Верю-не верю

– Доброе утро, Эрик. – Доброе утро, Чарльз. – Кофе? – Пожалуйста. Эрик сидел на стуле, ровно держа спину. Отель завтракал, в ресторане пахло кофе и свежей выпечкой, но Леншерр этого не чувствовал. У него в носу всё ещё стоял жёсткий, ни на что не похожий запах крови. Губы чуть обожгло горячим кофе, и Эрик поспешно сглотнул. С недавних пор он стал чаще задумываться о губах. Как бы он себя ни заставлял, он всё равно то и дело скользил взглядом по Чарльзу. Ксавье либо не замечал, либо деликатно делал вид, что не замечал, это было бы очень в его духе, решил Эрик. На Чарльзе был новый серый костюм-тройка, а вчерашний галстук удивительным образом ни капли не измялся. Они завтракали молча и точно так же молча уезжали из Нью-Йорка. Утром город показался Эрику куда более обычным, исчезло какое-то дымчатое ночное очарование. Хотя, может быть, вчера на него просто подействовал сухой мартини. Или голос Фицджеральд. Или эмоции от этой стычки у клуба. Или Чарльз. Что угодно и всё вместе, и Эрику меньше всего на свете хотелось думать о том, что на него что-то так сильно подействовало. Ему в жизни хватило влияния людей и событий, он хотел контролировать себя и свою жизнь, желательно до мелочей. Леншерр злился, понимая, что получается у него хуже и хуже, и виноват в этом один определённый американец. Почему-то Чарльз выбрал поезд, чтобы вернуться домой. До Уэстчестера можно было бы добраться на автобусе, а Ксавье и вовсе нанимал автомобиль, но теперь они оказались в здании Большого Центрального терминала. Эрику не нравились вокзалы. В Германии там было слишком много людей в форме, а людям в любой форме он не доверял. К тому же, со всех сторон на него как будто давили чужие расставания, чужие встречи – состоявшиеся или нет, – как будто это он был телепатом. В вокзальном воздухе, как заметил Эрик, всегда витает особый сорт лёгкой паники. Не важно, опаздывает человек или нет. У него в груди и желудке что-то будет неясно зудеть и ворочаться, как будто при несварении, ладони вспотеют, пусть и слегка, а взгляд будет постоянно возвращаться к часам. Курильщики на вокзалах курят ещё больше, хотя дым как будто сильнее горчит на языке и дерёт горло. Эрика раздражало, что ему приходится вдыхать эту всеобщую панику, раздражало, что вместе с кислородом и она попадает в мозг. Он не был человеком толпы и не желал поддаваться ей, как все. Американская вокзальная паника от немецкой ничем не отличалась, несмотря на всю грандиозность Большого Центрального терминала. Эрик простоял несколько секунд, задрав голову вверх. Архитектура – это лучшее, что придумало человечество, считал он, и это заставляло его думать, что некоторые люди не так уж плохи. Иногда. Когда молчат и занимаются делом, таким, как этот Терминал, например. Потолок уходил далеко вверх, мраморные плиты гулко отдавались под ботинками Эрика, а свет из окон в зал как будто впрыскивали. Он спускался из решётчатых полукруглых окон под потолком и больше всего напоминал натянутые канаты. Такие световые канаты как будто натянули между полом и окнами. Леншерру показалось, что если задеть их, они зазвенят, как струны. Эрик понял, что задержал дыхание на пару секунду, и резко выдохнул, краем глаза заметив, как Чарльз прячет улыбку и пытается убрать её с лица. Это злило. Чарльз наверняка специально решил ехать на поезде, чтобы показать это всё. Эрик уже готов был выслушать историю о создании терминала и всех, кто приложил к нему руку, но Чарльз всё ещё молчал. Лёгкая, краткая эйфория у Эрика прошла мгновенно и он снова почувствовал вокзальную панику во всей красе. Только на этот раз что-то всё равно было не так. Чарльз и Эрик сидели на полупустом перроне, по которому только часто проходили туда-сюда спешащие люди. Они паниковали ничуть не иначе, чем Эрик привык видеть и ощущать, но всё равно… Он понял, что не дышит этой паникой, только наблюдает её со стороны. Леншерр перевел взгляд на Чарльза, который шуршал свежей газетой. Эрик заметил, как после покупки Ксавье украдкой принюхался к ней, тихо вдохнул запах свежей типографской краски и хрустящей бумаги. Чарльз не прижимал пальцы к виску и в целом выглядел слишком занятым чтением, чтобы отвлекаться на мысли и эмоции окружающих. Дочитывая очередную статью, он задумчиво прикусил губу, и Эрик сразу отвернулся, сосредотачиваясь на рельсах. Отполированный колесами поездов металл отозвался легко и приятно. Эрик закрыл глаза, прикидывая, смог бы он поднять эти рельсы или нет. Практиковаться он не собирался, но на участке перед ним металл всё равно тихонько загудел – так, что это было заметно только одному Леншерру. На фоне этого тихого гудения отошли на задний план звуки бесконечных шагов, ровный гул, в который сливались голоса, перекрывающие его вокзальные объявления и шуршание Чарльзовой газеты. На вдохе Эрик вспомнил про то, как хотел доверять Чарльзу, а на выдохе ясно ощутил, что внутри покалывала его собственная легкая паника – сродни вокзальной, но не совсем она. Как остаточное напряжение, которое всё не уходит. Ты стараешься не обращать на него внимания, накрываешь сверху такой вот свежей газеткой, как у Чарльза, и ворохом слов из неё, но напряжение от этого не исчезает. Говорят, страх и ненависть могут пожирать изнутри. Тогда такое напряжение медленно лижет, как леденец на палочке. Он всё ещё хотел доверять Чарльзу. – Я хочу уехать, – Эрик открыл глаза и посмотрел на рельсы перед собой. С ними ничего не случилось, зато металлические эглеты на шнурках Эрика заметно расплющились. – Наш поезд прибывает через пять минут, – осторожно отозвался Чарльз, опуская газету на колени. – Нет, – Эрик посмотрел на свои ладони. Он вспомнил, как Клаус Шмидт вкладывал в них монету и шоколад. – Мне нужно…– он резко замолчал, не закончив. Его грубые ладони перекрыла мягкая рука Чарльза. – Тебе нужно снять напряжение, друг мой, – он говорил всё так же осторожно, и Леншерр вспыхнул злобой. – Читаешь меня и задействуешь психологические штучки? Мне это не нужно, друг мой, мне нужно уехать. Подальше, – «Подальше от полукруглых вокзальных окон, твоих чёртовых мягких рук, твоей помощи и вечнопонимающих взглядов». – Нет, но мне очень хочется, – голос Чарльза звучал как будто так же мягко, но отдавал неуловимой прохладцей. – Ты не можешь вечно бежать, Эрик. От хорошего и плохого, тебе всё равно, от чего бежать, но так не может быть вечно. – Движение – это жизнь, – криво усмехнулся Леншерр, наконец обернувшись на Чарльза. – Ты путаешь мягкое с тёплым, – возразил Ксавье. Он не улыбался, как ожидал Эрик, даже одними глазами или уголками губ. Его лицо всё ещё было дружелюбным, такому человеку хотелось довериться, но особого флёра заботы, небезразличия, к которому привык Эрик, не было. – Ты достаточно пережил и заслуживаешь всё время мира на самокопания. Но это время не для того, чтобы бежать и глубже зарываться в своё отчуждение. Оно для того, чтобы устанавливать связи. С собой, с людьми и с новым миром. Теперь он другой, не такой, каким был в Аушвице, и ты другой, Эрик. И ты больше не там. Ты не хочешь помощи, это твоё право – не принимать её, но в таком случае будь добр помочь себе сам, – Чарльз убрал руку с ладоней Эрика и стал аккуратно складывать свою газету. Перед ними характерно стучало – подошёл поезд. – Вчера ты обещал мне, что справишься, – добавил Чарльз, встав на ноги, и Эрик заметил, как в его глаза вернулась… привязанность. Леншерр молча проводил взглядом спину в сером пиджаке, и Чарльз скрылся в вагоне. Эрик опустил глаза на свои эглеты, которые уже больше напоминали просто металлические пластинки, и аккуратно выправил их до изначального состояния. Сегодня в Уэстчестер никто явно не рвался, когда Эрик нагнал Ксавье в коридоре поезда, там больше никого не было, даже проводника. На этот раз поцелуй – это действительно поцелуй. Губы у Чарльза мягкие и ласковые, у Эрика – напряжены, он весь напряжён, как-то отстранённо отметил, что пришлось склониться для поцелуя. Чарльз снова дотронулся до ладони Леншерра, мягко сжал его руку, отстраняясь, и завёл его в купе. Дверь тихо характерно зашуршала, отъезжая в сторону, и снова – закрываясь за ними по желанию Эрика. Первой мыслью было заставить Чарльза остановиться у двери, выставить руки по бокам от его головы, чтобы он не выскользнул. Ксавье плавным движением поправил волосы Эрика и коснулся губами уголка его губ, прежде чем пройти мимо и сесть у окна. Он снова разворачивал газету. – Ты ведь применил свои психологические штучки, – Эрик сел напротив и сам чуть удивился тому, как спокойно звучал голос. – Если бы я «применил штучки», ты бы был уже на полпути к ближайшему врачу, который занимается реабилитацией жертв концентрационных лагерей, – Чарльз перевернул газетную страницу и закинул ногу на ногу. Так он выглядел совсем по-деловому, и Эрик вспомнил о том, что Ксавье, вообще-то, профессор. – Но ты ведь что-то сделал. – Я поговорил с тобой, Эрик, – Чарльз всё же поднял на него глаза. – Иногда с людьми нужно всего лишь разговаривать, – он улыбнулся и вернулся к чтению, ослабив галстук. – Можно? – когда поезд тронулся, а проводник проверил билеты, Леншерр протянул к Чарльзу руку. – Конечно, – тот отделил от газеты страницу, которую читал, и отдал остальные Эрику. Краем глаза Эрик заметил, как Чарльз расслабился на сидении, он как будто долго задерживал дыхание, а теперь выдохнул.