***
Никогда прежде настолько серьёзной никто не видел Екатерину. Девушка оголила ещё одну сторону своего характера — беспощадную и жестокую сторону. Взгляд приобрёл ещё более стальной оттенок, будто говоря, что она стала сильней и готова вновь продолжить бой. И прежде всего, с момента её смерти дождь стала уверенней в себе и больше ценить жизнь, а поэтому она боролась, боролась как никто. С утра до ночи торчав с десятым в тренировочной комнате, пыталась вытрясти из него нужную силу, с которой можно было бы одолеть Бьякурана. Сейчас она стояла поодаль Тсунаёши и наблюдала за его действиями и понимала, почему его Реборн уничтожал и морально, и физически. Он был ничтожен. Падал, вставал и вновь падал. Упорства и воли ему было не занимать, но проблема была в другом. Он не мог вызвать пламя. Он не мог справится со своими эмоциями. Он не мог концентрироваться больше минуты, после каких-то шестьдесят секунд, босс семьи Вонголы истощался. Ему не хватало источника энергии. С этой проблемой Екатерина столкнулась уже на первой тренировке. Тратить последние пули знаменитого и сильнейшего киллера-репетитора не хотелось, а что насчёт пилюлей, их оставалось только на самый экстренный случай. Емитцу помалкивал, молчал о Базальте и Джанини, хотя их не хватало. Но Джанини хотя бы можно было заменить Зинаидой, но …. И вот, десятый снова рухнул и заныл. Сидя на коленях, он виновато поднимал взор на дождь и молился, чувствуя каждым миллиметром кожи, как его ненавидят за его слабости, теряют всякую надежду. Он привык к боле в теле, он привык, что на него всегда кричали и высказывали своё недовольство. Он старался, старался, правда. Уже пятый день Тсунаёши дрался с самим собой и своими подчинёнными, за любую слабость был наказ. Ему мешали утяжелители, они мешали ему двигаться и летать, даже ходить. Их Тсуне обвесили на всё тело и сказали: «Дерись». Но он не мог: ни сесть, ни выставить вперёд руки. Но никто его не щадил. За его слабость — оставили утяжелители на теле, чтобы каждую секунду он как можно ярче почувствовал всю ответственность, возложенную на него. И юноша чувствовал… Чувствовал этот груз. Пришёл Ямамото, дождь принёс чай и печенье, дабы подбодрить своего друга, а затем отошёл к девушке. А она, хлопнув по лбу, начала жаловаться на Тсуну, подрыкивая, вставляя излюбленный «хрен». Парень отшутился и смог пошутить в такой, казалось бы, безнадёжной ситуации. И пошутил достаточно хорошо. Краем уха услышав эту шутку, сам десятый рассмеялся, а затем взглянул на разъяренную Екатерину и сглотнул. Она мигом прижала его к стенке и закричала, пронзительно, от бессилия, от усталости, от безнадёжности. — Хватит! Что ты делаешь? Почему? — со слезами на глазах она кричала, надрывая связки, а затем, убрав руки, отвернулась от него и отшатнулась. Парень упал. Он чувствовал, как боль сжимала её сердце, он хотел помочь, но не смел даже руку протянуть. — Я не могу. Я знаю, я никчёмный! … — закрылся он руками, превращаясь в запуганного ребёнка, как в детстве, как в первую встречу с Реборном, становясь и считая себя неудачником. — При чём тут это? — прервала исповедь дождь, — При чём? Какая разница, какая сила у человека, сколько её, главное — отношение. А у тебя? Какое?! Никчёмный! Ты будешь всегда таким, если не повзрослеешь! Вроде бы ты не старше меня, а ведёшь себя как дитё. Безответственно. Мне жаль… — Но.. — Но! — тут Екатерина не сдержалась и влепила ему пощёчину, с замиранием сердца Ямамото Такеши наблюдал за ними. — Люди умирают, Третья Мировая на носу, тебе этого мало? А ты всё сидишь и с мёртвой точки не можешь сдвинуться! Пламя вызвать не можешь без пилюль! У Джотто даже их не было, а тебе на, хоть задавись! Это! Это никогда не кончится! Хрен, повзрослей, ты, говна кусок! Я хочу жи-и-ить! Десятый замер. Он смотрел на слёзы. Он слышал её. Слышал то, что она пыталась донести. И не мог. Ни ответить, ни пошевельнуться. Этот зов, это то, что он должен дать им. Та ответственность, он давно её чувствовал, по мере сил двигался вперёд, но этого было недостаточно. Этот вой. Он пробирал до души.Ты будешь всегда таким, если не повзрослеешь! Пламя вызвать не можешь без пилюль, у Джотто даже их не было, а тебе на, хоть задавись! Я хочу жи-и-ить!
Тут голос Екатерины надорвался. Прошло пара зловещих секунд, и уже в голосе дождя послышался горечь, страх, сомненье, смиренье. Смотря на дверь, будто желая выбраться наконец из этой темницы подальше от разговоров и пустых глаз, но она продолжила говорить, говорить то, что раньше никогда себе не позволила бы. Говорить против командира. Но ведь она никогда себе не позволяла сомневаться. Всегда шла. Всегда. Но некуда было больше идти и не за кем. — Неужели ты способен на большее? Неужели ты можешь победить Бьякурана? Неужели ты наш наставник, пример? Человек, на которого хочется ровняться и идти дальше, хоть в огонь, хоть в Артику, за которого можно было бы стерпеть и распятье. Увы, ты не сможешь, даже помочь не сможешь ничем, абсолютно, потому что ты не умеешь, не хочешь, не пытаешься. Продолжаешь жить детством, хотя пришла давным-давно пора держать ответ за свои слова и поступки. Только на пустые разговоры способен, способен только воодушевить, а затем убить. Скажи: кому ты давал надежду? Уже некому надеяться, либо он умер, либо умрёт! Я разочарована. Просто проку нет. Прости, — девушка умолкла, поникла. Она мышкой выскочила из тренировочного зала, заливаясь слезами, и умчалась в неизвестность. Ямамото хлопнул по плечу Тсунаёши и произнёс: «Всё будет хорошо». На большее он, как и босс, был не способен. И возразить словам девушки не мог. Савада знал, что это была ложь, он знал.***
— Сила, которая была дана Джотто, не придёт к травоядному, если его он не примет, я так понял? — спросил Хибари Кёя наедине с Анастасией. — Да, ты правильно понял. Он не был принят, обряда не было, он не встречал его, он не пришёл испытания, потому что было некогда. Я не знаю как это сделать. А ещё новая сила коробочек… Печати нужны, но хранителей сосок больше не существует в нашем мире, — говорила она, глядя в окно. Холодные просторы сада недавно отстроенного поместья Вонголы манили к себе. Разговор с облаком угнетал. Хотелось одиночество, дикого, выносящего дурь одиночества, — Сможешь придумать что-нибудь? — Почему именно я? — усмехнулся бывший ГДК. — Я доверяю тебе. И ты всегда знаешь, что делать и что делаешь. — Хех, а я ещё не давал согласие на то, что в семье. Я отказываюсь. — Да, Реборна нет, поэтому ты от части свободен в своих решениях. Ведь он постоянно тебя уговаривал таскаться по свету, верно? Но на то ты и облако, чтобы стоять поодаль. Кёя, без формальностей, послушай. Не ты один был в дерьме, в полном, безвыходном, а многие из нас. Пускай тебе плевать на нас, но подумай о будущем. Куда ты вернёшься? Вернёшься в Японию? Прекрасно знаешь, что это вряд ли. А если сможешь — только одна борьба за выживание, да и кто знает, что стало Намимори. А может ты влюблён, даже если на данный момент нет, когда-нибудь думаешь завести ребёнка, куда ты его приведёшь? В разрушенный мир? Будь сильным, мудрым облаком, пожалуйста. — Понимаю. Сделаю то, что будет в моих силах. — Спасибо, Кёя. — Травоядное, не борзей. Это было для атмосферы, а моё условие — будешь называть меня господином. — Какой же вы извращенец, господин, — слабо улыбнулась Настя, чувствуя, как её отпускает. Отпускает тень. Она растворялась в том одиноком и сильном союзнике. И пускай он мало говорил, много кого бил, но это не мешало ему проявлять человечность, когда нужно, и принимать верные решения, решения по его воле. Он не мерился с несправедливостью, с плохой отдачей, он был просто человеком дела, долга и, верно, знал, что делает, пускай его методы были крайне жестоки. Но, может, он платил за порядок этим? За спокойную, хоть напряжённую обстановку. За чистое небо над средней школы Намимори, которую безумно любил.***
Что только ни видел Савада за свой второй, почти только начавшийся, десяток. Сколько боли он пережил и страха, предательства и дружбы до гроба. Её слова вселили в него надежду «Я верю в тебя, Тсунаёши-кун. Ты сильный. Я верю в тебя». Он так хотел признаться, но не мог. Он и так запылал. Второе дыхание открылось. «Киоко, я люблю тебя», вот, что хранилось в нём. Она сказала это. «Она верит в меня. И я всё смогу», любовь умеет вдохновлять. И уже в чёрном, душащем шаре, он принял для себя решение. Он сможет. Ему хотелось жить. «Я уничтожу Вонголу» — «Но она уже пролила кровь с тобой». Тсуне было всё равно. Сейчас он не мог это сделать, но сделает потом. Его благословили. Он прошёл испытания. Получил новую силу. И все вздохнули, улыбнулись, первая гиря слетела с груди. Эти годы… Прожитые годы в страхе. Он становился хорошим боссом постепенно. Его окружали замечательные люди, эти замечательные люди жертвовали собой. Когда он потерял мать, когда он потерял отца, с ним остались Киоко и Хару, Сасагава, и Гокудера, Ямамото и Хроме, Хибари и Мукуро, Ламбо, Вария и другие. Они все объединились. Они все сражались. Эти долгие четыре года… Где только они ни были, что только ни пробовали и делали, сколько ни врывались на базы Мальфиоре, ни взрывали всё к чертям, сколько они ни скрывались, сколько они ни вдохновляли. К ним тянулись. Бьякуран не мог дотянуться до Сасагавы Рёхея. Уже сам пытался создать это чёртово кольцо. Он свихнулся, желал заполучить тела всех, всех, абсолютно всех, но… Как бы они не прятались, всё равно бы он их нашёл. Невиданный и неизвестный всеми город, выстроенный пленниками. Игра должна была скоро начаться. Бьякуран был умён и окружал себя умными людьми, а поэтому он предложил Вонголе сыграть в Чойс. Если выиграет Мальфиоре — кольцо становится собственности фиалковых глаз, как и они сам, а если выиграет Вонгола — он пойдёт под справедливый суд, отдаст кольца и исчезнет. — Думаю, что врать он не станет… — собрал всех Савада. За три года он возмужал, сломался голос, да и сам по себе стал более привлекательным, как и его сверстники. Всех уже украшали шрамы, кто-то, может быть, лишился органов, а кто-то вообще лишился жизни. — Она родит, но умрёт, — этот приговор оглушил Бельфегора. Он пытался её оградить от стресса, но он сам сжирал её. Он видел её страдания, как она держалась, но… был даже готов потерять долгожданное чудо, чтобы не лишиться её. Так ушла из жизни Сабина. Он слышал последние её слова «Береги его», видел худое лицо, полные глаза слёз, искусанные губы. Помнил, как резко опустилась рука, как она рухнула в кровать и замерла. Помнил, как возненавидел своего сына, но и полюбил, как ринулся к бездыханной и звал её молча. Не мог сказать, не мог простонать. Только стоял и смотрел, смотрел и страдал. Помнил, как впервые взял противного на вид малыша, как ощутил его тепло, услышал его плач, как увидел первую его улыбку. Это была её улыбка. Они говорили, обговаривали, не могли отвлечься. Они не знали, что будет дальше, но прятаться вечно было невозможно, продолжать обрекать на смерть людей. Они вспоминали всю свою жизнь. Весна какого-то года. Утро. Лидия стояла на балконе и смотрела на распускающиеся цветы. Как красив был пейзаж. Ей безумно хотелось окунуться в прохладное море, но оно было далеко. Они были в какой-то стране. Они нашли лазейку, могли путешествовать и укрываться, разделись по небольшими группами и искали слабые места. А ещё обучали людей искусству боя. Настолько раннее утро, когда было совсем тихо и пусто. Руки на плечах, любимые руки, запах. Весь он. Они были рядом. — У меня стояк, — тихо прошептал Занзас, Лидия усмехнулась. Ей ничего не хотелось делать, даже ублажать своего не супруга. — Неа, — она не обернулась, продолжила стоять. Да, она не ожидала, что он встанет так рано и увидит её в таком виде. В очень неожиданно виде. — Не понял, повернись, — это была покорность. Противиться не имело смысла, мужчина бы сам развернул её так, что остались бы следы, - Как? — А ты думал, что я больная? — А грехи? — Всё-таки запомнил? Занзас, красные глаза — это редкость, тебя считают сумасшедшим, демоном и так далее… — улыбнулось лукаво небо. — Умудрилась как? — Ваше высочество, вы хоть помните, когда встаёте и ложитесь? Может в это время я и успеваю? — Карие. Дура. Три года, — и он рассмеялся, — Зачем? — Чтобы меня не считали отбросом и опасались, как тебя. — Не используй их больше, глаза повредишь, мусор, — хохотнул Занзас и взглянул на свою женщину. — Ага. Идём, пора на работу. И пускай эти годы были наполнены кровью, но в них были и светлые моменты, как например, этот. Собрания закончилось, все начали расходиться по комнатам. В зале остались двое. — Анастасия, я прошу Вас поговорить с Франом. Решить уже всё и высказаться, — строго сказал Тсуна. Ему надоело напряжение между иллюзионистами. Он видел, как они страдали, а признаться не могли, успев наговорить друг другу гадостей. После того, как исчезла Сабина — повелительница бабочек хранила молчание и ни с кем не говорила, общаясь записками или жестами. Та сверкнула очами, вскочила со стула и выбежала из комнаты. В ней кипели чувства, ярость затмевала разум. Один только вид Франа вызывал бурю эмоций. Она не видела его два года. И сейчас, на собрании всех-всех, наконец встретила вновь. Не удалось сбежать и закрыть свою тьму. Не хотела причинять боль. А лягушонок изменился, вырос, отрасли волосы, щетина вылезла, даже подкачался. Тренировки с Радой и Александром пошли на пользу, он стал уверенней, более жёстким и изощренным. Мог угадывать эмоции, действия жертвы. Поклонялся лягушачьим богам и вырывал из коробочки фиолетовое пламя, которое прожигало стены. Он стал дикими котом. Нелюдимым. Потому что даже поговорить было не с кем. Принц занялся ребёнком, выполнял, как мог, волю своей любимой, помогал другим и пытался сделать мир как можно лучше и светлей. Он сопровождал Лидию в России с ещё парой офицеров. Они навестили могилу Михаила. Видел остатки поместья. Видел семьи. Видел и впитывал. Мальчик изменился. Никто не знал, что случилось с его романтичностью, вполне безобидными шутками, печально-пофигистическим взглядом. — Стой, — окликнул он. Девушка замерла, уткнулась в стену, приблизившись вплотную. Она бредила его глазами, мечтала смотреть в них и смотреть, но не желала казаться ещё более слабой и ничтожной. Её жизнь стала сплошным успокоительным. Смерть отца, матери и близких стало ей личным кошмаром — снились. Это её тоже разъедало. И чем слабее она становилась, тем сильнее становилась тёмная она. Мужчина подошёл к ней со спины, прикоснулся к её плечу рукой, прочувствовав дрожь девушки, и наклонился прямо к ушку. — Я хочу, — руки обвили её за талию, — чтобы, — он аккуратно взял правую руку Анастасии, увёл в сторону и легко надел на безымянный пальчик кольцо. Иллюзионистка замерла, боясь даже дышать, лишь прислушивалась к биению сердца и его дыханию, — ты помнила меня, прощай, — и поцеловал в макушку, и отстранился, и пошёл прочь. Девушка рухнула на пол на колени, закрыла ладонями лицо и зарыдала. Во всю глотку. Как она была жестока к нему! Сколько боли, любви и нежности звучало в его словах! «Ты останешься одной, если продолжишь» так говорила Рада и была права, но она не слушала. Была дурой, надменной и жестокой. И так оплатила ей жизнь. Она была сама виновата. Думала, что придут, будут всегда утешать… Но он ждал её. Ждал её ответа. Она сама его оттолкнула, побоялась. Ей нравилось играть, чувствовать себя роковой, играть роль страдалицы. Она осталась одна… в полном одиночестве. Он не обернулся, так бы кинулся к ней. Он решил взять с собой гордость, наказать её за своё мучение. Он мстил. И отомстил. Если они выживут, он выживет, она, — он придёт, встанет на колено и даст своё сердце в её руки. А если нет — заберёт любовь с собой, все чувства, себя, будет ничьим. Пускай будет, что будет. Фран верил судьбе. Девушка шагала в комнату Бельфегора, чтобы посмотреть в последний раз на чудо, проститься с ним. Она бережно взяла мальчика на руки и стала качать, он уткнулся в женскую грудь и странно заулыбался. — Мой милый, всё, что осталось от неё. Когда ты ещё был в животе — она тебя безгранично любила, хотела подарить то, что у неё не было самой. Семью, тепло, любовь, — Анастасия внезапно говорила, качаясь будто в трансе, цепляясь за ребёнка, как за спасительный якорь, — У неё этого не было. Она росла третьим ребёнком в семье, в семье настоящих мафиози. Была «по залёту», поэтому её и ненавидели. Ненависть к родителям сделало своё, убив своих сестёр или братьев, она пустила в бегство. В России угодила в тюрьму, там её нашла Лидия. Она стала моим другом, потому что у меня тоже никого не было, — слёзы стекали с её щёк, маленький мальчик смотрел на неё с удивлением и внимательно-внимательно слушал, будто понимал, всё-всё понимал, — Мой отец убил мою мать, меня оставил в приюте, похожей на психиатрическую больницу для детей. Я видела души мёртвых, в виде бабочек, сходила с ума, сбежала. На дороге меня подобрала Рада, выходила меня и полюбила всем сердцем. Я хотела быть похожей на неё и на Александра, но не получалось. Меня никто не принял, только они, а потом и Сабина. Такого светлого и сумасшедшего человечка я никогда не встречала. Она стала моим первым другом. А потом одна старая карга отправила нас в Италию. Там и повстречала Франа. Мы сразу нашли общий язык, повеселились уже в первый день. Я часто мухлевала с короной, хех. А потом фейерверк, я в него влюбилась. Но моя душа настолько привыкла к одиночеству и к страху, страшным снам, что я не смогла поверить в своё счастье. После… при путешествии в прошлом, убила собственного отца, он был гадким человеком, и после этого сошла с ума. Стала причинять боль дорогим людям, наплевав на их чувства. Мне нет прощения. И вот, потеряла их всех: Раду, Сабину, Александра и Франа. Кто я теперь? Кто? Не повторяй моих ошибок, ты сын самых замечательных людей на свете. Ты сможешь всё. Ты — наше одиннадцатое поколение. Помни нас, — слова путались, голос дрожал. Анастасия прикоснулась щекой к щеке с мальчиком и сквозь слёзы улыбнулась. И малыш улыбнулся. И отец улыбнулся. Закрыв дверь комнаты, он зашагал в столовую взять сок и печенье.Всё будет хорошо.
Бел верил в это.
***
На следующий день они сказали своё решение Бьякурану и оказались пустом городе. Их встретил он сам и новые, сильнейшие сторонники Мальфиоре — абсолютно новые Погребальные венки. Следующим днём они потеряли Анастасию. Она стала меткой. Они проиграли, несмотря на всё. Фран поддерживал её голову и рыдал, он чувствовал, как уходила жизнь из любимой девушки. Проводил рукой по холодному и такому родному лицу. Каким он был глупцом! Его гордость и желание отомстить, заставить страдать. Он потерял её! Теперь его жизнь была бессмысленной. И видеть её улыбку, держа на руках хрупкое тело. Самим печально улыбаться. — Анастасия, нет, — мотал он головой, не веря. Он не верил, что она умерла. Рассыпалась. Потерялась. Не верил, что исчезла её бабочка, — Я люблю тебя, прости меня, Настя. — Ну, я выиграл! — трансляция на весь мир, — Я победил! Кольцо. Последнее кольцо. Ну же! Вышла Юни. Раскрылись все карты, рассказать всё, что знала сама. Сказать Саваде то, что она верит ему и умоляла не сдаваться, ведь шанса третьего не будет. Она помогла им сбежать ещё раз с кольцом, задержав своей собственной жизнью. У Франа успевали только спасать от самоубийства, вырывать из рук ножи, стальные нити, верёвки. Никто не мог привести его в порядок. Лидия уставилась в одну точку, внутри кипело, она умирала на виду у всех. Тсуна разрывался, он делал всё, придумывал планы, изнурял себя тренировками. Он хотел спасти всех, он пытался. И ещё раз попытается. Он остался последним лучиком надежды. Рада выстояла, она желала собственноручно открутить голову Бьякурана и долго-долго пинать, пока вся боль ни выветрится. Она стала бредить этим. Скуало и Екатерина с Гокудерой и Ямамотой делали всё, что от них зависело. Держали оборону. Сломались все. И только один человек сохранял спокойствие и наблюдал за этим цирком смерти. Остался только он, не потерявший никого, но знавший, что потеряет непременно.Начался обратный отсчёт…
Продолжение следует