Шепотом

Утром Соня партизански подсунула нам под ухо свой милейший будильник с убойным зубодробительным звонком. Я понимаю, большинство будильников и так не блистают особенно приятными мелодиями, но этот – адская вещица. Не знаю, чем руководствовалось моё дитятко, но мы когда-то зашли в супермаркет, и, увидав его, она упёрлась как бульдозер: «Хочу». Я противиться не стал. А зря. Завела его на семь – не знаю, во сколько она подскочила, и поставила бомбу замедленного действия так, чтобы до неё не получалось дотянуться, не слезая с дивана, но на достаточном расстоянии, чтобы ощутить всю прелесть неутихающей какофонии гавканья, свиста и ещё бог знает каких звуков. В полудрёме я различил, как подскакивает Никита у меня под боком – диван-то мы не разложили и спали буквально вплотную друг к другу. Он поднялся – сразу стало холоднее – и выключил будильник. Едва шум прекратился, я без проблем заснул снова – такие вещи никогда не поднимали меня с постели окончательно. В итоге моё «доброе» утро состоялось часа в полдевятого, когда дитятку приспичило позавтракать. Удивительно: обычно на мои предложения поесть утром она отвечает отказом, а сейчас прямо до категоричного: «Если ты меня не покормишь, я упаду в обморок и умру от голода!» Мелкая пакость. Пообещав покормить нуждавшуюся с ложки, встаю и бреду в туалет. Наскоро привожу себя в порядок. Придирчиво осмотрев себя в зеркале, ощупываю собственные лицо, живот и бока, явственно понимая, что в последнее время явно переборщил с вынужденной диетой. Немногим позже, памятуя об обещании, достаю из холодильника гречку, ставлю её на одну из двух газовых конфорок. На вторую – сковородку с подсолнечным маслом. Сидя за столом, дети лениво переговариваются. Никита, по-прежнему одетый в мои вещи, положив подбородок на стол, сонно наблюдает за происходящим. Не знаю, во сколько мы вчера легли, но, похоже, он совершенно не выспался. Тяжко вздохнул, отозвавшись таким же тяжким «Ммм» на Сонькин тычок и попытку привлечь к себе внимание. Жаря омлет и подогревая кашу, я одновременно нарезаю хлеб. Дочь, расположившись у окна, кого-то рассматривает, не забывая время от времени тормошить Никишу. Когда омлет почти приготовился, дитё всё же решила прояснить ситуацию. - Ники-и-та, ну посмотри! Тебе что, жалко?! Там к кому-то целая милицейская машина приехала! Подумать только, «целая» машина… - Никогда не любил милицейских, – вяло буркнул тот, не отрывая подбородка от стола. Заинтересовавшись, я обернулся: - Почему это? Мне-то их «недолюбливать» есть за что, а наш Никиша вроде мальчик порядочный. - Не зна-а-аю, – подавляет зевок. – Это чувство само появляется, особенно когда им от меня что-то нужно. - Значит, в душе ты отъявленный хулиган, – преувеличенно серьёзно подвожу итог. Сервируя стол, ненадолго заглядываю в окно. Утро сегодня особенно приятное, тем более дома тепло и, как я уже говорил, кухня невероятно уютная. Фараонская укатайка стоит у соседнего подъезда. Рядом старый хрыч в форме объясняется с суровой тётенькой за пятьдесят: она, экспрессивно размахивая руками, чем-то возмущалась, а он понимающе кивал и, как нашкодивший третьеклашка перед директором, извиняясь, разводил руками, мол, я не при чём. Ничего необычного, в общем-то. Неведомо какой марки дряхлая тарантайка жутко барахлила, заглушая остальные звуки вокруг. - Пап, я тут вспомнила, – позвало дитё, и я отвернулся, успев краем глаза заметить, как из того же подъезда выходят ещё двое типов в форме. - Ау? – отзываюсь, отставляя сковородку. - Ты маме стихи писал? – с неподдельным любопытством. Никиша, до этого, кажись, окончательно решившись уснуть за столом, приоткрыл один глаз. - Гмм… – замялся. Я вообще-то думал, что она начнёт о таком расспрашивать не раньше десяти лет. – Писал. Пару раз. - А покажешь? У нас девочке тоже стих написали. Я его даже сфотографировала. Показать? - Давай, – усмехаюсь. Малец заметно оживляется и отдирает морду от поверхности стола. Достав из кармана халата мобильник, ребёнок снимает с экрана блокировку и недолго что-то клацает. Каша уже готова, поэтому я раскладываю еду по тарелкам. Пахнет одуряюще, похоже, на сей раз в борьбе с яйцами победа осталась за мной. - Молоко будешь? – спрашиваю мелкого. - У-у, – отрицательно машет головой. Дочь находит нужную фотографию и показывает её нам. На скомканном бумажном листе в линию коряво написано: «Я тибя люблю Всё тибе падарю Тока папраси С неба звизду дастану». Как мы с Никишей хохотали – надо видеть. Сонькину самодовольную улыбку – тоже. - Кха-кха, а мальчик с какого класса? – от смеха малец закашливается. - С пятого. Он математику хорошо знает, а русский - не очень. Вспоминаю: - Кстати, радость моя, а как у тебя с русским? Помнится, у тебя в дневнике я наблюдал трояк. - Не трояк, а восьмёрку, – возмущённо. – Это потому, что Лина у меня книжку на перемене попросила, а отдала только после урока, – видя, что я хочу допытаться, эта лисья морда быстро переводит тему: – Ты говорил - стихи покажешь. Фыркаю: - Не было такого. Но, в принципе, можно посмотреть: тёща говорила, здесь остались коробки с фотографиями, записками и прочей мелодраматичной чушью. Анька их никогда не выкидывала. Но не раньше, чем мы поедим. Итого: ели дети со скоростью аллигаторов, не забывая поторапливать меня. Коробки мы нашли схороненными глубоко в диване и перепотрошили их все. Никиша тщательно вглядывался в фотографии, особенно школьные, посматривая то на них, то на меня. Поискусывал все губы, то чему-то хмурясь, то, наоборот, улыбаясь – тоже непонятно отчего. По-моему, на тех фотках нет ничего особенного. Соня с любопытством глазела на саму себя, вслух читала переписки: Ани с подругами, Ани со мной, Ани с самой собой или ещё с кем-то. На непонятных словах запиналась, толкала Никишу, чтобы тот пояснил ей или прочитал, если попадалось что-то сложное. Что касается меня, то, предоставленный самому себе, я сидел рядом на полу, у разложенного дивана, и просто наблюдал. Живописная из нас получалась картинка, и это, я даже не знаю, как передать, ощущение спокойствия, что ли – будто кто-то зимой укутал тёплым покрывалом, невероятно умиротворяло. Хотелось прикрыть глаза и ненадолго уснуть. Стих мы нашли – один, к тому же самый нелепый из всех мною когда-либо написанных. Лист в клетку был аккуратно приклеен к обороту нашей с Анькой свадебной фотографии. Моим небрежным мелким почерком слова, её – изящным, ровным – внизу – примерная дата. Печаль меня одолевают и тоска, И как бы ни была ты далека, Я жду тебя всегда, как верный пёс, Который много горя перенёс. В простые строки сложатся слова, И какова бы ни была молва, И как бы ты меня не отвергала вновь, Моя, собачья, преданна любовь. Не было никакой печали, тоски, ожиданий, отвержений и прочего. Был только пафос в холщовой рубахе и громадное желание, подобно мартовскому котяре, петь серенады. Однако голос мой оставлял желать лучшего, и, сознавая это, приходилось писать стихи. О чём – неважно, лишь бы в рифму, тем более Аньке нравилось, и мы оба оставались довольны. Удивительно, как она так искренне приходила в восторг от очередной демонстрации порождений моего скудоумия. - Это серьёзно ты писал? – удивляется Никиша, перечитывая строчки. - А не похоже? – патетически вскидываю бровь. - Ну-у… – у него скептически приподнят уголок губ. – Тут всё так эмоционально, а ты больше похож на… Затрудняется в определении, поэтому подсказываю: - Пофигиста? - Угу. - Бабушка говорила, что он всегда такой, если мамы или меня рядом нет, – влезает мелкая. - Увы, – в театральной скорби покаянно киваю. Затем уточняю: – Бабушка, которая Валя? - Ага? - А новую маму поискать она тебя не агитировала? – подозрительно осведомляюсь. Я даже не удивлюсь, если Соня скажет «да». - Не-а, она только попросила, если мне понравится какая-нибудь твоя подружка, обязательно тебе сказать. - Гмм… А ты? - Я сказала, что знаю только Лёлю, но у Лёли уже есть парень. - Охр… м-да, конечно. Сонька – сама невозмутимость. Никиша не отрывает взгляда от той свадебной фотки со стихом на обороте. На ней мы стоим вдвоём с Аней у дверей загса, при всём параде, с отчасти вымученными улыбками, хотя бракосочетание едва началось – рознь той фотографии, где мы в одном из турпоходов: в полной тяжёлой экипировке, перемазанные, грязные и до невозможности счастливые. Как сейчас помню: годовалую Соню мы сплавили родителям, а сами махнули куда глаза глядят – в качестве медового месяца, а то раньше никак не получалось: то роды, то пелёнки-распашонки, то ещё что-то. Оторвав на секунду взгляд, Никиша выдохнул: - Ты правда… – запнулся, продолжив ещё тише – почти шёпотом, – женат? Не придавая этому значения, легкомысленно пожимаю плечами: - Можно так сказать. Переглядываемся с Соней: она немного грустнеет и отводит глаза. - Понятно, – рассеянно произносит мальчишка. - А ты чего думал? – склоняю голову к плечу. Молчит, но, решительно откладывая фотку в общую кучу, отвечает: - Что вы в разводе, и она тебя не любит. Поэтому твоя мама хочет найти тебе новую жену. - О, так ты слышал. Ясненько. Ты, наверно, понял, мы с Соней не очень любим говорить на эту тему. Понимаешь ли… Меня перебивает моя мелочь: вздёргивает нос до потолка и глядит на мальчишку вызывающе, почти зло. Да уж, нам обоим эта тема осточертела. - Мама с нами. Ты её не видел, но она хорошая. Не говори, что её нет. Глядя на неё сейчас, я отчасти чувствую себя виноватым – точно не могу сказать, в чём: скорее всего потому, что не смог уберечь, сохранить для неё её единственную замечательную маму. Никита растерян побольше моего. Сцепляет руки в замок, пытаясь рационально объясниться: - Я не говорил, что её нет… Я думал, что вы… что она далеко. Она и вправду далеко. Дальше, чем ты можешь себе представить. Довольно болезненная тема. Пора закругляться. Мы ещё недолго сидим в тишине, после чего я поднимаюсь: - Ладно, пойду я по делам схожу. Когда наиграетесь, сложите всё, как было. Я вернусь где-то через час. И, не обращая внимания на укоризненный взгляд ребёнка, сматываюсь. Можно сказать, дезертирую. На самом деле, никаких дел у меня нет. Да-да, я всего лишь сбегаю от проблемы. Снова. Прихватив ключи от байка, убиваю время перегонками с ветром. Он весьма занятный соперник. Недалеко за городом есть длинные скоростные трассы и асфальтовые площадки неопределённого назначения – вот там можно прокатиться вволю и заодно поглазеть на ещё нескольких любителей риска и скоростной езды – если не на байках, то на машинах и прочих двух-, трёх- и четырёхколёсных табуретках. Когда в следующий раз я поднимаю взгляд на часы – оказывается, прошло три часа. Приходится возвращаться. По пути заезжаю в супермаркет и на пути к колбасным изделиям принимаю вызов от дочки. - Он приехал! – радостно. - Кто? – непонимающе спрашиваю и останавливаюсь, чтобы выбрать стиральный порошок. - Мир. - Он разве должен был приехать? Лишний, на самом деле, вопрос. Когда это Его Высочество предупреждали простых смертных о своём визите. Другое дело, что в последний раз мы виделись чёрти-когда, и его приезда стоило ожидать в ближайшее время. - Так он уже дома? - Ага. - А Никита? - Ушёл. Он сказал, ему надо Альберта выгулять. Вывод: тоже сбежал. - Хмм, тогда ждите, сейчас приеду. - Ага, – отключается. Вот и новые гости. Раз Мирослав приехал, нужно купить чего-то к чаю – только вспоминая, что любит шурин, мне на ум приходит одно персиковое варенье. Гости, гости… Надеюсь, если у него новости и имеются, то непременно добрые.