Верю-не верю

Вот уж чего Эрик не ожидал – так это банальных физических упражнений. Бег, отжимания, приседания, наклоны, снова бег. Это как-то даже разочаровывало, несмотря на то, что Чарльз делал вместе с ним всё то же самое, и при этом отвечал на все вопросы. Впрочем, чем дальше, тем меньше Эрик их задавал – всё же упражнения есть упражнения. Но он успел узнать, что Чарльз был приёмным ребёнком, что у него есть названная сестра, тоже мутант, и ещё что в университете у него была репутация балагура и бабника, что, в общем-то, не было слишком далеко от реальности. Последнее Леншерру было представить труднее всего, конечно же. Воображение никак не могло смириться с тем, что его заставляют показывать вот этого спокойного мужчину, который носит скучные кардиганы и рубашки с накрахмаленными воротничками, пьёт чай из фарфоровых чашечек, растрёпанным, румяным от алкоголя и, может, в какой-нибудь дурацкой кепи. Эрику казалось, что кепи должна быть обязательно, как и лихорадочный румянец пятнами – такой же, как после пробежки, когда Чарльз согнулся и упёрся руками в колени, восстанавливая дыхание. Честно сказать, Леншерру почему-то казалось, что смотреть на этот румянец как-то… стыдно? Непристойно? По крайней мере, он ему таким казался, и Эрик отводил глаза, отворачиваясь. Чтобы отвлечься, он стал припоминать, что было с десяток лет назад. Тогда ведь Чарльз должен был ходит в университет? Тогда уже отменили сухой закон? Да, точно, сухой закон, он же был… Но Эрик, как ни старался, не мог вспомнить точных дат. – А тебя не пугали ФБРовцы? – наугад спросил Эрик, разгибаясь. Он уже отдышался, и теперь встал ровно, озираясь в поисках бутылки с водой. Кажется, они в начале пробежки оставили её здесь. – Что, прости? – Ксавье поднял брови и оглянулся тоже. Бутылку в траве он увидел первым, и уселся рядом с ней на землю. Чуть поколебавшись, Эрик последовал его примеру. – Когда ты кутил в молодости. У вас же было запрещено пить? – О, ты знаешь о сухом законе, – Чарльз заулыбался. Он свинтил крышку с бутылки и сначала передал воду Эрику. – Скажем так, я успел ощутить его действие. Леншерр хотел подавить усмешку, но у него не получилось. – Значит, ты ещё и преступник, – он отпил из бутылки и вернул её Чарльзу. И отвернулся снова, когда губы того коснулись голышка бутылки – там, где только что были губы Эрика. Почему-то последнему это казалось… неправильным. Было бы всё равно, если бы это была мать, или если бы это была бутылка, которую выдали на весь вагон евреев, которых везли в Аушвиц. Тогда на всё было плевать. А теперь, когда это была бутылка на двоих, это было неправильно. Леншерр невольно облизнулся, и краем глаза заметил, что Чарльз сделал то же самое. – В некотором роде. В конце концов, я привёз тебя сюда, это тоже, по сути, преступление, – Чарльз пожал плечами, снова растягивая губы в улыбке. То ли из-за пробежки, то ли ещё из-за чего-то губы у него тоже покраснели – как и щеки. Такие красные влажные губы рисовали некоторые художники дамам и господам на старинных портретах, которые Шмидт иногда показывал Эрику – когда решал, что ему стоит ознакомиться с мировой историей искусства. Дамы и господа всегда были одеты парадно и пышно. Леншерр невольно представил Чарльза в камзоле какого-нибудь императора и подавился смешком. А Ксавье кивнул на ту самую тарелку – антенну, о которой он говорил и вчера, и этим утром. – Ты чувствуешь её сейчас? – Да, – Эрик пожал плечами и кивнул. Он ощущал громаду, что-то по-настоящему большое, но не так, как это видели глаза. У него занимало некоторое время, чтобы «пройтись» своей силой от края до края, ощутить весь металл как будто в себе. То есть, одновременно в себе и вне себя, как что-то родное и подчиняющееся. Металл ему подчинялся, но он мог бы разве что содрать пару листов с поверхности. Если бы подошёл близко. Всё целиком в его дар просто не вмещалось. Чувствовать – это одно, а что-то делать с этим – уже другое. – Что ты можешь сделать? – Чарльз внимательно смотрел на Эрика, и это раздражало. Точнее, больше не хотелось признавать: – Ничего, – спокойно ответил Леншерр. Ладно, он может признаться себе, что был бы не против покрасоваться перед Чарльзом. Но правда есть правда. – Но ты не попробовал, – улыбнулся Ксавье. – Я и так это знаю. – И всё же. Эрик глубоко вдохнул, задержал дыхание на секунду и медленно выдохнул, вставая на ноги. Шмидт. Мать. Война. Люди. Злость, ярость, отчаяние. Весь горький коктейль, который могла принести война, и который щедро вливал Эрику в горло Шмидт. Коктейль Молотова, коктейль с порохом, коктейль с кровью. Леншерр стиснул зубы. Он чувствовал, как он его напряжения задрожали металлические защёлки ближайших окон особняка. Тарелка не двигалась. Эрик подумал, что сейчас от напряжения что-то сдвинется у него в мозгу. – Я не могу, – он опустил руки и согнулся, дыша так, будто снова бегал, а не отдыхал на траве минуту назад. – Эрик… – Леншерр резко обернулся – от удивления. Голос у Чарльза был каким-то приглушённым, будто задушенным, а выражение лица было таким, будто это он потерял свою мать, причём только что. – Ты… – Нет, я не читал твои мысли, – Ксавье покачал головой, поднимаясь на ноги. Эрик тоже разогнулся. Он только сейчас обратил внимание, что Чарльз ниже его почти на полголовы. Это тоже было как-то неправильно, по крайней мере, странно. И только сейчас, когда Чарльз встал почти вплотную к нему, заглядывая в лицо, Леншерр заметил морщинки в уголках его глаз и губ, и складки на лбу. Раньше он не обращал внимания на это. А сейчас, когда Чарльз, кажется, едва не плакал, он разом набрал весь свой возраст и перестал выглядеть, как восторженный ребёнок. Эрику стало даже жаль, ему нравилась искренняя восторженная улыбка. Да, пожалуй, теперь он решил, что нравилась. – То, что ты ощущал, было… ты не обидишься, если я скажу «ужасно»? – Это и есть ужасно, – спокойно отозвался Эрик. – Ты просто слышал это? – Ты громко чувствуешь, друг мой. Очень… сильно. Леншерр уверенно кивнул. – Иначе я не смогу управлять не то что той тарелкой, но, может, и всем остальным тоже. – Это твой способ? Эрик кивнул снова, но Чарльз покачал головой. Лицо его постепенно разглаживалось, уходило послевкусие чужих эмоций, которыми его захлестнуло мгновение назад – как будто он упал в океан и бесконечно тонул, глотая ледяную солёную воду. – Это не твой способ, а Шмидта, – наконец пояснил Ксавье. – Это одно и то же, – Эрик стиснул зубы. Чарльз коснулся его плеча, заставляя повернуться лицом к тарелке снова. Рука на плече – не тяжёлая, это было мягкое прикосновение – удивительным образом успокаивала. – Мне нужно разозлиться, чтобы что-то получилось. Или расстроиться. – Успокойся. – Что? – Успокойся, – повторил Чарльз, совсем легко сжав плечо Эрика. – Сильные эмоции помогают тебе добиться определённых успехов, легче и быстрее всего вызвать у человека негативную эмоцию, это верно. Но чтобы пойти дальше, тебе нужно обратиться к чему-то другому. Концентрация и свобода одновременно – это то, что нужно тебе и твоему дару. Ты, мм… позволишь? – Эрик скосил на Чарльза глаза. Тот держал пальцы у виска, но не касался его. Вздохнув, Леншерр снова перевёл взгляд на тарелку. – Ладно. Для Чарльза это было совсем не похоже на то, как на него обрушил переживания Эрик – пусть и случайно. Ксавье был осторожным, аккуратным, если бы Леншерра спросили, что он чувствует, он бы сказал – ласку. Чарльз ласково и ловко перебирал его воспоминания, попутно делился какими-то своими. Эрик решил, что если бы в реальности картинки мелькали так же, его бы уже давно стошнило, а в голове всё было иначе. А вот его мать. Эрик почти не видел именно эту картинку, но его заполняло ощущение радости. Нет, не так. Гармонии. Он стал стаканом, и Чарльз аккуратно вытаскивал это воспоминание – наливал в Эрика-стакан гармонию. В голове стало легко и чисто, как будто вместе с очередным вдохом свежий воздух попал сразу в мозг, а не в лёгкие. Чисто, свежо. Гармонично. Чарльз улыбался рядом, Эрик удивительно быстро сфокусировал на нём взгляд. Он думал, что придётся долго отходить от вмешательства в мысли, но получилось совсем наоборот. Где-то на задворках сознания тихо наигрывала песня. Эрик точно не слышал её раньше. – Что это? – выдохнул он. – Прекрасное воспоминание. Ты можешь ощущать невероятно чудесные эмоции, друг мой. Ты молод, я надеюсь, что в жизни у тебя их будет ещё много, – Ксавье снова положил руку на плечо Леншерра. – Нет… это… – он несколько раз прищёлкнул пальцами в ритм песне. – Ох, прости, это, видимо, мои концентрация и свобода, – виновато улыбнулся Чарльз. – Скоро она исчезнет из твоей головы. – Я хочу послушать её, – Эрик сказал раньше, чем успел хорошо обдумать это, и тут же плотно сжал губы, готовый сейчас же отказаться от своих слов. – У меня есть несколько пластинок, – засиял Чарльз. – А ещё Элла Фицджеральд скоро будет выступать в «Даунбите», это клуб в Нью-Йорке. Мы могли бы съездить. Ехать Эрику не очень хотелось, но, кажется, очень хотелось Чарльзу, и Леншерр молча кивнул. – Попробуешь? – Чарльз указал на тарелку. Эрик сощурился. Он гораздо чётче ощущал металл, теперь он мог различить детали помельче – перегородки, даже клёпки. Это было до странного легко, хотя ощущение быстро уходило. Леншерр попробовал задержать в голове эту песню, которую оставил ему Чарльз. Ощущение легкости вернулось, у Эрика от волнения вспотели ладони, а подушечки пальцев похолодели. Лёгкость всё равно ускользала, голова переставала быть такой чистой. – Нет. Ещё нет, – наконец ответил он. – Давай… давай сначала съездим в Нью-Йорк.