Шепотом

- Ты сделаешь как я прошу? – Я… – Шурик определённо чует, что здесь пахнет нечистым, поэтому медлит. Выдерживает паузу и со вздохом сдаётся: – Да, сделаю. – Вот и умница, созвонимся ещё. – Угу… я надеюсь. Дальше мы едем в молчании. Джеки сидит сзади вместе со мной, а тип в спортивке, везущий нас на точку возле места стрелки, недоуменно покашивает на меня серым глазом. Первым прерывает молчание Джеки. Он отрывается от созерцания окрестностей и поворачивается ко мне: – Ты же знаешь, если бы у меня был другой вариант, я бы им воспользовался. – Да, я в курсе, – безразлично киваю. – И из всех моих людей сейчас я стопроцентно уверен только в тебе. Хмыкаю: – Когда это я успел стать «твоим человеком»? Раздражённо подергивает плечами: – Ты знаешь, о чём я. Гляжу на него и вдруг понимаю, как ему хреново. Хех, подумать только, этот негодяй и чёртов эгоист, всю свою жизнь положивший на добывание денег – сначала для матери, потом, кажется, по привычке, – беспокоится за чужую шкуру. Ну да, он меня фактически подставил, ведь теперь, чтобы грохнуть его, нужно сначала наступить на мой труп, но и я ж понимаю – других вариантов просто не существует: любого из его лю… людоедов запросто могли подкупить. И одно дело, что в открытую они не полезут, а другое – отойдут на шаг в сторону, чтобы чужая остроконечная финка полоснула как-нибудь несовместимо с жизнью. Оторвавшись от размышлений, слышу, как злобно скрипнули зубы Джеки. Хах, совсем как тогда. Flashback. Первым из мальчишек о случившемся узнал Илья. Стиснув серый заюзанный нокиа, он вскочил и рванулся ко входным дверям Андрюхиной хаты. Быстро натянул грязные запылённо-красные стары и метнулся вниз по ступенькам. На предпоследней споткнулся и чуть не проехался носом по бетону. Вовремя восстановил равновесие, чертыхнулся, перебирая ногами, перескочил через порог и снова едва не запнулся – на этот раз уже о собственные шнурки. Витиевато выругался и на секунду замер, прежде чем с досадой сесть на одно колено – завязать шнурки покрепче. – Куда это ты так? Обернулся на чуть насмешливый голос: – Не твоё дело, – огрызнулся. Субъект даже не подумал разозлиться, обидеться или свалить курить в сторонку. Спросил: – Что-то с Сашкой? – и по встретившему его угрюмому молчанию, убедился: – Что-то с Сашей. Илья раздраженно поморщился, встал, побежал в нужную ему сторону. По шагам позади вскоре убедился, что «хвост» отвязаться и не подумал, и тогда рванул со всей силы, петляя и сворачивая в переулках. Однако когда субъект таки выдержал марафон – перешел на шаг и зло сплюнул: – Валил бы к своим. Джеки поравнялся с Ильёй и фыркнул: – Не хочу. Давай выкладывай. Илья покосился на него из-под чёлки и неохотно выложил: – В больнице он. Его родители звонили, сказали: машина сбила. – Ясно. Так мы сейчас в больницу? – сказал Джеки и попытался скрыть усмешку, глядя, как мальчишку перекосило от этого «мы». Больше не переговариваясь, они добрались до больницы и не без указаний подвернувшейся медсестрички нашли убогую, скорее грязно-серую, чем белую, палату, в которой разместили Сашкину тушу. Вышеупомянутая туша с гипсом на руке и внушительной повязкой на голове сидела, скрестив ноги, и уцелевшей рукой заполняла судоку. Рядом валялась стопка газет с различными кроссвордами. На соседней койке разлёгся какой-то совсем безнадёжно больной с подвешенными загипсованными ногами, ещё две постели – пустовали. Атмосфера самой палаты подействовала на гостей так угнетающе, что они даже забыли постучать. Заслышав шаги, Саша поднял голову. Безнадёга попытался сделать то же самое, но безуспешно. – Привет, – первым уверенно поздоровался Джеки и уселся на единственный стул: – Это как ты умудрился? – Вот так, – легкомысленное пожатие плеч. – Он легко отделался, – завистливо подал голос безнадёга. – Всего-то перелом и сотрясение. Джеки покивал, глядя, как Илья мостится на неудобной спинке кровати: – И всё-таки. Не верю, чтобы ты так легко угодил под тачку. У тебя ж чуйка, как у натренированной гончей. Или, может, это водила… – Меня толкнули, – без интонации перебил Саша, ища глазами следующее судоку. Джеки запнулся и переспросил: – Толкнули? – Да, – простой ответ. – Я как раз загрузил одну игрушку на телефон и остановился у перекрёстка подождать. Взгляд учуял, но подумал – фигня, а потом – толчок и машина, как прокаженная, из-за угла на скорости. Я, уже падая, пробовал сгруппироваться, но всё равно досталось. – И ты видел?.. – Нет. Джеки молчал долго – как понял Илья – перебирал варианты. Под муторное затишье безнадёги и расслабленное Сашино чирканье ручкой по бумаге. Потом, кажется, до чего-то додумался и глянул на Сашу: – Ты же знаешь, кто это был, да? Тот медленно оторвался от кроссворда и спокойно встретил недовольство в глазах Джеки. – Ну, допустим. Илья молча наблюдал за ними и, кажется, в первый раз видел Джеки таким хмурым: – А если он ещё раз? – Даже виноватого второй раз не вешают, – хмыкнул Саша. Джеки мрачно скрипнул зубами: – Ну да, его поджигают. Саша глянул на него иронически, на что Джеки поднялся и широкими шагами с раздражением вышел. Илья остался и, без раздумий стянув стары, уселся на кровать. Где-то откопал ручку, потянулся за лежащим на подушке кроссвордом с пляшущими человечками. Спросил: – Тебя скоро выпишут? – Завтра сам уйду. На этом разговор закончился. Илья остался в палате до вечера, пока его не выгнали медсестры на пару с появившимися вместе с тормозком Сашкиными родителями. А следующим утром возмущенные работники больницы не обнаружили травмированного на месте. До сих пор остававшийся в прострации безнадёга в ответ на все вопросы пробормотал, что пациент уполз через окно – и это на третьем этаже. Ещё через пару дней одна сердобольная тетёнька чуть не упала в обморок, услышав жалобную мяукающую просьбу о помощи из дыры каменного уличного женского туалета. Беднягу вытаскивала служба спасения. Он был избит, в синяках, порезах, а на руке приводила всех в ужас на живую сделанная чем-то острым надпись: «Я больше так не буду». Говорить, кто причина всех его несчастий, парнишка напрочь отказался, несмотря на все увещевания милиционеров и родителей. В общем, «взрослые» ещё долго не могли прийти в себя после подобной жестокости. А Илья задумчиво разглядывал хлещущих пиво парней и пытался догадаться, кто участвовал в том побоище – Джеки или он же, только вместе с Сашей. Саша на взгляд Ильи повернулся, но, не уловив в нём вопроса, уткнулся в телефон. Кажется, он запускал ту самую игрушку. End the flashback. – Не парься из-за этого так, – говорю Джеки, когда мы уже выходим из машины. – Я ж понимаю, что, сдохнув, ты подведёшь под монастырь слишком многих, да и гипсом много не подерёшься. Фыркает, видимо представляя, как будет смотреться. Дергает, словно на прочность пробует повязку, прижимающую его правую руку к груди, и достаёт из кармана ножик-бабочку. Тот с несколькими щелчками в его руке на лету раскрывается и складывается обратно. «Спортивка» закрывает за Джеки дверцу и выдвигается первым к похожему на склад зданию. Внутри темно и холодно, но мы здесь не единственные гости. Ещё… примерно человек семь-восемь глядят волчьими глазами. Кто-то включает свет. Мельком оглядываю присутствующих. Видок практически у всех, мягко говоря, не слишком честный. Стараюсь сосредоточиться на предстоящей свалке и выкинуть из головы мысли, достающие меня с самого утра, мол, не слишком ли я трус? Нет уж, оставлю это на потом. Рука на автомате лезет в карман, достать на этот раз мой, изрядно постаревший нож. * * * Не скажу, что начало выдалось особенно оригинальным. В «темном переулке» собрались две кучки индивидуалистов, щерящихся друг на друга, но никак не решающихся напасть первыми– будто две армейки кавалеристов на пустом невспаханном поле. Рядом о чём-то разговаривали двое: Джеки и тип заправляющий второй шайкой. Отчасти это всё напомнило мне малобюджетный мафиозный боевик, отчасти я понимал, что это – реальность. Тогда Джеки по-акульи усмехнулся, издевательски прищурил глазищи и негромко сказал что-то, от чего тип пошел красными пятнами и, с размахом открыв складной ножик, попытался его воткнуть прямо в акулий глаз. Джеки рассмеялся, легко уклонившись, и по-змеиному скрылся за спинами своих людоедов. Так что едва Джеки оказывается близ меня, хватаю его за локоть и, пряча за своей спиной, утаскиваю в сторону – немного, так, чтобы казалось, будто мы ещё в центре заварухи. Глядя на всё, в который раз убеждаюсь что в реальных побоищах – пусть и на два десятка придурков, спасают всего два фактора: удача и холодная голова. Джеки, на секунду прислонившись к моему плечу, трясётся от смеха. Я бы, может, спросил его о причине, но сейчас это чревато. Оскорбившийся тип, отбиваясь от людоедов, как от надоевших родственников, подбирается к нам, в тыл. Его бы на раз прихлопнули, если бы не его товарищи из группы поддержки. Не выпускаю его из виду, наверно поэтому в последнюю секунду замечаю выглядывающего из окна соседнего здания «снайпера». Он бросает быстрый взгляд на меня, затем на Джеки и, как в замедленной съёмке, поднимает ствол. Выругавшись, толкаю Джеки на асфальт – подальше от «линии огня» и тут же чувствую что-то горячее, больное – сначала в руке, потом, после второго выстрела, – где-то в ноге… не могу понять где. Грохот третьего, будто во сне. Кажется, пару секунд нахожусь в глухом обмороке. От боли меня подкашивает, и прежде чем окончательно грохнуться на колени, чертыхаюсь. Делаю усилие, чтобы заставить себя обернуться – Джеки всё-таки досталось. А потом кто-то, надрывая глотку, орёт: «Менты!» И за считанные секунды, прерывая все конфликты, толпа редеет. Твою мать. Всё происходит слишком быстро. Не успеваю. Из горла невольно вырывается смешок – а не для того ли было задумано это всё – эта стрелка? Джеки… втянул меня в непонятно что. – Джеки, – окликаю его. Не знаю, что там с его раной – на боку по ткани расплывается пятно. – Да? – откликается, не спуская глаз с окна. «Снайпер», кажись, хочет сделать ещё выстрел, но его окликает кто-то невидимый, и фигура скрывается внутри. – Пора валить, – боль усиливается с каждой секундой. – Да. Прижимая целой рукой рану, поднимается, пытается поднять меня. От боли цежу сквозь зубы: – Ну и где твои… людоеды? Как в ответ, к нам подбегают двое, один из которых – спортивка. Дело идёт на лад, но, когда мы заворачиваем за угол гаража, кто-то сзади разбивает что-то о мою голову. Реальность милосердно испаряется. * * * Открывая глаза, первым делом нахожу взглядом Джеки: – И как прикажешь это понимать? Моя неповреждённая рука накрепко привязана к какой-то трубе. Тело ноет, хотя раны перемотаны бинтами, а голова всё ещё в мутном полудурмане. Невесело гляжу на Джеки – ему тоже досталось: правый бок даже через бинты кровит, рука тоже привязана, ноги – связаны между собой. – Поиграли в лихие девяностые, – фыркаю, из оставшихся сил пытаясь иронизировать. Болезненно морщится, молчит. У меня же, наоборот, несмотря на дискомфорт, возникает злорадная охота поболтать: – А убийца – садовник? Сначала снова морщится – но уже от досады: – Нет, тот, что подхватил тебя. Садовника, если не ошибаюсь, послали за выкупом. – Понятно, тогда, если не хочешь разыграть беспомощную барышню, нужно что-то делать. – Что? – глазеет с укором. – Я избит и связан, ты вообще, как сито. Еле выпросил перевязку. – О, так ты знаешь, где мы? – Примерно. Но снаружи охрана, а у них не одни ножики. Не могу не усмехнуться: – Надо же, прямо экшн. Отвлекаясь от Джеки, оглядываюсь: помещение похоже на типичный затхлый склад с тусклой колыхающейся лампочкой. Везде ящики, коробки, трубы, снова ящики. И мы. Сцепляю зубы – боль мешает думать. – У тебя одна сквозная, а одна так и осталась, – будто замечая, обрывает ход мыслей Джеки. – Где? – В ноге. Джеки не улыбается – привычно, а устало глядит прямо в глаза. Кажется, это всё его задрало, да и дело принимает серьёзный оборот. – Тебя перемудрили, – констатирую. – Не расскажешь? Отворачивается. Но он пришнурован недалеко от меня, слева, поэтому всё равно вижу часть его лица. На нём – подумать только – сожаление. Наконец, снова зыркает на меня: – Приманкой был ты. Мы с тем типом, ну, ты видел, нехреново погрызлись, вроде он положил глаз на кусок моей территории, а я хуй положил на все его сглазы. И тут я такой заявляю, вроде ухожу на срок от дел и собираюсь передать всё одному доверенному. И сверху почти согласны. Сказал тока своим, знал же – кто-то из них – крысёныш. Тот гондон ещё раньше стрелку забил, а тогда так и вообще пожарку забил – неизвестно, как с тобой, спиногрызом, дела делать и всё такое – уж лучше старого сразу грохнуть. Ну и получилось, что кто-то из верхов его молча подстраховал. А я ж никуда не собираюсь, а тебя никто в городе не знает… Кто ж думал, что ты меня прикроешь, когда у них планы… Слушаю молча. Джеки говорит неохотно, хмуро, как на исповеди. Припечатываю: – Мудак. Ага, стал бы я стоять как истукан, щас. Неловко пожимает плечами: – Мы столько не виделись. – А почему раньше не сказал? – А ты б согласился? Не отвечаю, Джеки тоже молчит. Это его, наверно, самый крупный провал. По роже вижу – пытается придумать, как извернуться, отхватив от ублюдка кусок побольше. Мои же мысли – далеко отсюда. Да уж, прошла очередная гроза. Прямо как с Шуриком – налетела, закружила, наврала, потребовала, заставила расхлёбывать последствия и долго извинялась впоследствии. Почему-то некоторые думают, что мне проще сначала соврать. Нет, конечно, проще, но… Эх. Скорее всего Сонька и Илья уже по потолку бегают. Моё дитё наверняка пособирало все шмотки и готово отчалить. Эх… соскучился. А ещё, хоть и дня не прошло, соскучился по одному настырному, упёртому созданию. И это чувство – как глоток воздуха на последнем издыхании. И опять вопрос: откуда ж ты такой взялся? …больно, чёрт побери. Я так далеко гнал от себя эту мысль – что дорог – не стал же б я пинать всякого за его подростковые причуды. И злиться не стал бы. – Эй, ты там не дух испускаешь? – беспокоится вдруг Джеки. Фыркаю, тут же морщась: – А нас скоро, случайно, не прибьют? Просто чтобы не мешались. Пауза. Неуверенный ответ: – Не знаю. Не я главный. Если кое-кто уладит этот вопрос – не пристрелят. – А если нет? – Не знаю. – Тогда почему такой спокойный? – А ты? Молчу, а Джеки вдруг в несвойственной ему мрачной, что ли, – не знаю, как её по-другому назвать, – убеждённости негромко говорит – почти шепчет: – Я без тебя не уйду. Смеюсь, хоть от этого боль увеличивается. Вот такой он – неодинаковый. Глянешь раз – акула, аллигатор – дашь жвачку, руки не досчитаешься, глянешь два – прежний мистер подлость, а на третий раз рассеянно глаза скосишь: «Я без тебя не уйду». Вот придурок. Хах. Хоть я и тугодум – но то, что нас могут грохнуть в любой момент, – понимаю ясно. Правда, нет колющего, ноющего беспокойного чувства – страха, только назойливая мыслишка: отвратный из меня отец… да и «бойфренд», или как их называют, – тоже. Пересохшие губы невольно расползаются в кривой ухмылке. Джеки с подозрением хмурится: – У тебя температура? Но дотянуться, даже если захочет, – не сможет. Смешно смотреть, два калеки: загипсованный раненый и раненый в квадрате. Не знаю, сколько мы здесь сидим – у меня как рассудок помутился и перед глазами иногда испуганной истерзанной киноплёнкой – пара родных кадров. И ещё реже, замеченный, тяжелый горячий выдох. Так… нелепо. * * * – Мам, не волнуйся, я всё взял, – ты, не оборачиваясь, ответил на не успевший слететь с губ вопрос. Худенькая женщина присела на корточки рядом и рассеянно погладила корешок одной из всё ещё лежащих в беспорядке книг. Большая часть уже была разобрана и поделена на две стопки, возвышающиеся огромными, готовыми вот-вот рухнуть башнями. Нельзя сказать, что ты нашел свою точку равновесия – без Его присутствия, с Его исчезновением эта точка сначала совсем раскачалась, стала незаметнее, прозрачнее, но это лишь заставило тебя ещё упорнее наслепую нащупывать её, коля руки о шипы веток крыжовника, становясь на неё сначала одной ногой, затем второй, примериваясь, как начинающий атлет, и только после этого пытаться оторвать взгляд от собственных израненных ступней. Но ты не лишился своей второй страсти – ведь именно она теперь влечёт тебя дальше, и именно из-за неё твоя мать сейчас обеспокоенно смотрит на твою красную дорожную сумку, кажется ещё не веря, что ты покидаешь родное гнездо. Она так и не узнала. Ты переглядываешься со стоящим на пороге отцом – и не узнает. – Мам, мне бы поесть перед дорогой, насыплешь? – Да, милый, – нежно поправляет начавшую лезть в глаза чёлку, торопливо поднимается, уходит. Она в своих смешных оранжевых тапочках и тонком летнем платьице в цветочек кажется такой худенькой, лёгкой и хрупкой, что ты не в первый раз задаёшься вопросом – и как она смогла родить такую здоровую детину? Отец замечает с порога: – Ты ж даже не знаешь, где будешь жить? – Тренер обещал пристроить, а на английском я худо-бедно болтаю. – Но ты уверен, что у них всё законно? Эти твои гонки. Соревнования. – Пап, – со смешливой укоризной вздыхаешь. Хмыкает и скрывается в коридоре. Не глядишь вслед, запечатлевая где-то внутри этот момент. Ты не помнишь времени, когда бы любил своих родителей больше. Таких… несовершенных, по-своему капризных, но умных, добрых – лучших. Продолжаешь собирать вещи – почти не берёшь книг, еды, так – немного одежды, вещи первой необходимости. Недалеко от сумки на газете сложена вся твоя обувь. Мыла её мама и жутко ругалась на изношенные поблёкшие гриндерсы. Берешь их в руки, будто не веря. Замечаешь рваную дыру на одном. Как давно это было – подумать только. Затянувшаяся осенне-весенняя гроза. Безразличное ко всему, эгоистичное полудетское время. Теперь даже образина беспокоит тебя куда меньше. И вдруг на секунду тебе становится почти жаль, что ты так и не рассказал Ему о них. Но у тайн, кроме одного всем известного свойства, есть ещё одно – иногда быть не раскрытыми. Поэтому – неважно. Ведь если бы Он хотя бы раз спросил: – Чего ты хочешь от меня? Ты бы не раздумывая ответил: – Тепла. …и уверенность. Тебе каждый раз так дорого доставалась уверенность… Пришло время выбрасывать старые вещи.