Между 25-м и 138-м километром

- Мигель, мне нужно спросить тебя кое о чем. – Хансен раскладывал на душистой траве, устилавшей пол шалаша, выстиранные джинсы и футболку. Снаружи по-прежнему лил дождь. - Спрашивай. – в голосе пастушка сквозило равнодушие. - Ты говорил, что у тебя в списке шесть грехов. Так? - Ну, так. - А.. Какого не хватает? - Ниньо, да что ж тебе не живется спокойно? – мексиканец развернулся лицом к Дэну, смерил взглядом скрючившуюся от холода фигуру, сидящую на корточках в одних трусах. – Любопытный какой… Ответь – ну какая тебе разница? Это что-то изменит? - Да нет, в общем-то. Но почему бы и не сказать? И вообще… Во-первых, надел бы ты хоть что-то на себя… А во-вторых, дай сюда свою писульку от Администрации, я тоже хочу прочитать. - Раздетым я тебя смущаю? – Мигель, посмеиваясь, завернулся в сено. Его собственная одежда, включая нижнее белье, болталась на крюке, заботливо вбитом кем-то в стену шалаша. - Не то, что бы… - Хансен старался смотреть куда угодно, лишь бы не видеть сверкающие обнаженным в сухой траве фрагменты смуглого тела. Желание никуда не исчезло, оно подремывало в глубине самых потаенных мыслей. – Просто непривычно видеть тебя в таком виде. - Непривычно, говоришь? – пастушок откинулся на спину, забросил руки за голову, гибко выгнулся, обозначив ребра и впалый живот, грозящий вот-вот прилипнуть к позвоночнику. – Странно. Ну да ладно. Зачем тебе понадобилась инструкция? Думаешь, там перечень всех моих грехов с подробным указанием – где, с кем и сколько раз? - Даже, если и так – не вижу смысла сейчас что-то скрывать. Ни ты, ни я живее от этого не станем. - Ниньо, мои грехи касаются только меня, – в голосе Герреро вновь скользнула скрытая насмешка, он протянул руку, на ощупь достал из рюкзака остатки мармелада и принялся лениво их пережевывать, вновь уставившись на стену дождя. – Лучше подумай о том, что в инструкции сказано: запаситесь водой. А в чем запасать-то? В жилетку много не наберешь, максимум на день, да и то при лучшем раскладе, а у нас впереди – пустыня. Мы и так из графика выбиваемся. - Думаешь, оштрафуют? – усмехнулся Дэн. - Не горю желанием проверять. Серые сумерки постепенно сменялись темнотой, в которой шум льющейся с неба воды смешивался с ревом ручья. - Мигель… - Хансен, давай спать. На сегодня и так достаточно испытаний, я устал. - Он устал!!! – от возмущения Дэн подскочил, забыв о пронизывающем тело холоде, одним прыжком преодолел расстояние до свернувшегося калачиком мексиканца. – Это я устал! От твоих вечных насмешек и издевок, от таинственности, которой ты окружаешь свои грехи, от.. - Да что ты прицепился к ним?! Ну, узнаешь, допустим, что отсутствующим у меня грехом является чревоугодие – что с того? - Я не договорил! – Дэн в ярости схватил Мигеля за плечо, вынуждая развернуться и сесть. - Мне надоело, слышишь ты? Надоело быть тем, кто ничего не знает! Думаешь, ты самый умный? О каком шансе для тебя говорил Томас? Почему ты говоришь, что не гей, но при этом целуешь меня и смотришь голодным взглядом? Думаешь, я не замечаю? Почему мы не стали с тобой друзьями после этого чертового похода? Наступила долгая пауза, а затем мексиканец изумленно уставился на Дэна: - И это ТЫ меня спрашиваешь?!! - Да, черт возьми, это Я тебя спрашиваю, потому что ни хрена не помню, чем он закончился! - Дэн выкрикнул это в лицо отпрянувшему Мигелю, затем уже спокойнее добавил - Не надо сейчас рассказывать о том, что мне память мячом отбило. Мне эта шутка осточертела за пять лет. - Фу ты, какие мы нежные! Еще скажи, что ты ненавидел быть капитаном футбольной команды! - Вообще-то так и есть. Это только кажется крутым, а на самом деле посмотрел бы я на тебя на моем месте. - Правда, что ль? – Мигель широко улыбнулся, в глазах заплясали злые искры. – Что, так плохо быть на месте Дэниэля Хансена? Мамочка с оладушками по утрам, свеженькая постель, грязные вещи можно выбрасывать не стирая – все равно новые купят, куча дружков, таких же чистоплюев, как и ты… Папочка, подаривший Ауди любимому сыночку. Девчонки, заглядывающие тебе в рот тогда, когда ты заглядываешь к ним под юбку. Что, сильно плохо? Так махнемся… Друг? Или ты забыл абсолютно все? - Мигель! – Дэн обхватил голову руками. – Я… не помню. В моей голове – обрывки, фрагменты… Суп с кроликом. Мы сидим с тобой у костра. Ты еще вроде бы говорил про спальный мешок с пухом канадских гусей. Дальше – пустота. - Ну прям мистика какая-то! – злость в глазах мексиканца заполыхала двумя алыми кострами. – Тебя, бедненького, после похода папа с мамой не водили память стирать? А то, может, детская психика не вынесла? Вернулся домой в штанишках мокрых, футболочке грязной – вот тебе и срыв! У малыша шок! Два дня в лесу с малолетним бандитом и попрошайкой. Нищим, обтрепанным мексикашкой, у которого все, что есть – мать-алкоголичка и наемник-отец! Разве не так? Или ты и это забыл – как смеялся надо мной вместе со всеми? Звонкий звук пощечины оборвал поток обидных слов, льющийся из переставшего контролировать себя Герреро. Трясущимися руками Дэн натянул на себя мокрую футболку и выскочил в темноту. - Беги, ковбой, беги! – мексиканец встал, выглянул из-под навеса. – Ты всегда убегаешь от правды, маменькин сынок! Пряничный мальчик с червивой начинкой!!! Шли секунды, минуты, пелена ярости нехотя спадала, оставляя после себя привкус желчи на губах. Взгляд упал на скомканные джинсы и пару добела отмытых кроссовок. - ИДИОТ! Снаружи стояла пугающая чернота – впервые за три дня пути. Схватив обувь, Мигель заметался в тесном пространстве, помня о подвохах чистилища. Если сейчас он бросит все и уйдет на поиски бестолкового Хансена, то по возвращении может не застать ни шалаша, ни рюкзаков с едой. Если задержится еще хотя бы на пять минут, собирая припасы и вещи – чертов ковбой может влипнуть в очередную передрягу. Для него это – как два пальца об асфальт. Откуда-то – кажется, со стороны ручья - раздался слабый стон. *** Дорога домой, как обычно, пролегала через бакалейную лавочку миссис Мартинез. - Здравствуй, Мигель! – пожилая мексиканка с вечно наверченными на волосы розовыми бигуди приветливо потянулась ко мне через прилавок. Я привычно подставил щеку для поцелуя. – Тебе как обычно? - Два пакетика лимонных леденцов и большую пачку Туинс с ореховой начинкой! – нащупав в кармане брюк сегодняшний «доход», я протянул ей пять долларов. Пакито просто обожает это печенье. А я сегодня сбросил все пакетики с порошком по хорошей цене. - Как в школе? - Нормально. – не станешь же рассказывать ей, что жизнь – дерьмо, учителя – отстой, а покровительство дяди Санчеса и деньги от продажи наркоты – не самое главное в этом мире? - Твоя мама сегодня заходила. – миссис Мартинез отвела глаза, усиленно разыскивая в коробке с леденцами, стоящей у кассы, мои любимые, лимонные. – Мигель… Ты – взрослый мальчик. Может, поговоришь с ней? Со дня на день к вам снова могут прийти представители органов социальной защиты. - И что из этого следует? – внезапно пересохло горло и сердце тревожно застучало в ребрах. - На этот раз вы можете не отделаться. - Благодарю Вас, миссис Мартинез, но этого не произойдет, – я забрал леденцы, сунул в школьную сумку печенье, улыбнулся старой леди. – Папа не позволит. Всего несколько минут отделяли меня от катастрофы. Пакито выбежал мне навстречу, сияя улыбкой, в которой неделю назад появились бреши – последние молочные зубы попрощались с братишкой, честно отдавшим их зубной фее. Я подбросил в воздух Туинс, печенье было перехвачено в прыжке, достойном Майкла Джордана, мелкий скрылся в разросшихся с весны кустах сирени. \ - Пако, мама дома? - Она спит! – деловито доложил брат, раздирая шуршащую упаковку. – А папа что-то собирает и ничего не говорит. Я вошел в дом, разулся, швырнул школьную сумку на старенький диванчик, стоящий у входа и предназначенный для гостей, которых у нас отродясь не было. Заглянул на кухню, открыл холодильник, выудил пакет с молоком, налил себе стакан. Вечером предстояло отнести выручку в автомастерскую, к Санчесам – туда стекались с дневной добычей все «волчата». А сейчас можно самому лечь и вздремнуть пару часов. Прошел уже год, как я толкал «дурь», но нервов это стоило ничуть не меньше, чем в самый первый день, когда я отвез упаковку кокса на рейсовом автобусе в соседний город. - Мигель! – голос отца раздался за спиной настолько внезапно, что я чуть не выронил стакан. - Да, пап? - Я ухожу. - Понятно. Когда вернешься? – мы уже привыкли к его частым отлучкам. Сезонный рабочий – как перекати-поле, где есть работа, туда и ветер понес… - Я… Совсем ухожу. Белоснежная гладь молока подернулась мелкой рябью, я поставил стакан на стол, застеленный старой выцветшей клеенкой, и осознал, что у меня дрожат руки. - Куда? - Еще не знаю. – отец подошел, обнял меня, прижал к промасленному комбинезону, который в последнее время стал его постоянной одеждой. – Прости меня. Вы оба – простите. - Понимаю! – я вырвался из его объятий, отвернулся, сдерживая подступившие к горлу злые слезы, – Вот, значит, как? Сбегаешь? - Нет, сынок. Ты еще слишком мал, чтобы понять меня… - Но уже слишком большой, чтобы нести ответственность за брата и мать – ты это хочешь сказать?! – ярости в моих словах было столько, что ответом мне послужила тишина. За подобную дерзость еще несколькими месяцами раньше я схлопотал бы приличную оплеуху. – Мне всего четырнадцать! Пако – восемь! Наша мать спивается на глазах, потому что потеряла смысл жизни – она не может найти работу, а ее муж постоянно отсутствует и приносит домой копейки! Один раз мы уже... Горло сковало спазмом. Молчи, идиот. - Мигель, мы с вашей матерью… - Пошел к черту! – слезы брызнули горячими ручьями, я закусил губу, чтобы наружу не вырвалось ни звука, но содрогающаяся спина выдала меня с головой. Спустя мгновение я ощутил на плечах сильную натруженную руку отца. - Я не бросаю тебя и Пако. Клянусь тебе, вы – мои дети, и не пострадаете от того, что я ухожу от мамы. Половину своего заработка я буду переводить ей на карту. Так будет проще для всех, поверь, сынок. Отец поставил на крыльцо старый рюкзак, с которым вечно уезжал на подработки, махнул рукой Пако, доедающему печенье, бросил прощальный взгляд на наш двор, обернулся. - Наверное, в твоих глазах я слабак. Но помни – мужчину мужчиной делает не физическая сила. Это – то, что приходит изнутри. Однажды ты поймешь, о чем я. Он ушел, так и не обернувшись больше ни разу. Я стоял на крыльце, смотрел ему вслед и думал… Думал о том, что у Пако порвались кроссовки. Что завтра весь квартал будет болтать о том, что пьющую миссис Герреро бросил муж, оставив одну с двумя детьми. О том, что благодаря дяде Санчеса я смогу купить продукты на неделю. Что впереди – выходные, а в понедельник я снова увижу Дэниэля Хансена – восходящую звезду средней школы мать-его-за-ногу-Миддлтона. Стиснув зубы, я вернулся в дом. Теперь я отвечаю за брата и за мать. - Мигель! – щербатая улыбка, мордаха – в крошках от Туинс, в глазах – очередная каверза. - Можно, мы с Рамоном погуляем недалеко от дома? Вспомнив о предупреждении миссис Мартинез, я поежился. - С сегодняшнего дня ты будешь гулять до девяти вечера. Договорились? В глазах брата застыл немой вопрос. Черт, какая же он умница у меня… Не произнеся ни слова, кивнул головой, вытер хлебные крошки с чумазого лица, свистнул негромко. Из соседнего двора раздался ответный свист. Две тощие фигурки скрылись за углом. Никто не отберет у меня Пако и не отправит в приют. Никто не заберет у меня тех, кто дорог мне. Никто не посягнет на то, что я считаю своим. - *** Босые пятки привычно не ощущали ни грубость камней, ни колкость мокрой стерни под ногами. Я отчаянно пытался обнаружить источник звука, но стон больше не повторялся. МигельМигельМигель, если сейчас ты не найдешь его – с чем останешься? Ты уже бежал так несколько часов назад, проклиная свой гнев. Что, ничему не научило? Так и собираешься таскать за собой по чистилищу грабли в подарочной упаковке? Спустившись к бурлящему водой ручью, я позвал, вложив в голос все спокойствие, на которое был способен: - Эй, ковбой… Ты где? Ответом послужила тишина. Но это же еще ничего не значит, да, Мигель? Наш мальчик мог попросту обидеться, сидит сейчас неподалеку и молчит, нахмурив брови. - Дэн, прости. Я погорячился и наговорил тебе кучу всякого дерьма. Ни единого звука, ни шороха, ни судорожных вздохов. Поганец! - Дэн, завязывай. Нам нужно дойти до Анжелики. Вместе лучше, чем порознь. Не сердись и иди сюда. В спину подул холодный ветер, я поежился и внезапно осознал, что стою абсолютно голый. Беззащитный. Нож – и тот остался в кармане штанов, сохнущих в шалаше. Темнота наполнилась странным шелестом, вязким причмокиванием, что-то ползло в моем направлении. - Дэн! Да подай же хоть один чертов звук прежде, чем меня сожрут возле этого Мертвого ручья! До отвращения липкий страх подкрался к самому нутру, инстинкт самосохранения кричал уходить, бежать со всех ног, быстрее пули, куда глаза глядят. Где-то внизу, в кромешной темноте сверкнули изумрудами два глаза, ног коснулось шершавое, холодное, склизкое, мазнуло по щиколотке влажным раздвоенным языком. - Черт возьми, я могу спокойно хотя бы до ада дойти? – задал я риторический вопрос небу, задрав голову. – Что там у нас уже в списке? Химеры, корни, ямы, болота, не слишком ли много для шести грехов? Судя по всему, ответа можно было не ждать. Как и всегда… - Извини, дружок, – я вздохнул, обращаясь к светящимся глазам. – у меня тут где-то бродит одно ходячее недоразумение, которое, по несчастливому стечению обстоятельств, крайне дорого мне. Поэтому сейчас я никак не могу быть съеденным, или зачем ты тут приползло. Может, перенесем нашу встречу на завтра? Светящиеся глаза лениво моргнули пару раз, не соглашаясь с выдвинутым мной предложением, язык в очередной раз изучил мою ногу на вкус. Стало ясно, что Оно не ограничится ни подмигиванием, ни облизыванием. Топот ног за спиной принес облегчение. - Мигель! Ты в порядке? Я несу тебе одежду и нож!!! Дальнейшие события впоследствии напомнили мне дурную комедию. С грохотом обрушивая под собой камни, в изобилии валявшиеся на склонах ручья, гризли споткнулся и с грацией борца сумо вприпрыжку понесся вниз. Шансов спастись у Оно было столько же, сколько у безумца, решившего принять душ в Ниагаре. Преодолев последний метр прыжком, ковбой приземлился в аккурат туда, где секундой раньше мерцали зеленые глаза. - Что случилось? С кем ты тут разговаривал? Здесь кто-то был? – Хансен тараторил это, сжимая меня в объятьях, пританцовывая от радости и абсолютно не обращая внимания на судорожные хрипы и подергивания под ногами. - Именно, ниньо! – я захлебывался смехом и счастьем, видя его целым, нацепившим кроссовки, сжимающим в одной руке мой нож, в другой – майку и обнимающим меня этими предметами. – Здесь кто-то БЫЛ. Ноги подкосились от схлынувшего адреналина, стали ватными, тело обмякло. Я почувствовал, как меня берут на руки и несут вверх по склону. Ветер стих, позади осталась тишина. - Прости, Дэн. - Это ты меня прости. Наверное, тебе действительно тяжело со мной. - Порой… но не всегда. Я на самом деле не думаю, что ты – маменькин сынок. Иногда ты берешь и совершаешь поступок, поражающий меня до глубины души. Вот как сейчас, например. - Это ты о ноже и одежде? - Нет, придурок, – я не мог отказать себе в удовольствии и коснулся пальцами гладкой кожи груди, там, где размеренно стучало сердце, – это я о том, что ты снова несешь меня на руках. *** Высушенная трава пахла клевером и солнцем. Наверное, в этот шалаш ее доставили из рая. Пастушок давным-давно дрых, а ко мне сон не шел. Надо же, сколько в нем накопилось обид… Он выкрикивал злые слова, сверкая глазами и желая задеть меня побольней. Первые несколько минут были наполнены ужасом – неужели… Это правда? И именно таким я выглядел для окружающих? Выбежав из шалаша под дождь, я сделал несколько шагов и остановился. Знаешь, Дэн, он прав. Ты ведь тоже считал его мелким торговцем наркотой, пройдохой и воришкой. Разве ты заглядывал в его душу? Разве ты спросил у него – почему он выбрал такой путь? Вот так и он… Винит тебя за чистую постель и хороших родителей… Вздохнув, я готов был вернуться и постараться хоть что-то объяснить Мигелю, когда он пронесся мимо меня вниз, к ручью, сверкая босыми пятками. Первым порывом было броситься следом за ним, но здравый смысл подсказал вернуться в шалаш, обуться и прихватить нож Мигеля . Чистилище, ёпт. Здесь под каждым кустом – опасность. Двинулся вниз по склону, практически на ощупь, ориентируясь исключительно на внутренний голос, вопящий – да, да, твой персональный кошмар только что сбежал по косогору именно в этом направлении. Еще издали стало ясно, что у пастушка проблемы. Тревожное дыхание и доносящиеся до меня отдельные слова. «Ходячее недоразумение… Дорого мне». Вряд ли речь шла о бесценности химер. Я остановился, зафиксировав взглядом две изумрудные точки, сверкающие метрах в десяти от меня – как раз на уровне щиколоток Мигеля. Мысленно представил себе, что именно может находиться в траве. По всему выходило – змея. Эй, пастушок, совсем рехнулся – с рептилиями разговаривать? Примерился. Крепче сжал в руках нож и влажную черную майку – неприлично бродить по чистилищу раздетым – и размеренными прыжками стал спускаться вниз, наметив для себя конечной точкой сверкающие глаза. Под ногами хрустнуло, завертелось, сжалось в толстые тугие кольца. Плевать. Я целился в твою шею, детка, так что шансов у тебя нет никаких. Можешь и дальше пыжиться в судорогах – я уверенно стою на твоем позвоночнике. Зелень холодного взгляда потухла, я выдохнул с облегчением и обнял своего пастушка. Почувствовал, как обмякло худощавое тело, успел подхватить, привычным жестом взял на руки и поволок вверх по склону, туда, где должен был находиться шалаш – если чистилище не успело прибрать его к своим жадным рукам. Темнота начала рассеиваться, сквозь узкие щели в крыше шалаша я увидел серебристый свет. На небе появилась луна. Не тусклый эллипс лимонного цвета. Тонкий серпик одиноко болтается посреди бескрайнего серого неба, будто спрашивая, что он здесь делает? Я лежу, бессонными глазами рассматривая силуэт твоей спины, зарывшейся в ворох душистой травы. Мне отчаянно хочется протянуть руку и коснуться узенькой полоски лопаток, виднеющихся сквозь отдельные былинки. Дотронуться… Хансен, он – парень. Он – чертов парень, который возбуждает тебя одним лишь голодным взглядом, устремленным на твои губы. Ты касался сегодня его… Везде. Трогал напряженный член и готов был кончить только от ощущения этой бархатистой головки в своей сомкнутой ладони. Твое тело живет своей жизнью, не спрашивая тебя ни о чем. Признайся себе, ковбой. Ни первый сексуальный опыт со старшей сестрой своего лучшего друга… Ни миссис Палмер, жена тренера, поймавшая тебя в раздевалке и отдавшаяся три раза подряд… Ни Синтия, с ее умелыми губами и руками… Ни одна из девушек, бывших у тебя, не заводила так крепко и мгновенно, как этот пастушок. Ты хочешь его. ЕГО. Нахального, самоуверенного, с тысячей колючек под языком – как будто он собрал их со всех мексиканских кактусов. Я тянусь… Пробираюсь под ворохом клеверно-тягучего запаха, утыкаюсь носом между лопаток, слегка касаюсь губами. Сон по-прежнему где-то далеко. Волны угасшего было возбуждения накатывают, смывая ложный налет стыдливости. Пастушок разворачивается, притягивает меня к себе и, лаская, проводит языком по пульсирующей жилке на шее. *** Сам не ведает, что творит. Член стоит так, будто секса не было год, не меньше. Герреро, а чего ты хотел после сегодняшних поцелуев? Вздыхаю, ощущая осторожное шевеление за спиной. Легкое касание – почти невесомое – мягких губ между лопаток. Остановись, Хансен, я не каменный… Похоже, остановка сегодня – за углом. Мелкими поцелуями скользит вдоль позвоночника, будто пробуя меня на вкус, изучая, из каких частей конструктора под названием «мужское тело» я состою. И, будто бы губ было мало – к ним добавляются скользящие по спине пальцы. Они замирают на крестце, боясь продвинуться вниз, пробираются наверх, к шее. Я пытаюсь дышать ровно. Губы смелеют. Вбирают кожу под лопатками, посасывают, наверняка оставляя свои следы… Горячий выдох опаляет мою кожу, я осторожно пропускаю руку между бедер и сжимаю свой член, норовящий кончить прямо так, без единого прикосновения к нему. Ковбой, готов ли ты к тому, что может сейчас произойти? Потому что я за себя больше не отвечаю. Разворачиваюсь, впиваюсь мгновенным поцелуем в первое, что подвернулось – шею, замираю, скольжу по ней языком. - Ниньо… и не рассчитывай. - На что? – голос ковбоя дрожит, но это не испуг, это дрожь желания. *** - У нас с тобой ничего не будет, – Мигель положил обе ладони на мою грудь. – Не навлекай на себя седьмой грех. Укол разочарования был настолько острым и болезненным, что сперва я даже не вник в смысл сказанного. Затем… - Значит, вот как обстоят дела? - И как? – Мигель подпер голову рукой, с видимым удовольствием разглядывая меня в серебрящемся полумраке. – Дошло? - Ну, с учетом того, что у меня всего два греха, а у тебя – шесть, и речь идет о… - я замялся в смущении, затем сделал вдох и нырнул, будто в омут, - речь идет о сексе… Следовательно, именно его у тебя и не было? - Пфф! Ниньо, ты слишком много говоришь о вещах, которые тебе не известны! – пастушок откровенно развлекался, – Это говорит всего лишь о том, что в моей жизни секса было не больше, чем у тебя. - А если бы оказалось, что у меня его не было вообще? Или всего один раз? – я прижал к себе мгновенно начавшую вырываться смуглую ладонь. Мысленно сосчитал до пяти. Сжал замершие на моей груди пальцы и повел их извилистой тропой вниз. Сердце бухало, как ненормальное. Как живое. Если сейчас он уберет руку… На половине пути Мигель мягко высвободился: - Дэн. Прости. - Да почему нет, черт возьми?! - Глупый… - губы, нежнее шелка, скользили по моей щеке, едва касаясь, успокаивая, убаюкивая бешеный ритм сердца. – У нас с тобой два разных пути. Мне – одним грехом больше, одним меньше… Я ведь не остановлюсь на этом легком петтинге, если ты не перестанешь сейчас так дышать. Мы выросли… Это тогда я смог. А сейчас – нет. В паху заныло от накатившего возбуждения - второго за день, яйца подобрались, превратившись в два тугих полушария, я зашевелил бедрами, пытаясь прижаться к пастушку плотнее, получить хоть какую-то разрядку. Мигель усмехнулся, опустил руку, коснулся оголившейся головки, нащупал крайнюю плоть, туго обхватившую ствол. Сжал колом стоящий член у его основания, одним волнообразным движением перегнал кожицу вверх, вниз, собрал кончиками пальцев вытекающую влагу. Я поплыл. *** Нахально тянусь рукой вниз, под шорох сухой травы нащупываю то же, что и у меня – стоящий, подергивающийся, с густыми каплями смазки… Не выдерживаю. Одним броском опрокидываю тебя на спину, нависаю, вглядываюсь в изумленные глаза. Ох, зря ты не уснул, пряничный мой… Заламываю ослабевшие от испуга руки за голову. Любуюсь. Соски, торчащие то ли от холода, то ли от возбуждения. Касаюсь их языком, впервые за пять лет ощущая в полной мере их вкус. Ничего не изменилось. Такие же, отдающие легким привкусом корицы. Отбросив в сторону глупые мысли о правильности происходящего, перекатываю их между губами, сжимаю, норовя добраться до самой сердцевины. Мало. Покусываю, слегка, сильнее… Чувствую, как ты вздрагиваешь и подаешься навстречу. - Ниньо… мы не можем. Если сейчас я возьму тебя, сверху прилетит очередная писулька с указанием об отбывании нового греха в какой-нибудь Тмутаракани. Вразрез со своими словами, я продолжал ласкать Дэна, то легонько касаясь головки, то потирая ее большим пальцем, с какой-то отчаянной радостью наблюдая, как мечется подо мной сильное, мускулистое тело, как из горла ковбоя доносятся хрипы вперемешку со стонами, как все чаще и сильнее подается он бедрами навстречу моей, обхватившей член кольцом, ладони. Господи, дай мне силы остановиться! *** «Если я сейчас возьму тебя…» Спустя мгновение я ощутил, как скользкими от смазки пальцами он раздвигает мои ягодицы. - С-с-секундочку! Я обнаружил себя у противоположной стены шалаша. Тело полыхало от непривычных ощущений, член съежился, но хуже всего было то, что Мигель хохотал надо мной, стиснувшим клочок травы, как последний оплот девственности. - Мы… Так не договаривались! - Ниньо, ты первый начал. Я тебя предупреждал, но тебе все равно понадобилось лезть на рожон. – сама любезность. Валяется, зарывшись в сено. И ничуть не смущен, судя по всему. – А теперь скажи мне, мой прекрасный персик… С чего ты взял, что твоя роль – главная? Ужас этих слов дошел до меня не сразу. - Ты хочешь сказать, что с самого начала…? - Господи, Хансен! Ну с какого-такого начала? Если уж твоя пустая головушка не помнит, что было пять лет назад, то имей в виду – «Вначале было слово!» А не то, что сейчас вертится в твоей голове! - Ты прекрасно понял, что я хотел сказать! С самого начала ты хотел меня… - Я сбился с мысли. Покрылся пунцовым. – Поиметь? - Ух ты! Выговорил! А я уже думал – мы так и будем ходить вокруг да около! – пастушок зевнул, повернулся на бок, прикрыл глаза. – Спи, моя напуганная лань. Я же сказал – ничего не будет, так что расслабь булочки. *** Нет. Нет, я допускал.. Не то, чтобы допускал – я даже представить успел, как это будет сладко – погрузиться вглубь смуглого тела, распростертого подо мной… Мои пошлые фантазии рисовали мне – вот он, лежит, забросив свои длинные худые ноги мне на бедра, сжимает меня, я могу наклониться и коснуться его сосков, двигаясь в нем… Но чтобы это был Я?! Сон пришел ко мне тяжелой поступью, смежил глаза, я боролся с ним, помня о том, что сзади… Сзади тем временем вздохнуло. - Снова зубами щелкаешь, Хансен? Дернулся, ощутив себя в его объятьях. - Только попробуй! - Господи Иисусе… - пастушок устало вздохнул, заворочался, устраиваясь удобнее за моей спиной. – Хансен, ты меня утомил за сегодняшний день. Я пытаюсь согреть тебя. Не устраивает – нацепи мокрую одежду. В общем, все, что угодно – только не трясись и не мешай мне спать. Усек? - Усек. – прошептал я едва слышно. Темные озера странных снов вновь поглотили меня.