***
Она была тихой-тихой, будто бы почти немой - складывалось такое впечатление, что девушка превратилась в отчаянную тень самой себя, только едва-едва пыталась задышать в те мгновения, когда он отворачивался. Когда смотрел - не могла, и Бейбарсову было почти смешно от мысли, что она до такой степени сильно его боялась, что не могла даже вдохнуть воздух. Почти смешно - потому что когда его сестру сжигали, она, вероятно, дышала полной грудью. - Душно? - в его голосе почувствовался какой-то оттенок пренебрежения, но Бейбарсов отчаянно пытался его подавить. Вопреки всему, что переходило к нему по нитям, вопреки всей той боли, которую пережили Жанна и Лена, ему хотелось - отчаянно хотелось, - быть с нею добрым. показать, что существуют нормальные, хорошие маги, которых можно не ненавидеть, а любить. С которыми на самом деле стоит иметь дело. Люди, что не нападут посреди страшной длинной ночи, не перережут горло и не попытаются выжечь весь город. Может быть, тогда она откроет глаза другим. Может быть, тогда он на основе отношений с нею сможет придумать, как переубедить остальных. Глеб присел рядом с нею на край кровати, и девушка отодвинулась - старательно, пугливо вжалась в высокую деревянную спинку, жмурясь, будто бы существовала только одна цель, с которой он мог оказаться до такой степени близко к ней. Мужчина только протянул было руку, но остановил себя, заставил воздержаться от тактильного контакта - пусть успокоится, перестанет так сильно дрожать, бояться его, будто бы страшного дикого зверя, что прижимает её к стволу дерева в лесу. - Душно? - повторил вопрос он, натягивая на лицо маску спокойного, уравновешенного, способного на улыбку человека. Зачем врать - ему было жаль её. Жаль, что она оказалась в жуткой клетке предубеждений собственного отца, что теперь была тут в качестве жертвы, ведь окажись всё не так, возможно, у них бы даже что-то получилось. Ведь она хорошая - пусть ей и не позволяют показывать это там, дома, она хорошая и добрая девочка, которая никогда не причинит человеку - нормальному человеку, - совершенно никакого вреда. Она просто маленький потерянный ребёнок, который оказался в нужном месте в нужное время. Оружие в его руках, оружие в руках собственного отца, без конца испуганная, без конца измученная, девочка, которой надо отыскать пристанище в этом огромном и страшном мире. - Не бойся, - он пытался говорить мягко, хотя было, пожалуй, уже поздно для попыток наладить отношения. - С тобой ничего не случится, если ты мне ответишь. Я не собираюсь причинять тебе вред. Убивать. Исполнять угрозы, которые высказывал твоему отцу. Её зелёные глаза вспыхнули непониманием - она ведь многого не знала. Она почти успела ему поверить, а потом разбила это короткое, банальное доверие о сплошную каменную стену непонимания, выстроенную вокруг неё огромным валом. Она вчера ночью так мечтала оказаться на свободе, что сейчас уже окончательно потеряла в неё веру. - Ты можешь быть полезной, - продолжил он, - без вреда для себя. Разве ты считаешь, что магов надо сжигать? Скажи мне. Ты уверена в том, что твой отец абсолютно прав, что он действительно хорошо поступает, очищая весь наш мир от такой нечисти, как я и мои сёстры? Он покачал головой, скривился, будто бы пытался вымести из её головы этот вопрос. Как ещё может считать после всего, что случилось, маленькая невинная девочка? Что она скажет своему мучителю? Точно то же, что Жанна, например, сказала бы Леопольду Гроттеру и всем остальным, кто там поднимает на неё плеть и отчаянно пытается лишить её жизни. - Нет, - выдохнула Гроттер. - Я не думаю, что папа прав. Она посмотрела на него, будто бы проверяя, правильно ли она ответила, но Глеб оставался всё таким же бесстрастным - никаких криков о том, что он сейчас докажет обратное, никаких восклицаний, ничего вообще. - И да, - она запнулась, словно пыталась понять, как продолжить эту короткую, нелогичную фразу. - Мне действительно очень душно. Глеб криво улыбнулся. Это вышло почти непроизвольно - он ведь собирался вести себя, как нормальный, не преисполненный ненавистью человек. Может быть, у него когда-то и получится справиться с этой ролью, если она перестанет так сильно дрожать и не будет походить на испуганного воробья, запертого в клетке для отличной канарейки. - Ты можешь выйти на улицу, - проронил он. - Со мной, разумеется. Прогуляемся по лесу. Она ничего не ответила. Взгляд оставался всё таким же испуганным - ни капельки уверенности, ни капельки доверия, и всё это так логично, что аж зубы сводит от собственного недавнего поведения. И надо было? Надо было идти по нити старой связи, пытаться почувствовать Ленку? Будто бы он не знал, что так будет. Будто бы не предугадал. Будто бы не предупредил её, наверное, целую сотню раз о том, что не следует доверять инквизиторам. Это звери. Не люди - жестокие существа, которые только и ждут, пока кто-то из магов подойдёт слишком близко, дабы укусить, отгрызть конечность. Глеб поднялся. Он для неё, для Тани, сейчас ничем не лучше - тоже зверь, тоже вор, только немного в иной интерпретации, - и она его тоже ненавидит, более того, даже имеет на это абсолютно полное, неоспоримое право, против которого он не проронитни единого слова, пусть и захочется однажды опротестовать какое-либо её решение. Но это не имело совершенно никакого значения сейчас - если он хочет перевернуть весь этот мир, если хочет вернуть хоть какие-то остатки справедливости, то выбора нет. Она - единственный рычаг управления, который у него есть. И если её смерть - на насильственной основе, - не поможет ему никак, кроме как укрепить очередной миф о совершенной жестокости гадких, ненавистных магов, то разве ему не стоит изменить тактику и сделать хоть что-то для неё? Хоть что-то, что подтолкнёт девушку играть на его стороне, а не убегать как можно дальше, туда, где только одна пустота и холод - Инквизиторы. Она уже больше не может вернуться туда, её, наверное, и саму назовут ведьмой. Как же противно! Он протянул ей руку, и девушка послушно сжала его пальцы, отчаянно хватаясь за то волшебство, что было между ними несколько дней назад, до того, как случилась предыдущая ночь. До того, как рухнул весь её нормальный, понятный мирок. ...На улице было тепло - и тут действительно оказалось куда легче дышать, так просто, так умно, так... Она не понимала, откуда появилось отчаянное желание убежать - разумеется, она знала причины, вот только не могла умчаться как можно дальше, не могла скрыться, потому что ей было некуда. Она потеряла дом, а её отец вряд ли возжелает когда-либо увидеть вновь блудную дочь. Он, вероятно, считает её мёртвой. - Тут хорошо, - Таня опустила голову и одёрнула белое, натянутое на себя по инерции - единственное, что у неё было, - платье. Его рука лежала на её талии, будто бы Глеб пытался уберечь её от чего-то невидимого, холодного и злого. Трудно сказать, от чего именно - разве что от себя самого, но вряд ли он преследовал именно эти цели. Таня знала, что должна бы воспротивиться и убежать. - Куда ты хочешь? Она не поняла, зачем нужен этот вопрос. Она никогда прежде не бывала тут, в этом лесу, никогда не гуляла - могла только представить себе, насколько страшно там, за несколькими десятками деревьев, где начинает скапливаться тьма. Там, наверное, и холоднее - более жутко, что ли. Она сжалась - отчаянно пыталась избавиться от странного ощущения абсолютной пустоты за плечами, ледяного, морозного воздуха, что душил её в доме своим сплошным равнодушием. И никого, кому она могла бы хоть на секундочку довериться - одни только холодные острые стены, безумная стая сумбурных, спутавшихся мыслей, которые переплелись в глупом танце бесконечных проигрышей и пустот. Он отпустил её - будто бы позволял уйти немного вперёд. Таня не оборачивалась на некромага, и его шаги были неслышны, но она чувствовала, что он не уходил от неё далеко - следовал пусть не шаг в шаг, но всё-таки на расстоянии метра-двух, не больше. Хотелось побежать. Она знала, что могла бы броситься вперёд, но так же и осознавала, что он не отпустил бы её и на несколько метров, не позволил бы умчаться слишком далеко - может, остановил бы, если ему ещё не надоела его привычная игрушка, а может, швырнул бы заклинанием в спину, вынуждая рухнуть мёртвой, раскинув руки. Но ей хотелось перед смертью смотреть на небо над головой. А значит, она не могла умирать во время побега, раскинув руки, дождавшись, пока её лицо ударится о дорожку под её ногами. Но она ускорила шаг - совсем немного, потом стала шагать быстрее, быстрее, быстрее, но Бейбарсов просто следовал за нею, не прерываясь, не запинаясь ни на одно мгновение. Холодно, жалко, жутко - может быть, это не духота, а собственный страх сдавливали её горло. Она поскользнулась совершенно случайно - потому что не удосужилась посмотреть себе под ноги. Впереди блеснула синева невидимой, спрятавшейся за высоким берегом реки, и Гроттер поняла - она и вправду встретит смерть, глядя в синеву.***
Глеб укрыл её одеялом, коснулся запястья, измеряя пульс, недовольно вздохнул - что за сумасшествие? Что за очередной приступ безумия в его и без того не спокойной жизни, и как можно было позволить девушке свалиться в реку, когда она была в метре от него? Гроттер спала. Сначала он думал, что она очнётся в себя очень быстро, но теперь, когда сумерки уже заволокли небо своей сплошной чёрной пеленой, отбросил в сторону не то чтобы глупую надежду - бесполезную и бестолковую мысль о том, что совсем-совсем скоро Таня придёт в себя. Она просто не могла проснуться. Несколько бессонных ночей ослабили её - пожалуй, много часов девочка провела в глухих рыданиях, - а отдых всегда необходим, так что Глеб и не собирался будить её. Пусть. У него есть чем заняться сейчас. Он провёл ладонью по её уже высохшим рыжим волосам, а после легонько потянул, выдёргивая всего один волосок. Она вскрикнула во сне, но после вновь обмякла, опустилась на подушки и что-то пробормотала - сонно, устало и напуганно. Глеб больше не смотрел на девушку - это не имело смысла. Она казалась ему совсем-совсем ребёнком, маленьким и потерянным в этом огромном, жутком мире, в котором её никто не любит. Заклокотало зелье в котле. Пар поднимался клубами - он обжигал пальцы, обжигал шею и лицо, но Бейбарсов не чувствовал боли, помешивая жуткое варево. Ему нужен был только один результат - увидеть наконец-то, о чём они там разговаривают. Что думают. Что будут делать. Пар становился всё темнее и темнее - пока не обратился чёрным смогом, затянувшим всю комнату. Глеб проводил тучу взглядом, до того равнодушным, что обзавидовалась бы его покойная наставница, - и забормотал знакомую формулу. Зелье застыло. Казалось, поверхность его остекленела, обратилась в что-то страшное - и способное отражать чужую, постороннюю реальность. Голоса можно было расслышать. Едва-едва. Но Глеб даже не прислушивался - ведь буквы появлялись тонкой вязью на поверхности стекла. Софья и Леопольд. Он знал этот разговор. Несчастная мать пыталась убедить Гроттера искать их дочь. Родную, единственную, неповторимую. Такую им нужную. Такую им важную. Бесконечно родную и ценную. Вот только... Вот только он жестоко и холодно отказывался - в очередной раз, в очередной круг. Он повторял, что не может. Будь она ему хоть сто раз родная и дорогая - нет, это всё равно не имеет совершенно никакого значения. Потому что Леопольд Гроттер намерен доказать всему миру, насколько отвратительны маги. Он не позволит законам сдвинуться хотя бы на миллиметр. Он предстанет жертвой отвратительного некромага. Он покажет, насколько бессовестны маги. Да, пусть их дочь умрёт. Но она станет жертвой на заре новой эры. Все будут сдавать волшебников - лишь бы только их дети не оказались в такой же ситуации. Каждый будет умолять о том, чтобы магов жгли - скорее, скорее, скорее! И Леопольд возглавит всё это - человек, который вынужден был отдать свою дочь. Человек, у которого его кровинушку украли, изувечили и изуродовали, требовали за тело даже отменить все законы об ограничении чар - для одного некромага. Потому что между ними, волшебниками, нету братства. Глеб усмехнулся. Тонкие слова дымом взлетали в воздух. Он знал, что это правда. Знал, что Леопольд Гроттер произносил каждое из них - холодно чеканил, оставляя острые, жестокие отметины на сердце собственной супруги. Он повторял раз за разом, рвано и равнодушно, причинял ей боль - всё сильнее и больше. И Бейбарсову, наверное, не хотелось, чтобы Таня когда-либо увидела эти слова. Потому что - даже вопреки всем его планам, - ни одна дочь не заслуживает узнать такое от своего собственного отца. ...Что-то за спиной громыхнуло. Он запоздало оглянулся и столкнулся взглядом с Таней - испуганной, побелевшей, будто бы мел, сжимающей руки в кулаки. - Это... - она запнулась. - Да, - кивнул Бейбарсов. - Абсолютная правда. Он знал, что так для того, что он задумал, будет идеально. Что именно это должно было случиться - она обязана услышать всю правду о собственном отце от него самого. С его же уст. Это обычно действует безотказно - а Глебу ведь так сильно хотелось показать ей всю правду и раскрыть глаза. Она бросилась к котлу и рухнула около него, дрожа от холода - в одной тонкой рубашке с чужого плеча. Казалось, новость довела её до истерики - а ведь прежде она даже выдавалась ему сильной. - Этого не может быть, - амотала головой девушка. - Этого не может, не может, не может быть! Глеб молчал. Может быть - просто она слишком наивна, слишком опасается всего в этом мире - плевать на причины, это просто маленький напуганный ребенок, с которымничего не поделать - не заставишь же её слушаться и верить в чудеса! Он - не может, даже если бы и очень сильно захотел; она же устала и боится каждого дуновения ветра. Разумеется, любому ребёнку страшно, когда его родители публично отказываются от него. Разумеется, каждый пожелает забыть об этом, как о жутком, но уже минувшем кошмаре. Разумеется, ни у кого не получится этого сделать. - Иди сюда, - Глеб вновь бросил взгляд на котёл - стеклянная поверхность пошатнулась и пошла мелкими разводами, будто бы видение вновь обратилось в бесполезную поверхность прошлого. Она так и не поднялась. Тонкие пальцы цеплялись за подушку - будто бы девушка не могла найти свою реальность и хваталась за то, что у неё было, - зелёные глаза смотрели так, будто бы все чудовища её прошлой жизни оказались ничтожествами на фоне деяний отца. Глеб мог бы, пожалуй, пожалеть её - но разве может быть что-то лучше мести?***
Она была старой, будто бы весь этот мир - вечная, странная ведьма, к которой каждый из них приходил с одной и той же целью. Глеб знал, что пересекать порог её дома - глупость, что договор с нею - фактически смерть, но это было лишь бредом, сном - почти реальным, но всё же сном. И всё вокруг превращалось в странные разводы, глупые пятна на плоскости его сознания, за которые он едва-едва хватался, пытаясь выстроить реальность. Она улыбалась - как-то странно и дико, - и смотрела на него так, будто бы ждала тут. Её образ превратился тоже в нечто размытое, и чёткой оказалась только странная шаль на плечах, цветастая и неприятная наощупь. Глебу казалось, будто бы колючие нитки жгут руки, превращают всё вокруг в жаркий, равнодушный к потребностям человека ад, и дыхание тоже сбивалось от глупой потребности жить дальше. Усталость навалилась одной сплошной волной. Он, впрочем, не смотрел на старуху - больная ведьма, ещё совсем молодая, со светлыми спутанными волосами, привлекла его внимание. Она походила на восковую фигуру - в отличие от старухи, ещё способную дышать. - Чего тебе, милок? Её голос всегда был хриплым и уставшим - с тех пор, как её пытались сжечь, с тех пор, как она убежала. Светловолосая что-то простонала, потянулась к невидимым призракам перед нею - гонимая тёмным проклятьем. Проклятьем, которое когда-то давным-давно плели они, некромаги. Глеб помнил, как вил его нити. Помнил, как оставил тонкую полосу силы - только потяни, и клубок распутается. Только потяни - и всё пройдёт. Только найди... И мир рухнет - медленно осыпется жалкими осколками пустоты, за которые хватайся, не хватайся - всё равно одно и то же. Свет её не вытянет. Старуха-ведьма знала об этом. Знала, зачем он стоял на её пороге. Знала, зачем он переступил невидимые границы, но понятия не имела, что ж можно сделать, чтобы стало реальностью не только её, а и её желание. - Сделка, - прохрипела она. Глебу хотелось ответить. Хотелось отказаться - с ведьмами только ненормальные заключают договора. Но тихий шёпот окутывал его сплошными волнами, а он не мог и шевельнуться, будто бы растерял в одночасье всю свою силу, позабыл о том, как колдовать и как жить на этом свете, и осталась только сплошная пелена пустоты перед глазами и во всём мире вокруг. Казалось, невидимая нить сжалась вокруг его горла, сдавливала, тянула камнем вниз, и он с трудом вынуждал себя всё ещё дышать, а не падать в глубокую и страшную пропасть. Но был ли выбор? Ведьма ненавидела его; она давно на костре выжгла из души всё светлое, но её сила оставалась доброй и мягкой. Богиня - пережила огонь, но не переживёт очередную потерю. Всесильная целительница, не способная вытащить с того света невесту собственного внука - она шептала ему на ухо свои условия, оставляя невидимые следы. Скоро придёт перекрестье - повторяла раз за разом, касаясь сухими, скрюченными от времени пальцами, его плеч, висков, скул - пытаясь вселить странную, дикую мысль. Скоро придёт перекрёстье. Скоро наступит конец всему. Сойдутся три дороги. Кто-то кричал. Он видел чужие взгляды, слышал чужое дыхание - призраком, тенью проходил мимо миров и реальностей. Слышал, что должен сделать, понимал, на что никогда не будет способен, и только один увековечненный холодом образ никак не давал покоя. Смотрел на него испуганными глазами Леопольд Гроттер - смотрел и не видел. Он смотрел куда-то сквозь - туда, где на стене медленно проступали пламенные буквы. На зеркалах. Вокруг. Всюду. Одни и те же слова. Перекрёстье уже близко. Перекрёстье наступит через несколько месяцев. Осталось только подождать. И если он не позволит выбрать, если он не даст всему пойти по ровной, правильной дороге - Перекрёстье поглотит его. Перекрёстье убьёт его. Перекрёстье сломит его.***
Он сел на кровати, тяжело дыша. Грудь сжимало странными невидимыми цепями - Глебу казалось, что мгновение назад он потерял свою жизнь, а теперь хватался за аллюзию, за окружившую его сплошными стенами пустоту, что её никак не хотел отпускать. Он всегда хорошо видел в темноте, но сегодня, казалось, почти ослеп. И дыхание обратилось в что-то хриплое, жуткое, раздирающее лёгкие на части. Всюду горели слова о перекрёстье. О выборе. О том, что станет правдой и что станет ложью. Ему хотелось бы, чтобы это оказалось просто выдумкой, просто пустой тенью в сознании. Чтобы он мог забыть о страшном сне через несколько минут, часов, дней - просто больше не воскрешал глухую, забившуюся в уголок разума тень. Глеб поднялся, стараясь не разбудить спящую Таню - осторожно и совсем-совсем тихо. Вторую неделю подряд. Один и тот же сон. Одна и та же фраза. Он бросил взгляд на стол - откуда тут это надкушенное яблоко? Что запретный плод может делать у него в доме, в избе, ограждённой десятками волшебных заклятий, преград и щитов, через которые никогда не переступить ни одному волшебнику? Верни долги. Казалось, он видел эти слова на каждой стене - всюду, где только можно было разглядеть хоть что-то в сплошной, кромешной тьме. Всюду, где оставалась хоть капелька реальности, всюду, где жизнь ещё плескалась - даже её жалкие, ненужные остатки. Он вновь перевёл взгляд на Таню, будто бы пытаясь вытащить из своих мыслей хоть что-то, что рассказало бы о ней - но опять пустота. Жизнь превращалась в тень, медленно но уверенно перетекая в плоскость бесконечных глупых снов, а он не мог сражаться с собственными странными, глупыми мыслями, поступками, долгами. Он обещал - осталось три месяца, пока долг не обернётся против него. Он присел на край кровати. Это просто сон - не было никакой клятвы, ничего не было. И перекрёстья быть не может, только не в их преисполненном ложью мире. Только не тут, не тогда, когда живёт он - ни в одно тысячелетие существования тёмной магии. Перекрёстье значит гибель одной из сторон, и какая же сейчас сгорит? Какая вынуждена будет восстанавливаться? На прошлом Перекрёстье была создана инквизиция. Столько сотен лет прошло с той поры, как они выбрались из своей тёмной норы, вырвались на свободу и разрушили привычный, понятный, хороший мир? Он не помнил и не желал больше вспоминать. Всё вревратилось в глупый комок воспоминаний, не стоивший и мгновения чужого времени. Но разве можно было так просто взять и оттолкнуть в сторону целую историю огромного мира, такую важную и такую бессмысленную в тот же миг? Он мотнул головой. Выдумки, всё - просто глупые выдумки, на которые не следует обращать внимания. Он всего лишь сварил запретное зелье. Он всего лишь позволил себе - некромагу, - почувствовать к девушке что-то большее, чем физическое желание. Она всего лишь однажды поддалась, прежде чем растаять в абсолютном дурмане совершенной, страшной, кошмарной силы. Она всего лишь один раз переступила черту, чтобы не заходить за неё обратно больше никогда в жизни. Бейбарсов протянул руку, чтобы коснуться её рыжих волос, и замер. Тонкая паутина вен чёрными нитями оковывала его руки. Он зажмурился, мотнул головой, посмотрел на запястье вновь - ничего не было. Но Перекрёстье близко, и он уже тоже не мог этого отрицать. Ещё немного, и перекрёстье переступит через невидимый порог и разрушит то, что у них было, будет или... Или когда-то в далёком прошлом могло бы быть. Ещё несколько секунд, часов или дней, и наступит Перекрёстье. Он знал, где следует искать метку. Знал, какая она будет. Знал, что сны с каждым мгновением будут всё реалистичнее и реалистичнее, пока наконец-то он не провалится в эту бесконечную глубину окончательно, чтобы больше никогда не выплыть. Он знал, что им руководит не его разум. Магия срывалась с пальцев, будто бы в последнем приступе - скатерть-самобранка, ограда вокруг дома, холодные немые стены, которые не позволят отойти ей хотя бы немного. Вода, жизнь, волшебное зеркало - всё это обратилось в маленькую тюрьму для одного заключённого. Заключённого, которым ей придётся рано или поздно стать. Заключённого, которым она будет вот уже сегодня - до той поры, пока всё на свете не обратится в цельную, разумную, сплошную картину. Пока он не найдёт то, что должен, и не вернётся к ней сюда. Или пока не умрёт, и тогда стены падут. ...Странно было чувствовать грусть от расставания с ней. Странно было подписывать ей приговор в этих закрытых стенах. Странно - но у него не оставалось другого выбора, и он только наклонился, чтобы запечатлеть на её лбу короткий, почти неощутимый поцелуй, а после раствориться в телепортационном вихре. До того мига, когда наступит перекрёстье.