Между 25-м и 138-м километром

Дэниэлю Хансену снился странный сон. Где-то в кромешной темноте… Мягкая ткань обволакивает разгоряченное обнаженное тело. По усыпанной мелкими бисеринками пота коже жадно, ищуще движутся цепкие пальцы, поглаживая, исследуя, пробуя на ощупь с лихорадочным нетерпением. Тяжелое дыхание… Хриплый срывающийся голос. Просит о чем-то – не разобрать, а низ живота наливается жаром. Резкий выдох сквозь стиснутые зубы - и тело выгибается от легких прикосновений к паху. Что это? Протяжно постанывая во сне, Дэниэль Хансен, 18, амбиверт, внешность европейская, гетеросексуал, видел перед собой тоненькую подростковую фигурку, изредка освещаемую предрассветными тенями, мелькающими сквозь приоткрываемый ветром полог палатки. *** Мигель Герреро видел во сне себя. Молоденькая Долорес сверкает аппетитными грудками, увенчанными сочными вишенками сосков. Ее тело соблазнительно-округлое, все будто покрытое слоем шоколадной глазури на праздничном пироге. Треугольничек волос внизу живота против воли притягивает к себе взгляд, жаром опаляет всего от мыслей о том, что скрывается за нежно-розовыми складками набухших губок, а пальцы уже нащупывают бугорок, увеличивающийся в размерах. Пальцы сравнивают… Нет. Жар в паху из горячечного становится ровным, тело по инерции выполняет программу, заложенную природой, в висках бьется … Не то. Закусив губу, чтобы не вырвался предательский стон, Мигель Герреро, 18, экстраверт, внешность латиноамериканская, гетеросексуал, открыл глаза. Выдохнул. Протянул руку, нащупал спящего рядом, скользнул пальцами под задравшиеся остатки футболки. Все такой же. Пряничный. Будоражит. Господи Иисусе, прошу – дай довести его до Рая… *** И вот что за фигня мне снилась всю ночь? Томас и пастушок мирно переговаривались, наливая кипяток из котелка в три металлические кружки. Мигель выглядел гораздо лучше по сравнению со вчерашним днем – лицо из синюшно-бледного стало обычным, смуглым, сероватые губы обрели привычный карминный оттенок. Хансен, чего ты пялишься на эти губы?! —Тебе чай или кофе? Пастушок нетерпеливо махал рукой перед моим носом, из чего можно было сделать вывод, что вопрос этот он задает мне не в первый раз. — Кофе. Блеснуло, мазнуло по моему лицу блестящим взглядом черных глаз. — Как себя чувствуешь, пастушок? — Как человек, которого всю ночь медведи обнимали! Ниньо, ты вообще как до этого спал восемнадцать лет? Без меня? — Не понял… - вспомнив предыдущую ночь в пещере, я с ужасом представил, что же я умудрился сотворить на этот раз. — Запомни! – Мигель подошел вплотную, ткнул меня вытянутым указательным пальцем в нос. – Я тебе – не твой любимый плюшевый медведь, чтобы обнимать меня по ночам, дышать в ухо, складывать свои конечности и признаваться в любви! — Не было такого! – вырвалось у меня прежде, чем я успел задуматься о словах. — Значит, все остальное не отрицаешь? – пастушок прищурился, на губах появилась привычная ехидная ухмылка. – Я так и думал! — Извините, что вмешиваюсь, - Томас повел плечами, ежась от утреннего холода. – Мне пора, наверное. Не уверен, что прошли ровно сутки, но Мигель явно пошел на поправку, а это значит, что я свою миссию выполнил. — Да можешь так не расшаркиваться! – пастушок залпом выпил содержимое своей кружки, похлопал парня по спине. – В раю-то встретитесь, небось! Рад был знакомству с тобой, Томас Ричардс. Мне очень жаль, что ты так глупо умер, честно. Как доберешься – черкни пару строк на имя Мигеля Герреро, в ад, вдруг за хорошее поведение мне разрешат отвечать на письма? — Смешной ты. – казалось, Томас ничуть не обиделся на резкие слова мексикашки. Во всяком случае, на лице его была все та же улыбка, что и весь вчерашний вечер. – Все плохое, что ты так стараешься показать – всего лишь маска. Ты беззащитный внутри. Как и все мы. Мигель… Я хочу кое-что сказать тебе. Я умер, и только после этого осознал, что мог бы распорядиться отмеренным мне сроком по-другому. Без двоякодышащих и многочасовых докладов. Хотя, поверь, это было очень интересно! — Уж извини, но я как прожил, так прожил! — Не сердись, – Томас почесал переносицу, поправляя дужку несуществующих здесь, в чистилище, очков. – Я ведь мог еще при жизни что-то сказать. Успеть. Признаться. Тетушке Кларе, своим родителям, моей девушке… Но ничего этого уже не будет. А у тебя все еще есть шанс. — А стоит ли? Здесь? – Мигель смотрел в глаза Томаса вопрошающе, так, будто от его ответа зависела вся его жизнь. Странно… О чем это они? Я напряженно следил за ними, пытаясь понять, что происходит. Эти двое явно не собирались посвящать меня в подтекст своего диалога. — Стоит. – Томас подошел к пастушку, на одно короткое мгновение обнял его за плечи, отстранился, сунул руку в карман. – Я видел, Мигель. Думаю, ты правильно поступил, вернув все на место. Держи. Это тебе. Лицо Герреро сперва вытянулось в недоумении, затем просветлело. — Я не курю. Но вечером после работы остановился на крыльце - поговорить с коллегой, который трижды пытался подкурить сигарету этой зажигалкой. Он уже собирался выбросить ее, но я – сам не знаю зачем – попросил отдать ее мне. Может, потому что она такая… Необычная. Когда я очнулся – уже здесь – она была единственным предметом, оказавшимся у меня в кармане. И, как мне кажется, мне оставили ее ради того, чтобы я мог сейчас передать тебе. Ты ведь искал огонь… пастушок? Мне казалось, что, услышав это обращение, Мигель взорвется от злости. Он протянул руку и взял металлическую Зиппо. — Жаль, что мы не встретились при жизни… Томас. — Мне тоже очень жаль. Пелена плотного тумана поглотила силуэт уходящего в сторону своего экспресса на рай Ричардса. Наплывающее марево скрыло от нас костер, сложенные грудой вещи, котелок с водой, расстеленные спальные мешки… *** — Как я и предполагал! – довольный Мигель наблюдал за тем, как сквозь отступающее марево виднеется обгорелый круг земли, оставшейся от костра. – Администрация в своем репертуаре: абонемент был разовым; можно идти дальше. — А ты что, планировал засесть среди всего этого добра и ждать, пока и за нами экспресс подадут? – Дэн раздраженно пнул ногой головешку, подхватил рюкзак, обернулся — Давай уже, шевелись, Повелитель огня! Интересно, на кой хрен тебе эта зажигалка, если в ней газа нет? — На тот же самый, что и веревка! Свяжу тебя, и вместе с огнивом отдам первому попавшемуся туземцу, если будешь и дальше бухтеть. – Мигель подхватил рюкзак за лямки и двинул, не разбирая дороги, в сторону, свободную от тумана. — Эй, пастушок! А с чего ты решил, что Мертвый ручей – в этом направлении? — Хансен, да когда ж ты уже бестолковку-то свою включишь? То деревья у него на скалах, то шаги считает… Ты что, не понял ничего до сих пор? Искренне веришь в то, что тебе достаточно пройти сто тринадцать километров по чистилищу – и вот они, золотые врата и Пётр с ключами? Дэн с недоумением уставился на Мигеля. — А почему бы и нет, собственно? — Знаешь, я начинаю подозревать, что юрист из тебя был бы ху… ну, плохой, в общем. Как ты думаешь, сколько километров мы прошли за эти два дня? Ну, хотя бы примерно? — Мало. – Дэн опустил голову. — Действительно, мало. Я тебе скажу больше - меньше двадцати. Черные горы отняли много времени. А теперь вспомни, о чем говорил Томас? В дополнительной инструкции, присланной ему Администрацией, было четко указано, что ожидать нас нужно на 75-м километре. Что из этого следует? — Что мы прошли не двадцать километров, как ты тут посчитал, а пятьдесят! — Ниньо… - в голосе Мигеля появилось нетерпение. – Ты же сам должен понимать, что это невозможно. Не думаю, что ты вчера тащил меня на руках со скоростью болида на Формуле-1. Поэтому повторяю вопрос – что из этого следует? — Господи… Да что ты ко мне привязался?! – взревел Дэн. – Хорошо, хорошо, можешь считать меня пустоголовым, но я не понимаю, о чем я должен был догадаться, и почему ты считаешь, что Мертвый ручей находится именно в том направлении, куда ты только что собрался идти?! — Детка, на это место не распространяются ни законы физики, ни законы логики, здесь вообще законы отсутствуют. За исключением нравственных. Мы сейчас на 75-м километре – на полпути до знойной Анжелики… — Она вполне может... — Не повторяйся, ковбой. Мы на полпути – и это результат каких-то поступков. Думается, километров тридцать сверху нам накинули за то, что ты проявил милосердие и впрямь не поволок меня за ногу по топям. Надо же, до сих пор не верится, что на руках нес… Кстати… От этого небрежного «кстати» что-то внутри Хансена сжалось до размеров булавочной головки. Он одновременно страшился того, что могло сейчас прозвучать, и в то же время отчаянно хотел покончить со всеми своими сомнениями и размышлениями. Проснуться утром со знакомым возбуждением и членом, норовящим вырваться из плавок – еще полбеды. А что делать с содержанием его снов? Признаться самому себе, что он хочет парня, или малодушно выкинуть из головы эти мысли, списав все на непривычность обстановки? — Кстати, Хансен, я хотел сказать тебе спасибо. – Мигель поправил сваливающиеся с плеча лямки рюкзака. – Ну, так вот… Что ты уставился на меня? — Нет… Ничего. Продолжай. – Дэн сглотнул, понимая, что он ожидал услышать все, что угодно, кроме вот этой банальной благодарности. — Я считаю, что чистилище само выбирает за нас путь. Можно идти вперед до бесконечности, выискивая север, или Мертвый ручей, или Серые болота. Можно сидеть на пригорке посреди пустоши 25-го километра. Но, если хочешь продвинуться хоть куда-то в нужном направлении, значение имеет только одно – твои поступки. Я ясно выразился? Или как в школе – на пирожках и яблоках объяснять? — То есть… Ты хочешь сказать… - мысли Хансена путались. – Если бы мы с тобой не помирились и расстались позавчера, в лесу, сейчас оба блуждали бы среди этих проклятых деревьев? Или, если бы я не взял тебя, раненого, на руки – не было бы Томаса и лекарств? — Уфф, ты наконец-то вспомнил, что есть такая штука, как мозг! – на лице Мигеля появилась легкая улыбка. – Именно поэтому я сейчас иду в ту сторону, в которой нет тумана. Может оказаться, что это неправильный путь. Или – не самый короткий. Но в конечном итоге мы все равно достигнем Мертвого ручья. А как быстро это произойдет – зависит только от нас. — О’кей, пастушок. Твоя теория не выдерживает ни малейшей критики, но другой у нас все равно пока нет… – Дэн подошел вплотную к мексиканцу, заглянул в его блестящие черные глаза. – И что нам нужно сделать теперь, чтобы Мертвый ручей в этих Гримпенских топях оказался за ближайшим поворотом? — Понятия не имею! – широкая улыбка в тридцать два сверкающих зуба, почище фирменной, сногсшибательной хансеновской – Пока не сделаем первый шаг – не узнаем. *** Условное солнце находилось в условном зените, обозначая условный полдень. — Может, пообедаем? – я особо и не рассчитывал на снисхождение пастушка, который шел вперед с такой скоростью, будто ему батарейки в задницу вставили. И это он вчера истекал кровью от ран химеры? Да на нем можно половину этих болот вспахать, если сзади плуг прицепить – все равно не заметит. — Пообедаем? Детка, нужно беречь фигуру! – чертов мексиканец и не думал останавливаться. — Мигель! – должно быть, в моем голосе прозвучали просительные нотки, а может, национальная гордость не позволяла притормозить этому упрямому мулу раньше, но он вздохнул, сбросил на землю вещмешок и обернулся ко мне, плетущемуся в хвосте. — Много есть – вредно! – сказал назидательно, запустив руку и выгребая из внутренностей рюкзака банку с супом. – Ну, что смотришь? Заказывал привал? Получи. Желудок протестующе заурчал, получив несколько крекеров и с тоской вспомнив о вчерашних кусках мяса, приготовленных Томасом. Интересно, экспресс уже домчал его до рая? Я завернул остатки печенья в упаковку, повернул голову к пастушку, и… Наверное, мало мне было снов эротического содержания. Ну, и, по всей видимости, внеплановых поцелуев тоже не хватило. Я уже не говорю о том, что ни с того ни с сего кровь прилила к щекам и к тому, что сейчас дремало в тесноте «плавок» от Кельвина Кляйна. Без своей черной майки, покрывшейся пятнами грязи за время пути, пастушок выглядел… Божественно. Смуглая кожа, подтянутая фигура, впалый живот, который не портил даже шрам, идущий к горлу. На задворках памяти вновь забрезжил силуэт обнаженного подростка. Я помотал головой, стряхивая оцепенение. — Тебе в рюкзак еды не положили? Не смотри на меня таким пожирающим взглядом. – Пастушок усмехался. Нет, скорее, насмехался надо мной. Хансен, верни «кукушку» на место, а то такими темпами ты и до рая дойти не успеешь, как обратишься в «голубую» веру. — Ты чего это раздеться решил? — Соблазнять тебя буду! Эй, эй, шутка! – мексиканец аккуратно свернул майку, затолкал ее в рюкзак. – Думаю, что до ручья и без нее протяну, а ходить который день в пропахшей потом одежде… Бррр. Вот доберемся до этого чудо-источника – там и постираю. Щёлк. Футболка, выстиранная в йеллоустонском ручье. Висящая на перекладине над костром. Ты еще спросил, не влетит ли мне от Маа за испорченную одежду. Ты еще рассказывал о своем младшем братишке… Пакито, кажется? Ты еще предложил мне свой спальный мешок с канадскими гусями… Я вспомнил жаркое дыхание на своей щеке. Щёлк. Медленно. Очень медленно пласт воспоминаний скользил вниз, и я съежился от того, что понимал – он накроет меня с головой. Прошлое настойчиво стучалось в окна моей памяти, грозя выбить их. — Мигель… - я сам удивился, услышав себя со стороны. Хриплый голос с нотками… растерянности. – Вот это. То, о чем ты рассказывал утром. Твоя теория. Может, мы как-то можем ускорить процесс? — Предлагаешь убить тебя еще раз? За мной тогда точно экспресс до ада пришлют. Да что б тебя! Невозможно поговорить ни на одну серьезную тему – тут же съязвит! Собравшись с духом, я продолжил: — Ты предположил, что нас перемещают в нужном направлении и на нужное расстояние тогда, когда мы совершаем поступок, искупающий грех. Может, подумаем, что у нас еще осталось в списке, и начнем уже… это… раскаяние? — Пфф! – мексиканец смеялся так, как в последний раз, когда я видел его живым, описывающим «гребанную среднюю школу Миддлтона». И его «пфф» сдвинуло огромный пласт еще ниже… — Ты ведь перенял это выражение у меня, так? – я встал. Подошел к нему, сидящему на корточках. Опустился на колени. Взял за острый подбородок, повернул к себе мгновенно ставшее серьезным лицо. — И что из этого следует? — Мигель, о чем вы говорили с Томасом? Пастушок задумчиво разглядывал меня. Наверное, такими добрыми глазами смотрят главврачи психиатрических лечебниц на своих особо буйных, пациентов. — Вообще-то, я считал, что ты присутствовал при нашем разговоре. Мы говорили о птичках, о погоде и природе, о курсе валют на сегодняшний день. О том, что индекс Доу-Джонса падает, следовательно, нужно покупать акции какого-то «Газпрома» - слышал о таком? Я – нет. — Хватит! - мои пальцы на подбородке Мигеля сжались сильнее. – Или ты говоришь, или … — Ты проявляешь очередную самостоятельность и уходишь искать Мертвый ручей в одиночку? – пастушок даже не думал освобождаться от цепкого захвата, он смотрел на меня так, будто я… Глуп. Туп, как пробка. Будто все в этом мире знают то, чего не знаю я. Доказательство теоремы Ферма, к примеру. – Иди. Кстати, у тебя есть с собой голубь? —Ч-ч-что? Какой… голубь? — Обычный. Почтовый. Которого ты отправишь мне, если придет очередная химера. Или когда от жажды загибаться будешь. — Мигель!!! Одному Богу было известно… Хотя – нет, Администрация тоже была в курсе дела… Когда его губы накрыли мои, лавина сошла с гор. Я пробовал его на вкус, будто давно забытое… Вот оно. Лимонные тянучки из бакалеи миссис Мартинез – надо же, я, оказывается, знаю, кто эта дама! Я позволял его языку нырять во влажное нутро моего рта, бессознательно придвигаясь ближе… Упрашивая. Уговаривая. Подталкивая в самую сердцевину, захватывая зубами мякоть нежной кожи, вбирая поцелуями вишневость и карминность. Очнулся, хватая вспухшими губами воздух. — Выпросил? – весело спросил пастушок. – Вставай, ниньо. Нам еще идти и идти. *** Налившийся кровью член, весь мокрый от вытекающей смазки, болезненно терся о ткань нижнего белья. Я повернулся спиной к ковбою, пытаясь скрыть явно выпиравшее возбуждение, подхватил рюкзак и сделал вперед два шага. Тяжелая рука легла мне на плечо. — Чего тебе? Повторить? — Не отказался бы. От удивления меня покинул дар речи. Я стоял и смотрел, как Хансен проводит кончиками пальцев по моей щеке. На его лице было выражение… Удивления. Парень, ты начал вспоминать? Ну, что ж. В добрый путь, как говорится. Все равно назад уже ничего не вернешь. — Ковбой, - я едва шевелил онемевшими губами, старательно отводя взгляд. – если ты сделаешь еще хоть одно движение, я не могу гарантировать тебе сохранность твоей задницы. — Если ты еще хоть раз поцелуешь меня – я не гарантирую сохранность твоей. — Договорились. А теперь пойдем. Воды у нас больше нет, так что Мертвый ручей нам нужен позарез. Дэн медленно, будто нехотя, убрал свою руку, все еще удерживающую меня за плечо, облизнул потемневшие от поцелуев губы, усмехнулся: - Твоя правда, пастушок. Однообразность болот сводила с ума. Мы шли уже несколько часов, а пейзаж по сторонам и не думал меняться. Периодически ветер доносил до нас странные звуки – то вой, то странный клекот, пару раз неподалеку раздавалось низкое рычание, но сил бояться уже не оставалось. Идея Хансена была не такой уж и абсурдной, какой показалась вначале. Может, действительно нужно вспомнить список своих самых больших прегрешений и как-то… Искупить их? Герреро, ты клинический идиот. Вот лень, допустим. Ты сайгачишь по чистилищу третий день – то горы ищешь, то деревья, то болота. Роешь землю в поисках воды, таскаешь рюкзаки – в общем, не сказать бы, что ты сильно ленился за это время. Но бонус тебе предоставили не за это, а за то, что ты смог побороть свою жадность и не набил себе карманы всем, что прилагалось к Томасу. Да и то сомнительный бонус: зажигалка не работает и вряд ли из нее удастся добыть хотя бы одну искру. Веревка с неба упала вообще не по делу – подумаешь, уточнил, что не гордый… Не Бог весть какой поступок. Или взять чревоугодие. Да на харчах, положенных доброй Администрацией в рюкзак, можно едва-едва ноги с голоду не протянуть. Так почему не засчитано в качестве искупления это диет-питание? Что-то здесь не так. Я обернулся. Вон ковбой, шагает себе, сосредоточено глядя под ноги, и абсолютно не заморачивается ни по поводу грехов, ни по поводу их искупления. Да ни по какому поводу! Внутри сладко и протяжно заныло при мысли о его губах. Пряничный мальчик. Мой пряничный мальчик.