Лента Мёбиуса

- Тяжело? – Катерина старательно прятала лицо, пока мужчина вытирал её бедра влажной тканью её же рубашки. - Стыдно. Это было… - она вспомнила странные ощущения, которые испытывала, когда он целовал её лицо и плечи. Плохо это точно не было, в иной ситуации это было бы даже хорошо. Потом правда стало больно, особенно когда Элайджа, войдя, начал двигаться в её теле, но он делал это медленно, и в конце она испытывала неизвестное до сих пор желание прижаться и обхватить его бёдрами. Так и сделала, увидела удивление и радость на его лице, и это доставило странное удовольствие и гордость сродни тем, что бывают когда что-то отлично удается. Вроде победы над Еленой, когда нужно на спор сбить связку фиников камнем. И оттого теперь ей было стыдно – что за дурь гордиться доставленным насильнику удовольствием? – Стыдно. Но не слишком больно. Когда я ударилась лицом о стену во время побега, мне было гораздо больнее. Ни мужчина, ни сама Катерина толком не понимали к чему весь этот диалог – женщины всегда испытывали боль лишаясь девственности. Даже если все по доброй воле, а не для того, чтобы женщина стала порченым товаром на рынке невест, как в её случае. - Первый раз почти всегда болезненный, а ты истощённая всем происходящим. Я больше тебя не трону, пока ты не выздоровеешь. Со временем будешь получать удовольствие. - Нет. - По крайней мере, он готов был пожалеть её и не насиловать ежедневно, ожидая наступления беременности, и это Катерину приободрило. - Я другой породы и не похожа на ваших женщин. Мы совершеннее душой, поэтому нам не нужно… мы не испытываем плотских удовольствий. Это признак низших сословий и народов. - Совершеннее, потому что не испытываешь наслаждения от… - Элайджа искренне рассмеялся. Непонятно почему – обычно такая заносчивость была признаком невеликого ума, но в её устах только забавляла. – Поменяй лучше рубашку на сухую. - Откуда она? – спросила ремейка, придирчиво оглядывая протянутую вещь: - Она чистая? - Не переживай, я знаю, с кем имею дело. – Успокаивающе: - Она чистая и ничья. Дань каких-то торговцев из твоего же города. - Так ты бывал? – Решив, что для смущения поздновато, Катерина быстро стянула через голову рубашку, аккуратно свернула, стараясь спрятать пятна крови, и накинула точно такую же на себя вновь. – В самом Византии*? И значит, ты видел и Святую Софию**! Я не видела в своей жизни ничего более прекрасного. Но в целом свете нет ничего красивее и богаче Империи и нет правителя более великого, чем наш император, это все знают. Ты часто бываешь в Империи? - С торговцами. Основной торговый путь, - пояснил Элайджа, без злобы принимая её завуалированную насмешку над его диким краем, где нет южных садов и бесконечных дворцов из камня. Катерина не продемонстрировала и толики застенчивости, когда он положил ладонь ей на живот и круговыми поглаживаниями принялся расслаблять сведенные напряжением мышцы. Наоборот, видимо, чувствуя, как уходит дискомфорт между ног, улеглась поудобнее на спину. И эта способность – понимать, когда происходящее несет вред её интересам, а когда на пользу, - ему тоже нравилась. - Ведь нет ничего богаче и краше твоей Империи. Увидишь его скоро сама, когда мы отправимся на север. - Ещё ничего не решено. – Катерина опустила ресницы и сонно пробормотала: - Александр не сможет мне отказать… - Но я тоже знаю его секрет. И он не сможет мне отказать. - Ты… - приоткрыла осоловелые глаза, но в них оставалась хитрость, - ты знаешь только часть секрета, а я знаю весь, включая имя того, кого он любит. И… что?! - Тише, оторвешь… Это крест. - Ты же язычник! - Это ты решила, что я язычник. Если бы открыла глаза, как я просил, а не жмурилась – давно бы увидела. – С иронией. - Тебе не кажется странным, что у нас с братом ветхозаветные имена? Есть ещё сестра, Ребекка. - Ты без конца поминаешь ваших идолов! - В качестве ругательств. Ну и привычка, у меня дома много христиан, но далеко не все, - он усмехнулся, столь великое разочарование было написано на её лице. – Мой конунг христианин, и его отец им был. А ещё один наш правитель Олаф*** прославлен в лике Святых, и? - Нет. Этого не может быть. Вы дикие и жестокие. - Может. Ты просто плохая христианка. - У христиан не бывает наложниц. - У моего отца нет наложниц. - Но вы захватываете мирные города, - её планы на жизнь рушились с грохотом обвала. - Все захватывают мирные города. Твое Болгарское царство христианская Империя тоже захватила. Мы здесь в основном из-за сарацинов, возвращались из похода и по пути решили мм, как это будет... - Ограбить город вы решили. Почему ты сразу меня не исправил? - Я не мог разрушить твою уверенность, что союза с язычником никакой священник не одобрит даже в случае лишения тебя девственности. Иначе ты вместо того, чтобы расслабиться, брыкалась и кусалась как хорек. - Ах ты… О-о… Ненавижу! - Я же говорю – маленький хорёк. Ты не подходишь. – Кулак впечатался в плечо, не нанеся значимого ущерба. Второй ударил в солнечное сплетение и это уже было неприятно – пришлось ловить. – Не подходишь в качестве ромейской христианки. Никакой благодарности судьбе, что твоим мужем не станет поганый язычник. – Замерев, Катерина наконец осознала, что сидит верхом на мужчине в так и болтающейся на талии после переодевания рубашке, демонстрируя нагие ноги, и заодно нецеломудренно елозит всеми остальными частями тела по животу Элайджи. Что женщине её родословной и культуры не дОлжно так себя вести. Он подтвердил её догадку, ответив спокойно, но с улыбкой: - Я бы всё равно тебя взял сегодня - это обстоятельства, только было бы гораздо больнее. К тому же ты ещё очень молода. - Для чего я молода? – Возмущение по этому поводу было неуместным, но именно оно прорвалось в голосе, и следующий тычок прилетел уже по совершенно бессмысленной причине: – Мне пятнадцать лет. Я пересидела три года из-за нездоровых склонностей своего жениха. А наш император, между прочим, считает... Но он не дал ей поведать очередную вбитую в её голову няньками истину о том, что императоры правы во всем, даже когда это противоречит Церкви**** - Я не ваш император, - оторвавшись от болтливого рта Катерины, сказал Элайджа. - В моих землях не выдают девушек замуж так рано, как это принято у вас. Ребекке шестнадцать, и она только присматривается к возможному супругу. - Притянув растерявшуюся теперь уже женщину за талию, он поцеловал в лоб. – Но я рад, что ты хорошо себя чувствуешь и не плачешь. Спи. Не хватало ещё, чтобы воины болтали, что жена меня бьет. Хорошо себя чувствует?.. Пф… Возмущенная до глубины души, Катерина лежала без сна и упорно таращилась в темноту – но пожаловаться было особо не на что – между ног разве что немного саднело, голод её не мучил - хорошо покормили перед закланием на алтарь похоти военачальника, и Элайджа не выглядел опасным… - память услужливо подсунула жуткое воспоминание, как он разрубил человека от макушки до промежности, и уточнение показалось не лишним: - Элайджа не выглядел опасным для неё сейчас. Ромейка не понимала, почему женщины вокруг с таким страхом говорили об изнасилованиях: кроме потери девичьей чести, что для замужних женщин и не сильно важно, в жизни случаются гораздо, гораздо худшие вещи. Например, вывихнутая нога. Это не немного дискомфорта, во время которого тебя гладят и целуют от коленок до носа, нет, нога распухает - жуткая боль на целый день, и возможная хромота впоследствии. Или зуб… Вспомнив, как при ней целитель вырывал служанке зуб, Катерина невольно содрогнулась и схватилась за плечи мужчины рядом. Снова замерла, прислушиваясь, и вдруг решила, что раз её сюда притащили, то её задача - устроиться как можно удобнее: отобрала у викинга всё одеяло, дала взамен лисью шкурку и вольно закинула ноги на мужчину. Тот всё равно не проснулся. И о больных зубах: у него были здоровые и белые зубы, когда он улыбался… Спящий Элайджа был даже приятен – теплый как грелка и в отличие от того, что она слышала о большинстве северян - нормально пах. Точнее северяне были разные: совсем северные северяне вроде часто мылись, почти как арабы на юге, а вот те кто жили между мылись мало и скудно. Ромейка не планировала ехать в холодные земли, где дома для господ как для слуг и рабов – деревянные, но приходилось признать, что Элайджа был не нищим и гораздо более спокоен, когда все случилось, чем мужья некоторых её замужних подруг. Внезапно Катерину одолела лютая зависть к сестре, оставшейся в Константинополе. Стефан казался не лучшим из мужей – продолжал делить ложе с женой в посты, но мямля-Елена не смела ему перечить. Вместо того, чтобы устыдить мужа и пожаловаться священнику, опускала очи долу и говорила, что женщина должна подчиняться супругу, а остальное – не её дело. И так было во всем. Но сейчас Катерина начала подозревать, что хитрая Елена жила гораздо вольнее и интереснее, чем они с Василисой. Стефан постоянно с ней разговаривал, рассказывая всякие диковинные вещи о мужских делах и судах, в которых участвовал, и таскал за собой по стране. Или книги по ботанике: Елене стоило только заикнуться, и они появлялись у неё дома… Девушек никто не спрашивал при помолвке, но раньше Катерина верила, что ей с Александром в отличие от Елены выпала сказочная удача – он никогда не стал бы исполнять супружеский долг чаще необходимого для зачатия, не появлялся дома, позволяя невесте жить своей жизнью припеваючи в покое и богатстве Константинополя. Да к тому же Александр сильно старше, шанс стать вдовой был достаточно велик, а это и свобода передвижения, и собственное богатство, и прочие радости. Но теперь… теперь всё пошло прахом. Франция. Ницца. Моргнув, Кетрин подняла голову с подушки. Никакого Элайджи не было в спальне. Да и сама спальня… Кровать, батистовые наволочки и ночная рубашка, электричество – черти дери де ла Рю*****... Вскочив с постели, женщина подошла к окну, распахнула фрамугу и выглянула. Прохладный ночной воздух хлынул в комнату, мощеная белыми мраморными плитами площадка перед домом блестела, освещенная неверным светом месяца. Тишину нарушал лишь стрекот светлячков. Никогда не существовало военного лагеря, палатки и шкуры вместо постели, и тем паче сестрички-Елены – приснится же такое! - а была спальня в доме, приобретенном для неё Элайджей во Франции и комфорт цивилизации. Жар и бред больного воображения как в прежние дни? Ощупав собственный лоб она поняла, что и жара нет. Вероятнее всего, такой сон спровоцировали прошлые отвратительные ночи и нынешний страх перед Первородным. - Нужно перестелить постель и помыться. – Сама себе громко сообщила Петрова - пропотевшее тело и волосы, впрямь пахли неприятно. – И выяснить, что случилось. Хозяйственные и банные процедуры не затянулись надолго – сил пока было мало, а подпитки крови Первородного не хватало. Поэтому, когда закутавшись в халат и с полотенцем на голове Катерина вернулась в спальню, её пошатывало, но лишь почувствовав дыхание за спиной, она сообразила, что звук льющейся воды наверняка услышал и Элайджа. И явился сюда. - Если бы я не знал, что ты сейчас не в себе, то решил бы, что ты здорово напугана моим появлением, - прокомментировал он, за локоть выправляя заваливавшуюся на бок женщину. - Да я и была напугана, - после секундного молчания призналась Петрова. Провела ладонью по волосам мужчины – судя по его халату тоже после душа, проспала она не так много, как казалось – волосы Элайджи были чуть влажные, но вот выражение лица… Прошли пара часов, но взгляд его глаз стал немного задумчивым, из них ушла надменная жестокость. Осторожно: - Ты быстро вернулся. Я уже думала, что затянется на месяцы. По крайней мере, ты так говорил. - Нет. Это примерно, как иммунный ответ – чем сильнее организм, тем дольше борьба. - Вздох у Кетрин вырвался сам собой, колени задрожали от облегчения – и вправду вернулся. - А сейчас я был здорово ослаблен, поэтому и возврат прошёл легче. – Он замолчал, не желая выкладывать все карты на стол. - Чем я тебя напу… - Чем тебя отра… Их голоса прозвучали хором, и оба умолкли на середине фразы. Катерина невольно разулыбалась, да так широко, что что видны стали клыки и ямочка на щеке – она не могла сказать, что в перманентной радости от присутствия Элайджи в своей жизни, но сейчас это был правильный Элайджа. Не монстр, норовящий её трахнуть, и не добрый к ней, но совсем чужой человек из сна. - Давай сядем – ноги не держат, - предложила она и, пройдя к кровати устроилась на ней по-турецки. - Вообще многое же случилось, но насколько это многое спровоцировано твоей болезнью я не знаю. Избыточных восторгов по поводу того, что ты позволяешь себе пить всякую дрянь, когда я сцеживала для тебя свою кровь, у меня нет. – Фыркнула, разматывая полотенце. – Твои вампиры всегда так болеют, когда их Первородный наглотается чего ни попадя? Или это потому что я недавно в линии? - Нет. – В их разговоре Элайджа ожидал от Катерины гнева или точнее ледяного молчания, но никак не улыбки солнечно-искренней, что он и не помнил, улыбалась ли она ему столь счастливо когда-либо с момента обращения. Показалось, что сделай он шаг навстречу вроде поцелуя в щеку, и она повиснет у него на шее. В последний раз подобное «висение на шее» закончилось для него кинжалом. Да и выговор по поводу «питания» было слушать странно. Подойдя к столику, Первородный наполнил своей кровью стакан. – Выпей. Ты заболела не из-за того, что я отравился кровью, а из-за того, что меня практически убили концентратом Белого Дуба. - Убили? Вот и иссякла её светящаяся радость, с какой-то обреченностью понял Элайджа, глядя как уголки губ Петровой напрягаются, в глазах появляется затравленность, и уже это чувство сменяется и маскируется застывшим насмешливым спокойствием. Кажется, сегодня Катерина поначалу и вправду обрадовалась встрече с ним. - Помнишь, как я рассказывал, что Марсель синтезировал Белый Дуб? - Чтобы отвлечься от собственных мыслей, он вновь наполнил стакан уже водой. Подал. - Вот именно этим синтетическим концентратом меня и накачали во время схватки. - Но ты жив. Выходит, этот концентрат не совершенен и не заменяет кол, или твой организм научился перебороть Белый дуб? - Меня спасли. Оказалось, что кровь Первородной лечебна. - Оо… - сев на постели и отставив пустой стакан, Кетрин в задумчивости разглядывала свои видневшиеся из-под полы халата ноги. – То есть всё очень просто разрешается, если Ребекка может вылечить просто напоив их кровью. - Это не Ребекка. Есть ещё одна, о которой мы не знали. Дальняя родственница. Я тебе расскажу, но хочу сначала выяснить. Ты сказала, что напугана, и вряд ли это от неожиданности, чем именно я тебя напугал вчера? – Помедлив. – Или я тебя обидел? - Ты был на высоте. Пытался навязать мне своё общество в этой постели несмотря на мои немытые волосы. – В подтверждение своих слов Катерина ткнула пальцем в мокрые кудри. – Использовал любимый эпитет своей сестры в ответ на просьбу побриться, - для вящей убедительности кивнув, она продолжала: - К тому же загрузил мою бедную голову новыми воспоминаниями о своих похождениях в семнадцатом веке, что после трех дней бреда – сомнительное удовольствие. Я бы даже сказала, что ты тот ещё извращенец. - Какими новыми воспоминаниями? - Ты мне внушил вспомнить. – Удивленно сдвинув брови, она уже серьезнее уточнила: - Ты вообще не помнишь, что делает твоя вторая ипостась? - Не помню, но подозреваю, что мало хорошего. - На самом деле ничего плохого ты мне не сделал. – Показав ладонью на постель рядом с собой и подождав пока он сядет, она подозрительно уточнила: - Ты сам мне говорил, что впервые после моего побега мы встретились в семнадцатом веке. Если ты не помнишь ничего о происходящем с тобой здесь, то откуда знаешь об этом? - По косвенным признакам. Например, очнувшись и сопоставив даты вхождения и выхода из моего кхм.. состояния. Ко всему, ты была слишком хороша для меня в постели, и покопавшись я увидел отрывки из твоих воспоминаний как приспосабливал под себя. – При виде её изумленного лица, он отвел взгляд. - Видимо, эти воспоминания были сглаженные, во все самое безрадостное мозг тогда просто не пустил ни тебя, ни соответственно меня. - Я была так напугана резнёй на маскараде и невозможностью побега, что почти ничего не понимала. - Резко: - И я не хочу больше об этом говорить. Это не имеет практического значения теперь. Ещё, - она помолчала, очевидно, пытаясь что-то сделать и потерпела неудачу. Следующие слова всё пояснили: - Я вампир, но скорость и сила вампира – этого у меня не получается. Учитывая, что скорость зависит от силы, то что-то не так с последней. - Дашь мне посмотреть возвращенные воспоминания, - осекся и, смягчая приказной тон: - Мне будет полезно для понимания ситуации. Меня никак не оставляет чувство, что это как-то связано со вкусом твоей крови. - Обязательно, не каждый день удается взрастить чувство вины в Первородном. – Глаза её блестели в ночном полумраке и их явно смеживал сон. - Но я бы хотела, чтобы ты посмотрел кое-что ещё. Все эти три дня мне снились сны – Фарид тебе расскажет, - смешок, - он здорово перетрухнул. Помнишь ты когда-то говорил, что неизвестно откуда я знаю староскандинавский. В этих снах ты говоришь с акцентом. Из-за того что голос в голове, я не могу понять, на каком языке мы с тобой разговариваем, но точно, что этот язык твой не родной, и я уверена, что у тебя именно скандинавский акцент. И ещё мне есть, что сказать про Татью. И… ты надолго? - Нет. По сути, на эту ночь. Я прилетел отпоить тебя, а завтра в два по полудни самолет в Америку. - Понятно. Тогда лучше, если ты и вправду прочитаешь мои сны и воспоминания, - сказала Катерина. - За завтраком поделишься впечатлениями. - Она легла на кровать и свернулась калачиком под одеялом. – Только... Ты услышишь мои мысли, а я в этих снах почему-то идиотка. К тому же плаксивая. - Ты? Заинтригован. - Да я сама удивлена. – Фыркнула. – Например, считаю, что изнасилование примерно, как кусочек лимона прожевать – не самое приятное занятие, но ничего отвратительного в нем нет, если у насильника приличные зубы. Я почти засыпаю, но способна слушать. Буди, если закрою глаза. Элайджа бросил на нее быстрый взгляд из-под полуопущенных век. Эта неуместная слабость не нравилась Первородному. Даже самые истощённые вампиры при попадании пищи в организм мгновенно восстанавливали былые способности к перемещению. Видимо, крови нужно было дать больше. Прижав её спиной к груди, Элайджа взял одну из дополнительных подушек, положил на неё локоть руки, на которой устроилась брюнетка, и подставил запястье. - Кусайся. - Дополнительного приглашения не потребовалось: Катерина тут же выпустила зубки. Если наслаждение при употреблении её крови объяснялось уникальностью состава, то по части питания, видимо, он и впрямь по натуре был донором, а она идеальным реципиентом - ощущение от передачи ей крови порождало настолько неконтролируемо-сильный приступ удовольствия и нежности, что Элайджа боялся лишний раз потревожить лежащую в его объятиях женщину. При этом в целом ни употребление, ни передача крови в понимании Элайджи не могли затрагивать чувств больших, чем желание человека съесть хороший стейк на завтрак. Нельзя же искренне быть расположенным к корове, из чьей ноги планируешь сделать колбасу, ненормальнее лишь расположение коровы к человеку, отпиливающему ей эту ногу. Поэтому он старался не употреблять кровь тех, с кем имел какие-то личные отношения. Но в случае Катерины разумный принцип оказывался нерабочим. Чувствуя, как тело покидает напряжение, Первородный прижался губами к ещё непросохшим волосам брюнетки. Вероятнее всего, нездоровое пищевое поведение было следствием нарушения баланса пары «потребитель-передатчик» из-за ритуала матери. - Тебе лучше тоже просто посмотреть мои воспоминания и задать вопросы. Это сэкономит нам время. – Поняв, что он больше не чувствует саднеющего укуса, только прикосновение мягких губ и влажного кончика языка к пульсу, позвал: - Катерина? Она уже посапывала, уткнувшись носом ему в ладонь, но в ответ на зов перевернулась лицом и приоткрыла глаза. Вдруг что-то её сильно встревожило, потому что прежде, чем отправиться бродить по тропам сонного царства, Катерина резко села, сначала провела ладонью по подбородку Элайджи, волосам, потрогала воротник его халата и только после вернулась в исходное положение и успокоенная вновь заснула. - Я передам тебе воспоминания, - на ухо женщине пробормотал Элайджа. Возражений не последовало, и он смежил веки. Когда он проснулся наутро, то никого рядом не было: Катерина ушла. Быстро подойдя к столу, Первородный устроился на стуле, взял одну из пустых тетрадей Петровой и, насколько ему позволяли способности, начал делать зарисовки. Стоило запечатлеть подробности, пока эмоции оставались свежи. Художественного восприятия мира Элайдже было не дано, но начертить готовые орнаменты, вышивки кожи или вид городских стен он казался вполне способен. У Клауса безусловно получилось бы лучше, но так ли необходимо передавать воспоминания Катерины брату? Это стоило дополнительно обдумать. Подумать вообще было над чем: в свое время Клаус показал ему сон о битве, но они не нашли никаких подтверждений внушения его Эстер и успокоились, решив, что излишне перебдели. А сегодня первое, что его поразило во сне Катерины – меч. Тот же меч, что рассматривал Клаус в диалоге о незавидной будущности девушки в северных краях, он вскидывал окровавленным после победной битвы. В обоих снах рисунки на рукояти и ножнах меча совпадали абсолютно. Потом пришёл черед разглядывания Элайджей собственных сапог – одинаковые. Шкуры на ложе в палатке, и палатка отличались, постель была сделана гораздо лучше, пространства больше, но это неудивительно – вряд ли столь изнеженная женщина как ромейка-Катерина могла ночевать так же как воин. Сны Катерины и Клауса жили в единой вселенной и подчинялись общей логике событий. Можно было даже хронологию восстановить: сначала битва, потом ночь в палатке, а потом Катерина уже в роли жены путешествует с лагерем на север. Почему Эстер переключилась с Клауса на обычную девушку? Не знать, что Катерина не двойник она уже не может – донесли. Встав и забрав наброски, Первородный отправился к себе в комнату, где принимал душ перед отъездом в Америку. Наскоро переодевшись, он спустился вниз и первым, кого увидел был Фарид. Араб бросил быстрый взгляд и подошёл. - Здравствуй. - Здравствуй. Это снова я. - Я уже понял. – Кивок на протянутую для рукопожатия Первородным ладонь – лишённый чувств Элайджа не знал дружбы, только иерархию и родную кровь, и удостаивал всех чужих в лучше случае кивком. – Мы летим? - Да. У нас куча проблем. Но поговорим позже, в обед. Мне нужно сначала встретиться с Катериной. – Минутная заминка и вопрос: - Как ты думаешь, как она тут живет? - Одиноко. Она живет очень одиноко, - с холодной усмешкой. – Не на ком оттачивать острый язык. - Выходит, она несчастна? Ей скучно? - Для появления скуки она слишком много учится. Но да, она несчастна. - Ладно. – Вновь молчание и немного нервное: - Спасибо. Мужчина вздохнул, оценивающе глядя вслед спешащему вниз Элайдже. Ему не нравилось быть в линии вздорного Первородного гибрида, но Элайджа не оставлял выбора себе и своей линии: либо смена господина, либо смерть. Фарида одолевали противоречивые эмоции: с одной стороны Элайджа его по сути оскорбил - не доверял ему будущее своего ребенка, ему, который прошел с Первородным бок о бок последнее тысячелетие, с другой – первому сообщил о планах не следовать пророчеству, и предложил, как можно быстрее скорректировать линию, чтобы к моменту превращения у Фарида были максимально лучшие условия перехода. В целом араб не терял выгод в случае гибели Элайджи, но он терял друга. Друга, который когда-то и убедил его продолжать жить. Кордовский халифат. Жар казалось поглощал пространства, и земля парила. Земля Кордовы была цветущим и благословенным краем, но не теперь, когда очередная междоусобная – какая уже по счету после смерти аль-Хакама Второго******? - война разрушала былой закон мира и порядка. В гнетущем безмолвии полдня слышен был топот копыт. По дороге во весь опор несся всадник, однако он не был достоин такого изящного и ловкого жеребца: всадник висел кулем, едва держа поводья – в скачке было больше от ума доброго животного, чем от умений наездника. Поэтому неудивительно, что первого же серьезного препятствия – группы путников, перекрывших дорогу, жеребец испугался, остановился и позволил перехватить поводья. На мгновение всадник изумился – какой же силой должна обладать рука, способная остановить породистого жеребца? Но дальше этого мысль не ушла – от сотрясения ножевая рана в боку вспыхнула невероятной болью, и сознание покинуло путешествующего. Ненадолго. Фарид очнулся со стоном – в лицо плеснули водой. В голове шумело. - Этот человек и вправду книжник, мой господин. – Посмотрите что с ним за поклажа, - раздался властный голос. – Да и пора бы прийти в себя. Рука одного из воинов схватила мешок и тряхнула. - Осторожнее, - очнувшийся Фарид захрипел в ужасе, глядя как грубо, словно овощи на рынке вытряхивают его драгоценные книги на землю. – Осторожнее же. - Какая тебе разница? Ты все равно умираешь, - бесстрастным тоном произнёс подошедший незнакомец, судя по голосу он здесь и командовал. Он был молод и внимательные глаза его чуть щурились. Черноволосый и черноглазый, этот мужчина точно не был арабом – поначалу говорил на незнакомом Фариду языке, но и когда перешёл на греческий стало ясно, что не ромеец - ни энергичного профиля, ни изящества одежд, ни достойного знания греческого. С ромейцами по поводу сохранности книг можно было договориться, а это были дикари с севера. – Ты трус? «Я не трус. И разница есть», - хотелось выкрикнуть Фариду, но он обреченно молчал, слишком обессиленный чтобы говорить. Всевышний! Вряд ли эти всадники могли не то, что использовать ценные знания, а просто написать свое имя. Они не способны оценить сокровище и потому не сохранят его. Как много лет занимавшийся изучением свойств растений и организмов животных, араб и сам знал, что рана его смертельна, но он хотел довезти... Пот начал заливать лицо, краски мира тускнеть, рана пульсировала болью. Фарид ей радовался – боль отвлекала от мыслей и воспоминаний, но сейчас перед смертью она утратила своё магическое действие. Мысли вернулись. Он не довез книги в безопасное место как обещал, не сохранил и не сберег труды прадеда, деда и отца. Гораздо более болезненное воспоминание вызвало стон: он был главой семьи после смерти брата и не уберег семью. Мать, обеих жен, невестку и детей его и брата, напавшие на город бандиты убили ещё неделю назад, и когда он приехал в свой дом, то нашёл только трупы. Всё что осталось от прежней жизни были книги. Может быть и неплохо умереть тут посреди дороги с ними, раз уж не удалось с оружием в руке как достойно мужчине. С нежностью погладив кожаный переплёт, араб закрыл глаза. С кровью из раны уходили сознание и жизнь. Но вдруг его дернули. Фарид приподнял свинцовые веки и с изумлением отметил: незнакомец обладал невероятной силой – не только остановил лошадь, но и теперь держал его за плечо на вытянутой руке. И читал в сердце и в мыслях, как в открытой книге. - Ты ведь умеешь писать, - тем же холодным, бесстрастным голосом спросил предводитель группы. - Читать? Ты учился в Кордове? Видел библиотеку*******? - Да. - А я нет. Пей, - перед носом замаячила золотая чаша с чем-то темным. С недоумением Фарид глотнул и понял, что во рту у него кровь - его затошнило, пришла мысль о надругательстве, но сопротивление было бесполезно - ему запрокинули голову и буквально вливали кровь в глотку. Араб начал кашлять, отбиваясь, вздохнул и… понял, что захлебнулся уже навсегда. Когда Фарид очнулся, то не пытался сдвинуться или заговорить и не знал сколько времени пробыл в таком состоянии: бесконечность заключена в одной минуте для того, кто находится на грани между жизнью и смертью. Внезапно его охватило странное тянущее чувство, он представил, как находит убийц своих родных и разрывает их на части. Буквально. Так как может только знающий устройство человеческого тела целитель. А потом пьет их кровь. Видение было столь ярким, столь желанным, что оно вывело мужчину из неподвижности. Фарид огляделся: он лежал под навесом, вокруг стоял гомон, встреченные им путники разбили лагерь, но казалось, что они не видят своего пленника ли, попутчика ли – он пока не знал, кто он здесь. И он вспомнил акцент и глядя на то как быстро моются путешественники – местные христиане презирали стремление арабов к мытью, сообразил откуда их предводитель, хотя и никак не мог понять, какие причины привели мореплавателей-язычников так далеко. - Не выходи на солнечный свет, иначе сгоришь, - раздался спокойный голос. Знакомый незнакомец стоял справа от навеса и, сложив руки на груди, наблюдал за лагерем. - Кто ты? - Ты уже знаешь ответ. Вампир. – Кровь - вспомнил араб. Кровь была не свиньи, как он испугался в первую минуту, кровь была человеческая. - Из тех вампиров, от которых произошли все остальные. - Зачем я здесь? Зачем кровь? - Вампиры обращают с её помощью, а я обратил тебя. – Усмешка исказила губы незнакомца, когда он увидел, как губы мусульманина взывают к Аллаху. – Но чтобы завершить – нужно выпить крови вновь. Я могу дать тебе бессмертие. С некоторыми оговорками – солнце, кол в сердце, вербена… Или моё неудовольствие. Взамен мне нужны знания. - Мне не нужно бессмертие, - покачал головой Фарид, садясь. - Мой дом разрушен, а вся семья убита, для чего мне жить? Ради книг? Даже книги этого не стоят. Я приму волю Аллаха. - Тогда труды твоего рода были напрасны. Знания уйдут. - Знания не уходят, викинг, - губы араба побелели, так он узнал на собственной шкуре – жажда у вампиров болезненна и остра, словно ёж выпускала иглы в желудке. Голос стал тих: – Они всегда потом возрождаются вновь. Знание было до существования Кордовы, так будет и после неё. - Но это будут уже не твои знания. – Вновь, настойчиво: - А мне нужны знания. Ты будешь учить меня год, и взамен я дам тебе возможность отомстить за своих родных. Это и был нужный ключ. Сейчас, когда раны физические перестали мучить, а сознание прояснилось и им овладела сущность кровожадная и жестокая, Фарид страстно хотел мести. Он был мягким человеком, даже чересчур мягким – но до смерти брата он не был старшим в семье и потому отец никогда не ставил ему это в упрек, гордясь ученостью сына, но жестокость, с которой расправились не с ним верой и правдой, служившему своему повелителю – это Фарид понял, а с женщинами и детьми его семьи, людьми тихими и богобоязненными, проводившими жизнь в тишине гарема, потрясла и мгновенно ожесточила его душу. - Я согласен. - Я Элайджа сын Майкла. Как тебя зовут? Полное имя. - Фарид. – В ответ на вопросительно приподнятые брови. - У меня нет полного имени. Пока я не отомстил, я не имею права носить имя своего отца. Элайджа коротко кивнул. И подал стакан с кровью. Прошло время. Убийцы были наказаны, а Элайджа оказался прекрасным учеником: внимательным и вдумчивым, упорным. Первородный во всем потакал исследовательской натуре араба, помогал как мог, готов был оставаться подмастерьем и тем продал желание жить дальше. И получил достойного управляющего своей линией и администратора землям, когда другие заботы или кинжал в сердце от брата, выбивали его из привычного течения жизни. Но желание Фарида продолжать теперь уже было тесно переплетено с существованием Элайджи, даже несмотря на то, что арабу единственному кроме Первородных была открыта суть пророчества, и он знал о возможности обрести новую семью. Как и Клауса – то немногое, в чем они сходились во мнениях с нынешним покровителем, - Катерина не приводила его в восторг: он сильно изменился за столетия наблюдения за миром, но всё же в чем-то оставался собой и такие женщины чересчур настырные и грубые претили его натуре. Это был не бриллиант – дешевое, пусть и ярко блестящее бутылочное стекло, к тому же давно обращенное в осколки. Но Фарид знал, что именно это бутылочное стекло способно изранить спокойную, осторожную натуру его ученика так, как недоступно ни одному и прекрасно-ограненному алмазу. Раны не всегда к горю, порой они могут вывести из столбняка. При удачном состоянии дел именно Катерина – единственная, кому однозначно пришлось бы умирать в компании своего Первородного, оставалась способна заставить Элайджу переменить решение, и Фарид был готов костьми лечь, но вырвать единственного близкое ему существо из лап смерти. И если для этого нужна эта девушка, то пусть будет так. - Силы не вернулись. – Голос её звучал глухо. - Понятно. – Задумчиво: - Но возможно, это последствия того, что моя кровь смешалась с кровью Иды. Он нашел Катерину в дурном настроении, пьющую кофе на террасе и, устроившись тут же за столиком, внимательно разглядывал протекавшую чуть внизу реку. Всего огромного опыта жизни не хватало, чтобы удачно начать их разговор. Оставляли в смятении и жерновом на шее давили её иллюзорные сны и действительные воспоминания. Катерина напрасно считала поведение глупым: девушка в палатке викинга вела себя очень разумно, более того - она была природно хитра и проницательна, просто крестьянка-Катерина ничего не могла знать о том, как жили ромейки в Империи. А вот Первородный знал, так как застал конец этого периода. Знал, что девочек там обучали наукам, но книги ограничивались отвлеченными вещами вроде жития святых и ничего не рассказывали о настоящей жизни, и что на улицу они не могли и носа высунуть, что никогда не видели викингов, что выдавали их замуж ещё детьми... Наоборот, Элайджу сильно поразило именно то, что Катерина во сне осталась собой и была реалистична до движения пальцев, которым откидывала локон со щеки. Она улыбалась, сердилась и горевала с тем же выражением подвижного лица, что и девушка из пятнадцатого века. Только, может, надменности чуть побольше. Это он оказался другим – гораздо более ласковым и осторожным по отношению к будущей жене. Таким, каким никогда не был с ней сегодняшней. Не был даже в пятнадцатом веке. Вспомнив её слова о насилии, Первородный почувствовал, что ему захотелось выпить чего-нибудь покрепче – полудикарь викинг в палатке пытался не напугать девушку, всячески минимизировать причиненную боль и развеять её отчаяние, в чем преуспел, а он сам в семнадцатом веке просто положил выбранную животным инстинктом женщину на ближайший стол и задрал ей юбку. И что от дикого страха умереть она и вправду не придавала никакого значения происходящему и просто лежала как деревянная, уткнувшись носом в стол, не меняло дела. Контраст был разителен. Кетрин выпила одну чашку, вторую, скосила взгляд на Первородного, сидящего рядом с холодным, надменным лицом. Время не резиновое, в два самолет – он планирует разговаривать? Ей самой не хотелось начинать диалога. Очень не хотелось. Элайджа внушил ей посмотреть произошедшее в Новом Орлеане, и первое, что сделала Кетрин проснувшись – посмотрела. Увиденное ей, конечно, не понравилось, хотя само планирование и исполнение операции вызывали невольное одобрение, да и к Марселю она дружескими чувствами не пылала, но куда больше её заинтересовала новоявленная Первородная. И что эта Первородная с первого взгляда обозначила свои притязания на её Первородного – тут не надо было быть семи пядей во лбу. Притязания притязаниям рознь – Кетрин бы и бровью в большей части случаев, но поразила строгая нежность девушки, с которой та обращалась с Элайджей. И сам Элайджа: он разве что не лужицей растекался от прикосновений к себе непойми кого и этой насквозь фальшивой заботы. Ну и красота, конечно – сложно не признавать очевидного. Красота редкая и попадающая точно в яблочко, если исходить из вкуса Элайджи. Кетрин быстро поняла – в воспоминании она не просто видела Илаиду со стороны, а смотрела на неё глазами Элайджи. Может быть, в реальности Ида и не так уж хороша, но Первородный посчитал её волшебной красавицей. И раздосадованная Кетрин, подстёгиваемая женским любопытством, совершила ещё одну ошибку: она залезла в воспоминания Элайджи глубже, нарочно выбрав лестный для себя момент, когда стояла обнаженной в его спальне в доме Клауса перед их поездкой к врачу. Но чуда не случилось. Она была самой обычной женщиной. Кудрявой, с симпатичным лицом, с телом отвечающим вкусам и желаниям по части удовлетворения похоти, но ничего свыше этого. Ничего ослепительного. С этой минуты сердце её упало, и приятное утро потеряло любую радость. Она теперь знала, что была для него хуже этой Иды, хуже Сильвии, хуже… Имя им легион. И она побоялась, даже не захотела рискнуть и увидеть, какова Елена. Оборвав эти унизительные мысли, усиливавшие чувство спертости в груди, Кетрин решила всё же начать диалог первой: - Нам нужно поговорить, а времени мало. - Да нужно, - он откликнулся с неожиданной готовностью. - Ты не хочешь пройти прогуляться? - Прогуляться? – Кетрин тряхнула волосами. Встала, поправив юбку клёш и скользнула ногами в сандалии. Застегнула замки. – Готово. Он посторонился, пропуская вперед и тем направляя в сторону сада за домом. Кетрин удивилась – сначала решила, что прогулка будет по городу, и сейчас не понимала причин покинуть террасу. Какая ему разница, где разговаривать? И Элайджа понял её недоумение, но ему хотелось перед долгой отлучкой увидеть её именно в саду. Во время покупки дома он так легко согласился не только из-за желания Катерины, но из-за английского сада за домом. Естественность природного ландшафта здесь нарушали лишь кусты плетистых и кустарниковых роз самых разных размеров и цветов: от крошечных, собранных в соцветия, до крупных садовых размером с боксерский кулак, и от белоснежных до темно-фиолетовых. Но всё же садовником явное предпочтение отдавалось всем оттенкам красного, яркими пятнами выделявшегося на ковре изумрудной зелени. И поместить сюда Катерину показалось Элайдже… хорошим решением? Но от разговора разглядывание её фигуры, идущей чуть впереди и облаченной в простые блузку и юбку с широким подолом, всё же отвлекало. Здесь хотелось любить, а не обсуждать никогда не иссякающие проблемы: - Я начну. По поводу Татьи, - быстрый взгляд на Первородного. – Скажи, пожалуйста, это вправду её имя? - Я не до конца понимаю. Катерина как будто только и ждала этого и зачастила: - До того, как мне разболеться, мы с Керолайн как раз начали изучать происхождение двойника. Татья переводится с латыни как «основательница» и, учитывая наши обстоятельства, у меня есть предположение, что Татья - не имя, а всего лишь часть имени или прозвище. Не бывает таких совпадений, тем более что латинских имен больше не было ни в твоей семье, ни в семье Эйвинда и Анастасии. У викингов было популярно давать прозвище в связи с взрослением. Если же «Татья» имя изначально, то велика вероятность, что Анастасия знала, что забеременела двойником. Или об этом знала Эстер. И тогда я не смогу стать двойником, а мои исследования должны будут сосредоточиться на том, как дать возможность обычному вампиру, опираясь только на общий человеческий вид, забеременеть от тебя. Если же Татья стала двойником в процессе её жизни, с помощью какого-то ритуала, то имеет смысл работать над преобразованием моего организм в организм двойника. - Я не помню Татью, Катерина, но зато помнят Кол и Ребекка, - она смотрела так снайперски-пристально, что Майклсон едва не улыбнулся – когда Катерина начинала думать, для неё не существовали никакие пейзажи: – Я уточню у них по прилете в Новый Орлеан, было ли у неё первое имя и с каких пор образовалось это. Сейчас не звоню – мне нужно видеть их лица. И желательно, воспоминания Бекс. - Не доверяешь их ответам? - Не доверяю. - Да, это важно. Знаешь, ваши имена, - они постояли у берега небольшой запруды и пошли дальше, - они всё же… Их явно не брали с потолка. Как зовут Кола на самом деле? Так же как Клауса? - Да. Хотя отцу больше нравилось Колум. В молчании они прошли в парк, засаженный старыми деревьями и ароматными цветами и остановились у скамьи. Это удивило Петрову – ей нравился сам дом, но занятая делом в библиотеке Клауса она никогда тут не бывала, не доходя дальше террасы. При отнюдь негигантском размере дома, участок земли утопал в зелени и казался отгороженным от шумного курортного города. - Это из-за измены Эстер? – брюнетка спросила осторожно. – Потому что он был следующим ребенком после Клауса, но от твоего отца? - Да. – Не зря осторожничала – ответ был резким: – Полагаю, да. Ты вправду слаба? Насколько сильно? - Только в скорости. – Отбросив в сторону раздражение утра – солнце, пение птиц и сад, увитый кустовыми розами, мало способствовали поддержанию уныния, да и непонятно было, что так сильно рассердило Элайджу, она улыбнулась: - В салки мне теперь не победить, разделаться с кем-то крася ногти, я тоже не способна, – в ответ на поползшую вверх бровь, - ну, в былые времена, я любила этим прихвастнуть, но… Есть прятки. В прятки все равно никто не смог бы обыграть. Никогда. - Не никто, а люди. – Сделав шаг вперёд, Элайджа небрежно оперся на ствол, отрезая путь к побегу: - С нами тебе не соревноваться. - Пф… Чепуха. - она закатила глаза, показывая отношение к столь несостоятельным предположениям, и поднырнув ему под руку, бросила Первородному в спину: - Я никогда не использовала преимущество вампира в игре. Так не интересно. Победа обычно зависит не от разницы наших сил, а от ума. - Считаешь себя настолько умнее? - Безусловно. - Тогда попробуй, - он оглядел её с непонятным видом. И снова Кетрин не поняла – злится или наоборот поддразнивает. - Что «попробуй»? - Попробуй от меня спрятаться. Она почувствовала, как по телу прошла нервная дрожь напряжения. Моргая, Кетрин, смотрела, как сняв пиджак, Элайджа повесил его на спинку ближайшей скамьи. - А не великовата территория? – хрипловато поинтересовалась брюнетка, чувствуя, как мертвое сердце забилось со скоростью кролика. Она вдохнула через нос. Полуденный воздух был напоен ароматами цветов и растений. Запах роз теперь казался чересчур насыщенным. Одуряющим. – Ты же имеешь в виду сад? Он вовсе не имел ввиду сад, разве не глупость – прятаться в таком крошечном саду? - но её с иронией вскинутые брови, сами собой вырвали у него ответ: - Мы сократим время поиска до пяти минут. - Хорошо. – Золотые искорки калейдоскопом вспыхивали в карих глазах. Предвкушение победы? Или страх поражения? – Две минуты форы. Я ведь теперь маленький, слабенький вампир. - Что мне достанется, когда я тебя найду? - Ты меня не найдёшь. Скажи лучше, каким будет мой приз, - она пригладила складки на юбке и подошла, глядя сверху вниз: - Да и разве триумф над таким вампиром как я для Первородного не печальнее проигрыша? - В моем случае нет. - Мой приз? Каким будет мой приз? - Я разрешу тебе внушать хозяйке этого дома. – Много. Свобода видеться с любым человеком и вампиром в пределах этого дома. Понимал ли это сам Элайджа? Катерина сделала ещё один крошечный шаг. Встретила спокойную улыбку. Понимал. - Я хочу две попытки, – голос её осел до низкого шепота. В животе стало пусто, и веселая шутка, которую она планировала с ним сыграть, перестала казаться такой уж очевидной шуткой. – Что буду должна я? - Момент, когда я тебя схвачу, слабенький вампир, - мягко сказал Первородный. Ответом стал лишь ветерок – силы Катерины не восстановились, но уходила она всегда быстро и бесшумно. Он закрыл глаза и начал отсчитывать секунды. А когда прошло время, остался в недоумении. Элайджа не надеялся, что она спрячется в кустах роз или на дереве, или вообще что-то подобное – слишком уж очевидно, но Катерины не было нигде, а резкий запах цветов дезориентировал и не давал учуять след. Вероятнее всего, была какая-то ниша или яма, покрытая дерном, или пустотелое дерево, о котором знала только она. Иными словами – тайник. Тайники он нашёл и достаточно много, но все они были пусты. - Время ушло. Ты уже проиграл, – с фырканьем раздался голос у него за спиной. Рядом приземлились мокрые сандалии. Элайджа обернулся: посреди пруда, по грудь в воде стояла Катерина и самодовольно улыбалась. - Я ведь проверял пруд. – Он наблюдал, как осторожно ступая, чтобы не поскользнуться, она приближается к берегу. - Ты нарушила условия, когда уплыла. - Ничего подобного, - она выжала косу, на губах расцвела улыбка удовольствия от победы, и протянула руки. – Я приоткрыла задвижку шлюза, и двигалась по течению к реке. И это значит, что я всегда, - подхватив её ладони и рывком вытянув на берег, Элайджа почувствовал, как губы его подергиваются в рвущемся смехе, - заметь, что именно всегда - и на пути к реке и против течения – в общем, я всегда оставалась в воде пруда, которая принадлежала этому саду. – Тщательно выжимая мокрую ткань юбки, Катерина показала кончик языка. - Я выиграла. - У меня есть вторая попытка. Ты сама на ней настаивала. - Ты снова проиграешь, - видно было, что удача её воодушевила. Положив мокрые ладони на грудь мужчины и оставляя влажные пятна на его рубашке, она быстро чмокнула в губы. – Я же говорю, никогда не было ещё случая, чтобы я проиграла. - Теперь мне будет гораздо проще. - Почему? - Ты теперь оставляешь следы. - Губы у Катерины были идеально мягкие и горячие, упруго сминавшиеся под поцелуями. Оторваться от них само по себе могло считаться за подвиг. – Я услышу, как будет капать с тебя вода. - Тогда ты уже проиграл. - Неужели? - Дай мне минуту. – Она кончиками пальцев опустила его веки. – Только не открывай глаза. Элайджа не открывал, понимая, что шорох рядом не стихает. Как так можно спрятаться? - Можешь открыть глаза. – И снова первое что он увидел – спикировавшие рядом с ним сандалии. Спикировавшие сверху. Балансировавшая на ветке дерева девушка, чуть склонила смеющееся лицо. – Всё. Ты снова проиграл. «Момент, когда я тебя схвачу» вдруг понял Майклсон. Он не может ее схватить. - Вот-вот. Формализм и буква договора работает в обе стороны и, - назидательно подняв палец, она фыркнула, – если ты планируешь снять меня отсюда, замечу сразу, что ветка едва выдерживает меня, а тебя точно не выде… Эй, ты что? Что ты делаешь? – Она завертелась, видя, что Элайджа наклонился к дорожке и выбирает камешек гальки. – Я же переломаю... При помощи гальки запущенной прямо в основание ветки, выяснилось, что эта ветка не выдержала и одной Катерины. - Схватил, - объявил Элайджа, крепче сжимая руки – мокрая ткань её одежды скользила, и разглядывая растерянное после падения лицо брюнетки. - Это же нечестно! - Почему нечестно? – Её волосы, упавшие ему на плечо мгновенно промочили рубашку. - Я выполнил условие: прикоснулся. — Ты бы ещё дерево срубил или шишками в меня кидался, чтобы я свалилась, — фыркнула Кетрин, явно нелюбившая проигрывать: — и волосы мокрые, а теперь всё в листве, и смоле, и... — чуть разогнув босую ногу, она оглядела ее и тут же надулась, увидев блестящие полосы на коже оставшиеся от листвы. Но Элайджу в этой ноге меньше всего интересовали следы травы. — Я согласен на ничью. – Он поставил её на расстоянии вытянутой руки. - Хозяйка твоя, и я победил. — Ещё бы. Только я не планирую подчиняться правилам. Я выиграла первый тур вчистую, и практически выиграла второй, и лишь по случайности… да какая же это ничь... Небольшой порыв ветра: вокруг пахло розами и немного тиной – вода из пруда пропитала одежду Петровой. Сначала планировавший лишь поддразнить её, Элайджа в ту же минуту забыл о своих планах, когда продрогшая из-за с утра не прогревшейся солнцем воды пруда и отсутствия нормального завтрака, Катерина безотчетно крепко прильнула к его телу. - У тебя самолет, — пробормотала она, запрокидывая голову под поцелуями и позволяя расстегнуть и облепившую тело мокрую блузку, и бюстгальтер. - Чартер. - Я испорчу тебе рубашку. - Давно испортила. - Ничья. – Кетрин потянулась к ремню его брюк, но её ладони были перехвачены. - Ты мой приз. Кетрин хотела сказать, что его гнев ни к чему, она отказалась от затеи их секса без прелюдий, но только рвано выдохнула, когда почувствовала, как губы заскользили по груди и погрузила пальцы ему в волосы. Стараясь не спешить, Элайджа наслаждался своим «призом», уже забыв про время, самолет и ожидавшего в автомобиле Фарида. Кожа шеи была нежная, чуть липкая от пота и на вкус горьковатая от травяного сока. Почти как и ноги, за царапины на которых она так разобиделась. Стоило вспомнить про ноги Катерины: все сознание сосредоточилось на мысли как бёдра будут выглядеть по обе стороны от его. Ладонь Первородного немедленно скользнули под юбку, легла на промежность, прикрытую бельём. Трусики закончили своё существование и упали на траву. - Я ведь получил вампира? - Да. – Трудно быть упорной, и при этом качать бедрами в такт движению пальцев, но Кетрин попыталась: - У нас ничья. - Ещё раз. Скажи мне. - Ты меня получил, - ещё немного, и она пробормотала бы, что солнце встает на западе. - Тогда убери эту юбку наверх, - вкрадчивое требование несло какой-то недоступный ей смысл, но Кетрин сейчас не понимала какой. Понятно было только, что она больше не чувствовала прикосновений, и потому поторопилась послушаться и задрать мокрую ткань к талии. – Покажи, как ты хочешь меня. Приоткрыв глаза и встретив внимательно наблюдающий за ней взгляд, Кетрин широко развела бедра, предоставляя доступ к нижней части своего тела. «Скажи, что я красивая. Что ни одна со мной не сравнится». За этим же она затеяла дурацкую игру. Чтобы доказать себе и ему, что лучше неё нет. Но Элайджа ничего подобного этим мечтам не говорил, а поглаживая её обнаженные бедра и массируя грудь, с откровенным торжеством наблюдал как тело Кетрин вздрагивает от накатывавших волн возбуждения. Она нетерпеливо вздохнула, когда заметила, как его ладонь, наконец, потянулась к молнии на брюках. И ничего не случилось. — Извини. — Одернув юбку женщины, Первородный мягко поцеловал в лоб и поднялся, заправляя свою испорченную водой рубашку. — Не самое удачное время. Моргнув, Кетрин потёрла лоб, где коснулись губы, и села. Без всякого смущения оценивающе посмотрела на выпуклость на брюках Элайджи, на свои твёрдые соски, и не сказав ни слова, принялась аккуратно застёгивать пуговицы блузки. Катерина сидела, не делая попытки протестовать или что-то выяснить, и это спокойствие выводило из себя. Никогда ничего добровольного или искреннего. И так было всегда: когда она была человеком, когда он отловил ее в семнадцатом веке и сейчас тоже. Можно, конечно, притвориться, что смазка, которую организм Катерины вырабатывал в больших количествах: чтобы не слышать запах её возбуждения ему бы пришлось отойти на расстояние полкилометра, — говорила о ее желании. Кто-нибудь ещё поверил бы в это. Но Элайджа лучше всех знал разницу между сознанием и физиологией. И глубину последующего унижения, когда разум не может совпасть или совладать с инстинктом. Пока он смотрел на неё лежащую на траве, трепещущую, с розовыми щеками… Она вся, от мокрых кудряшек до кончиков пальцев на ногах была создана для обожания и ласки. Не для насилия и подчинения чьим-то прихотям. Эта мысль ледяным душем ошпарила сознание. — Ты когда-нибудь отключала эмоции? Удивленно поднятые брови, очередная дрожь неудовлетворения по телу, но она ответила довольно спокойно: — Нет, никогда. — И не было соблазна? — Соблазн есть, но это слишком опасно, — вытряхивая листа и траву из волос, Катерина пояснила: — Отключая эмоции себе, ты начинаешь неверно толковать эмоции окружающих или пренебрегать ими. В моем случае со всеми этими погонями Клауса, нужно было очень тщательно регистрировать малейшие изменения в эмоциональном фоне своего окружения. Почему ты спрашиваешь? — По той же причине, что и всегда, — он сел рядом с ней. — ты и вправду идеальная… - Кетрин выдохнула, но окончание предложения чуть было не спровоцировало слезы: - мать для будущего наследника моей линии. — Понятно. – Конечно, слёз не случилось, но Кетрин решила, что смотреть лучше исключительно на цветы: кажется, абрикосовыми были знаменитые Чарльз Остин, а вдали справа нежные Ханза Парк********… – При правильном подходе, я верю в успешное решение задачи. — Нам нужно поговорить о происходящем. Я думаю позволить тебе... Позволить тебе нормальную жизнь. Она кивком показала – продолжай. —Тебе необязательно меня ждать. Это не отменяет желание ребёнка и моих планов, но в целом, учитывая, что мы теперь будем видеться крайне редко, и ты более всех заинтересована в благополучном исходе событий для моей семьи — ты вполне можешь иметь других любовников и свой круг общения. В пределах разумного, конечно. Мало кому удавалось изумить Кетрин Пирс до оторопи, в общем-то, не считая случая с Майклом — никому, но Элайдже удалось. Широко распахнув карие глаза, от недоумения превратившиеся в ореховые, Кетрин какое-то время сидела, чуть приоткрыв рот. А потом ее лицо стало замкнутым и насмешливым. - Ты имеешь ввиду, что мы можем стать союзниками? Я согласна, —и перескочив с темы на тему: — Но ты знаешь. Все же по поводу Татьи… Мне пришла одна мысль. - Да? - Эта Илаида… Я объяснила тебе, что читала об именах, - она говорила четко и ясно: - Есть два корня: «Илона» изменённое «Елена», и есть греческое «eidos», обозначающее «род», по сути «Илаида» равнозначно «из рода Елены», и это имя очень перекликается с именем «Татья». Может быть Ида никакая не Первородная, а тот самый двойник? Или она новый Первородный двойник? - Она похожа на тебя и Елену фигурой, но точно не ваш двойник. - А почему двойник должен быть близнецом Елены? - Катерина отлично себя чувствовала, понял Первородный на какой-то момент вообразивший, что обидел её. Возможно, она злилась из-за неудовлетворенности, но не более того: - Кто первый это придумал? - Я когда увидел тебя решил, что ты Татья. - И Елена похожа на меня. Но я ведь не двойник, двойник только Елена? Это явная ошибка логики. - ты забываешь, что есть Татья. Мы воскресили двойника. Кетрин прикусила нижнюю губу – настоящая Татья и вправду никак не вписывалась в её теорию. - Кровь Татьи прошла проверку обращением гибридов. – Элайджа смотрел недоумевающе, не до конца понимая, что заставило Катерину прийти к столь странным выводам. Что за глупость? – К тому же нет каких-то особых оснований не доверять рассказу Иды, учитывая, что она спасла меня от смерти. И в отличие от Клауса, я не считаю, что Кол склонен навредить семье. Ида – его протеже. Кетрин одним упругим движением поднялась на ноги. - Ну тогда отлично. Об остальном мы уже договорились, и тебе пора. – Она стояла, по-прежнему глядя куда-то в сторону, мимо него. – Нужно торопиться. - Но ты… - Ты должен торопиться на самолет. Не надо строить из себя доброго дядюшку. - Я не добрый дядюшка, – процедил Элайджа, забирая пиджак. - Вот и хорошо. До встречи. Уже подходя к дому, Катерина рискнула посмотреть, как Элайджа что-то бросив Фариду усаживается в автомобиль. Губы начали трястись. Чарльз Остин, Альба и Скарлет Мейяндекор, немецкая Ютерзен… Дурацкая щепка, на которую она стала, поранила босую ногу, и та заболела. Недолго думая Кетрин вырвала кусок вместе с мясом и похромала в дом – чтобы хорошо восстанавливаться, нужно хорошо есть. - Ты скучаешь по ней? – тихо обронил Фарид - нить разговора о событиях в Новом Орлеане Элайджа терял уже второй раз. Ученик сидел в кресле спокойно и расслабленно, его не выдавало ничего, кроме взгляда упорно обращавшегося к иллюминатору. – Мы только вылетели, но ты уже скучаешь. - Я… Это нам не помешает, - то ли недавнее отравление пока сказывалось, то ли что-то ещё, но араб никак не ожидал услышать горькое: - Я скучаю по ней последние полтысячелетия. И это ничему не мешает. Элайджа хотел уже продолжать свой прерванный рассказ о вампирах Марселя, но Фарид жестом показал, что планирует говорить сам: - Элайджа, ты помнишь паллиев? Я посоветовал тебе начать устраивать их судьбы, заработать их абсолютную преданность, находя им людей подобных тем, кто был потерян во время человеческой жизни. И не так давно мы беседовали по поводу Елены. Что старший Сальваторе нашёл в ней ту женщину, которую любил смертным? - Лицо Первородного из заинтересованного стало холодным, он понял к чему идет диалог, но Фарид не дал себя прервать. Если он хотел исполнения своих планов, то железо стоило ковать пока горячо, и пока Первородный пребывал в достаточном смятении. - Подожди. Так получилось, что ты, я имею ввиду, сегодняшний ты по сути никогда не видел Татью и не знал её. Ты узнал только Катерину. В которую ты и влюблён. С тобой произошло ровно то же, что с Сальваторе. - Если я признаю, то что это поменяет? – коротко бросил Элайджа. И сам же ответил: - Ничего. Я не Деймон. Я ничего не могу ей дать: ни власти, ни преданности, даже настоящей безопасности. Я сам ей тем более не нужен. Все что у меня есть - секс. И то, потому что у неё нет выбора. - Какая разница, что у тебя есть? Главное - что ты от неё хочешь получить. - Не главное. Когда она улыбается, я боюсь на неё дышать, но если это потребуется для выживания моей семьи, я её убью. – Наконец, Элайджа повернулся лицом к мужчине: - Она тоже это знает. Я никогда ничего не получу. Фарид вздрогнул, увидев, как неестественно блестят глаза на по-прежнему безэмоциональном лице ученика, а на лбу у виска проступила жилка. Кусок бутылочного стекла не просто однажды поранил, он давно погрузился полностью и раз за разом проворачивался внутри. И он вспомнил, что когда они встретились Элайджа был другим: сильно резче, жестче и гораздо менее снисходительным к слабым. Если и появилась в нём какая-то мягкость и то, что люди любят называть спокойной мудростью, такой полезной для его семьи, то это случилось лишь после окончания пятнадцатого века. После того, как он учился тосковать по недоступной для него женщине. - Это говорит лишь о том, что в тебе силен долг перед своим родом. Мы оба знаем, что таков был закон нашего времени для мужчины. – Тон Фарида стал мягким, едва ли не отеческим: - Катерина Петрова не создает у меня впечатление принуждаемой женщины. - Потому что ты не имеешь никакого представления, какая она на самом деле. Катерина очень сообразительная. Нежная и весёлая. Когда свободна. Фарид умел почувствовать, если Элайджа становился опасен, а подобные дифирамбы в адрес болгарки были одним из показателей ненормальности. Пришло время основной мысли: - Хорошо, не имею. Но тебе необязательно её уничтожать. Повисло долгое молчание. Наконец, Элайджа холодно произнес: - Я не могу себе позволить этого ребенка. - Ребенка Елены – можешь. Твоя жизнь станет дольше, у Елены будут бесконечно преданные ей Деймон и Стефан за плечами. А Катерина останется жива. Ты даже сможешь дать ей свободу выбора. - Ты лучше всех знаешь содержимое библиотеки, и способен анализировать прочитанное. Из-за зачистки Нового Орлеана, я не смогу уделить этому должного внимания. – Разговор о Катерине закрыт окончательно - понял Фарид. Как и то, что выговорившись Первородный испытал облегчение. – Мать внушала сначала Клаусу, а теперь Катерине сны, и их природа мне непонятна. Они похожи на фильм проработанностью деталей. – Элайджа задумчиво побарабанил пальцами по спинке кресла. - Я не хочу пока показывать брату сны Катерины, но я передам их воспоминанием тебе. Его же сон ты получишь легко. Мне нужно сопоставить события, найти общие черты и понять, как такое возможно. Фарид переварил полученную информацию, а потом уточнил: - Ты спрашиваешь возможно ли внушить общий сон с сюжетом? Почему? Ты знаешь, что возможно, мы это изучали. – Изучали, - согласился Элайджа: - Но я ещё никогда не встречал снов, где видны были ворсинки на ткани или отколотый кусок кирпича, если они не участвуют в основных событиях сна, а выступают лишь фоном. Ты сам говорил, что это противоречит законам психики и снов. Взгляд араба посерьезнел, и он медленно кивнул. - И я это подтверждаю. Он отверг её, когда она лежала перед ним с раздвинутыми ногами. И дал разрешение развлекаться с любовниками. У неё было разрешение, полученное от человека, выросшего в патриархальном обществе и винившего мать, — а Кетрин была уверена, что такой легкий выбор стороны Клауса в семейном конфликте вызван в том числе и этим, — за измены отцу. Элайджа, тот Элайджа, которого хотела она, ее не слишком-то и хотел, ее жаждал лишь тот, для которого она была пустым местом. Ну и ее мозги тоже были оценены по достоинству — статус инкубатора сохранялся неизменным, хотя... Невольно Кетрин вспомнила как разозлилась, когда застала в доме Татью впервые. Тогда ей тоже хотелось плакать, но спасала злость, а сейчас и злости не было. Когда брюнетка вошла в дом, в библиотеке в полумраке сидела лишь Керолайн. В чёрном платье. Кетрин нахмурилась — видимо, у малышки-Барби умерла мать. — Ты пришла заниматься? — судя по голосу, Керолайн была уже немного пьяна. — Никого нет. — Я в библиотеку. — Суховато, проходя вперёд Кетрин обронила: — Ты вернулась с похорон? — Да. — Пауза, и неожиданное, а может, и не такое неожиданное предложение: — Выпей со мной. Ты не лучшая компания, но хоть что-то. Кетрин не отказалась — ей хотелось напиться до зеленых чертей. Всегда лучше напиться, чем расплакаться. Она наполнила бокал и резко опрокинула в себя. Керолайн скосила взгляд, но вместо пришедшей на ум насмешки – очень уж жест Кетрин напоминал умения заправской алкоголички, - поинтересовалась: — Как ты всю жизнь прожила одна? — Я не особенно могла выбирать. — Кетрин влила в себя ещё один бокал и, пошатнувшись, села в кресло напротив Керолайн. Крепкий алкоголь ударил по мозгам — с удивлением она вспомнила, что пьянеет почти так же сильно, как человек из-за смены линии. Но с упорством плеснула ещё и побольше. - Не очень хорошо прожила. Да херово я живу, Барби. Так херово как мало кто. Но с другой стороны, - отсалютовала новым бокалом, — я живу. А это… что-то значит. — Ты вправду рабыня? - неуместно поинтересовалась блондинка, но следующие слова объяснили интерес: — Элайджа был в Ницце, специально прилетел, а Клаус до сих пор даже не позвонил. У меня умерла мать, я сшила платье, а он забыл обо мне. — У них сейчас зачистка рядов неугодных. А Элайджа... Он при… прилетел, потому что я чуть не сдохла. А у меня, - Кетрин фыркнула, - хорошие гены как и у тебя. Первородные могут быть отличными любовниками, собеседниками, но только до определённого момента. Определённый момент всегда приходит, а дальше… - Керолайн увидела, как чуть пьяное выражение лица Кетрин стало неприятным, как всегда случалось, когда она паясничала или передразнивала: - Катерина… А кто такая Катерина? Ах да, была такая, бегала… В прошлом вроде бегала. Я и забыл. Вот так. — Но тон Кетрин не удержала, и горечи в её голосе было гораздо больше, чем насмешки. - Ты всегда можешь пожаловаться Стефану, Барби-малышка. — Не могу. – Положив подбородок, на сжатые в замок пальцы, Керолайн тяжело вздохнула. Глупо жаловаться пьяной Кетрин, но какая теперь-то разница. Она сама тоже напилась. - Клаус обратил Елену, а Стефан любит ее и, наверняка, винит меня. Я, наверное, как двоюродная сестра. Была. Когда Керолайн показалось, что её визави впала в пьяное оцепенение и уже ничего не скажет, Кетрин вдруг вскинула голову: - Быть двоюродной сестрой Стефана гораздо выгоднее, чем быть его любовницей. Он тебя быстро простит, а Елена… Кто такая Елена?.. И… - смешок, - ну, ты знаешь, что дальше. Так и будет. Или я не Кетрин Пирс. И снова повисло молчание, нарушаемое лишь тиканьем старинных часов, глотками из бокалов и шумом прибоя за окном. - Мы сможем подружиться? – голос Керолайн стал задумчив. – Я смогла найти общий язык с Деймоном, несмотря на то, что он... что он... Вряд ли нам с тобой теперь есть, что делить. - Нет. Но мы можем быть союзниками до тех пор, пока у нас общие цели. - Тогда давай пока будем союзниками, - блондинка коснулась своим бокалом бокала Кетрин. - Чтобы не было так хреново. - Сегодня у меня просто день заключения союзов, - пьяно ухмыляясь, возвестила Кетрин. -Только не жди, что я буду паинькой и… Просто ты очень забавная, малышка. Я даже понимаю Клауса. Керолайн вздохнула, допила бренди. И поняв, что желаемое состояние бесчувствия достигнуто, улыбнулась.