Согласие на мечту

Уилл приехал на примерку, когда уже почти смеркалось. Холодные тени уже резали тротуар на длинные тонкие полосы, когда он шел от машины к переделанному складу. Он хотел приехать раньше, но нужно было проверить стопку студенческих работ и провести три занятия, к этому списку добавились бы и гостевые лекции, если бы он все еще работал в Новом Орлеане. Память об этом цеплялась за него словно мокрая паутина. Тепло и свет студии Сюзанны вернули его к действительности. Джексон ждал его с улыбкой и чашкой кофе, как какая-то длинноногая домохозяйка из ситкома 50-х годов. — Здравствуйте, мистер Грэм! Сюзанна выйдет буквально через секундочку. — Спасибо, — сказал он и отсалютовал чашкой, словно бокалом. Он подошел к дивану и опустился на него, сжимая чашку в обеих руках. Джексон топтался рядом, засунув руки в карманы, и смотрел на Уилла сквозь тонкие, светлые ресницы. — Я могу что-нибудь еще для вас сделать? — спросил он. — Нет, — сказал Уилл медленно. — Все в порядке. — Вы уверены? Ну, я имею в виду все, что угодно. Я был бы счастлив вам помочь. Уилл несколько секунд не сводил с него глаз, а затем из задней комнаты выплыла Сюзанна. Она вручила Уиллу костюм, и, когда он вышел из примерочной, немедленно приступила к подгонке по фигуре, бормоча что-то себе под нос, одновременно закалывая вытачки булавками из игольницы, надетой на запястье. От Сюзанны слегка пахло сигаретами, и это умиротворяло Уилла, несмотря на колючие булавки и не менее колючие вопросы о покрое и необходимой свободе движений. Его отец и все его друзья курили. Сам запах он находил неприятным, но тот дарил ему то самое ощущение безопасности, которое он так хорошо помнил. Сюзанна легонько стукнула его по коленке, чтобы привлечь внимание. — Доктор Лектер сказал записать на его счет все, что вам захочется, так что, если вы еще что-нибудь хотите, просто скажите. Уилл кивнул, не глядя на Джексона. — Вот и все. — Она сняла с него пиджак и махнула рукой в сторону примерочной. — Костюм будет готов в пятницу. Я позабочусь о доставке. А вы, пожалуйста, скажите доктору Лектеру, что было бы лучше предупредить меня за месяц. Хотя бы за две недели. Я — портной, а не волшебник. — Она ненавидит авралы, — сказал Джексон, когда Сюзанна отошла. — Вы бы слышали, как она набросилась на одного парня на прошлой неделе, который хотел уложиться в такие же сроки. Она взялась за ваш заказ только потому, что доктор Лектер попросил. — Он привык получать то, что хочет. — Да, я заметил. — Он сделал паузу. — Так, э-э. Она, вероятно, отправит меня с костюмом в пятницу. Во сколько вы будете дома? Уилл ясно видел его намерения. Они читались в каждой линии его тела, развороте бедер, в том, как близко стоял Джексон. В блестящем, розовом пятнышке на нижней губе, там, где он прикусил ее. И хуже всего было то, что это искушало Уилла. У него давно никого не было, и Джексон выглядел весьма привлекательно. Секс, вероятно, был бы неплохим, но он не мог представить, что Джексон захотел бы остаться с ним после. То прекрасное, что тот видел в нем сейчас, тотчас испарилось бы, соприкоснись оно с унылой жизнью Уилла и с его мебелью, покрытой собачей шерстью. Никаких осложнений. С другой стороны, Джексон был даже младше его учеников и казался славным парнем. И никого из тех, о ком Уилл мог подумать, как о славном парне, не стоило трахать. — Вам лучше оставить его на крыльце, — сказал он. Лицо Джексона вытянулось. Он выглядел неприлично молодо, и Уилл был рад тому, что смог устоять и не сделать глупость. — Вы можете привезти его в любое время в течение дня. — Но доктор Лектер сказал… Ну, он не сказал, но… Уилл удивленно поднял брови. — Что именно сказал доктор Лектер? — Черт. Я просто, ну, спросил, вместе ли вы, и он просто ответил «нет», но он это так сказал… Уилл хотел спросить, как именно он это сказал, но и так мог себе это представить. *** — Пожалуйста, проходи. Уилл стащил с себя пальто и опустился на стул. — Ты не можешь дарить мне людей, — произнес он. — Предполагаю, ты говоришь о Джексоне. — Именно. Ганнибал поддернул брюки перед тем, как сесть. — Я не привязывал его к твоей кровати, Уилл. Я просто ответил на вопрос. — Ты знал, почему он спрашивал. — Да, это было донельзя очевидно. — И ты сформулировал свой ответ таким образом, чтобы дать ему надежду. — Точнее, я не формулировал его так, чтобы отвратить Джексона от этой мысли. — Почему, черт возьми? — У меня не было такого права. Будь с собой честен. Разве ты не был бы столь же рассержен, если бы я приказал ему отступиться? Нет. Потому что, по-видимому, на каком-то уровне, Уилл чувствовал, что Ганнибал имел право ограждать его от притязаний симпатичных старшекурсников. Он наклонился вперед и потер ладонями лицо. Еще минуту они сидели в полной тишине. — Ты собирался рассказать мне о границах, — произнес Уилл. — Ты собирался попросить меня об этом. — Я прошу. Какие границы ты пересек? — Множество границ пересекается в медицинской школе, другие при работе в правоохранительных органах. Препарирование мертвых тел и их изучение, например, а также более глубокие знания и навыки работы с биологическими жидкостями, чем это характерно для обычного человека. — Большинство людей не находят ничего хоть в какой-то степени вдохновляющего в биологических жидкостях. Особенно когда они попадают тебе на лицо. — Расскажи мне, когда ты в первый раз мастурбировал. Уилл моргнул. — Мне было лет десять или одиннадцать. И если ты понимаешь о чем я, иногда лучше добраться до пункта назначения побыстрее. — Это — первая тайна многих подростков, мальчиков в частности, от родителей. Первое, о чем, как они чувствуют, нельзя говорить никогда. Сдвиг в восприятии и шаг в сторону независимости. Я бы сказал, что, в некотором отношении, знания, полученные в медицинской школе похожи на это. О подобных вещах нелегко говорить, и, таким образом, они отделяют нас от окружающих и в то же самое время подталкивают к определенной степени самоанализа и зачастую к нежелательной зрелости. Уилл медленно кивнул. — То же самое происходит, когда начинаешь работать в полиции. Ты сталкиваешься с кучей всевозможных вещей, о которых совершенно точно не можешь рассказать за ужином. Люди не хотят об этом знать. — Совершенно верно. Итак, существуют границы знания, линии, пересекая которые мы неожиданно оказываемся на чужой территории. А также есть линии, которые мы переступаем сознательно. Границы действия. — Вроде покупки до неприличия дорогой одежды своему пациенту? — Я нахожу это интересным, что ты всего лишь мой пациент, когда хочешь наказать меня. — Ладно. Вроде покупки до неприличия дорогой одежды своему другу. — Да. Как сознательный выбор потакать безобидной, хотя и своеобразной, прихоти. — И каким еще прихотям ты потакал? Ганнибал переплел пальцы и сложил их на коленях. — Я мог бы предложить тебе длинный список сексуальных экспериментов, но это было бы несколько утомительно, не так ли? Уилл посмотрел на Ганнибала с вежливым, невозмутимым выражением лица и наклонился вперед, подражая его позе «я слушаю». — Это твое время, Ганнибал. Мы поговорим обо всем, о чем захочешь. — Очень хорошо. Я хочу рассказать о разделке мясной туши. Ты охотился, когда был моложе? — По мелочи, когда был ребенком. Добычей становилось все, что я мог найти на ужин. — Почему ты перестал охотиться? — Рыбак из меня лучше. Ганнибал кивнул, короткое движение подбородка, которое заставило свет настольной лампы скользнуть вверх по его лицу и поймать глаза. — Рыбак понимает желание. Он меняет мир таким образом, чтобы жертва приходила к нему по своей собственной воле. Охотник понимает действие. Какой тропой побежит добыча, где она стремится найти приют, где она ищет средства к существованию. У Джека восприятие охотника. Вот почему он так тебя ценит. — Ты когда-нибудь охотился, Ганнибал? — Да, прежде чем приехал в эту страну. Мой отец научил меня стрелять, когда я был совсем юным, и его лук был одной из немногих вещей, спасенных мной от огня. Уилл сидел и ждал. Он не спросил о пожаре. Позже. Ганнибал наградил его легкой улыбкой. — Как и ты, я охотился с целью пропитания, но я наметился на добычу несколько крупнее, чем птицы и белки. Сила натяжения лука моего отца составляла тридцать пять фунтов. Недостаточно, чтобы убить оленя, и все же на грани того, с чем я мог справиться в том возрасте. — Ты практиковался. — Постоянно. И все же, в конце концов, что-то большее, чем удача, позволило мне сделать выстрел. Я ждал возле ручья, на дереве, но у меня не было достаточного спокойствия духа, чтобы стоять так тихо, как это было необходимо. Олень никогда не подошел бы, если бы я не уснул. Уилл мог видеть Ганнибала ребенком, каким он, должно быть, был: грязным и полным решимости, и уже привыкшим к одиночеству. Он бы даже спал, положив пальцы на тетиву. — И когда ты проснулся? — Мне всего лишь нужно было натянуть тетиву и отпустить ее. Он был близко, не более чем в десяти ярдах. Убийство не несет в себе много мастерства. Мастерство в том, что происходит раньше. И после. — Разделка туши. — Да. Это было возможно, хотя и непросто, обмотать веревкой задние ноги оленя и подвесить тушу к ветке дерева, чтобы разрезать живот и позволить внутренностям вывалиться наружу. Кроме того, у меня было мало знаний в анатомии, никаких навыков, и тупой нож. Ты можешь представить себе результат. Он мог. Кровь и разочарование, голод, страдания — все впустую. Мухи, поселившиеся в мясе, чтобы урвать свой кусок плоти. — Ты плакал? — спросил он. Левая рука Ганнибала чуть дернулась, быстро сжалась, а затем снова расслабилась. На лице не отразилось ни одной эмоции. — Из тебя вышел бы страшный психотерапевт, Уилл. Ты видишь слишком много и слишком прямо говоришь об этом. Да, я плакал. А потом закричал. Это был первый добровольный звук, который я издал после того, как моя семья была убита. А затем, боюсь, я раскрасил себя кровью животного. — Он пожал плечами. — Мне было тринадцать. Мое чувство драмы еще предстояло доработать. В сознании Уилла эта картина приобрела странную красоту. Лесная чаща, темная от сомкнувшихся крон деревьев. Движение воды в ручье. Разрушенная жизнь оленя и разрушенная жизнь мальчика. Кровь и слезы, и ярость. Сведение жизни к ее примитивным основам. — А потом? — Практические аспекты. Я умылся и развел огонь, и приготовил столько мяса, сколько мог съесть. Я спал рядом с тушей всю ночь, несмотря на мух. А теперь, скажи мне, что является более трансгрессивным поведением: моя юношеская ярость и, как результат, неприкрытая жажда крови, или мое желание рассказать тебе об этом? Уилл не знал, но подумал о том, что, возможно, влюбляется, совсем немного. — Если бы я умел рисовать, я бы нарисовал тебя в тот день, — сказал он. — В тот вечер. С кровью под ногтями, в тот момент, когда ты спал рядом с опарышами. Ганнибал взглянул на него, слегка склонил голову влево, а затем поднялся. — Пойдем, — произнес он. Уилл последовал за ним к столу, с которого Ганнибал взял блокнот и жестяную коробку. Из коробки он достал черный угольный карандаш. Сел за стол и протянул Уиллу бумагу. — Опиши, что ты видишь, — сказал он. Уилл стал чертить фигуры на бумаге указательным пальцем. — Дерево, выгибающееся над водой. Ты свернулся вот здесь, остатки твоего костра. Олень, подвешенный прямо над головой. Он наблюдал за тем, как Ганнибал водит углем по бумаге. Его замысел обретал вес и форму с каждой грубой, неровной линией. Ганнибал заставил кровь сочиться, воду двигаться, а опарышей шевелиться. С замиранием сердца Уилл смотрел, как он словно бы посеребрил лунным светом застывшую картину, высветляя при помощи растушевки свое спящее лицо, мокрые скалы, глаза мертвого оленя. Ганнибал работал так же быстро, как Уилл говорил, и все было готово за считанные минуты. Уилл протянул руку, провел пальцами по поверхности, и на них остался уголь. — Один неверный шаг от дикости, — произнес он. — Всегда. — Я хочу этот рисунок. — Он — твой. — Ганнибал достал карманный платок и вытер пальцы Уилла дочиста. Но и потом не выпустил его запястье. — Понадобится слой закрепителя. Я принесу рисунок завтра.