На перекрёстье трёх дорог

Она знала, что не должна открывать глаза. Что мир - равно как и три месяца назад, - все ещё покрыт тонким налётом пепла, холодом и болью. Что инквизитор никуда не делся, и, так или иначе, она будет смотреть в его проклятые, ненавистные глаза - внимательно, пристально, будто бы выдирая из него жизнь, пытаясь впитать в себя сознание. Некромагиня не могла уже даже хрипеть. Только короткие пустые звуки продолжали преследовать её - невидимая лента прошлого обвернулась вокруг её запястий. На сколько ещё хватит её собственных сил? Ведь она собиралась умереть вот уж несколько недель, месяцев назад, но всё ещё хваталась за тонкую линию жизни, выплывала на свободу без посторонней поддержки. Яды. Плети. Цепи. Он не приходил уже две недели - будто бы забыл о ней, - а теперь вновь стоял и смотрел, так, будто бы пытался превратить в пепел. Но она никогда не поддавалась просто так - это и её игра тоже, и она собиралась сыграть в неё как нельзя лучше. Даже если для этого придётся пожертвовать собственной жизнью, даже если то, во что она верит, рано или поздно рухнет вокруг неё самой прахом. - Ты так и не сдашься? - он посмотрел на неё, будто бы на безумицу, и кривовато улыбнулся - казалось, это была самая кровавая улыбка из всех, что она только имела возможность встретить в своей жизни. Но улыбки давно уже потеряли значение, и она мотнула головой, отгоняя в сторону безумные и пустые мысли о том, как всё это превратило её в живый призрак. Она уже не была такой красивой, как прежде. Она обратилась в пустую ёмкость силы - Сила ушла вместе с попытками бороться, оставив только пустую, никому не нужную регенерацию, о которой, наверное, так сильно мечтает сам инквизитор. Она отрицательно покачала головой, но стоило ему только протянуть тонкий свиток на бумаге из нежнейших цветочных лепестков - ей казалось, что та соткана из роз, - как окровавленные пальцы сами по себе рванулись вперёд, сжимаясь вокруг бумаги. Ей хотелось сказать, что это сделала не она, но Жанна помнила - так или иначе, - что в прошлой жизни не умела оправдываться. Ей осталось только пробежаться глазами по ненавистным буквам, но текст расплывался перед глазами. Она всё так же ненавидела, но знала - что-то приближается. Рано или поздно в этом мире не останется места для прошлого. Рано или поздно всё, что она знала или любила, обратится против неё - и тогда нельзя уже будет откатить жизнь назад и превратить её в что-то более приятное, чем нынешнее существование на грани. Она улыбнулась собственным пустым мыслям, что будто бы растворялись в небытии, стоило только коснуться их чуточку ощутимее. Попыталась сконцентрироваться, чтобы узнать, что именно вещал проклятый, ненавистный свиток. Он стоял напротив неё - всё такой же серо-чёрный, как и обычно. Казалось, от него не осталось и следа ещё мгновение назад - а он вновь собирался по кусочкам, игнорируя её мысленные удары, и Жанне не хотелось мириться с тем, что она никогда не доберётся до инквизитора по-настоящему. - У тебя есть выбор, - проронил он. - Ты - Ключ, если захочешь. Но только тогда, когда я позволю. Она подняла на него холодный, дикий взгляд, и выпустила свиток. Трёх месяцев бесконечных мучений оказалось слишком много, чтобы она вновь смогла заставить себя переступить через эту невидимую ненавистную черту и оказаться за гранью боли. Чтобы вновь позволила уничтожать себя изнутри - изрывать холодными болезненными полосами, разрывать на мелкие кусочки, а после давать Силе вновь её собирать. *** Сколько дней он уже провёл в пути? Как близко тонкая чёрная паутина подобралась к сердцу девушки, имени которой он не помнил? Как скоро она умрёт? Тонкая линия меток между ними билась, будто бы сердце - и пыталась выпрямить, вывести мир куда-то в далёкую, грузную пустоту. Но он не мог ухватиться за реальность, не мог поймать этот осколок старой, никому не нужной пустоты. Это была долгая, холодная, мрачная дорога, но Глеб за столько времени сумасшедшего жара так и не понял, как течёт время. Оно будто бы пролетало мимо, не оставляя значительного следа в сознании, ускользало из его пальцев, словно специально пытаясь вынырнуть из глупой, вязкой пустоты. Дышать становилось то проще, то труднее, но Бейбарсова беспокоило другое. В долгих поисках таинственных растений он никак не мог забыть проклятое яблоко на столе и зелёные глаза инквизиторской дочери - будто бы странное сочетание неизвестных превращалось в его голове в глупую пародию на нормальную, адекватную жизнь. Он мотнул головой. Времени не было - не тогда, когда он почти у цели. Не тогда, когда за плечом котомка со всем необходимым, а перед носом - заветная дверь. Глеб не удосужился постучаться - он отлично знал, что его ждут. Некромаги очень плохо понимали в любви, но вот смерть ощущали лучше всего - и когда она стояла за плечом у человека, могли дотронуться до неё и оттолкнуть либо притянуть поближе. ...Она была такой же, как и в бесконечных снах, светловолосой и привлекательной. Прежде, наверное, она бы ему понравилась, пусть Бейбарсов и предпочитал брюнеток - но сейчас глухая, странная тоска затмевала всё, что можно было почувствовать к привлекательной девушке. Он не знал, откуда в голове появилось такое изобилие посторонних, не нужных мыслей, с которыми он никак не мог примириться; не знал, почему тянет к инквизиторской дочке. Может быть, она давно уже умерла от глупого одиночества, на которое он её обрёк, сошла с ума, оказавшись взаперти, за высокими стенами волшебных преград. Никто не мог ничего гарантировать, что толку сейчас жалеть о том, что случилось или не случилось? Старой ведьмы нигде не было, но Бейбарсов и не оглядывался, пытаясь её найти. Он знал - время идёт на секунды и минуты, тянуть больше нельзя. А если он никогда не отстаст долг, то не сможет избавиться от доли безумия в собственной жизни. От очередного вкрапления воспоминаний. Так никогда и не вернётся в ту ненавистную избу, где его ждала дочь человека, которого он мечтал разорвать на две части собственными руками. Но никто не имел сейчас значения. Он только посмотрел на блондинку, распластавшуюся под тонкой паутиной невидимых заклинаний, и потянулся за котлом. Зеркало ли, зелье ли - он плёл когда-то эти нити, он может их порвать, если сумеет правильно всё сделать. Три месяца это было не жизнью - существованием. Три месяца он не мог спать, потому что в снах возвращался сюда, к полупокойнице, три месяца подряд всматривался в бледные черты её лица, не в силах отвернуться и попросту забыть. Он плёл это заклинание. Он не помнил - зачем и как, - но знал, что обязан снять его, даже если всё, что происходит в его голове - это только обрывки чужих, не его воспоминаний. Медленно падали в котёл травы, оставляя по себе странный запах - будто бы где-то далеко горели костры. Он не смотрел туда, где осень постепенно вытесняла жизнь из природы, не выглядывал из окна, не косился больше на красавицу, которую сжигало изнутри проклятье. Ей было холодно. Глеб не знал - кому, - он только чувствовал, как дикое желание завернуться в что-то тёплое и шагнуть в костёр подступает всё ближе и ближе. Словно костры инквизиции имели какие-то причины, словно волшебное пламя, уничтожающее магию, было таким родным и нужным прежде. Перекрёсток родил Инквизицию. Тонкие пальцы отщипывали сушёные листья, бросая их в холодный коловорот воды. Он смотрел, как медленно перемешивались невидимые крупицы, бормотал заклятье, и целебный дым медленно растекался по дому. Их лекарем станет только время. Сил почти не было. Он устало опустился на лавку и закрыл глаза - и старуха вновь стояла рядом, всё в той же цветастой шали, всё такой же колючей и неприятной. Ему хотелось прикоснуться и убедиться в том, что это отвратительная ткань, но не хотелось и шевелиться, и мужчина не смог заставить себя поднять руку. Он устал - он больше просто ничего не мог, кроме как просто дышать, медленно отмахиваясь от жизни. Старушка коснулась его лба костяшками пальцев, постучала трижды - блондинка захрипела совсем-совсем тихо, выдыхая вместе с чёрным дымом и проклятье, и оно впиталось в его одежду, растворилось в дыме костра, чтобы больше не возвращаться к своей прежней жертве. - Я знала, что ты придёшь, - промолвила она. Она три месяца не оставляла его в покое. Три месяца приходила еженощно в его сны и гнала, гнала, чтобы успеть, чтобы заставить её вновь дышать ровно и чисто - и он был готов поклясться уже, что не имел никакого отношения к несчастной, которую только что исцелил. Но жалеть или отматывать время назад оказалось слишком поздно. Она уже получила то, что хотела, и он отпустил всё, что смог. - Я пришёл, - хрипловато, устало, будто бы при смерти, проронил Бейбарсов. - Только зачем я это сделал? Зачем растерял почти весь запас собственного волшебства, буквально выплеснул его в воздух, позволив прожить жалкий короткий век незнакомой девушке? Что это за ведьма в цветастой шали, что так легко вырвала его из своего сознания и толкнула вперёд, сюда, пустила по невидимым дорогам в далёкое царство, до которого ему никогда в жизни не добраться? Он не знал, равно как не знал и того, как правильно жить дальше, как отмахнуться от ровных линий крови перед глазами. - Перекрёстье совсем скоро наступит, - проронила она, наклонившись ещё ниже. - И я буду на твоей стороне. Ты должен об этом помнить. Он устало покачал головой. Переживёт ли сильный некромаг обратную дорогу? Она больше не будет вторгаться в его сны, больше не будет его мучить, она уже получила то, что хотела, они ведь заключили эту проклятую сделку! Но всё смешалось и превратилось в пустую мутную грязь - только одна сплошная невидимая лента боли и крови. - Иди, - прошептала она. - Иди к ней. Он знал, что не сможет подняться. Но дым от котла поднимался и поднимался в воздух, старательно окутывая его потоками пара. *** Она осторожно промокнула его лоб влажным полотенцем и встрепенулась от неожиданности, когда он поднял на неё взгляд. Этот вздох больше всего походил на облегчённый - он смотрел на Татьяну, будто бы видел её впервые в жизни, и не понимал, почему в её взгляде сквозь сплошной поток беспокойства пробивается что-то удивительное, смешно-расслабленное, словно впервые в жизни ей сказали, что всё будет хорошо, и она рискнула поверить в это. Рискнула согласиться с безумной, страшной мыслью, что в этой маленькой избе она может быть куда счастливее всего мира. - Три месяца прошло, - тихо проронила она. Ему хотелось спросить, как ей жилось тут одной. Хотелось спросить, не скучала ли она. Но слова буквально застряли на языке, и он никак не мог заставить себя выдохнуть хотя бы несколько коротких, бессмысленных фраз, застрявших в горле - увы, но сознание помутилось слишком сильно, чтобы она действительно могла с ним сражаться так, как следовало. - Три месяца чего? - мужчина перехватил её запястье, покосился на стол - но никакого яблока там не было. - Я не знала, что делать, - прошептала она вместо ответа и отвернулась - в зелёных глазах заблестели слёзы. Она была испугана - в очередной раз, - и она не знала, как признаться ему в чём-то, будто бы уже успела совершить море преступлений во время его отсутствия. - И не могла и на десять метров отойти от дома... - А был повод? - голос его прозвучал на удивление резко - Бейбарсов выпрямился, сел на кровати и посмотрел на неё своими глубоко чёрными, ничего не отражающими глазами, словно взглядом пытался прожечь насквозь. Она сжалась, словно от страха, но после успокоилась и поглядела на него так же ровно, равнодушно и уверенно - боролась. Или хотя бы училась бороться. - Я не умею лечить некромагов, - она гордо вскинула голову. - Как я могла знать, что ты вернёшься в сознание через три месяца, и мне не придётся... самой... Она запнулась. Ладонь легла на живот - это был уже другой испуг, не за себя. Гордость, прозвучавшая было в голосе, мгновенно погасла во взгляде - стоило ему только встрепенуться, испытать странный, горьковатый привкус боли и ненависти, потянуться к её животу словно с желанием убить. Но мысль о дурацком яблоке билась в голове, словно в золотой клетке. Он никак не мог связать всё это в одно целое и выстроить одну понятную, логичную, стойкую картину. Боли было слишком много. Реальной или нет? Он видел только тонкие нити на запястьях незнакомой блондинки, цветастую шаль старухи - и не знал, бредом ли это было. Три месяца идти к дому, что находится в его же лесу - не слишком ли долго? Но она была тут одна. Даже если он отсутствовал только мысленно - она была тут одна, одинока и испугана, с полумёртвым некромагом на руках. Ему хотелось её ненавидеть. Ненавидеть за это яблоко, за чары сумасшедшей ведьмы - у некромагов не бывает детей. У некромагов не бывает детей, но она никогда даже не целовала никого другого. И поверить в то, что это его ребёнок - даже если магия посодействовала, - куда легче, чем убедить себя в пустой мысли, что это лишь бездумное творение магии. Это чудовище. Его или не его - чудовище, которое она взрастит однажды. И он должен - должен убить её по крайней мере за то, что натворил её отец. Чтобы не допустить Перекрёстье, не позволить миру войти в очередной виток. Ведьма шептала ему этими долгими безумными ночами, пока он валялся без сознания, что будет ключом. Что станет точкой невозврата. И меньше всего на свете ему хотелось решать, что делать дальше - позволять ей жить, позволять родить и этому ребёнку разрезать их сумасшедшую вселенную... Или убить. На пальцах непроизвольно вспыхнуло пламя. Оно таилось в нём - будто бы смерть собиралась сорваться с рук и пронзить её одним тонким, жутким копьём насквозь, - но теперь неохотно соскальзывало с рук, и она отпрянула, будто бы пытаясь спастись. Этот глупый защитный жест - вскинутые руки не помогают от чар, - этот взгляд наивного доверия почему-то заставлял некромага опустить руки и перестать смотреть на неё вот так. С болью, с горем, со сплошной ненавистью и отчаянной попыткой разломать ту тень счастья, на которую она отчаянно пыталась надеяться. Он сел на край кровати, глядя на неё - другую, чуть более уверенную после трёхмесячного одиночества. Счастливую, как любую мать - когда уже не надеялась на то, что в её жизни появится что-то хорошее, сумела понести ребёнка - разве ж не чудо? Разве ж не чудо то, во что превратилась его сумасшедшая идея заполучить её - тогда, весной, когда только-только просыпался мир? Она даже не избавилась от белого платья - она сейчас была в нём, невинность и чистота, только можно подумать. Глеб корил себя за то, что позволил иллюзии утащить его слишком далеко. За то, что не смог прекратить это ещё тогда, когда она ничего не знала. Как просто было - а теперь лишать её навеки счастья материнства? Лишать себя возможности иметь детей? В конце концов, разбить Перекрёстье и позволить магии - или что должно пасть? - пожить ещё совсем-совсем немного? Он не мог решать за весь мир. Он мог решить только за себя - ничтожного волшебника, который никогда в жизни не преследовал высокие цели. Ведь некромаги на это не способны, разве нет? Равно как и любовь - это отнюдь не их прерогатива. Это всё виновата ведьма. Ведьма, что стояла у истоков прошлого Перекрёстья, ведьма, которая подвела мир и к этому - полубогиня, сумасшедшая, решившая, будто бы ей всё это под силу. Он не знал, реальность ли это. Но она была реальна. С огненными рыжими волосами, с глазами цвета весенней сочной травы, с таким уверенным и упрямым взглядом, будто бы он уже сказал что-то такое, с чем она никогда в жизни не смогла бы согласиться. - Ты станешь матерью, - коротко, будто бы она до этого не знала, промолвил он. - Так? Она кивнула - слабо, отчаянно пытаясь защитить нерождённого ребёнка, - и Бейбрсов поймал себя на пустой мысли, что, возможно, из неё выйдет прекрасная мать. Лучше, чем её собственная. А соревноваться с таким отцом, как Леопольд, может даже некромаг. Он вынудил себя улыбнуться. Плевать, что она может привести в этот мир чудовище. Это их сила, их оружие, пусть даже она не догадывается об этом. Это то, что он может противоставлять ему. То, что Леопольд Гроттер никогда не решится разрушить. - Это прекрасно, - прозвучало глухо и так, будто бы на самом деле он уже заочно ненавидел несчастного ребёнка. - Я очень рад. Она дрожала, когда он касался её плеч и убирал рыжие пряди с глаз, будто бы пытаясь заглянуть в зелёные глаза и утонуть в них окончательно. - Но ведь это значит, - продолжил он, - что мы больше не имеем права оставаться тут. Мы должны отправиться к твоему отцу. Она отчаянно замотала головой, пытаясь воспротивиться, отказаться от глупой, безумной мысли. К отцу? Никогда, ни за что - она просто не может переступить порог родительского дома, сказать, что под сердцем носит дитя некромага. - Я всю жизнь, - хрипло проронила она, - мечтала о том, что смогу полюбить какого-то хорошего человека, что рожу ему ребёнка, а потом мы будем жить долго и счастливо... - И умрёте в один день, если того пожелает святая инквизиция, - Глеб не знал, откуда в нём появилось столько лжи за этот короткий период безумия, но отступать больше было некуда. Она и так несчастна, и так испугана - пусть хотя бы надежда на счастье не покидает её. - Я... Отец должен был её защищать. Не позволить зацепиться за некромага, как за последний якорь, не позволить полюбить человека, который изначально желал ей только зла - вот только теперь поздно было тянуть назад. Трудно сказать, что отыграло более важную роль - Глеб не мог ответить на её вопросы. Он не знал, что случилось первым. Не знал, что вообще происходило. Он встал - вновь вскинул руку с огненным шаром, зная, что это может не пережить и она сама. Стоит ли Перекрёстье его счастья? Стоит ли его счастье одного страшного Перекрёстья? Кого заденет, кoго разрушит, кто падет? Он не знал, что будет дальше. Но видел её сияющие уже постепенно отступающим на задний план счастьем - и понимал, что не может это разбить. Она была готова - как и тогда, когда камни и небеса окружали их, - умереть, хотя теперь боялась не только за себя одну. Она не надеялась его разжалобить и больше не проронила ни единого слова. Она уже успела полюбить - оказывается. Глупенький ребёнок, как только у неё вышло это до такой степени просто и быстро, что он и заметить не успел? Бедная девочка. - Всё будет хорошо, - он погасил огонь, потянул её за руку и обнял за плечи, прижимая к своей груди. Это должно бы её успокоить - она дрожала, словно осиновый лист, и так и не подняла на него глаз, но Бейбарсов и без того отлично знал, что она плачет. Тихо всхлипывает, пытаясь убедить себя в том, что он ещё не до такой степени жесток и ненавидит её, чтобы убить беременую. - Успокойся. Мы вернёмся домой - к тебе домой, - и ты получишь то, о чём мечтала всю жизнь. Она мечтала полюбить нормального человека. Она мечтала оказаться плечом к плечу с тем, кто будет любить её, но Глеб не знал, действительно ли это та самая некромажья одержимость, которая не лечится, или просто очередные чары невидимой, может, уже покойной ведьмы. Он потерялся. Он не мог выплыть на свободу. Мир вокруг таял и осыпался мелкими осколками, и она в его руках походила на жалкую куклу - и в тот же момент на что-то настолько гордое, что словами не описать. Такой ребёнок не мог родиться у безвольной Софьи и властного, жестокого Леопольда. У кого эта бедная девочка научилась любить? Разве был хоть кто-то рядом с нею, кто мог помочь ей действительно поверить в счастливый конец? - Ты ведь сделаешь всё, что я скажу, чтобы мы были счастливы, правда? - его голос звучал, будто бы гипноз, но он знал - девушка останется с ясным сознанием. Она скажет то, что ему нужно, разумеется, но исключительно по собственной воле. Леопольд не сможет отыскать и тонкого следа убеждения или принуждения, потому что его там не будет. Он сам виноват, что однажды позволил начаться этой страшной и глупой игре. Всё будет хорошо, всё должно быть хорошо - а он проиграл ещё до того мгновения, когда вышел на арену. И Бейбарсову было отчего-то смешно это осознавать. Великий Инквизитор привёл систему к краху.