Между 25-м и 138-м километром

Несмотря на жгучую и дергающую боль, быстро распространяющуюся во все стороны от раны, наблюдать за шагающим впереди Хансеном было забавно. Казалось, инцидент с химерой придал ему плюс восемьдесят к силе и плюс пятьсот к выносливости, потому что довольно увесистые рюкзаки он тащил на себе, будто дамскую сумочку с одной-единственной помадой внутри. Бывшая жилетка Герреро, служившая бурдюком, была свернута и заткнута за пояс джинсов, которые, если бы не она, уже вот-вот свалились бы – сказывалось диетическое питание последних дней. Мигель недовольно поморщился, вспомнив, как Дэн без малейших колебаний пожертвовал остатки воды на обработку его плеча. — Хрен его знает, что у этой твари было под ногтями! – коротко ответил он на негодующий вопль пастушка, увидевшего, как последние капли драгоценной влаги выливаются на его кожу. Затем стянул с себя футболку, вцепился в нее зубами и оторвал приличный лоскут снизу. — Можешь не утруждаться, ковбой, я и без перевязки не подохну! – отчего-то хотелось рычать и грубить тому, кто еще сутки назад вел себя, как слепой щенок, тыкающийся во все углы, и полностью зависел от него, Мигеля. — Знал бы, что ты такой бессмертный – купил бы попкорн и сидел бы сейчас, наблюдая за тем, как добрый монстр, рыдая, вяжет шарфик из тебя, пущенного на шнурки. Плечо подставляй. Не хрен тут выё… — Ба, да ты и вот так разговаривать умеешь? – восхитился мексиканец, пятясь от надвигающегося белобрысого медведя с грязным лоскутом в руках. – А я думал, что только «парле ву франсе» и Шекспир в подлиннике. — Будешь зубки показывать – я тебе и Данте Алигьери на языке оригинала зачитаю! — Хочешь в подробностях рассказать мне про девять кругов ада? — Тебе Анжелика путеводитель даст. С рекомендуемыми для посещения местами. С перевязанным плечом было гораздо лучше. Перекусив пригоршней мармелада – чтобы хоть немного подсластить настроение перед предстоящей дорогой по болотам – Дэн забрал оба мешка с провизией, свернул бурдюк, заткнул за пояс и протянул руку Мигелю, сидевшему на кочке. — Надо идти. — Может, еще чуток отдохнем? – в голосе мексиканца впервые прозвучала усталость. — Нам нужно найти Мертвый ручей до темноты. Там можно как следует обработать твои раны и… — И? И что? У нас все равно ничего нет! Ни бинтов, ни перекиси, ни антибиотиков! – взорвался Мигель. — И уповать на волю Божью, – твердо сказал Хансен. – Если Господу угодно, чтобы ты загнулся во второй раз от несчастных царапин какой-то вшивой химеры – так оно и будет. Но Он справедлив, поэтому ты обязательно поправишься. Просто верь в это. Вставай. «Дорога длиной в тысячи миль начинается с первого шага.» Мы справимся, пастушок. Даже если мне придется тащить тебя волоком до этой самой Анжелики. Мексиканец встал, покачнулся, и тут же был подхвачен сильной рукой. — Почему сейчас?! – пробормотал, глядя в голубые глаза, с тревогой осматривающие его лицо. – Почему именно в это гребанное «сейчас», а не тогда, когда это действительно было нужно? — Ты о чем? – Дэн пощупал лоб, покрытый испариной. — Не бери в голову, ковбой. Пошли. От футболки, пущенной на бинты, осталось подобие детской распашонки, которую Хансен и натянул на себя. Может, именно поэтому наблюдать сейчас за его спиной было так интересно? Зрелище было ещё то: широкие плечи, перекатывающиеся под гладкой кожей мышцы, капли пота, стекающие между лопаток в ложбинку вдоль позвоночника, перечеркнутую ремнем и прикрытую тонкой тканью джинсов. И впрямь Аполлон. В лохмотьях. Дэн перескакивал с кочки на кочку, каким-то странным, шестым чувством обходя опасные места. Пару раз Мигель видел, как нога в измазанном грязью кроссовке поднималась над обманчиво зеленой травой, под которой едва проступали пузырьки болотной трясины. Но Бог любит детей и дураков: каждый раз Хансен сворачивал в сторону и двигался в одному ему известном направлении. Идти становилось всё труднее. Казалось, что к каждой ноге привязали по пудовой гире. Перед глазами периодически темнело, и в этой кромешной темноте появлялись белые всполохи, заполняя черепную коробку очередным приступом боли. — Ты как? Мигель поднял глаза и осознал, что он на несколько минут выпал из пространства и теперь сидит, уткнувшись носом между колен. Затем почувствовал, как его поднимают, голова откидывается на теплое и уютное плечо, тело замерло в кольце рук и покачивается под ритмичные шаги. — Эй, ковбой… Ты спятил. Поставь меня на землю, я прекрасно могу идти сам… - его язык заплетался, мысли путались. — Считай, что я этого не слышал, – прогудело откуда-то из широкой грудной клетки, глаза закрылись, и Мигель уже не смог увидеть, как в сером небе с неизменным оранжевым эллипсом сверкнула молния. *** — Все еще спит. Но уже лучше, кажется. — Вот вам, ребята, не повезло… Грешить нужно было меньше! – чей-то назидательный голос. — Да мы и так… Не так уж и много, кажется… — Ага. Именно поэтому бродите по этим болотам, израненные, уставшие, без воды и воняющие так, будто вас сюда прямо с помойки забрали! — Я бы на тебя посмотрел… К тому же, это вонь от недавно убитой химеры. Не знаю, как этот пастушок, а я обычно пахну гораздо лучше. Ноздри унюхали аромат… Жареного мяса. Я окончательно очнулся. На языке был горьковатый привкус лекарств. Откуда, блин?! Это был первый волновавший меня вопрос. Приподняв голову с чего-то божественно мягкого, я обнаружил, что укрыт пледом, рана на плече обработана, остро пахнет левомицетиновой мазью, хорошо знакомой с детства. Дергающая боль исчезла, сменившись обычной физической – от ушибов и падений. Но даже не это заставило меня в панике подскочить, отбросив плед. Я лежал у костра. С противоположной стороны на меня уставились две пары глаз. Голубые, встревоженные – ковбой. Серые, улыбающиеся дружелюбно – какой-то неизвестный хрен с горы. По виду – чуть старше нас, со шрамом через все лицо, в деловом костюме идеальной чистоты, будто по ошибке сидящий сейчас в самом центре этих Гримпенских болот на сырой кочке. — Ты кто, чудо? – хрипло спросил я, невежливо тыча пальцем в незнакомца. — Разрешите представиться, меня зовут Томас Ричардс. Ну конечно же, это о многом мне сказало. Чистилище, хрен знает сколько вечера какого-то дня недели, и тут Ричардс. Само собой, мы же договаривались о встрече! — Ты это, Томас… Не умничай. – говорить все еще было тяжело. – Номер страховой карточки можешь не называть, «родился-крестился» тоже пропустим. Начнем с того, как ты здесь оказался в этом милом костюмчике?! — Мигель! – укоризненно протянул Хансен. – Человек тебя от второй смерти спас, а ты его допрашиваешь как святая инквизиция! — Пфф! Лично я не просил спасать меня! Пусть скажет, как он здесь оказался, и что все это значит! – я обвел широким жестом руки и костер, и плед, и загадочную груду вещей, сложенных в темноте. – Мало ли… Может, он – представитель Администрации, обещающий кучу срани Господней на каждый пройденный метр этой гребанной земли? — Узнаю своего пастушка! – улыбнулся Дэн. – Расскажи ему, Томас. — Эээ… Молодой человек. Мигель. Прошу прощения, что Вас представили мне, когда Вы не в состоянии были сделать это сами. Томас Ричардс, 22 года, младший научный сотрудник, умер вчера - зарезан наркоманом возле дома. Распределили в рай с небольшой задержкой на 75-м километре. —Неплохо звучит, – я окончательно пришел в себя, в желудке заурчало от волнующих обоняние запахов. – А теперь подробнее. Откуда костер? Плед? Нормальная еда? Лекарства, в конце концов? — Я не знаю. – новоявленный Томас обезоруживающе улыбнулся, глядя почему-то на Дэна. Меня передернуло от непонятного раздражения. Сидит тут, чистенький, при галстуке, у костра греется, мясо жрет! Надеюсь, у него с собой нет еще и пижамы в кружевах? Хансен присел рядом, протягивая плоскую белую таблетку, кружку с горячим чаем и тарелку с огромными кусками мяса, только что снятого с решетки, лежащей на кучке углей неподалеку от основного костра. — Дальше рассказывай! – буркнул я, проигнорировав таблетку и вгрызаясь в мясо. — Дальше, так дальше. Пока Вы в беспамятстве лежали здесь, проклиная в бреду химер, мантикор, некую миссис Норрис и самого Дэниэля, я успел рассказать ему бОльшую часть своей истории после смерти, – улыбка Томаса стала «шире некуда»; казалось, он совершенно не взволнован ни тем, что умер, ни самим фактом своего нахождения в чистилище. – Я очнулся в совершенно другом месте, теплом и сухом. Судя по окружающей меня природе, там, где я находился, стояла весна. Открыв, как и вы оба, свою серебристую колбу, я выяснил, что моя короткая жизнь была чистой и безгрешной, и что за мной будет выслан экспресс, который доставит меня в рай. Не то, чтобы я был рад своей смерти, у меня оставался незаконченным доклад о протоптерах – это такие рыбки из надотряда двоякодышащих, очень занятные, надо сказать – но и особых причин для грусти у меня не было. Подружка бросила меня пару месяцев назад, родители умерли достаточно давно, оставив меня совсем маленьким на попечение тетушки Клары, я не был подающим надежды ученым-биологом… В общем, единственной моей заслугой оказался праведный образ жизни, да и тот, как оказалось, пригодился мне лишь для того, чтобы попасть в рай. — Вздернуться можно… - я пробормотал это одновременно с Дэном, мы переглянулись и внезапно расхохотались. Неодобрительно покачав головой, Томас продолжил: — В моей инструкции было указание следовать на восток, до указателя с соответствующей отметкой, где меня должен был забрать экспресс, следующий по линии 73-й – 150-й километр. — Ага, значит, указатели здесь все же есть! – перебил его Дэн. — Ну, там где я находился до того, как попасть сюда, они стояли через каждые пятьдесят метров. А что, здесь как-то по-другому? – Томас удивленно посмотрел по очереди то на меня, то на ковбоя, который загрустил от такой вселенской несправедливости. — Я почти дошел до места, куда должен был прибыть экспресс, когда мне прислали вторую колбу. Вот, можете сами почитать… Я развернул третий по счету пергамент за последние три дня. Все та же Администрация радостно приветствовала на территории вверенных ей земель Томаса Ричардса, обещала ему все мыслимые и немыслимые блага, вежливо извиняясь за то, что при жизни он оказался редкостным занудой, соблюдающим правила, но не сотворившим ни единого доброго дела (вероятно, поэтому небеса и забрали его до чтения доклада о протоптерах). В связи с чем ему и назначили пребывание в Чистилище сроком на сутки – в ожидании нас. «75-й километр. Вам предстоит дождаться двух путников, один из которых нуждается в медицинской помощи. Все, необходимое для этого, доставлено на место заранее. Вы можете отказаться от участия в совершении поступка, именуемого в дальнейшем «доброе дело», это никоим образом не повлияет на Ваше распределение, но лишает бонусов, которые автоматически зачисляются на Ваш лицевой счет при попадании в Рай.» Томас смущенно взглянул на меня. — Признаться честно, сначала я решил никуда не идти. Рай мне и так был гарантирован, в каких-то дополнительных наградах за порядочный образ жизни я не нуждался… Но потом меня заела совесть. И с каждым шагом в направлении экспресса я все чаще задумывался: а если бы это мне пришлось бродить по Чистилищу раненому, уставшему, голодному? Два километра – не такое уж большое расстояние, я пробрался сквозь пелену внезапно возникшего тумана и оказался здесь, в этих болотах. Мрачноватая картина, скажу я вам. — Это ты еще Черных гор не видел… - пробормотал Дэн. — Я даже рад, что все так получилось. – Томас протянул руку и погладил МОЕГО(!!!) ковбоя по плечу. В руках у меня все еще оставалась пустая тарелка из-под мяса и я уже начал прикидывать, как бы половчее метнуть ее в голову этого… ботаника. Слышь, ты, протоптера ходячая, тебя сюда прислали меня спасать, вообще-то. Что за дела?! — И что, хочешь сказать, здесь уже было все это? Костер, аптечка, пледы и запас провианта на случай третьей чистилищной войны? – видимо, что-то все же проскользнуло в моих интонациях, раз Хансен сунул мне в рот таблетку и влил туда же приличную порцию отвратительно-сладкого чая. — Костер я увидел издалека. Котелок с водой и мясо лежали в траве. Коробка с лекарствами – рядом. Мне оставалось приготовить ужин и ждать. На рассвете истекут сутки моего пребывания здесь и я отправлюсь обратно, к экспрессу. — Может… - стараясь не смотреть на Хансена, я мысленно отдирал от себя намертво приклеившийся эгоизм. – Может, ты с ним пойдешь, ковбой? Раз уж тут экспрессы на Рай подаются. — Отличная идея! – от воодушевления в голосе Дэна захотелось треснуть тарелкой и его. Уберите кто-нибудь от меня это опасное орудие возмездия, а? – Ты просто гений, пастушок! Ну, а раз уж такая оказия подворачивается, то на этом же экспрессе мы и тебя попробуем в рай протащить. Контрабандой. — Я сейчас не понял – это что, ты так шутишь? — Пресвятая дева Мария… Извини, что таблички с надписью «Сарказм» у Томаса нет. Ведь нет, Томас? Ботаник нервно переводил взгляд с меня - на Хансена, и обратно, крутил головой, пытаясь понять, что происходит. — Ребят… А вы всегда так ругаетесь? — Только когда не деремся. — Странно… Я считал, что между лучшими друзьями не должно быть таких отношений… — Лучшими друзьями?! — Отношений?! Оба вопроса прозвучали одновременно. И попробуйте угадать с трех раз, кого из нас волновало слово «отношения», а кого — то, что мы, оказывается, лучшие друзья. Отсмеявшись над комичностью ситуации, я просветил Томаса на этот счет. — Парень, мы здесь по моей вине, да ковбой тебе уже все рассказал, наверное. А когда мы были живыми… — Между нами не было никаких отношений! – завершил за меня фразу Дэн. — Прошу прощения, значит, мне показалось. – с лица Томаса все так же не сходила его идиотская дружелюбная улыбка. Он что, вообще не отдает себе отчета в том, что умер? Не будет больше ни тетушки Клары, ни протоптер, ни других возможных девушек… Хотя… судя по нему, насчет девушек можно не расстраиваться: их не было бы и при жизни. – Просто, когда я увидел, как Дэн несет Вас на руках, бережно прижимая к себе, я подумал: вот она, дружба. — Ты? Нес? Меня? На руках? — Ну не за ногу же тебя волочь по трясине! – огрызнулся Хансен, еще секунду назад красный, как рак, от одного предположения об отношениях, а сейчас и вовсе ставший малиновым. Еще бы… Эх, жаль, Синтия не увидела. Дорого бы дал, чтобы со стороны посмотреть, как этот… гризли несет меня на ручках! — Не помню. – ехидно улыбнулся я. – Покажешь еще разок? — Морда неблагодарная! В следующий раз сам будешь химер душить! — Да я и эту задушил бы, не сомневайся. Просто увидел, что тебе мышцы размять захотелось. Мозг, к счастью, у тебя в этом не нуждается: нельзя работать тем, чего нет! — Зато у тебя в избытке, как я посмотрю. И язык, как у муравьеда. — Это еще почему?! — Длинный очень. Укоротить бы. — Ниньо, если я себе язык укорочу, наши с тобой поцелуи будут уже не такими… возбуждающими… - я произнес это томным голосом, заметив, как у Томаса глаза лезут на лоб. Низко зарычав, Хансен надвинулся на меня, и мне пришлось повторить трюк, проделанный в машине – укусить его за губу. Еще секунда – и я валяюсь на земле, аккуратно уложенный и спеленатый пледом так, что ни рукой, ни ногой не пошевелить. — Эй, ниньо… - шепчу еле слышно, так, что ковбою приходится еще раз приблизить ко мне свое лицо. – Не вздумай приставать к несравненному Томасу, ему завтра вставать рано. Я думал, что Хансен… Стукнет меня. Сделает вид, что не понял намеков. Огрызнется в ответ. А он… Улыбнулся. И подмигнул мне. — Переживаешь? – так же прошептал в ответ, не сводя с меня взгляда странно потемневших глаз. – Не бойся, он не в моем вкусе… Детка! Прикосновение чего-то теплого к губам было настолько быстрым, что я решил сперва – показалось. Ан нет, сияет, как начищенный пятак. Отомстил, типа. Или…? *** Глядя на то, как сверкают злобно из темноты глаза Мигеля, завернутого в плед, я мысленно усмехнулся. Ну вот. Не все коту Масленица. Пора бы тебе, дорогуша, вспомнить о том, что, помимо твоих правил, существует еще и банальная… грубая физическая сила. Будешь трепыхаться – перекину через плечо; и до Анжелики доедешь головушкой вниз, задницей костлявой – кверху. Томас задумчиво смотрел на нас. — Не знаю, что там с вами при жизни было… — Ничего не было! – наверное, я ответил резче, чем хотелось бы. Томас улыбнулся в очередной раз. — Можете так и считать, парни. Но, судя по вашим разговорам, вы друг друга чуть ли не с детства знаете. Кстати, простите мне мое, не вполне уместное, любопытство - почему один из вас – пастушок, а второй – ковбой? Я уставился в язычки пламени перед собой, вновь уплывая мыслями в далекое прошлое. … Костер уже догорал, когда черноволосый подросток задумчиво протянул: —Я вырасту и стану знаменитым гонщиком. — Пфф. Больно надо – носиться по дорогам, ежесекундно рискуя сломать себе шею! – я весь покрылся гусиной кожей. Футболка висела на перекладине над огнем и больше коптилась, чем сохла. – В следующем году меня примут в школьную команду по регби, но это потому, что Паа спит и видит меня спортсменом. А Маа хочет, чтобы я стал юристом. Это мне больше по душе. — Регби? Носиться по полю в куче грязи? Сломанные ребра, синяки от ударов мячом, двадцать килограмм экипировки… И этот человек говорит, что быть гонщиком – «пфф»? – Мигель расхохотался в голос. Я подумал, что это действительно глупо и… смешно. — Не знаю ни одного знаменитого мексиканского гонщика! – отсмеявшись, я пихнул нового друга в плечо. — Я буду первым. – не по-детски серьезный взгляд черных глаз. – Гонщики много зарабатывают, а мне очень нужны деньги. — Зачем? – мне, которому выдавалось на карманные расходы столько, сколько требовалось, было непонятно, как можно хотеть… много денег? — Не хочу, чтобы папа уезжал на сезонные работы. И чтобы мама работала, тоже не хочу. А еще больше не хочу за три доллара в неделю выгуливать двух глупых болонок миссис Мартинез! — Пастушок!!! Вот ты кто! – представив Мигеля, чинно пасущего на поводке парочку лающих собак, я снова рассмеялся. — Ха! А ты… Ты – «ковбой» тогда! – насупился Герреро. – Из рекламы. — Это еще почему? — Такой же… «пряничный»! ... Надо же, какая интересная штука – память! Подумать только… Я называл его пастушком еще тогда, пять лет назад, а вспомнил об этом только сейчас. Где-то там… в прошлом… ворочалось и пыталось напомнить о себе ещё что-то, огромный пласт воспоминаний тронулся с места, и мне было страшно. Потому что я точно знал – ни к чему хорошему это не приведет. — Да разве он – не вылитый ковбой из рекламы глянцевых журналов? – Мигель подал голос из своего кокона, я вздрогнул и вернулся в настоящее время. – Все эти ямочки на щеках, улыбочки, мышцы… Тьфу! — Ну, мышцы у него точно не рекламные. – мягко сказал Томас, расстилая у костра спальный мешок. – Во всяком случае, ты у него на руках смотрелся неплохо. — А что это ты ему уже сотый комплимент за вечер отпускаешь?! – шевеление, пыхтение и гусеница по фамилии Герреро вылупилась из пледа на свет Божий, проверила повязку на плече и яростно ринулась вперед, на баррикады. – Мышцы у него, видите ли, углядел! Ползи уже спать, двоякодышащее, а то поезд на Рай без тебя уйдет утром! Перехватив на половине пути не в меру разбушевавшегося пастушка, сгреб его в охапку. — Мигель, хватит. — Нет, не хватит! Выискался тут… С готовыми пледом и мясом! У нас у самих, между прочим, еда есть. — Есть, все есть… Успокойся. Я приволок еще один спальный мешок. Разложил его поближе к костру, чтобы ночью Мигель не замерз. В очередной раз поймал его, крутящего в руках пустую тарелку и примеривающегося взглядом к голове несчастного Томаса. Затолкал в мешок, борясь с желанием найти трофейную веревку и перевязать брыкающийся сверток. Лег рядом на прогретую жаром костра землю, закрыл глаза. Что же осталось там, в прошлом? Отчего память выдает мне крохотные эпизоды порционно, кусочками? Мигель заворочался, сонным голосом спросил: — Ты здесь? — Нет, блин. Мертвый ручей искать ушел! – съязвил я. — С тебя станется. — Спи. — Сплю. *** Жарко. И дышать тяжело. Осторожно сняв заброшенную на меня во сне тяжелую руку, я выскользнул из спального мешка. Прислушался. С противоположной от почти погасшего костра стороны доносилось мерное негромкое похрапывание. Пробравшись к сложенным кучкой вещам, любезно перемещенным сюда Администрацией из какого-нибудь местного супермаркета под названием «Road To Heaven»*, я практически на ощупь стал перебирать предметы. Так. Еще один плед. Пригодится. Но крайне сложно будет спрятать его под майкой, не говоря уже о «распашонке» Хансена. Жаль… Сковорода? Интересно, чем руководствовался человек (и человек ли?), переправивший сюда ЭТО? Что мы здесь бифштексы жарить на радостях от встречи начнем? Нет, сковорода – не то. Разве что в качестве дополнительного оружия… Вспомнив оскаленную морду химеры, я поёжился. Банки консервов, термос, налобный фонарик… Яркий луч света осветил топи на много миль вперед. Я в испуге нажал кнопку выключения – не привлечь бы еще кого из Баскервилей. Судя по всему, их здесь водилось приличное количество. Фонарик лег в траву рядом. Прихвачу. Наконец, рука нащупала продолговатый пластиковый кейс на защелках. Знакомо потянуло запахом медикаментов. Раскрыв коробку, я стал, не глядя, набивать карманы джинсов блистерами с таблетками, тюбиками мази и чем-то, похожим на бинты или вату. Эх, еще бы спички… Или зажигалку, на худой конец. Кто его знает… Вот проснемся утром, а благочестивый Томас отбыл восвояси в Рай, все заволокло туманом, а всех этих прекрасных и полезных вещей уже и след простыл? Может, это разовая акция благотворительности? Именно жадность, обуявшая меня при виде всех этих, недостижимых для нас благах цивилизации, и вынудила меня прокрасться сюда под покровом темноты, дождавшись, когда уснет Томас, когда засопит в ухо вольготно забросивший на меня руки Хансен, когда совесть перестанет грызть за то, что я сейчас совершаю. Жадность. Алчными глазами я смотрел на груду вещей, которые могли бы так пригодиться нам в пути по пустыне. Кто знает, найдем ли мы сразу то самое, нужное, направление? Или блуждать среди песков предстоит не три дня, а десять…пятнадцать… Вечность? При мыслях о том, что Моисей водил евреев по пустыне не день и не два, на меня напал смех. Похрапывание слева от меня стихло. Томас заворочался, приподнял голову, перевернулся на другой бок, так и не заметив меня, спрятавшегося в темноте. Смешной он. Не знаю, что я так на него накинулся? Обычный парень. Жаль, конечно, что для него жизнь закончилась так рано. Что он там говорил? Убит наркоманом возле дома? Внезапно мои руки, сжимающие фонарик, задрожали. Перед глазами всплыл образ Профессора. В тот самый, последний день. Худое тело. Синеватые полупрозрачные вены на руках. И полный безумия взгляд, устремленный на перетянутые изолентой пакетики с наркотой. Мигель… Неважно, кто толкнул «дурь» человеку, взмахом ножа лишившему жизни этого безобидного ботаника. Вот он спит, укрывшись с головой полой спальника, приняв как данность свою смерть. Ты не услышал от него ни одного гневного слова в адрес безумца, убившего его в приступе галлюциногенного драйва. Он мог бы сесть вчера в свой экспресс, укатить туда, где ему уготовано вечное блаженство, а не тащиться вместо этого по болотам, жарить мясо, и ждать двух придурков, один из который угробил другого… В этом-то и разница, да, Мигель? Ты полон гнева и ярости на чертову жизнь, поступившую так несправедливо с вами двумя. Ну, если быть честным – лично с тобой, так? А он… Смирился с происшедшим. Ты виноват в двух смертях: своей и Хансена – и злишься; а у него не было выбора, он ни в чем не виноват – но с его лица не сходит добрая улыбка. Скольких еще ты убил, Герреро, вложив в руки с синими прожилками вен прозрачные пакетики, заклеенные черной изолентой? Я очнулся только тогда, когда осознал, что сжимаю кулаки от бессилия и невозможности повернуть время вспять. Выложил из карманов лекарства, заталкивая их, как попало, в пластиковую коробку. Вернул на место фонарик. Извиваясь ужом, стараясь не побеспокоить Хансена, заполз обратно в мешок. Секунда колебания – и, нащупав в темноте его руку, притянул к себе, устраиваясь удобнее щекой в раскрытой широкой ладони. Ты обязательно вспомнишь, ковбой.