. – Моему пациенту не положено! – Мне на пять минут всего! – я трепыхнулся в кровати, но мощная лапа лекаря припечатала меня обратно. Карл Федорович сложил пальцы в Опиуме, и я понял, что разговоры на сегодня закончены. – Мне очень надо написать, – пробормотал я, и отключился. *** У приоткрытых окон, в обрамлении белых полотен, танцевали легкие тени. Ночью сложно определиться, вылечили ли мои глаза. Ночью все черно-белое. Белый полет легкой ткани, ветер сквозь створку совсем не холодный – это чья-то заботливая магия. Мысль о телефоне набатом била в голову и в сердце, именно она пробудила меня ото сна. Она и чье-то присутствие. На испуг я не был способен физически. – Дай свой мобильник, Ольга. В черно-белом мире глаза волшебницы были чернее самой ночи, терялся даже зрачок. – Незачем, Антон. Слишком поздно. Повторный выброс произошел шесть часов назад – каркас здания не выдержал, и все рухнуло. Тот финский дозорный погиб. Слава богу, что инспекция Серых должна была приехать позже. – Что еще? Протяжно втянув в себя ночной воздух, я сполз по подушке вниз, на матрац, обтянутый белоснежной простыней. – Этому Светлому повезло, что ты говорил с ним все это время, что именно ты стал его провожатым. – Что-нибудь еще, Ольга, мне трудно повторять! Волшебница молчала. – Мы с тобой друзья? – спросил я, игнорируя волны тупой боли. Не физической, о, нет. Ее я, видимо, не заслужил. – Мне кажется, нет, Антон, – отозвалась Ольга, прошла к окну и остановилась тонкой тенью у белых полотен. – Тогда зачем ты пришла? – Думала, что хочу стать твоим другом. Думала, ты правильно сделал, когда вытащил эту дикую. – Прошедшее время, Оля. – Были причины передумать. Я хочу, чтобы ты был максимально спокоен сейчас. Я нарушаю слово, данное Гесеру, не клятву изначальной силы, а простое человеческое слово. Ты должен был узнать о произошедшем только завтра, когда хоть немного восстановишься. Но, в общем, час назад в сумраке зажглась новая линия вероятности: дикая попытается убить твою дочь. С минуту я просто глядел Ольге в глаза: – Ты серьезно? – Абсолютно. – Тогда я выписываюсь.