На перекрёстье трёх дорог

Софья смотрела на выжженные на зеркалах буквы. Пламя. Всюду, на каждой поверхности, везде, где есть стекло, огненные слова прожигали его. Насквозь. "А у вас хорошенькая дочь, господин Инквизитор". Ей хотелось не знать язык, на котором были написаны эти слова. Не понимать, о чём шла речь. Просто ослепнуть и не видеть ни единой начертанной на стенах страшной фразы, не знать ничего о том, где сейчас находилась её единственная, любимая доченька, которую она так хотела вернуть домой. Но спрятаться было негде. К Софье приходили служанки, чтобы привести в порядок потускневшие за одну ночь рыжие волосы. Они усаживали её перед зеркалом, перебирали пряди и заставляли смотреть на огненные буквы. Они все делали вид, будто бы ничего на них нет, потому что так сказал Леопольд. Потому что её муж и пальцем не пошевельнёт, ничего не изменит, чтобы только оставаться правым. Ему всё равно. Она не могла выйти на улицу, потому что слышала шёпот за спиной. Кого винить в том, что погибло столько людей при пожарах? Некромага, который пламенем коснулся их домов, или Инквизитора, который не успел его поймать? И зачем было делать всё это? Зачем уничтожать одарённых? "Такие красивые волосы..." - Леопольд. "Такие мягкие губы..." - Леопольд! Она почти сорвалась на крик. Это, конечно же, было глупостью. Её муж видел всё это на стёклах, на зеркалах, всюду. И каждый раз показывал, что ему всё равно. - Родная, ведь ты понимаешь, - его голос был совершенно равнодушен, жесты - преисполнены спокойствия, будто бы это не их единственная дочь оказалась в руках сумасшедшего некромага. - Он - безумец. - Ты должен попытаться её спасти! Он смотрел на неё, будто бы умалишённой тут была Софья. А она - всего лишь несчастная мать, которой так сильно хотелось, чтобы её любимая доченька была тут, рядом с мамой, счастливая и свободная, а не неизвестно где, когда сумасшедший некромаг держит нож у её горла. - Софья, - он вздохнул. - Единая человеческая жизнь не стоит тысяч. Я не освобождал заложниц из простых горожан. Я не спасал детей своих друзей. Я не пошевелю и пальцем, чтобы сделать это ради Татьяны, потому что это будет предательство по отношению к моему народу. Ведьмы не заслуживают помилований. - Ведь она твоя дочь. - Она такой же гражданин нашей страны, как и все остальные, кто пал от магов этой ночью. И так же, как и они, мертва - была, есть или будет. Тебе лучше думать о ней так. "Интересно, какая же у неё кровь?.." Порой Софье казалось, что безумны не ведьмы и маги - её муж. *** - У нас всё уже получилось. Мы распланировали до последнего шага! - возбуждению Ленки не было предела. Она не казалась бледной или уставшей - после всего, что случилось этой ночью, Лена должна была едва дышать, пожалуй, но Глеб не видел и тени на её лице. Это раздражало - он знал, что после всего, что происходило с Жанной, она должна едва-едва стоять на ногах. Но это Елена. Ей всегда было так легко уйти в себя, погрузиться в исследования или что-нибудь ещё, найти отдушину. Узнать что-то новое, зарыться в бесконечную глубину книг и прятаться, прятаться от жестокости окружающего мира навсегда, на длительные - или короткие, - отрезки времени. Она не была частью их с Жанной мира, но, возможно, свою сестру любила - как родственницу. Они были близки даже, пожалуй. Глеб этого не понимал. Разве мало связи? Разве мало того, что длинная кровавая лента связала их по запястьям на всю оставшуюся жизнь? У Жанны и Лены всегда был хоть по одной свободной руке. Это его поставили в центре и перехватили оба запястья этими тяжёлыми оковами - Бейбарсову надоело слышать по ночам их тихие ментальные разговоры. Он устал быть среднем звеном цепи, которую по ошибке забыли замкнуть. - Ты уверена, что ему можно доверять? - в голосе Глеба слышалась стандартная холодность. Он не собирался жалеть Лену, откатывать время назад и возвращать всё в былое состояние попыток доверять друг другу. Они давно чужие люди. Он не согласен с её методами, она никогда не примет инквизиторскую дочь - с какими б целями девчонка тут ни бывала. Бейбарсов устал мириться с чужой ненавистью в своей голове. Он устал от ощущения Ленки, что ходит по этой связи ногами - пытается прорваться к Жанне сквозь высоченные стены тюремных заслонок, прорваться и схватить подругу за руку, сообщить ей о том, что надо делать. Глеб не знал, как можно верить Инквизитору на слово. Даже если это не Верховный, как Леопольд Гроттер, а какая-то пешка - они ведь готовы продать всё, что угодно, даже родную мать сожгут, лишь бы только подняться на одну ступеньку выше. А кому подниматься больше некуда, фанатичны донельзя - с ума сойти можно. - Ты так переживаешь за исход? Бейбарсов вздохнул. Смотреть на Ленку было противно, на привычный пол - тошно. Слушать её, правда, и того противнее, эти холодные, равнодушные слова о подготовке, о том, что они всё просчитали - да что можно было просчитать? Спасение Жанны для него давно стало чем-то невозможным, потому что если уж ты попал в лапы инквизиторов, то никогда больше оттуда не вернёшься. Наивно полагать, что из плена можно вырваться - слишком многие потерпели поражение. Но отговаривать её он уже не имел ни сил, ни желания - слишком устал, пожалуй. - Нет, - Глеб говорил равнодушно. Он просто не верил в то, что это может быть успешно, и угольный взгляд Елены не мог заставить его передумать. - Разумеется, я надеюсь, что с Жанной всё будет хорошо... И с тобой тоже. Но в первую очередь я не хочу подохнуть из-за того, что вы во что-то влезете. Они прекрасно знали, насколько сильна связь. Пропажа Жанны уже была приговором, и они считали дни до того момента, пока оборвётся их жизнь. Но с этим Глеб ещё мог справиться. Он был уверен в том, что переживёт как-то эту смерть, а до Ленки дойдёт только короткое эхо. И они выстоят - разумеется, с большими потерями, в физическом и в моральном плане, но аллюзия пламени - это ещё не оно само. Но если они погибнут... И Ленка, и Жанна... Бейбарсов отлично знал, что такое не перенесёт никто. А инквизиторы с огромным удовольствием навсегда распрощаются с их троицей и перейдут к следующим жертвам, кто бы ими ни оказался. Ведь это так легко, это так просто - разбить его, ударив по крайним звеньям цепи. - Я хочу разорвать связь, - наконец-то выдохнул он, понимая, что у него нет времени тянуть. - Это нас обезопасит. Чем скорее, тем лучше. - Зачем? Неужели ты настолько в меня не веришь? - скривилась Ленка. - Нет. Но я - среднее звено, - голос его прозвучал ровно, и Бейбарсов почти убедил себя в том, что должен сделать это и для их блага. - Я отлично чувствую Жанну, чуть хуже, но заметно - тебя. Я знаю, как ей было плохо. Я знаю, как она ощущает нас. И она не переживёт ни минуты, если ты будешь ранена. Свеколт недоверчиво скривилась. Судя по всему, ей хотелось - отчаянно хотелось, - отрицать его слова. - Я подготовил зелье, - продолжил совершенно спокойно он. - Тебе просто надо дать мне капельку своей крови, и полоса будет разорвана. - А кровь Жанны? Ленка смотрела на него так, будто была готова сжечь. Он - их брат по Дару. Пусть сильнее, пусть ему всегда везло чуточку больше, пусть и безумия досталось на порядок выше - он удерживал эту цепь своими руками и не позволял ей разлететься. Ему старуха дала право всё порвать. Ему дала этот проклятый рецепт, зная, что некромаги слишком дорожат своими сёстрами и братьями по дару, чтобы всё так взять и разломать. - У меня есть. Она не настолько глупа, как ты. Разумеется, он планировал это давно! Ленке хотелось взвыть - как это гадко! - Ведь ты понимаешь, что если мы будем повязаны одной нитью, то мы в безопасности, - промолвила она. - А так я даже не смогу зайти к Жанне, потому что мы окажемся совершенно чужими друг другу! Ты должен повременить! Глеб покачал головой. Он знал, что ждать нельзя. Знал, что не имеет права дать Лене утянуть на тот свет и себя, и Аббатикову одновременно - они просто слишком ослабят магию, если сделают это. Если дадут Леопольду Гроттеру до такой степени лёгкую победу. - Кровь, Лена. Она отрицательно замотала головой. Он не мог разорвать это так просто, не мог сегодня выразить своё недоверие всему тому, что она старательно строила столько дней. Ведь, в конце концов, даже у Глеба Бейбарсова должна быть совесть! Но некромаг так не думал. Он только вынул пузырёк с чем-то прозрачным - а может, и вовсе пустой, - схватил её за руку, и она почувствовала, как по их цельной, сильной связи текут мелкие капельки чужой боли и прострации. Ленка не успела воспротивиться этому - пузырёк поднесли к её пальцу, и она почувствовала укол невидимой иглы. Кровь растворилась в воде и тоже стала прозрачной. Только тогда Ленка поняла, что это и есть само зелье, приготовленное по всем правилам, именно так, как надо, но Бейбарсов не дал ей и малейшего шанса воспротивиться. Она протянула руку, чтобы выбить пузырёк из его пальцев и пролить содержимое на пол, но не успела и шевельнуться - просто не смогла ничего сделать. Она была всё ещё слабой, пусть и не потеряла почти крови - чего стоит пара капель. Он осушил пузырёк одним глотком - и содрогнулся. Да, это должны выпить и Жанна с Леной - для того, чтобы разрыв был целостным. Да, он поступает неправильно, грубо и глупо, да, так нельзя, когда вы - братья и сёстры. Но сейчас не оставалось времени на правила. Он рухнул на колени, сжимая руки в кулаки. Боль - всё, что испытывали за эти годы Жанна и Лена, - лилось по тонкой нити, перетекало в его тело, а после растворялось, стоило только первым каплям коснуться его крови. Больше ничего не было. В груди всё ещё жгло. Трудно было предположить, сколько прошло времени - минута или год, - но он мог с точностью сказать, что внутри не осталось больше ни единой их частички. Ничего, связанного с посторонними людьми, магия вымела всё до последней крупицы, вышвырнула за границы сознания и растоптала своими тяжёлыми сапогами. - Ты предатель, - обвинительно выдохнула Ленка. - Ты не мог поступить со мной, с Жанной так именно сейчас! Всё ради своей юной инквизиторши? Он не проронил ни единого слова. Было так дико, странно пусто, и только громкие ленкины шаги напомнили о том, что пора бы подняться с пола и больше не поминать прошлое. Он должен был бороться, даже когда они погибнут, конечно же, но... Но это оказалось слишком трудным заданием. *** Он никогда прежде не мёрз. Но сейчас, среди ночи, когда он лежал на полу - спрашивается, с какой бы радости? - и прислушивался к тихому, размеренному дыханию Тани, ледяной воздух касался пальцев, холодом сжимало грудь, и он едва-едва мог нормально, спокойно дышать. Казалось, после того, как связи не было, следовало успокоиться, но его ни на мгновение не покидала мысль о том, что это именно та ночь. Именно тот момент, когда она пытается вытащить свою сестру, доверившись - кому?! - инквизитору. Глеб закрыл глаза. Он не должен об этом думать. Ведь он от них отрёкся, отказался от всего, что было связано с его прошлым, лишь ради собственного равнодушия и нормального будущего. Лишь для того, чтобы его наконец-то никто не трогал, никто не врывался в его сознание подобием бури, не выхватывал из привычного течения жизни. Чтобы больше ни один приступ боли не пронзал его насквозь. Ведь, так или иначе, он устал просыпаться ночью от того, что им плохо. Устал сообщать о том, что происходит с ним самим. Он поднялся, посмотрел сверху вниз на свою спящую пленницу. Её можно было бы использовать с пользой для Жанны, но только в том случае, если бы Леопольд Гроттер был нормальным, любящим отцом. А за ним, очевидно, никогда не водилось ничто, что способствовало бы адекватному развитию переговоров относительно выживания его дочери. Ей ещё повезло, что она такая милая и светлая. Глеб присел на край кровати рядом с нею и осторожно провёл ладонью по волосам. Гроттер улыбнулась - она вряд ли спала, скорее лежала просто с закрытыми глазами, и Бейбарсов отлично знал, что она всё чувствует и уж явно знает, что происходит. Ну пусть и знает. Он тоже живой человек, он тоже имеет на что-то право, будь хоть сто раз некромаг - плевать. Просто нормально провести несколько дней. Пусть она здесь в качестве пленницы, пусть уставшая, измотанная, испуганная - он всё равно попытается однажды вернуть права магов, может быть, ценой её самой. Но не сейчас - плевать, что она думает о себе, как о разменной монете. Пустота в груди не давала дышать. Глебу казалось, что что-то происходит, что он ещё должен отыскать последнюю оставшуюся ниточку и посмотреть - как там они? Должен ощутить, что Ленке удалось - её триумф, её радость. Свободу Жанны. Он подхватил обрывок её нити - Свеколт была ближе, чем Аббатикова, - скользнул по ней в привычное, знакомоме сознание... Пламя коснулось уже обожжённых, покрытых струпьями ног. Оно прорывалось к костям сквось сплошной крик, пыталось прорезать, разорвать, искалечить - убить, но не быстро, не сразу. Оно скользило по телу, поднималось выше, выше, выше, выжигая всё, что можно. Воздух пылал от дурного, трупного запаха. Теперь в нём была ещё и концентрированная ненависть - в таком количестве, что опасно подпускать зрителей чуточку ближе, чем они сейчас стояли. И смог - сплошной, бесконечный, затмевающий всё вокруг смог, забивающий горло, заставляющий задыхаться - всё от неё, от её смерти. Он распахнул глаза - всё та же комната. Не было её крика - преисполненного ужаса, жаркого, сгорающего, как и тело, в огне. Не было остатков обожжённых волос, которые оплавленными паклями спадали, капали на плечи. Была только сплошная ненависть. Он даже не знал, чья именно - просто отталкивал от себя остатки собственного сознания, потом опять хватался за него, и боль сочеталась с тем, чего он хотел, может быть, всего несколько мгновений назад, сжимала запястья, заламывала руки за спиной невидимой силой. Пальцы застыли на её волосах. Испуганный взгляд зелёных глаз уже не имел значения - ему тоже хотелось сломать, развалить, разрушить. Разломать на несколько частей и разбить, выбросить, как давно использованную куклу, оставить где-то там, на задворках собственного сознания, чтобы больше ни одна существенная деталь не смела появиться у него перед глазами. Он пытался отрицать мысль, что так жутко колотилась в голове, но это было слишком трудно. Его сестра по дару, его Лена - мертва, горит на кострище, и последней догорает её ненависть и тонкая нить их прошлой связи. Ему не следовало вставать. Ему не следовало смотреть на всё это - тогда, сейчас, когда-либо, - но остановить и вернуть время никто не может. Пальцы с силой сжали её запястья, рука рванула воротник - будто бы факел с живым, бессмертным пламенем несколько часов назад в руках держала именно она. Пора делать месть хотя бы на одну минутку реальнее. *** Всё вокруг было заполнено прогорклым, странным дымом. Маленькая, душная комнатушка, чужое лицо, превратившееся в тень - незнакомое. И смотрел он на него тоже не своими глазами, пусть этот взгляд был в сотни раз привычнее. Жанна. Дыхание сбивалось. Она не могла пошевелиться. Ей было больно, и смог прорывался сквозь маленькое окошко, а на всех стёклах города пылали одни и те же буквы, поддаваясь силе чужих проклятий. Пальцы ревностно сжимали что-то - кандалы, подушку, чужие тонкие девичьи руки. Он слышал тихие, но чёткие вопросы, и хотелось закричать, чтобы они пришли к нему. Чтобы попытались поймать. Он бы выжег их тем же пламенем, которым они пытали Ленку. Вопросы прорывались сквозь пелену сна. Глебу хотелось вытолкать из куда-то вместе с запахом крови - но не получалось, равно как и образ холодных белых тканей ненавистного платья. Инквизиторы одним сплошным рядом, бесконечные предатели, которые умели только убивать и убивать - ни капли добра, ни жеста на пользу брата своего. Или хотя бы народа. Он распахнул глаза - и ещё долго смотрел на обыкновенный деревянный потолок собственного дома, который, казалось, с жуткими тюремными камерами не имел ничего общего. Ни капли боли. Ни единого оттенка горелого. Всё спокойно, всё так же темно - и растворяется в тихих девичьих всхлипах. Она - Глеб с трудом вспоминал, откуда тут взялась дочь инквизитора, - отчаянно пыталась не шуметь. Не привлекать к себе лишнее внимание, возможно, стоившее бы ей жизни. Она так старательно хваталась прежде за свои шансы умереть, что выжить теперь было бы просто позором, но позором для каждого нормального человека, наверное, желанным. Боль засела на сей раз где-то в душе. Наверное, ей полагается ненавидеть его - но на деле, своего драгоценного отца. - Ты же понимаешь, - ладонь легла на обнажённую спину, и девушка едва заметно содрогнулась, но не отпрянула. То ли было некуда, то ли она понимала, что смысла в сопротивлении как не было, так и нет - он никогда её не отпустит, пока не добьётся того, чего хочет. А ему всего-то надо отомстить всему гадкому, сумасшедшему миру, который вчера унёс с собой Ленку. Этой отвратительной Инквизиторской Машине, так старательно перемалывающей кости обыкновенных, ни в чём не виновных магов. Она только громче всхлипнула, но позволила даже притянуть себя, вновь сжать руки - словно девочка могла ещё сопротивляться. - Ты же знаешь, кто на самом деле во всём этом виноват, - он говорил холодно, тихо,сдавленным голосом, будто бы загнанный, уставший от этой безумной игры зверь, который устал убегать от собственного несчастного, давно обернувшегося против него сознания. Она шмыгнула носом и тихо кивнула. Глеб даже не стал спрашивать, кого именно обвиняла девчонка - разве это имело хоть какое-то значение? Пусть думает всё, что хочет, ему-то на деле должно быть абсолютно всё равно, лишь бы вела она себя тихо и достаточно послушно. Он сел на кровати, игнорируя её смущённый и испуганный, наполненный болью взгляд, потянулся к одежде, валяющейся на полу, но рука так и застыла на полпути. Было ещё слишком рано - луна так и не пропала с небес, заглядывала в окно - будто бы подмигивала всем влюблённым, которых тут никогда не было. - Воды? Она слабо кивнула - конечно же, ей хочется пить. Конечно же, он ненавидит её отца, но не её саму - и принудить девушку к проведённой вместе ночи не одно и то же, что заставить её умирать от жажды. Мучительная, долгая смерть. Стакан сам слетел со стола, ведомый его магией, и Глеб провожал его пристальным взглядом. Нет, он должен был умереть этой ночью от чужих пыток - а сидел сейчас тут, живой, здоровый, без единого пореза или нового шрама. Она поймала стакан с необычайной ловкостью, как для обыкновенной девчонки, отодвинулась ещё дальше, прижимая одеяло к груди, и вновь всхлипнула. Пила быстро, судорожными глотками, словно боялась, что через несколько секунд он передумает, и Глебу не хотелось представлять, какими чудовищами её отец рисовал магов в глазах собственной юной невинной - уже нет, - дочери. Он протянул руку и погладил её по волосам - вновь, будто бы издеваясь уже, - всмотрелся в черты лица, пытаясь подавить отчаянное желание задать какой-то глупый и бессмысленный вопрос - Отпусти меня, - прошептала она, отводя взгляд и сжимаясь, будто бы ждала, что сейчас он её ударит. Разумеется, за такие гадкие предложения положено наказывать пленницу, но ведь он всё ещё не был достаточно сумасшедшим и достаточно жестоким, чтобы это сделать. - Пожалуйста, - в зелёных глазах мелькнуло что-то странно-жуткое, и она отвернулась. - Зачем я тебе нужна? Он ничего тебе за меня не даст. Даже личной амнистии. Пожалуйста... Глеб придвинулся ближе и поймал её лицо за подбородок - будто бы собирался оставить очередную гадкую, неприятную ей отметину, но на деле только аккуратно вытер слезинку, стекающую по подбородку, и кривовато улыбнулся. - Не бойся, - хмыкнул он. - Я ни за что не оставлю тебя в холодном, жутком лесу волкам на растерзание. Обещаю. Она покачала головой. Ведь она просила освободить её, отпустить домой - не оставлять тут под своей опекой. Но его чёрные глаза сияли, будто бы у сумасшедшего. Он сжимал руки в кулаки, словно собирался кого-то ударить, может быть, даже и её, и то и дело тяжело выдыхал воздух, словно провожая таким образом всю свою ненависть в неизвестные, дальние города. - Не бойся меня, - он подался вперёд и почти нежно поцеловал её в губы, словно пытаясь оставить клеймо. - Я не причиню тебе вреда, если ты будешь вести себя тихо и не станешь делать глупостей. А ведь ты не будешь ничего такого делать, правда? Она только слабо покачала головой. Казалось, девушке отчаянно хотелось вырваться из его рук, оттолкнуть в сторону, но на деле она только послушно придвинулась ближе, застывая в чужих объятиях под холодными, преисполненными ненависти поцелуями. Пустое средство для мести - кому нужна инквизиторская дочка, кроме как сумасшедшему некромагу? Но на сей раз ей не было больно. Только страшно - и унизительно, наверное, но это вряд ли имело достаточно большое значение в эту секунду. Ведь она осталась жива и цела - в отличие от Лены, сгоревшей на костре, в отличие от несчастной Жанны, томимой жуткими пытками в подвалах инквизиторского дома. Разве они этого заслужили? Так же, как и эта хрупкая, несчастная девочка не заслужила на жуткую смерть от его руки, разумеется - в отличие от её отца, помешанного на своих целях. Но ему всё-таки придётся пересмотреть свои приоритеты.