Верю-не верю

Эрик видел, как кровь стекает из-под касок солдат. И в большинстве случаев это была не его вина, а русских. Он уже бежал, вырвавшись, так что – русских. А вот Шмидта он убил почти без крови. Монета аккуратно вошла в череп посреди лба и вышла из затылка, почти не запачкав волосы. Только слегка. Ювелирная работа, Эрик себя даже поздравил. Шмидта он так и оставил – в том же помещении, где так часто доктор держал его, проводя свои исследования, где его придавило балкой, когда он упал, потеряв сознание. Леншерр горько сплюнул: исследователь чёртов. Он, кажется, всю жизнь будет недолюбливать учёных. Как минимум представить себя в больнице или поликлинике, да даже у дантиста, он не мог. И всё же жаль, что Шмидт не был в сознании. Эрик хотел бы увидеть в его глазах всю боль, которая там могла уместиться. Макс Эйзенхардт никогда не был жестоким мальчиком, даже не привязывал кошкам на хвосты консервные банки. А Эрик Леншерр теперь был. Ровно настолько, чтобы выживать. Очень отвлечённые мысли на фоне бесконечной боли и бесконечной ярости. Если не будет таких отвлечённых мыслей – можно запросто сойти с ума, растворившись в них. А так – так можно просто впитать отчаяние, злость. Всё то, что Шмидт подарил ему, чему научил. Впитать, чтобы они стали тобой и чтобы ты не стал ими. Эрик считал, что это очень большая разница. – Эрик, – он очень отчётливо услышал голос, но не мог понять, кому он принадлежит. Голосу тоже было больно, голос говорил «Эрик», а ощущение было такое, будто он умолял о чём-то. Леншерр резко остановился, оглядываясь. Почему-то исчезли все звуки, потом он заметил, что исчезли все люди. – Эрик, проснись, – и снова этот голос. Эрик вскрикнул, когда его кто-то тронул за плечо, резко обернулся, готовый выкинуть кулак вперёд. На него умоляюще, но удивительно уверенно смотрели голубые глаза, а тёплая рука всё ещё сжимала плечо. Проснуться. Это Чарльз, и он просит проснуться. Чарльза здесь не было, никогда не было, значит, он прав. Эрик резко открыл глаза. Тишина отеля ударила по ушам. Он был весь в поту, наверняка если провести пальцами по виску, то волосы там будут совсем мокрыми. По шее соскользнула капля, а Чарльз убрал с его виска пальцы, тяжело выдохнув. – Что ты здесь делаешь? – язык у Леншерра ворочался с трудом, а вот мысли были ясными. Он разом вспомнил и Фицджеральд, и задымленный клуб, и двух мужчин, которые будут носить полицейским булочки. Он привык к кошмарам и привык быстро просыпаться, так что нет смысла рассусоливать. Приснилось и приснилось. Ему всегда нужно было вставать и идти дальше, при таком раскладе некогда жалеть себя и продолжать переживать о том, что раз за разом прокручивало подсознание. – Извини, ты… Тебе приснился кошмар, – Чарльз тоже быстро брал себя в руки, хотя секунду назад его голос был совсем другим. Эрик заметил, что на лбу у Ксавье тоже блестит пот. – Я в курсе, – спокойно отозвался Леншерр. – Не нужно было приходить, – он сел в постели, вытирая лицо ладонью. – Это мой кошмар, и я сам с ним справляюсь. – Может быть. Ты привык к своим кошмарам, а я к ним – нет. Я в состоянии ставить нужные блоки, но не когда твои сны такие… яростные и громкие, – стакан воды и платок в руках Чарльза. Эрик чуть поколебался, но принял их, недоверчиво глянув на Ксавье. Взгляд у того был ужасно цепкий, внимательный. Эрику стало сложно отвести глаза. – Я телепат, Эрик, и я видел вещи куда ужаснее в разумах других людей. Я как-то раз проезжал мимо тюрьмы, когда ещё не научился ставить хорошие блоки и аккуратно отделять мысли. И эмоции. Леншерр вытер лицо уже платком и сделал маленький глоток воды, сжимая все ещё влажными пальцами стакан. – Я научился жить со всем этим, но это не значит, что я потерял способность бояться или злиться. Или желание спокойно спать, – Чарльз улыбнулся одними уголками губ, черты его лица неуловимо смягчились. – Эти кошмары. Они ведь регулярные, верно? Позволь мне помочь с ними. «Позволь мне, Эрик», – Леншерр чуть вздрогнул, услышав бесконечно мягкие интонации в своей голове. В темноте номера ему казалось, что глаза у Чарльза светятся. У него были чуть слипшиеся тёмные ресницы, полная противоположность эриковым коротким и светлым. Эрик удивлялся, какое у Ксавье подвижное лицо, какая живая мимика, а теперь он застыл в ожидании, слегка прикусив нижнюю губу. Слишком близко – это Чарльз склонился, приподняв руку, он ждал, чтобы дотронуться до влажного виска Эрика. Света в номере – минимум, из окна пробиваются лучи пары фонарей. Но Эрику всё равно было видно, как натянулась мягкая кожица прикушенной губы, все мельчайшие складочки. – Я справлюсь сам. – Эрик… «Я справлюсь сам», – Эрик был уверен, что Чарльз услышит сейчас эту мысль. А вот как лучше целовать, он уверен не был совсем. Просто привстал ещё немного и прижался губами к губам. Это, наверное, даже не поцелуй вышел, просто прикосновение. У Чарльза дрогнули губы, на поцелуй это сразу стало похоже больше, а, отстраняясь, Эрик уловил чуть судорожный выдох. «Я попрошу помощи, если не выйдет», – добавил Леншерр, укрываясь одеялом до подбородка и поворачиваясь на бок. И произнести это, даже мысленно, было сложнее, чем решиться на поцелуй. Но он всё ещё хотел верить Чарльзу. Ужасно хотелось зажмуриться и кусать губы теперь уже самому Эрику, но он лежал смирно и следил за тем, чтобы его не выдало дыхание. Оно должно оставаться ровным. Чарльз вышел совсем тихо, и только тогда Леншерр резко вдохнул и выдохнул так глубоко, как мог, сбрасывая одеяло, под которым было невыносимо жарко.