На перекрёстье трёх дорог

Пламя пылало за спинами, пожирая дома, вещи... Людей. Это, казалось бы, должно было пугать их. Заставлять бояться магию. Проявить свою слабость. Сломить спину инкцизиции раз и навсегда. Но они отлично знали, что пламя не затронет жизненно важные объеты. Что пламя пробудит в людях ненависть к магии. Что каждого, кого заподозрят в волшебстве, ждёт жестокий самосуд, потому что народ не прощает ни малейшего прогрешения. Это ведь всего лишь люди, они жестоки и своенравны, они не собираются отпускать грехи существам, что выжигают их дома. Он посмотрел на дверь клетки. Иначе это место и не назовёшь; решётки и металл всюду, чтобы если пламя доберётся и до ведьминской тюрьмы, они умирали в страшных муках на раскалённом железе, задыхались от жара, пока огонь не прорвётся внутрь и не принесёт облегчение. - Ключ, - холодно проронил мужчина, протягивая руку. Он знал, что помощники всегда рядом, всегда готовы подать даже ключи от самой преисподней, в которую попадёт каждый маг, каждая колдунья. Все, кто связан с чарами. Все, у кого был хотя бы малейший доступ к силам, что не коснулись Инквизиции. Холодная бронза обожгла отчего-то ладонь. Пожары уже почти потушили, и он не понимал, почему ключ едва ли не оставил кровавое пятно после себя на ладони, но не думал об этом - чары близко, и, может быть, кто-то направлял их против ключа. Либо его большое воображение слишком разыгралось, перепрыгивая через все мыслимые и немыслимые границы, сметая каждую преграду из тех мириадов, что он выстроил перед собой. Не так уж и трудно развалить на мелкие кусочки понятный человеку мир - достаточно только однажды выбить его из колеи и не позволять вернуться в привычное состояние. Ург на мгновение прикрыл глаза - казалось, вспышка серого озарила его сознание, - потом шумно выдохнул воздух и вновь посмотрел на замочную скважину. Ведьма была опасна, ведьма рвалась на свободу, и меньше всего на свете его помощники хотели сейчас переступать порог этой жуткой камеры. Но ведь он знал - девчонка сломлена, едва дышит - практически ни на что уже не способна. К тому же, она была красива. Красива, как настоящая падшая - а вдруг маги когда-то были ангелами, и их свёргли с небес, но оставили ещё последние капельки силы, способные сослужить свою службу тут, на земле? - Оставайтесь тут, - он протянул руку за святыми цепями - ничем не отличающимися, впрочем, от обыкновенных. Ург давно уяснил, что магов жжёт не так сила света, заключённая в них, как раскалённые звенья, отчаянно обжигающие кожу. Она казалась абсолютно несчастной. Бледной, измученной, забившейся в угол. Но, тем не менее, Ург не питал никаких надежд на неё - будь ведьма хоть сотню раз красивой, хоть миллион раз бессильной, она ведьма, и эта жуткая камера сдерживает её лишь до тех пор, пока инквизиторы делают всё, чтобы продолжать испивать из магов их чары. Он взвесил цепь в руке. Тяжёлая, страшная, способная размозжить голову - он знал, что ею можно и задушить, а можно и просто сковать руки, чтобы она не могла вырваться, освободиться. Можно... Он закрыл глаза только на секунду. Взрыв рыжих волос, чёрные глаза, пылающие силой - и ненавистью, конечно, - не стоило поддаваться чарам какой-либо ведьмачки. Она сильна и она способна его околдовать - но ведь и он не последний в этом мире, в конце концов, не впервые в жизни сражается с чем-то подобным, даже если сотни собственных желаний встают перед глазами. Но она была такой бессильной... Даже цепь, пожалуй, не понадобится - жизнь едва теплится где-то около сердца, пытается хвататься за последние ниточки... Ему надо было остановиться. Но получалось плохо - он подошёл чуточку ближе, не понимая, зачем делает это, и протянул руку - всего лишь чтобы коснуться её щеки. Ведь магия - пока она не станет достаточно сильной, - не будет действовать в этих стенах. Огонь должен был выжечь всё. ...Сила ударила его в грудь - и отбросила к стене, на предпоследнем выдохе ведьмы. *** Тане не хотелось открывать глаза и слышать шум там, снаружи. Голоса - рваные, осколочные и незнакомые, - доносились из соседней комнаты, и она с радостью заставила бы себя ничего не слышать, если б это было в пределах её умений. Но реальность искривлять умеют волшебники, а не дочери инквизиторов, и сколько б Гроттер ни жмурилась, ни отрицала необходимост выйти - у неё попросту не было выбора. - Инквизитор?! - особо громкое Глебово восклицание, столь странно контрастирующее на фоне равнодушия или полубезумного шёпота, заставило её содрогнуться. Гроттер только скосила взгляд, будто бы пытаясь подтвердить очередное собственное предположение - но столкнулась лишь с обыкновенной, знакомой уже комнатой на фоне собственных рыжих, алых, застилающих взгляд волос. Она мотнула головой - почти упрямо, будто бы старательно пытаясь избавиться от назойливого голоса снаружи, но тихий гул звуков каждый раз то приближался, то отдалялся, и Таня, сколько б она ни хотела не слушать, не могла. Наконец-то она поднялась - медленно, осторожно, стараясь не упасть и не заставить невидимых собеседников там, за стеной, узнать о её присутствии. Она была тенью - обратилась в слух, пусть что-то яркое и пламенное в сознании упрямо билось и пыталось убедить её отойти. Гроттер знала, что это неправильно, что в самую последнюю очередь она должна именно подслушивать чужие разговоры, но удержаться оказалось излишне трудно - она устала от пребывания в чужом доме на правах жертвы. - Ты не понимаешь, - мягкий, незнакомый девичий голос напоминал ей Глебов какими-то странными нотками. Она и в этой незнакомке слышала холод и мрак - может быть, тоже ведьма, а папа прав, когда повторяет, насколько это отвратительные существа? Ведь они - он! - сжигают города, разваливают всё на мелкие кусочки, как в тот раз. Ведь они приводят ко всему этому - к мукам, к разрушениям, к кошмару, окружающему маленькие реальности бесконечной пеленой. Но Гроттер не могла об этом думать. Она не имела права выносить кому-то приговоры. - Это единственный шанс её освободить, - продолжала втолковывать невидимая девушка. Гроттер услышала шумный, недовольный вздох - и представила себе, как Глеб опёрся локтями о поверхность стола, запустил пальцы в густые чёрные волосы, как раздражителен сейчас его взгляд. - Александр... - Он инквизитор, - отозвался Глеб. - В самую последнюю очередь такие, как он, желают освобождать ведьм! Неужели ты не понимаешь? Мы - едва ли не последняя зацепка, которая осталась у всего их кодла. Мы можем дать возможность им победить либо проиграть, если останемся живы - или умрём! Тане казалось, что сейчас вся его холодность, бесконечная маска равнодушия наконец-то расколется - и ей до жути хотелось увидеть, как это случится. Как наконец-то из глубин зачерствевшей души появится нормальный, настоящий человек, избавленный от множества собственных грехов и законсервированной боли. - Александр может помочь ей спастись! Ты отрицаешь это только благодаря своей... - она умолкла на мгновение, эта странная незнакомка. - Предвзятости! Гроттер старалась не дышать. Ей так хотелось раствориться в воздухе, не слышать ничего и не видеть, не быть частью невидимой композиции душ, которую выстраивали тут, старательно укладывая камешек на камешек. Ведь она - просто жалкая тень себя самой, глупое ничтожество, не способное изменить реальность. Она даже не настолько сильна, чтобы пожелать себе смерти ради всей страны, чтобы её отцом с её же помощью никто не посмел манипулировать. Но женское любопытство давало о себе знать. Что это за девушка? Как она выглядит? Дверь была приоткрыта - совсем немного, тонкая, сантиметровая щель, но Таня не удержалась и подошла чуточку ближе, заглядывая в то неизвестное, что так старательно пряталось от неё за бесконечно высокими стенами. Пальцы скользнули по холодному материалу - дерево даже замерзало от некромагии, которую она вынуждена была терпеть рядом с собой - и почти даже, подумать только, не сопротивлялась. В щель можно было увидеть разве что примерные очертания - копна странного цвета волос, длинные тонкие пальцы с почерневшими от неизвестной краски ногтями - и на коже всё те же чёрные смольные пятна, будто бы только что она кого-то жгла. Не слишком заметные черты лица - мягко-острые, смазанные будто бы. И глаза. Гроттер казалось, что она превратилась в камень. Чёрные и безжизненные - они выделялись куда ярче, чем у Бейбарсова. Для него чернота была чем-то привычным, вписывающимся в образ - смуглая кожа, тёмные волосы, чёрный взгляд. Но для девушки - бледной, со светлыми, правда, со странными вкраплениями, волосами... Таня не могла отвести взгляд. Ей становилось дурно от одной только мысли - ещё несколько секунд, ещё несколько мгновений, и всё развалится на мелкие кусочки, всё рухнет, не успев собраться воедино. Так ведь не может быть, правда? Она чувствовала, как холод забирается в её душу. Как странные щупальца скользят по венам, проникают куда-то под кожу и сжимают, сжимают, сжимают в своих холодных объятиях, страстно желая её задушить. Как сквозь маску равнодушия пробивается ненависть. Сначала только-только приотворяются створки невидимых врат. А после пульсирующая, гадкая боль начинает стекать по щекам мелкими слезинками - и она не в силах остановиться, не в силах вытолкнуть из головы назоливо шарящуюся там ведьму. Дверь распахнулась - Таня не знала, сама ли открыла её, или магия заставила девушку выпасть. Она едва дышала - стояла на коленях на деревянном полу, всё ещё бессильная и не способная отвернуться от веьдмы. Тело было уже не её собственным - она потеряла власть над каждым своим движением, могла только слабо водить глазами, хватать ртом воздух, отчаянно стараясь выжить, не говоря уже о том, чтобы получить свободу - маленькую капельку безполезненной жизни. - Отпусти её, - прорвалось сквозь пелену спокойное Глебово заявление, но Таня почувствовала только новый приступ боли - дикой и страшной. А после всё остановилось - будто бы время для неё больше не имело значения, и те оковы льда тоже откатились куда-то в сторону и рассыпались обыкновенным песком. Она была просто девушкой, ничьей дочерью, ничьей любимой, ничьей невестой. Свободная, но настолько уставшая, что даже пошевелиться некогда. - И ты будешь говорить мне о том, что Александр опасен? - ведьма поднялась. Её глаза стали ещё более насыщенными, словно в этом увековечненном идоле тьмы ещё было куда падать. - И ты мне говоришь, что я продаю инквизиторам Жанну? Ты первым это сделал! Ты должен её убить в то мгновение, как... Глеб только коротким щелчком пальцев остановил её - губы девушки ещё шевелились, но Гроттер не слышала ни единого звука. - Елена, тебе придётся научиться говорить со мной в более уважительном тоне. Я уже очень давно ничего тебе не должен - и сам принимаю за себя решения. - Ты не имеешь права рисковать всеми нами ради глупой прихоти! - прошипела она, сжимая руки в кулаки. - Ты не имеешь права... - Ты тоже, - проронил он. - Но если ты желаешь заручиться моей поддержкой, тебе придётся сесть и услышать то, что предалагаю я. Гроттер не могла ничего понять. Зачем он остановил свою подругу - или кем ему приходилась ведьма? Зачем не позволил задушить её волшебством? Может быть, она просто не могла догадаться, какую важную роль вынуждена будет сыграть во всех этих отвратительных постановках её отца и магов? Может быть, волшебство - это ещё не самое страшное на свете из всего, с чем им придётся когда-либо столкнуться? Елена смотрела на неё с ненавистью, будто бы вновь пыталась влить очередную дозу волшебства - но не могла. Гроттер казалось, что перед ними стояла невидимая, холодная стена, выстроенная из некромагии - некромагии, что могла принадлежать только одному человеку, пусть Тане и не хотелось этого признавать. Конечно же, он тоже её ненавидел. Но, может быть, у его ненависти были какие-то свои, отдельные причины? И планы тоже свои. Ведьма повернулась к ней спиной, сдаваясь, громко фыркнула - непривычно, как для равнодушных колдунов, - и прищёлкнула пальцами. - Считай, что меня у тебя больше нет, - прошипела она раздражённо и дико, будто бы Глеб только что нанёс ей смертельное оскорбление. - Я не хочу находиться в доме, где живут дочери инквизиторов. Магия обернулась вокруг её ног сплошным вихрем - и девушка растворилась в нём, будто бы разлетелась на мелкие кусочки. Только ветер в напоминание о ней коснулся волос Гроттер, отвратительным холодком пробежал по спине, будто бы настоятельно требуя смерти. Глеб поднялся из-за стола и остановился возле Гроттер - ей почему-то показалось, что именно так палачи обычно смотрят на своих жертв. Ей было страшно глядеть ему в глаза, страшно чувствовать, насколько близко рядом с нею оказался злейший враг её отца, но почему-то маслянистый мрак во взгляде ведьмы казался темнее и страшнее. Бейбарсов опустился на пол рядом с нею, опёршись спиной о ножку стула, и устало вздохнул. Он казался таким потерянным и опустошённым, будто бы встреча с ведьмой выпила его до дна - изрубила на мелкие кусочки и оставила только эти жалкие останки на полу. - Может быть, - голос Тани звучал как-то глухо, - всё-таки стоило меня убить? Раз уж она говорит, что это правильно? Раз уж... - ей не хотелось продолжать, но ведь и её отец считал это правильным, был уверен, что подобное только укрепит в народе отчаянную веру в непобедимость инквизиции и необходимость уничтожения каждого мага в округе. - Я так не думаю. А я всегда ручаюсь за принятые решения, - улыбка больше походила на озлоблённый оскал. - К тому же... Он не договорил. Оборвал фразу на той странной, холодной ноте, потянулся вперёд, сжимая её запястья - наверное, до синяков, - дёрнул на себя и поцеловал в губы, требовательно и слишком страстно, чтобы это было хоть немного похоже на сон. Тане хотелось вызвать в себе отвращение. Желание отпихнуть его, вырваться и разреветься в уголке - но это был не первый поцелуй, и в прошлый раз она и сама не отказывалась. В прошлый раз он хотел её убить - а теперь, возможно, раскаивался, что не сделал этого немного раньше. Тонкие длинные пальцы сжали её волосы - почти до боли, - но Гроттер не успела ни зашипеть, ни вскрикнуть. Он отстранился от неё - так же резко, - и лицо свело судорогой, будто бы только что на него обрушились все самые страшные проклятья мира. Глаза закрылись будто бы сами собой. Глеб рухнул на пол, криво улыбаясь - словно сумасшедший, - и прошипел что-то, перехватывая её руку чуть повыше локтя. Она так и не сумела разобрать, что именно он говорил, прежде чем окунуться в ореол чужой боли, что потекла теперь по её жилам. *** Он занёс над нею в очередной раз плеть, но это уже не имело никакого смысла. Ведьма и без того походила на собственную тень - спина превратилась в кровавое месиво, яркие прежде волосы свисали мокрыми от алой жидкости прядями, а взгляд, наверное, потух. Ург обошёл её - проклятая ведьма! - и схватил за длинные пряди, заставляя поднять голову. Любая нормальная женщина должна была бы не дышать - он знал об этом, - но ведьма не умирала. Ведьма цеплялась за осколки собственной жизни и пыталась остаться в этом мире. Она была красива - но теперь всё это затмили капельки крови. Теперь от её гордости осталась лишь исполосованная спина. - А теперь? - прошипел он, присаживаясь на корточки и проводя по её обнажённым рукам. Она дёрнулась - но это не помогало. Кандалы держали слишком крепко, чтобы она могла пошевелиться, да и сил оставалось совсем-совсем мало. Это место выпивало её магию. И только эти жуткие чары - мрак, теплившийся в её сердце, - не давали умереть, заставляли оставаться в таком отвратительном, граничном состоянии. От мысли о том, что сколько не убивай её, она всё равно останется живой - и будет страдать, - на губах появлялась дикая улыбка. Ведьма, в конце концов, этого заслужила. - Вам всё равно не выиграть, - прошипела она совсем тихо - то ли от злобы, то ли от бессилия глотая звуки и растворяя их в потоке собственной боли. - Мы не играем. Мы получаем своё, - Ург скривился, запуская пальцы в её волосы. - Ты могла бы умирать чуточку менее болезненно. Она ничего не ответила. Чёрные глаза не отражали никакой боли, а он смотрел на неё, будто бы на хорошенькую игрушку - и так хотел услышать не злобное шипение, не вечное молчание, которое она дарила ему почти каждый раз, а вопли - крики, преисполенные боли. Она уже развалила собственный шанс получать от этого удовольствие, в конце концов, и теперь холод сковывал не только сердце. Ему хотелось причинить ей боль. Ему хотелось разрубить её пополам и расколотить, превратить в пустую ёмкость - такую, как ему хочется. Такую, как ему будет удобно. Но это не имело значения. *** Он открыл глаза, отгоняя в сторону маслянистую, кровавую жидкость, отпихивая от себя все напоминания о том, как же отвратительно жить на этом свете. Она отчаянно хваталась за жизнь. Отчаянно пыталась бороться. И проклятый инквизитор был абсолютно уверен в том, что это может длиться вечно. Он будет причинять ей боль, а она - медленно и равнодушно растворяться в собственной крови и генерировать её бесконечно. Но и некромажьи силы не вечны. Ещё немного, ещё несколько дней - и она попросту сойдёт с ума. Она не выдержит. Жанна всегда была такой слабой, такой бессильной - остатком пустоты той, кто подарил ей дар, остатком боли тех, кто был до этого дня. Они были чем-то похожи. Инквизиторская дочь сейчас лежала такой же бесформенной куклой - мужчина понятия не имел, сколько боли упало на её долю, но это не имело значения. Ничего не имело значения. Сейчас Таня превратилась в очередную фигуру на доске - и силы были неравны. Они проигрывали. Чары всегда проигрывали ненавистной инквизиции - то, что могло остановить даже некромага, не в силах было перерезать нить ненависти Инквизитора. Её отца. Он мотнул головой, сел, выпрямился. Силы - последнее, что осталось в нём, - вытекали из пальцев, будто бы стремясь быть задействованными. Он коснулся своих воспоминаний, вспомнил о месте, но знал, что всё это сущие глупости. Он формировал боль в слова. В хлёсткие, болезненные слова, которые должны были изрезать его, превратить в кровавое месиво, как невидимый, но от того не менее ненавистный инквизитор терзал Жанну. Они - не звери. Но они действительно умеют причинять боль. Он не знал, на кого это падет. Он не знал, кому будет хуже всего. Он не хотел знать, потому что боль уже окончательно перешла через все границы. Просыпалась Таня. Ему не хотелось причинять вред ей - она не была символом этого режима, а оказалась, к своему сожалению, такой же жертвой, как и они все. Слишком много обещаний, слишком много крови, слишком много усопших на одном бесконечном пути. И он ненавидел. Сильнее всего на свете сейчас он ненавидел проклятого Леопольда Гроттера, сильнее всего на свете желал его смерти и отправлял эту короткую, ёмкую мысль вперёд, туда, где в пустоте загоралось осознание. Координаты были чем-то обыкновенным. Он отталкивался от значений прошлого, он цеплялся за реальность, он выныривал из вихря чужой боли, ограждаясь от Жанны, насколько это было возможно. На пальцах выступала кровь, по щекам Гроттер - пусть она и была без сознания, - катились чужие слёзы. Но она - тоже причина. Она - часть всего этого, одна из деталей огромной мозаики. Но только часть. А складывает всё это Инквизитор. Складывает всё это жестокое, бездумное существо - её отец. Сидит в своих собственных сетях и посылает импульсы в каждый уголок, пытается убить несчастных, пытается убить конкурентов. И он не знает главного. Иногда второй паук тоже может дёрнуть свою сетку. А иногда - забраться и порвать чужую.