Умение прощать — свойство сильных. Слабые никогда не прощают. Мохандас Ганди.
«Я не прошу прощения, потому что я его не заслуживаю.» Луи. POV Гарри. Я полностью запутался в себе в последние дни. Мне кажется, что целое небо свалилось на мои плечи. Каждая минута приносит в мою голову новую мысль, которая противоречит предыдущей. Моя голова — огромный, темный, непроходимый лес, в котором я блуждаю один уже который день. Никого нет рядом, кто смог бы понять меня, никого, кому я мог бы довериться. Я не вижу выхода из этой тьмы, только бесконечные блуждания по кругу. Все, что происходит, кажется мне таким диким и неправильным. Я не видел Луи несколько дней. Знаю, он просто не выходит из своей комнаты, и только Донато иногда носит ему еду. Не знаю, почему мне есть дело до него и его проблем, ведь он сам моя проблема номер один. Иногда меня накрывает такое отвратительное чувство обиды, что мне даже не хочется жить. В такие моменты я жалею, что не умер той ночью. Может быть, это стало бы уроком ему. Я не знал, смеяться или плакать от того, что даже мысли о собственной смерти были плотно переплетены с мыслями о том, как это смогло бы повлиять на Луи. Его слишком много в моей голове. Куда бы я ни пошел и что бы ни делал, я всегда думаю о нём. Я понимаю, насколько это неправильно, но бороться с этим всем в моей голове у меня нет сил. Интересно, что он делает. Наверно, курит свою травку или еще что потяжелее. Жалеет ли он о случившемся? Может быть и жалеет, но мне показалось, что он не хочет признавать этого. Он так прочно поселился в моем мозгу. А еще слова доктора. Я прокручиваю их в голове и каждый раз придаю им новый смысл, но суть одна: он думает, что я должен помочь Луи. Разве это не бред? Почему я должен помогать этому монстру? У меня нет ни единой причины оказывать Луи поддержку. Я сам нуждаюсь в ней из-за него. Глупый мальчик, который после всего случившегося испытывает какие-то чувства к своему насильнику. Кажется, я недалеко ушел от брата в ненормальности. Яркое солнце зашло за тучи после обеда, и я потихоньку направился гулять вокруг дома. Пройдя теннисный корт, я завернул за угол и очутился в тени деревьев, стоящих ровно в ряд. Здесь было очень приятно гулять. Никого нет рядом, все так красиво, чисто и ухоженно. Кусты и деревья настолько идеальны и похожи друг на друга, что кажется, будто я оказался в сказке «Алиса в стране чудес». Вдыхая чистый воздух Хэмптонса, я иду дальше вглубь деревьев. Вдруг из очередного зеленого куста мне на встречу выбегает большой серый кот. Он бежит напролом, но, завидев меня, замедляет свой бег, а вскоре и совсем останавливается. Это точно кот, у меня чутье. На нем тонкий золотой ошейник. Серый кот шипит на меня, но я опускаюсь на колени и начинаю приманивать его к себе. Поначалу он смотрит на меня недоверчиво, и у меня даже нет еды, чтобы подманить его. Я вытягиваю руки, чтобы погладить его. И да, это сработало, он трется головой об меня и мурлыкает. А я что? Я доволен такой компанией. Все лучше, чем скитания в одиночестве и размышления о том, какой я бедный и жалкий. — А ну-ка, — протягиваю я, — посмотрим, как тебя зовут. Я кручу между пальцами золотую подвеску с именем. Мне не удается сдержать улыбку, когда я вижу выгравированную надпись «Адольф». Серьезно? Адольф? Кто мог назвать кота в честь вождя нацистов? И я не понимаю, как он тут оказался. — Адольф, значит? — обращаюсь я к коту. Это жалкое зрелище. — Твой хозяин сумасшедший, да? Я глажу Адольфа по животу, заставляя мурлыкать, и попутно пытаюсь придумать ему сокращенное и более милое имя. Бедный кот Адольф. Его хозяин точно обладатель весьма извращенного чувства юмора. Время в тени дерева и в компании кота со странным именем летит быстро. Я решаю взять его себе, пока хозяин не объявится, потому что мне жалко расставаться с ним. За пару часов я прикипел к нему. Держа кота в руках, я плетусь обратно к себе. Адольф хоть и имеет странное имя, на деле же самый обычный серый кот, любящий облизывать хозяина и спать на руках. Все они одинаковые. Дойдя до фонтана у главного входа, я вижу Луи, выходящего из того же сада, только с противоположной стороны. Мне сразу становится не по себе. Я давно не видел его. С тех пор как он ворвался в мою комнату, он чаще всего сидел у себя и избегал меня. Сейчас он изменился: немного похудел, мешки под глазами, все те же расширенные зрачки. Он подходит ближе, и я замечаю повязку за левом запястье. Знаю, я не должен придавать этому значение, но все же бросаю пристальный взгляд на запястье, и Луи быстро прячет руку за спину. Черт, мне хочется спросить, что это за хрень на его руке. — Стайлс, ты решил отомстить мне, украв моего бедного кота? Что? Кот Луи? Нет, подождите, как это вообще у Луи Томлинсона может быть домашнее животное? Он ведь людей не переносит, как он может жить с котом? Это же Луи, его нельзя подпускать к животным. Может он использует его для каких-нибудь опытов? Я немного в шоке, но все же я даю ему ответ. — Так вот какой псих назвал бедного кота Адольфом. — Отдай его сюда, — говорит он и протягивает руки ко мне. Серый кот, оживившись при виде хозяина, бросается ему на руки, и впервые в жизни я вижу, как Луи улыбается. Не насмешка, не сарказм, не поддельное показывание зубов, а искренняя улыбка. Он прижимает кота к себе и не перестает улыбаться. Вокруг его глаз появляются морщинки, глаза становятся еще более насыщенными голубизной. Я чувствую, будто передо мной сейчас совсем другой Луи. — Куда ты убежал от своего папочки? — ласково спрашивает он, почесывая кота за ухом. — Я думал, ты обратно сбежал на свою помойку, — кот неодобрительно мурлыкает, будто все понимает. — Пойдем, я тебя накормлю. Он разговаривает с ним как с ребенком. Точно так же, как я полчаса назад. Это так странно — видеть такую сцену с участием Луи. Я просто стою как вкопанный и наблюдаю за всем. Томлинсон сильнее прижимает к себе животное и идет к двери. — Спасибо, Стайлс, что нашел его, — кидает он мне, даже не оборачиваясь. Не за что…***
В субботу вечером приехали мама и Джефф. Она долго расспрашивала, почему я не ем нормально, хожу в свитере посреди лета и вообще сильно изменился. Что я могу ей сказать. «Мам, меня изнасиловал сводный брат, и я не могу ходить, сидеть, спать. Давай ты разведешься с Джеффом и мы заживем как раньше». Вряд ли это будет справедливо по отношению к ней. Я вижу, как она счастлива с новым мужем. Он привез ее в Нью-Йорк, окружил любовью, я не вправе вмешиваться. В конце концов, в случившемся есть и моя вина отчасти. Я позволил ему это сделать, я сам выбрал не сопротивляться. Каждый раз я уговариваю себя перестать думать об этом и двигаться дальше, но очертания Луи прочно засели в моей голове. Это дурацкое чувство какой-то своей неполноценности душит меня. Раньше я был о себе очень высокого мнения, честно говоря. Я знал, что нравлюсь парням и девушкам, и в принципе, при желании я бы мог получить всё, что захочу, от каждого пола. А потом появился он, в стеклянных дверях ресторана, окидывая всех и вся презрительным взглядом, думая, что он выше каждого из них. Обозвав меня ребенком-переростком, как будто заранее давая мне пинок под зад и говоря: «Ты, Гарри Стайлс, отныне не единственный, кто хочет все делать по-своему». Просто у него другие методы достижения целей. Это так глупо, но он заставил меня сомневаться в себе, сомневаться в том, что я могу достичь всего. Теперь единственное, чего мне хочется — это сидеть в своей комнате и больше никогда не показываться никому, потому что мне кажется, что все знают о том, что произошло: охранники, горничные, Донато, водители, садовник, чистильщик бассейна, кассирша в супермаркете. Как будто каждый знает и каждый жалеет меня. Каждый, кроме самого Луи. В воскресенье он все-таки вышел из своей комнаты, о расположении которой лично я не знал. Я и мама сидели у бассейна. Она плавала, а я сидел под огромным зонтом и писал в дневнике. Обычно я записываю туда все свои чувства, переживания, идеи для новых эскизов - все, что в голову взбредет. — Милый, ты слышишь? — спросила мама, выходя из воды. Я поднял голову, отрываясь от писанины. — Что? — Кажется, кто-то кричит. Я прислушался. Действительно, из дома доносились крики. Я отчетливо мог слышать ругательства Джеффа. Может быть, он кричит на прислугу. Мама накинула на себя широкое летнее платье и побежала в сторону криков. Любопытство пересилило меня, и я отправился следом. Мы обнаружили Джеффа в холле. Он стоял напротив Луи и, размахивая руками, кричал на него. Сын ничем не уступал отцу, его растрепанные волосы падали на лоб, и он лишь закатывал глаза на каждый упрек отца. — Мне плевать, можешь отдать хоть все имущество ей и ее сынку! Плевать, слышишь, плевать! — кричал Томлинсон. — Не веди себя так. Ты не ребенок, ты должен понимать, что они теперь твоя семья. — Иди ты, блять. Семья, семья. Что ты знаешь о семье? Я — твоя семья, но ты ненавидишь меня. Я видел слезы в глазах Луи, как он ревновал. Разговор явно шел о деньгах, и, кажется, мы с мамой тут замешаны. Но парень явно бесится не из-за денег. Я вижу, как ему обидно, как он пытается достучаться до отца. — Замолчи, Луи, иначе… — Иначе что? Лишишь меня денег? Посадишь под домашний арест? Мне плевать, делай что хочешь, только оставь меня в покое. Глаза мужчины наполнились гневом, он грубо притянул сына за одно плечо и сжал его. Он сжал кулак над парнем и, кажется, мама даже ахнула в этот момент. Мужчина сдерживался, чтобы не ударить сына. — Давай же, — с насмешкой в голосе сказал Луи. — Чего ты ждешь? Ударь меня, у тебя всегда отлично выходило унижать меня. Давай, ударь меня, — в голос закричал парень. — Джефф, не надо, прошу, — взмолилась мама. Мужчина поднял на нее глаза, будто только что заметил её присутствие. Он начал медленно ослаблять хватку. Луи отшатнулся и кинул взгляд на меня. Мне стало его жалко, несмотря ни на что. Отец его не любит, я не знаю, по каким причинам, но видно что они ненавидят друг друга настолько, что готовы вцепить в глотки друг другу. Мама подбежала к мужу и начала спрашивать его о случившемся, отводя в сторону. Луи быстрым шагом вышел из холла. Он не зол, он расстроен. Его стены дают трещины. Он хочет, чтобы отец любил его. […] В тот же вечер Джефф с мамой уехали в Нью-Йорк, обещав приехать на следующие выходные и остаться тут на пару недель. Луи не вышел провожать их, дождь барабанил по крышам всего поместья. В мгновение потемнело, и я не мог разглядеть даже фары отъезжающей машины. Я зашел обратно к себе, чтобы лечь спать. Мне необходимо это. В конце широко коридора я услышал жалобное мяуканье. Точно Адольф, он часто забегает сюда и сидит в углу. Я подошел к нему и хотел взять на руки. Да-да, я питаю неоправданную нежность к коту Луи, и я даже не хочу искать себе оправданий, потому что все равно не найду их. — Иди-ка сюда, адский кот. Он не хочет вылезать из своего насиженного угла и начинает шипеть на меня. Отвратительный кот, копия хозяина. Он точно нашел его на помойке, потому что Адольф выглядит ужасно, и только золотой ошейник дает знать о том, что у него есть хозяин, да и манер никаких, точно бездомный. Пресловутый ошейник расстегивается в результате борьбы между мной и капризным животным, и он резко выбегает из своего угла, направляясь в противоположную сторону. Черт, он что, тоже знает, что я не могу бегать? Точно, издевается. — Адольф, противный кот, — кричу я ему вслед. Я слышу мяуканье, тот взбежал вверх по лестнице и оказался на третьем этаже. Я поплелся за ним, ориентируясь только на кошачьи звуки. Действительно ужасное животное. Минут пять спустя я нахожу его у большой дубовой двери. Он отчаянно царапает ее. — Ах вот, где ты живешь, противное ты существо, — я наклоняюсь к нему и застёгиваю ошейник. — Так-то лучше. Но животное никак не хочет успокоиться, Адольф царапает дверь и отчаянно пытается проникнуть внутрь. Я осторожно открываю дверь и запускаю кота внутрь, необдуманно проходя следом за ним. На секунду я замираю. Зрелище становится оглушающим взрывом где-то в сердцевине сознания. Боком ко мне на большой двуспальной кровати сидит Луи с лезвием в руках. Его джинсы и белая майка заляпаны красными следами крови, а дрожащие руки проводят новую алую линию на коже. Он осторожно вытирает слезу, и пачкает щеки кровью. Я просто не знаю, я не знаю, как выразить в словах то, что я испытал в тот момент. Что-то схожее с болевым шоком, когда теряют сознание. Это был моральный болевой шок, и я будто потерял все претензии, всё непонимание, весь страх, всю злость - всё, что одно имя Луи вызывало во мне последние дни. Осталось только желание уберечь его от того, что он сейчас делал, оно мгновенно отдало в каждой клеточке тела. За окном бьет молния, из-за чего я случайно ахаю, и тут Луи понимает что он не один в комнате. Но уже поздно, я кидаюсь к нему, и он откидывает лезвие в сторону. — Уйди, — сквозь стон произносит он. — Луи, что ты делаешь? Я испуган, что нужно делать в таких ситуациях? Свежие порезы кровоточат и я вижу те старые, которые он несколько дней назад прятал под повязкой. Я хватаю запястье парня, но он пытается выдернуть руку. Шесть свежих порезов один за другим, они неглубокие, но сильно кровоточат. Мои руки теперь тоже запачканы кровью, а Луи все еще пытается выдернуться. — Уйди, Стайлс. Почему ты мне вечно мешаешь? — Ты придурок, Луи, ты знаешь об этом?! Он причиняет боль не только другим. Он причиняет боль себе. — Отъебись, — грубо говорит он. Но кто он такой, чтобы указывать мне, тем более в таком положении? Покрывало в крови, Луи в крови, и я с ним заодно. Я обхватываю его голову ладонями, заставляя посмотреть на меня. Он тяжело дышит и не может произнести и слова. Паника находит и на меня. Что он творит? Со своим телом, со своей жизнью, со мной. — Луи, Луи, слышишь, всё хорошо. Я тут, я рядом. Я пытаюсь утешить его, хотя сам сейчас могу грохнуться в обморок от такого количества крови, которая не перестает течь. И, признаться, я не уверен, может ли моё присутствие вообще помочь. Он же меня ненавидит. Впрочем, плевать. Я просто должен убедиться, что сегодня он не умрёт от потери крови. Луи плачет. Если это не самое душераздирающее зрелище, которое я видел, то самое кровавое точно. — Все нормально, Луи, всё нормально, — нервно шепчу я. — Только скажи, где тут аптечка? — Она не нужна, — вполне спокойно отвечает он, отводя взгляд в сторону, когда я вскакиваю и начинаю метаться по комнате от одной тумбочки к другой, от шкафа к комоду. — Тут должна быть аптечка, должна, Луи, скажи, где она, я прошу тебя, — я бегло произношу слова и, наконец, мой взгляд наткнулся на белый ящичек на нижней полке столика в ванной комнате. Возвращаюсь к Луи. — Зачем тебе всё это? Почему ты не можешь просто ненавидеть меня, сидя тихо в углу? — я слышу его слова вперемешку с напускным безразличием. Но это не то безразличие, что обычно. В данный момент он был крайне дерьмовым актёром, и нервные нотки всё же врывались в его голос. И да, ты гений, Луи Томлинсон. Правильные вопросы задаешь. Я ведь сам задаю себе их же с той самой ночи. — Эта причина слишком унизительна, чтобы я мог сказать ее тебе. Он издает смешок. Я вижу борьбу в его глазах. Он тоже страдает из-за этого. — Зачем ты режешь себя? — осторожно спрашиваю я. Он поднимает свои глаза на меня и пристально смотрит. Я не знаю, что он ищет в моем взгляде, но сейчас его собственный такой настоящий. — Эта причина слишком унизительна, чтобы я мог сказать ее тебе, — он повторяет мои же слова. Долго копошусь в аптечке, доставая разные бинты и склянки. В детстве, когда я случайно резался ножом или падал, мама всегда промывала рану и мазала зеленкой. Что ж, была не была. Хуже наверное не будет, к тому же раны неглубокие. Сначала я отматываю большой кусок бинта и возвращаюсь в ванную. Найдя относительно глубокую емкость, я наливаю туда холодную воду и возвращаюсь к Луи. Он сидит неподвижно и уже не трясется. Обмакивая ткань в воде, я стираю кровь с его лица. Парень не смотрит мне в глаза, а просто сидит, опустив веки. Когда с лицом покончено, я перехожу к рукам. Осторожно вытираю каждый сантиметр кожи вокруг порезов. Боковым зрением я вижу, как он наблюдает за моими движениями. — Прости меня, Гарри, — вдруг говорит он. И это становится взрывом номер два в сознании за эту ночь. Я поднимаю голову и теперь смотрю на него. Он ведь шутит. — Что? — Я самый большой придурок во всей вселенной, мне нет никакого оправдания, но мне правда жаль. Я был не в себе, — он опускает голову и тянется к лицу все еще окровавленной рукой, но я ловлю его. Не хочу ему отвечать, поэтому просто перевожу разговор в другое русло, хотя заранее понимаю, что это обречено на провал. — Ты испачкаешься, — тихо говорю я, и он кивает головой, соглашаясь. Проливаю на его раны перекись водорода, которая немного должна остановить остатки сочившейся крови. Он вздрагивает и сжимает мою руку. В эти секунды я слышал только шипение перекиси и его дыхание. И я не хотел слышать другого. Странно, я так хотел его раскаяния, а сейчас от этого было только хуже. Я не знал, куда деть эти его слова теперь. В голове им не было места — разумом я не мог поверить, что он это вообще сказал. Дать им проникнуть в сердце — и я пропаду. — Все хорошо, — утешаю я. — В ту ночь тебе было больнее, но ты держался. Ты сильный, Гарри. Он снова поднимает глаза на меня, и они оказываются прямо напротив моих. Такие голубые, полные слез, грусти и отчаяния. Я чувствую его дыхание на своей коже, он пристально изучает мое лицо. Кажется, такое я видел где-то. В кино или во снах. Медленно, но верно лицо Луи движется ко мне, пока не оказывается совсем рядом. Я ловлю струи воздуха которые он выдыхает и, кажется, сейчас я дышу с ним. Секунда — и губы Луи касаются моих, так нежно и мимолетно. Это даже не поцелуй, просто наши губы соприкасаются, и мы оба затаиваем дыхание. Это всё так неправильно, но мне так нравится вдыхать его запах, и да, я сумасшедший. Я не хочу оправдываться. Несколько секунд спустя я отстраняюсь назад и смущенно опускаю глаза. Это правда неловко. — Нет, Луи, нет, — качая головой, произношу я. — Прости, — грустно говорит парень. После этого недопоцелуя мои движения становятся быстрыми. И никто из нас не произносит ни слова. Я завязываю бинты вокруг ран Луи и укладываю его на другую сторону кровати, где все не заляпано кровью. Ему нужен сон сейчас, а утром я позову Лестера. Перед тем как выйти из комнаты, я поднимаю с пола тонкую металлическую пластинку, которой он всего пару десятков минут назад рассекал свою руку, а также забираю с прикроватной тумбы пачку с оставшимися лезвиями. Понадобятся месяца, чтобы напоминания об этой ночи навсегда сошли с его кожи. Понадобится такое количество времени, которое людям, увы, не дается, чтобы эта ночь ушла из моей памяти. Я выхожу из дверей, будучи совсем растерянным. Потому что он опять сводит меня с ума. Потому что я сам хочу этого. Сойти с ума с ним вместе.