Холодный январь в Париже

- Почему же? - мать протянула руку и потрогала ладанку, уже пустую, ибо оба башмачка были в глубоком кармане плаща поэта. - На ней, видишь, нашит зелёный камешек, похожий на драгоценный изумруд. Та цыганка, которую я считала своей мамой, пришла из Испании. Потому-то и дала мне такое имя. И научила петь песенки на испанском языке. - И ты... Ты ничего не помнишь о детстве до того, как стала жить у цыган? Ваше Преподобие, как Вы думаете, могла она запомнить?.. - Вряд ли, сестра Гудула, - покачал головой Фролло. - Дети помнят себя обычно лет с трёх. А сколько было лет Вашей дочери тогда? - Около годика, - лицо женщины на миг омрачилось тенью страшных воспоминаний, но затем на нём появилась робкая улыбка. Она привлекла Эсмеральду к себе и прошептала: - Доченька, я не буду больше мучить тебя такими расспросами. Но, если ты сама будешь рассказывать, как жила эти годы, я словно проживу их снова вместе с тобой. - Да, мамочка, - девушка улыбнулась в ответ и провела ладошкой по волосам женщины, потом взглянула на священника: - Господин кюре, вот я думаю, надо же как-то помочь матушке привести себя в порядок, волосы расчесать... После той страшной башни-то... - Об этом я и пришёл сказать. Та моя прихожанка, о которой я говорил, госпожа де Гонделорье, живёт недалеко. Я послал к ней за одеждой для сестры Гудулы, а она отправила со мной слугу, чтобы тот проводил вас к ней, там приготовлено всё для того, чтобы вы могли преобразиться. Идите же, а потом возвращайтесь, - Фролло отвёл женщину и девушку в зал Собора, где ждал слуга, и проводил до ворот.        Оказавшись в незнакомом, богато убранном доме, Эсмеральда и Гудула растерялись было, но вышедшие им навстречу две женщины развеяли их опасения и тревоги. Видно было, что это мать и дочь, так они были похожи. Обе белокурые, но старшая уже начала седеть, голубоглазые и довольно высокие. - Входите же, входите, Его Преподобие мне всё поведал, - госпожа де Гонделорье сердечно протянула руки. - Считайте этот дом вашим домом. Меня зовут Алоиза, а это моя дочь Флёр. А Вы, милая моя... Как Вас назвал господин архидьякон?.. - Сестра Гудула, - тихо проговорила бывшая затворница. - Но я... Когда я жила в Реймсе, то носила имя Пакетта Шантфлери. - Да, да, мне рассказывали историю молодой белошвейки, у которой будто бы цыгане украли дочь прямо из кроватки! Боже, как было бы ужасно мне потерять своё дитя! Я бы, наверное, умерла... Но, благодарение Богу, вы нашли друг друга. А ты, детка, как тебя зовут? - обратилась женщина к Эсмеральде. - Меня зовут Агнесс. Но я узнала об этом только сегодня, от матушки. А до этого меня называли Эсмеральдой. - Значит, мы с дочерью верно угадали с зелёным одеянием для тебя, - госпожа Алоиза засмеялась и оглядела девушку. - Оно очень тебе к лицу. А сейчас вам помогут привести себя в порядок, и матушке достанется тоже новая одежда.        Флёр позвонила в колокольчик, и вошедшие на его звон три служанки отвели Эсмеральду и Пакетту в помещение, где была приготовлена горячая вода, притирания, гребешки для волос и многие другие милые женские мелочи. Как и предсказывал Фролло, мать и дочь преобразились. Волосы Пакетты, до того спутанные неопрятными клочьями, служанки смазали каким-то ароматным маслом, вымыли и терпеливо расчесали. Женщину одели в аккуратное шерстяное платье тёмно-серого цвета с белым кружевным воротником, чулки и сабо. Эсмеральда облачилась в ту же одежду, что была передана ей ранее, вымытые и расчёсанные волосы пышным облаком окутывали её фигурку. Когда в сопровождении тех же служанок они вернулись в гостиную, госпожа Гонделорье с дочерью не могли удержаться от восторженных возгласов. - Да вы обе - настоящие красавицы, - воскликнула Флёр. - Агнесс, у тебя чудесные волосы! Как бы я хотела иметь такие! - Но и у Вас прекрасные белокурые локоны, госпожа Флёр, - ответила Эсмеральда. - Только не называй меня "госпожой", я же ненамного старше тебя, - улыбнулась девушка.        Через некоторое время, сердечно распрощавшись с матерью и дочерью Гонделорье и пообещав приходить в гости, Пакетта и Эсмеральда снова направились в Собор. Войдя, присели на скамью у входа, не решаясь сами подняться в келью. Тут их и заприметил звонарь. Фролло успел рассказать своему приёмному сыну историю обретения Эсмеральдой матери. Квазимодо от всей души порадовался за девушку. Но он поначалу побоялся подойти к ним, чтобы не напугать мать девушки, и спрятался за одной из исповедален. Эсмеральда первая заметила его, улыбнулась и прошептала Пакетте: - Мамочка, вот ещё один мой друг... Ты только не бойся, пожалуйста. Он некрасив, может, даже и страшен, но очень добрый и хороший... - она кивнула головой Квазимодо и жестом поманила его ближе. Пакетта же, увидев звонаря, в первый миг оторопела, но взяла себя в руки и даже сумела улыбнуться, когда он подошёл ближе. - Мне отец рассказал всю историю с башмачком, - проговорил он, - удивительное чудо. Теперь, Эсмеральда, у тебя есть матушка. Сударыня, - он поклонился Пакетте, - Вы и Ваша дочь всегда будете под надёжной охраной, Квазимодо сможет вас защитить, если что-то плохое случится. А сегодня перед вечерней службой послушайте, как звонят мои колокола. - Конечно, Квазимодо, я же обещала тебе, - сказала девушка. В этот момент они увидели идущих к ним Фролло и Гренгуара. Поэт и священник были изумлены преображением бывшей затворницы из страшной старухи с морщинистым лицом, грубыми руками и неопрятными патлами волос в миловидную женщину средних лет, коей она и была. И только пережитые страдания почти лишили её человеческого облика. Но теперь всё менялось к лучшему. Словно бы не прекратившийся до сих пор снегопад заметал невзгоды. - Ваше временное обиталище готово, - сказал архидьякон и в сопровождении Квазимодо повёл мать и дочь к кельям рядом со своей. Гренгуар следовал за ними. По пути он передал Эсмеральде оба башмачка, подобранные им со снега Гревской площади, и прошептал: - Теперь они всегда будут храниться вместе.        Две кельи по соседству с архидьяконской, хоть и были убраны в соответствии со строгими правилами монашеского устава, казались обитателям Двора Чудес и Роландовой башни прекрасным приютом. В келье Эсмеральды и Пакетты было две лежанки, а у Пьера одна, вот и всё отличие. В каждой из келий было по маленькому столу и паре стульев, очаг и полка с небольшим набором утвари. О пропитании Фролло велел им не беспокоиться, сказав, что трапезная Собора к их услугам.