Между 25-м и 138-м километром

… И все это время в воздухе между мной и Мигелем висела туго натянутая нить недосказанности. Почему я помнил вкус лимонных тянучек и запорошенные пылью прилавки в магазинчике миссис Мартинез, если до недавнего времени я понятия не имел о ее существовании? Почему вместо негодования в моей груди разливается сладкое тепло, когда чертов мексиканец накрывает мои губы своими? Где чувство стыда, хотя бы? Нет, ничего этого нет. Почему, черт возьми, в моей памяти провалы, касающиеся всего, что связано с йеллоустонским походом? И, в конце концов… мы ведь не могли быть врагами – судя по моим обрывочным воспоминаниям. Тогда откуда столько непонятного раздражения при виде худощавой фигуры, попадающейся мне в в школьных коридорах? Почему один факт его существования в одной вселенной со мной вызывал приливы и отливы злости? Когда и в какой момент я обнаружил это? Вопросы. Только вопросы. И ни одного вразумительного ответа в голове. Как будто кто-то по-хозяйски прошел с пылесосом по комнатам моей памяти, вычистив все, что могло выбить меня из колеи, лишить равновесия и точки опоры под ногами. Сегодня я отчетливо вспомнил вкус этих губ. Они уже были когда-то – сладкие, наполненные зноем мексиканских пустынь, ветром степей и… лимонными тянучками. Пастушок, в отличие от меня, помнит. Именно поэтому с самого начала нашего пути по чистилищу я порой ловлю его взгляд – ждущий. Выжидающий. Мне нужно успеть вспомнить – до того момента, когда «прекрасная», по мнению Герреро, Анжелика выдаст каждому из нас паек и пропуск в разные направления. Человеческая память – сложная штука. Мы удерживаем в ней до последнего воспоминания о всем теплом и радостном, что происходило в нашей жизни, и охотно стираем моменты, наполненные обидами и болью. И впрямь, зачем забивать голову мыслями о том, что в первом классе ударил мальчика всего лишь за то, что он не поделился с тобой редким вкладышем из жевательной резинки? Или что в десять ты подложил в сумку самой некрасивой одноклассницы большую бородавчатую жабу, а после смеялся вместе со всеми, глядя на ее побелевшее от страха лицо? Может, в пропавших воспоминаниях и не кроется ничего важного. А может, в них заключены ответы на мои сны. Я не мог позволить себе лишиться куска памяти просто так. — Эй, ковбой! Ты долго еще будешь плестись нога за ногу? Беспричинно грубый и резкий окрик Мигеля застал меня в тот момент, когда я замер перед тремя кочками, трава на которых уже успела распрямиться после далеко ушедшего вперед пастушка. Две из них были обманчиво-зелеными, яркими пятнами притягивая к себе взгляд. Третья наполовину скрылась под бурой жижей, намекая на свою ненадежность. — Зато ты, как я посмотрю, решил к вечеру до ада добраться с такой скоростью! – кажется, огрызаться в последнее время становилось нормой. — Побыстрее нельзя? — Ага. Бегу и падаю, лечу и спотыкаюсь! Взвесив все «за» и «против», я сделал шаг и опустил правую ногу на одну из ярко-зеленых кочек, мучительно пытаясь вспомнить цвет тысяч таких же, оставленных за спиной. Были ли среди них такие же? Или нет? Замер, балансируя. А, была – не была! Ну, упаду я в эту жижу – и что? Зеркал на болотах не было, но я и так предполагал, что не являюсь образцом чистоты и аккуратности. Левая нога опустилась на соседнюю кочку, рифленая подошва кроссовка заскользила по мокрой траве, я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Рюкзак за спиной предательски сполз на бок, норовя сделать мою встречу с болотом еще более незабываемой. — Что за балет, Хансен? – Мигель расхохотался, наблюдая за тем, как я выписываю пируэты, стоя на одной ноге, подхватывая рюкзак и отчаянно не желая падать. — А что, пляски в этих местах запрещены? — Думаешь, в раю примут в труппу Дягилева? — Думаю, что буду исполнять сольные партии, как Нуриев! Злость, усталость, напряжение, голод, жажда… Невозможность вспомнить. Я почувствовал, как меня накрывает волной гнева. Как он смеет? Я весь вчерашний день волок его на руках, заботился о нем, да он уже трижды поцеловал меня – и ходит до сих пор с целой челюстью! — Может, помочь? – пастушок сделал несколько шагов в моем направлении. — Отвянь! Шел куда-то? Вот и иди! Я не нуждаюсь в твоей компании! – разъяренно заорал я на все болота, представив, как падаю на его глазах в грязь, взметая в воздух фонтаны бурого месива. — Вот как? Ну, ты никогда в ней не нуждался. – на лице пастушка промелькнула непонятная тень, он развернулся и быстро зашагал вперед. Память подсунула мне очередную картинку. Полыхающий ярким пламенем костер, блестящие черные глаза, теплые пальцы осторожно трогают меня за коленку. Кажется, тогда я ответил… «Я тебя в свою компанию не звал». С трудом поймав равновесие, я перескочил на относительно твердый участок суши и обнаружил, что наш вечный спутник – внезапный туман – затянул все вокруг толстой серой пеленой. — Э-э-э… Мигель! Тишина. Огляделся по сторонам. Видимость по сторонам – на расстоянии нескольких метров, дальше сплошная муть. — Пастушок! Герреро!!! Я услышал свой голос со стороны – слабый, будто пытающийся пробиться через толщу ваты. Ничего. Этот чертов туман всегда появляется ниоткуда и довольно быстро исчезает. Плохо то, что мы с Мигелем можем начать движение в разные стороны, но, надеюсь, у него хватит ума остановиться и подождать меня. Впереди виднелся небольшой островок из кочек с чахлым кустом, покрытым редкой листвой. Вот там и пережду очередное нашествие марева. Сзади, за спиной, раздалось едва слышное шуршание, по ноге скользнуло холодным и влажным. Я замер, окаменев от страха. Затем одним прыжком взлетел с кочки, на которой стоял, в направлении спасительного островка, окруженного пузырящейся водой, выбрасывая вперед руку с рюкзаком. Не хватило полуметра. С чавкающим звуком обе ноги погрузились в бурое, вязкое, похожее… на тесто, которое Маа каждое утро замешивала для оладушков. Еще не понимая, не чувствуя, не осознавая, я рванулся вперед. Туда, где под чахлым кустом стоял выброшенный мной на сушу рюкзак с провизией. Ведь рукой подать… Где-то внизу, чуть ниже покрытых жижей коленей… Коленей??? Затекала в кроссовки вода, я тянул ноги, пытаясь сделать шаг, и понимал – не могу. Острая, как лезвие пастушкова ножа, паника подступила к горлу внезапно и резко. Я забил руками по трясине, затягивающей меня, пытаясь освободиться и забыв главное правило – сохранять голову ясной, что бы ни случилось. Хансен, расслабься. Ты идешь в рай. Никто не позволит тебе утонуть в болотах – ни в серых, ни в еще каких-либо, в твоем направлении ясно сказано – отбыть повинность между 25-м и 138-м километром! Согласно теории пастушка, ты свои грехи уже искупил, так что жди. Рано или поздно тебя вытащат из этого дерьма. Шли минуты. Или часы. Я понятия не имел, сколько прошло времени – трясина, словно живая, всасывала меня в свое нутро, изредка выпуская на поверхность воды огромные пузыри воздуха. Просто старался дышать равномерно, не позволяя панике окончательно захватить мой разум. Холодная жижа коснулась поясницы. Наверное, именно в этот момент я осознал – никто не придет. Не спустится с неба веревочная лестница, не раздастся трубный глас, ангелы с небес не спустятся на своих крыльях… Леденящая правда сжала мое сердце в стальных объятьях. Что, Хансен? Так вот как она выглядит – гордыня? Надеяться на самого себя, отвергая любую помощь – это совсем не так круто, как рисуют в комиксах и пишут в книгах о суперменах. Не желая выглядеть глупо и выплеснув наружу свой гнев, что ты показал пастушку? Эгоизм. Себялюбие. О каком искуплении грехов ты еще говоришь? Погружайся и дальше в топь. Все равно ты уже мертв. Когда трясина сдавила грудную клетку, я подумал… Интересно, заметил ли Герреро, что я больше не плетусь за ним по пятам? Ха, глупый! Он-то заметил, естественно. Надеюсь на то, что он не носится сейчас в тумане по болотам в поисках идиота, когда-то предавшего их дружбу? Предавшего?! Дружбу?! Чертов клубок воспоминаний дразнил меня, отдельные фрагменты пытались сложиться в цельную картину, но… Я не мог. Все еще не мог. От бессилия я ударил пока еще свободными руками по поверхности трясины и завопил во все горло: — Мигееееель!!!! — Ну и что ты орешь, как раненый лось? Пелена тумана все так же висела над болотом, скрывая от меня силуэт. — Спрашивал же – у тебя голубь есть? Нет голубя – не выделывайся, иди по пятам и не отставай. А ты что творишь? Наверное, за всю историю своего существования чистилище не слышало таких вздохов облегчения. Он нашел меня. Он сильный. Он спасет. *** Fuck!!! Сколько бы лет ни прошло – ты не меняешься. Все такой же гордый, спесивый и полный самолюбования. А как ты хотел, ниньо? Думал, что до скончания времен этот мир будет принадлежать тебе? Нет уж, дудки. Хочешь быть один – так будь. Я больше и пальцем не пошевелю для того, чтобы вытащить из передряги твою задницу. Окей, согласен, ты оказался здесь по моей вине. А если копнуть глубже? Пять чертовых лет. Одно и то же каждый день. Восходящая звезда школы Дэниэль Хансен. С утра до вечера. Ах, он красив, как Бог. Ох, он регбист от Бога. Омайгадебл, пресвятая дева Мария поцеловала его в темечко при рождении! Ненавижу!!! Порой, еще когда мы были живы, я замирал у проволочной сетки стадиона, любуясь, как и все остальные, этим гризли, торжественно шествующем в окружении поклонниц на трибуны – передохнуть. Порой я желал ему… Ох, чего я только не желал. Вали к чертям, Хансен!!!! Можно целовать тебя, прижимать к себе, подставлять сложенные лодочкой ладони с водой и замирать, видя, как ты подносишь их к лицу и пьешь. Можно все, что угодно – но пряничный мальчик остался в прошлом. Смирись, Мигель. И найди, в конце концов, этот Мертвый ручей, если не хочешь, чтобы твой ковбой Мальборо загнулся от жажды. Довести его до рая ты обязан в целости и сохранности. Бормоча себе под нос проклятья в адрес ненавистного Хансена, я не заметил, как оступился, и чуть было не рухнул в трясину. Подняв голову, обнаружил, что вездесущий туман снова тут как тут, расстилается пеленой, намекая на очередных химер, Баскервилей, призраков Гондора и прочую мистическую хрень, в изобилии плодящуюся в этих местах. — Эй, ковбой! Обернулся назад для того, чтобы обнаружить совершенно естественный факт – недотыкомка отсутствовал. Да кто бы сомневался-то? Сейчас сидит на какой-нибудь кочке и заливается горючими слезами. Вспомнив свернутую шею химеры, бугристые мышцы ковбоя и то, что он вчера почти весь день волок меня на руках, я недовольно поморщился. Может, и не заливается, а птеродактиля душит. Или договаривается с мантикорой. Или… Я несся по болоту, не разбирая дороги и не обращая внимания на туман. Сердце тревожно билось в груди, подсказывая, что нет ни птеродактилей, ни мантикор, ни дружелюбных пингвинов. Он в опасности. Чертов!!! Чертов хренов идиотский идиот!!! Неужели так сложно было попросить меня подождать? Остановиться? Откуда я знал, что ты устал больше, чем я? Откуда я мог знать, что именно ты бормочешь себе под нос после этого последнего поцелуя?! Может, проклятия в мой адрес? Найду – убью. Нет, не убью. Раскатаю в красную ковровую дорожку от Серых болот до ворот ада. Гнев накатывал алыми волнами, ноги несли меня вперед, а перед глазами стояла картина – смыкающиеся над белокурой головой поросли болотной ряски. Найду – убью. Мне казалось, что прошли часы, пока я наткнулся на островок из кочек с чахлым кустом, под которым валялся рюкзак. ЕГО рюкзак. В венах загудело возбужденным пульсом, заклокотало в груди, я тяжко вздохнул, сделав шаг вперед, одновременно надеясь и страшась. Уфф. Болтается по плечи в бурой вонючей жиже, явно размышляя о вечном – чем иначе объяснить это умиротворенное выражение лица? Присел на корточки, доставая из своего вещмешка все ту же многострадальную веревку. Примерился. И уже хотел подать голос, как Хансен… Дэн со злостью стукнул кулаками по воде и позвал меня. В его голосе не было слышно ни отчаяния, ни злости, ни призыва о помощи. Он просто звал – так, будто ему срочно понадобилось получить от меня ответы на свои вопросы. «Мигель, ты точно уверен?» «Мигель, а может…?» «Тебе, правда, хотелось бы?» У меня закружилась голова. - Ну и что ты орешь, как раненый лось? С третьей попытки Хансен ухватил конец веревки и кое-как обмотал вокруг себя. Было видно, что сил у него осталось не очень много. Я с ужасом представил себя на его месте и понял, что давно погрузился бы в трясину – на одном энтузиазме в ней не выедешь. — Слышь, Нуриев! Я тебя в любом случае вытащу отсюда. – говорить ровным и веселым голосом было так же сложно, как и тащить на поверхность все сто (или сколько там в нем?) кг живого веса, завязшие по самое «не хочу» в этом кошмаре. – Живым или мертвым. Предпочитаю первый вариант… — Ну да… - натужный выдох, лицо покраснело от напряжения, помогает мне, горизонтально распластавшись на поверхности воды. – С мертвым-то… Целоваться… Не гигиенично… — Ага. Зато с грязной тушей под центнер – в самый раз! – я упирался ногами в раскисшую почву под ногами, тянул трос, срывая кожу на руках до крови, вздрагивая каждый раз, когда Хансен вздыхал тяжело, высвобождаясь по миллиметру из плена трясины. На середине пути дело застопорилось. У меня попросту не хватало сил. Ковбой замер, а топь радостно чавкнула, вбирая с таким трудом отвоеванное обратно. — Эй, пастушок. Ты не заморачивайся сильно. Я тут уже пообвыкся. Говорят, лечение грязями приводит к изумительным результатам – чистая кожа и здоровые суставы. Я смотрел на него, смеющегося, откинувшегося на спину и завороженным взглядом наблюдающего за оранжевым эллипсом. Гнев внутри достиг максимальной точки, грозя затопить сознание. Значит, вот так? Решил сдохнуть в этих топях? После всего, что было между нами? После всех моих усилий держаться как можно дальше от тебя? После того, как мои пальцы вспомнили бархатность твоей кожи? А хрен ты угадал, ковбой. — Хансен! — Чего? – в глазах – спокойствие, белобрысая голова покрыта коркой грязи, на лице – легкая улыбка. — Я люблю тебя. — Извини, не расслышал… Ну, слава Богу, ожил. Торчит пнем посреди коричневой мути, сверкает глазами… Не расслышал он, видите ли! — Хансен Дэниэль, я люблю тебя. И всегда буду любить. В горе и радости, в болезни и здравии, в богатстве и печали. Прикинь? Медленно потянул веревку на себя, шаг за шагом продвигаясь назад к тому самому чахлому кусту. Не глядя, накинул на него петлю, освободив руки для того, чтобы вцепиться в трос изо всех сил. Сцепив зубы, зажмурился и рванул. Так сильно, как только мог. С глухим чавканьем трясина освободила моего ковбоя из своих смертельных объятий. Ближе… Ближе. Подламывающимися ногами он ступил на поверхность островка, рухнул рядом со мной, дрожащим от напряжения. Протянув руку, коснулся ноги в тяжелом ботинке. - Пока смерть не разлучит нас? Сдерживаться было все сложнее. Я взглянул на облепленную грязью фигуру, забил на все клятвы и обещания, склонился… В пень его рай! И мой ад туда же! Туман рассеялся так же внезапно, как и появился. На горизонте полыхнуло заревом, воздух потемнел, потяжелел от разлившегося в нем напряжения. Запахло пылью, скошенным клевером… - Пастушок, мы снова что-то искупили? - Не уверен еще. То ли искупили. То ли накликали. - Бежим! - Хансен вскочил, подхватил рюкзаки, рванул Мигеля за руку. - Куда, придурок? Тебе мало одной трясины?!!! - Глаза разуй, идиот! В нескольких десятках метров рельеф болот отчетливо менялся, из равнинного становясь пологим, земля уступами спускалась в старое, давным-давно пересохшее русло. На противоположном склоне виднелся грубо сколоченный шалаш. Ни слова не говоря, Герреро взглянул на небо, оценил оставшиеся до ливня мгновения, припустил за лавирующим между кочек Дэном. Когда молния расчертила небо отрывистыми зигзагами, грянул гром, и дождь отвесной стеной упал на землю, два путника, сидящие под навесом шалаша, заворожено уставились на воду, постепенно наполняющую высохшую ложбину. - А вот и ручей. - Похоже на то. Тишина, перемежаемая гулкими раскатами и яркими всполохами. - Гроза. - Самая, что ни на есть. Дэн искоса всматривался в точеный профиль, пытаясь найти… Обнаружить хоть какие-то изменения. Нет. Ничего. Все тот же нос с горбинкой, все тот же изгиб губ, все те же смоляные ресницы, веером рассыпавшиеся над левым глазом. Не выдержав, коснулся рукой плеча. Легким, незаметным движением освободившись от прикосновений, пастушок вышел наружу, подставил лицо толстым струям, льющимся с небес. — Эй, ковбой! Пошли мыться! Ручей почти полон! *** Хотелось зажмуриться и больше никогда не открывать глаза. И вот что он сейчас творит? Тяжелые гриндерсы оставлены под навесом. Почерневшие от грязи камуфляжные штаны валяются на косогоре вместе с синими хлопковыми «боксерами». Обнаженное тело, вытянутые к небу руки, запрокинутое лицо, жадно хватающее ртом воду, розовый язык, слизывающий капли дождя с вишневых губ. Он весь сейчас – как натянутая струна. Как стрела. Нет ничего прекраснее, чем видеть его таким. Я вышел из-под навеса, медленно снимая с себя остатки футболки, отбрасывая в сторону и абсолютно не задумываясь, где найду их потом. Не существовало ничего, кроме этого олицетворения языческого божества, соединившегося с природой в одно целое. Намокшие джинсы застряли на бедрах вместе с трусами, путаясь в тяжелой от влаги ткани, я переступил через одежду и продолжил идти. Долгие… Мучительно долгие два метра. Прислонился обнаженной, разгоряченной кожей к мокрой спине. Окаменевшие от холода соски царапнули между лопаток. Он замер. Кажется, даже дышать перестал. Так же, как и я. Не оборачиваясь… - Ты уверен? Уверен ли я? Без понятия. Может, это – адреналин, гуляющий по венам с момента моего спасения из болота. Может, это – страх потерять самого себя, забыть окончательно, что связывало маленького мальчика Дэна с маленьким мальчиком Мигелем. Может, это… Желание. Я чувствовал, как вставший в течение нескольких секунд член упирается в ямочку на пояснице, туда, где она переходит в подтянутые ягодицы оливкового цвета. - Кажется, да. Секунда – и Мигель стоит ко мне лицом. Еще секунда – и теплые капли дождя наполняют мой рот вместе с влажными, горячими поцелуями. Что-то мешает мне дышать. Я силюсь осознать, что это, но не могу разомкнуть губы, вытолкнуть на поверхность язык, сплетенный с моим собственным, я не хочу отпускать его, не хочу даже на доли секунды расстаться с ним, дарящим блаженство. Мне не хватает дыхания, я выныриваю из поцелуя ровно настолько, чтобы сделать глоток воздуха, а затем снова и снова погружаюсь в него. Я запускаю руку в черноту волос, притягивая к себе затылок, впиваясь в него пальцами, сдавливая, не позволяя улизнуть так, как во все прошлые разы. Больше не уйдешь. Не позволяя себе одуматься, не дав ни мгновения на осознание дальнейших действий, скольжу пальцами по ребрам, выпуклым кубикам пресса, косым мышцам живота, устремляясь все ниже, в жаркий подшерсток курчавых волос, нащупываю и обхватываю всей ладонью теплую, бархатистую кожу. Нетерпеливо дергаю бедрами вперед, ближе, потираясь пахом, и уже слабо отдавая себе отчет в своих же действиях. Ноги подкашиваются одновременно, мы скользим по косогору вниз, туда, где бурлит напитавшийся водой Мертвый ручей. - Ты уверен? - Кажется, да… Мигель отстраняется, смотрит на меня, криво улыбаясь, затем встает во весь рост, его возбужденный член гордо устремлен в небо, я любуюсь, замерев, идеальной фигурой. - Хватит, ковбой. Поиграли и будет. – он устало вздыхает, целует меня в щеку и поворачивается спиной ко мне, смывая с себя пыль и грязь. Я сижу в бурлящих потоках, пытаясь унять бешеное сердцебиение и ноющую боль в паху.