На перекрёстье трёх дорог

Её не было, казалось, совсем немного - и единственное, по чему Таня могла определять течение времени. так это по золотистым листьям окружающих дом деревьев. Но холод, страх, ужасы последних месяцев, смешавшиеся со странным ощущением собственного безумия, не позволяли ей окончательно осознать, сколько времени прошло. Девушка даже не могла сказать, что происходит с нею, за что она получила в наказание - или неведомое, странное назидание, - такого человека рядом, как Глеб. Она могла быть уверенной только в том, что хотела сохранить своего ребёнка. Остальное будто бы вымело ветром из головы - подсознание колотилось, словно в клетке, предупреждая о том, что всё, что делает некромаг - не просто так. Может быть, он знал о том существе, что она носила под сердцем, больше, а может, она стала жертвой того неизученного чувства дикой жажды и страсти, которое некромаги называли любовью. Спросить Гроттер было не у кого. Но всё же, она будто бы жила в тьме, в полудрёме странного сочетания невидимых линий; кровь и боль смешались воедино, обратившись для неё то ли в жуткую, злейшую муку, то ли в спасение от своего собственного безумия. Она не понимала, когда успела покинуть лес. Но сейчас золото осени осталось вихрями за спиной, будто бы обратилось в поток оранжевого сияния в маленьком уютном домике, территорию которого она не могла покинуть столько дней. Ладонь сама по себе - даже против её собственной воли, - легла на живот. Перед девушкой простиралась столица - неожиданно огромная, страшная, ставшая кошмаром её ночей. Отец ни за что и никогда не позволит случиться тому, что задумал Глеб. И если Бейбарсов верил в то, что его магия окажется для всего этого достаточно сильной, что любовь Леопольда к своей дочери наконец-то возьмёт верх, то ему предстояло в очередной раз разочароваться в этой жизни. Гроттер об этом говорила и не раз - но её слова таяли в воздухе, растворялись среди множества невероятных обещаний. Он говорил, что они будут счастливы. И Тане так хотелось верить в это - даже сейчас, когда они ступали по каменным плитам города, ненавидевшего магов. Она не видела больше следов пожара - ведь прошло столько времени! Но по мере приближения к огромному дворцу, дворцу, который она всегда считала излишней роскошью, девушка понимала, что что-то не так. Он прежде был высоким и чистым - белоснежные стены взмывали в небо. Но теперь остроконечные башни будто бы обратились в серые пятна, а золотая осень тут стала серой, тусклой, убивающей всё, что смело сопротивляться её пристальному взгляду. Становилось холодно даже от приближения ко дворцу - грязные пятна на камнях могли свидетельствовать только о страшнейшем запустении, и ничто не могло его остановить, ничто не могло заставить незнакомый для этой новой Гроттер мир заиграть прежними красками. Тут она собиралась отыскать своё счастье. Тут столкнулась с холодом собственных родителей, к которому привыкла, будто бы к чему-то должному и правильному. Тут она потеряла всё, что могла - среди холодных каменных стен. И там, в глубоком лесу, обрела ненависть, боль, живые, настоящие чувства, что резали её изнутри будто бы ножами и отчаянно пытались растерзать на мелкие кусочки в далёком необъятном прошлом. Она потерялась - она больше не могла сражаться за собственное нормальное состояние, за то, что открывалось перед нею холодом минувших дней. Девушка несмело, неуверенно, будто бы зачарованная, потянулась к Бейбарсову. Разве не этого человека она пыталась вытащить из пропасти неведомой болезни, когда он не проснулся три месяца назад? Разве не его ребёнка носила под сердцем и так боялась, что ему дитя, равно как и она сама, окажется ненужным, лишним. Будет обременять. Глеб обнял её одной рукой за плечо, будто бы пытался успокоить, но так и не сумел подавить странную улыбку на губах. Он ждал этого дня, когда переступит через порог ненавистного дворца и увидит его дикие, странные стены, эти приступы страха во взглядах и в действиях. Город запутался. Город не знал, чего ему следует ждать от магов - и от Инквизитора, который оставил на растерзание чудовищу собственную дочь. И дворец был изрезан страшными знаками - в те мгновения, когда Инквизиторы становятся королями, а границы окончательно ломаются, пора выстраивать новые. Они ждали перекрёстья. Проклятая ведьма сдержала своё обещание - день в день она приходила сюда и кричала о том, что скоро наступит выбор, что каждый сам предрешит собственную судьбу, что мир либо рухнет, либо обретёт свой новый цельный стержень - но только судьба обязана сама войти в новый, енизвестный виток. И сеяла эти ядовитые слова на улицах столицы, пока проклятье медленно вытекало из её подопечной, угасая в груди некромага. А сейчас на дворце, будто бы кровавая рана, остались чужие письмена - нанесённые дрожащей или уверенной рукой, заставляющие содрогаться от одного только вида этого прежде прекрасного здания. Убийца - они величали так и некромага, захватившего несчастную девчонку, и её отца, не шевельнувшего и пальцем, чтобы вытащить её оттуда. Убийца - они смотрели на неё, живую, из окон, выбирались на улицы, пытаясь подтвердить в своём сознании эту смутно вырывающуюся на свободу мысль - девчонка ещё может протянуть, прожить несколько часов. Она шла рядом с некромагом - без страха и без дрожи в каждом движении. Но пугалась родного отца - ими всеми, этими глупыми, потерявшимися людьми, правило чудовище, которое они сами же пустили на его трон. Инквизиторов выбирает народ, инквизиторов избирает Вера, и теперь инквизитор сам рушил постулаты, такие понятные и такие правильные для простого народа. Она не могла торжествующе улыбнуться, потому что понятия не имела, что всё это значило. Она ступала по ступенькам внутри дворца, когда заходила в помещение, она осторожно переходила через новые и новые границы обители своего дражайшего отца, но не знала, чем для неё обернётся эта жизнь. - Здравствуй, Леопольд. Он был Инквизитором на троне - жуткий, страшный сон испуганного ребёнка, содрогание в ночи, попытка вырваться на свободу и отбросить в сторону невидимые рамки холода и страшной, дикой боли. Тане казалось, что он прикажет убить и некромага, и её саму, но толпа под стенами гудела так громко, что он не мог и сдвинуться с места. Он хотел надеть на свою голову вечную, наследную корону - третий Высший Инквизитор в роду Гроттеров, страшное существо или человек, который благословил этот мир на счастье одним своим появлением? Народ выбирал первый вариант. Народ увидел её - здоровую, живую, испуганно хватающуюся за руку некромага, словно пытающуюся найти в его объятиях защиту. Это было явным признаком бунта. Это было знаком. Леопольд знал - ему бы стоило пригласить сюда более явственных свидетелей, чем его супруга. Кого-то ещё, того, кто сможет подтвердить правопорядочность Инквизитора. Но он стоял напротив мага в гордом одиночестве, зная, что и жена не сможет встать на его сторону в этой ситуации, как всегда понадеявшись на то, что он попытается спасти дочь. Таня не успела даже и вскрикнуть - холодное лезвие ножа прижалось к её горлу, оставляя тонкий, незаметный след крови. Инквизитор не рванулся вперёд - только Софья бросилась к ногам несчастной, пусть и не истерзанной пытками дочери. Но Леопольд ждал условия. Ждал, что некромаг потребует немедленного освобождения ему подобных, вечной амнистии... Чего-то ещё такого же жалкого. Потом отпустит Татьяну, и его уничтожат - наверное. Леопольд просчитал шаги в этой игре - почти до последнего мига уверенный в том, что он уже слышал эти требования, что умеет отвечать на них чётко, гордо и ровно - куда ж деться, политики не могут пережить без холодных и верных ответов? Но в зелёных глазах его дочери почти не блестели слёзы. Но она всё так же прижималась спиной к груди некромага, будто бы он пытался таким образом её спасти, а ладонь легла на живот - как у Софьи, когда та была беременна. И Леопольд не мог избавиться от странного стука в своём сознании - ведь у неё был повод так поступать. Ведь его дочь подчинилась чудовищу скорее, чем своему собственному отцу, и жаждала почувствовать свободу в лапах ведьмака. Леопольд чувствовал магию там, снаружи. Знал, что там собралась толпа. Чувствовал, как невидимое зеркало разрезает стены, показывая им то, что тут происходило. То, что он хотел показать всему миру. Нож у горла его дочери держал стражник. И некромаг - побледневший, ирреальный некромаг в метре от него, вскинувший руку в огненным шаром - в попытке защитить свою несчастную беременную возлюбленную, что пришла к отцу за разрешением. - Папа, - шептали иллюзорно губы Татьяны, - ведь мы просто попросили тебя благословить наш брак... *** Они могли желать чего угодно - смерти, боли, крови. Могли мечтать уничтожить инквизитора, изрубить Леопольда Гроттера на мелкие кусочки - разве нормальный маг способен хорошо относиться к этому жалкому, глупому, властному существу, преисполненному диким желанием заполучить всё больше, больше, больше нитей для управления? Она могла хотеть семьи и счастья, радости и прекрасной жизни для своего ребёнка. Она могла влюбляться столько, сколько ей захочется - это ни на мгновение не разбивало той дикой, равнодушной сущности некромага, прижимавшего к её горлу лезвие. Грозившего смертью. Но Леопольд Гроттер не мог позволить ему черкнуть по горлу Тани. Не мог отказать в этом глупом, диком требовании - пожениться, ещё и прилюдно, с какой-то непонятной и ненормальной целью. И всё почему? Потому что стоило б ему отказать, попытаться шевельнуться и сдвинуться с места - всё бы оборвалось в одно короткое, дикое мгновение. По горлу девушки черкнул бы невидимый меч, сотканный из холодной, адской стали - и она упала бы к ногам некромага безвольной тряпкой. Но народ видел совершенно другое. Они собрались пустой, бездумной толпой под окнами дворца Леопольда Гроттера и видели, как несчастную инквизиторскую дочь держит стражник по приказу её же отца. Как она шепчет, что просто хочет быть счастливой - и как отец почти что приказывает убить её. Убить, а потом выдать всё это как козни некромага - разве может быть что-то лучше для разубеждения народа в том, что ведьмы и колдуны способны нести хоть что-то, кроме сплошной боли и дикого разрушения? Разве это не станет росчерком пера под приказом об уничтожении каждого из этих надменных существ? Леопольд Гроттер не смог рискнуть. Не смог отказать своей дочери в чудной возможности выйти замуж за любимого - за человека, которого она боялась сейчас больше всего на свете, за человека, посягнувшего на странное, теплившееся в её груди чувство привязанности, что мгновение назад просто рухнуло в пропасть и растворилось в клубах холодного, прожигающего насквозь пара. Было ли ей дурно и плохо? Хотелось ли содрать невыносимо белое, равно как и то, в котором он её поймал, платье? Хотелось ли вспомнить о том, как он целовал её тогда, при первой встречи, как убивал короткими, меткими фразами сейчас? Мама - мама была уверена, что она тоже знала об этом. Что шла с какой-то целью, хотела получить капельку власти. Даже её родная мать сейчас отвернулась от неё. Будто бы она не понимала, что Тане, как и любой нормальной девушке, хочется жить. Хочется насладиться хотя бы несколькими глотками свежего воздуха свободы в мире, где хотя бы магических стен вокруг неё ещё никто не выстроил. И когда она поднимала руку, чтобы остановить свою родную дочь - разве она задумывалась над тем, как больно Тане? Перекрёстье близилось. И Гроттер понимала, что она уже никогда не сможет заставить себя ненавидеть некромага так, как сначала. Не сможет вытравить из своей души эту глупую привязанность к нему - то, что толкало её сейчас вперёд, заставляло молча шагать в длинном белом платье к алтарю, чтобы публично огласить супружеские клятвы и стать ему верной женой, что никогда-никогда в жизни не позволит себе предать мужа, отойти от него, бросить его на произвол судьбы. Как же она ненавидела это чувство - то, что теплилось ещё в её груди и старательно пыталось прорезаться сквозь холодную линию крови. Он протянул руку, осторожно сжал её пальцы, будто бы пытался успокоить, и Гроттер подумалось, что большего чудовища она в своей жизни никогда и не встретит. Безумец - одно слово, что некромаг, - сумасшедший, который может желать ей только смерти. Отец держал в руках огромную книгу - он в очередной раз должен был вписать в неё имена и фамилии людей, которые сочетались браком по благоволению Инквизиции и по одобрению Его. И ему, наверное, больше всего на свете хотелось, чтобы сейчас его дочь упала замертво. Не будущий зять - но та, в жилах которой течёт и его кровь. Гроттер чувствовала на себе этот полный ненависти взгляд, осознавала, что он мечтает разорвать её на мелкие части - прямо сейчас, сию секунду, чтобы Таня не посмела вдохнуть воздух хотя бы ещё раз в своей жизни. Но она послушно стояла на месте, и толпа смотрела на неё, как на редкое свидетельство наступления скорого мира между магами и обыкновенными людьми. И Глеб ласково обнимал её за плечи, целовал, когда надо было поцеловать, и белое платье на ветру превращалось в какие-то странные латы - её пронзало насквозь холодом. Полил осенний дождь. Они заканчивали церемонию уже тогда, когда Гроттер продрогла до костей и была готова превратиться в кусок льда - прямо тут. Ледяная принцесса - мёртвая изнутри и снаружи. Восковая фигура - и следы жарких поцелуев на губах. ...Ей казалось, они посмеют забраться даже в спальню. Капельки воды стекали на ковёр - она не смогла сдвинуться с места, так и стояла в центре спальни с закрытыми глазами, жмурилась, боясь следующего мгновения. Глеб зашторил окна, плотно закрыл дверь, навесил, наверное, десяток заклинаний - чтобы никто не мог услышать ни единого слова. Ни единого вздоха. Ни единого крика. Он сжал её плечи - будто бы хотел встряхнуть и сбросить эту странную пелену равнодушия. Подался вперёд, привлёк к себе - холодная ткань будто бы сама сползала с плеч, и Тане хотелось перестать дрожать, но она знала, что это невозможно. Его поцелуи были грубыми, жаркими, но касания - осторожными, будто бы он боялся её обидеть. И Тане так хотелось забыть о том, что она - пленница в собственном королевстве, почувствовать себя счастливой и навеки отбросить в сторону все глупые штампы, скопившееся в её жизни. Он не был с нею груб. Он не причинил ей боли - физически, по крайней мере. Но моральные следы - шрамы на её душе, - уже вряд ли действительно подлежат исцелению. И время их не залечит. *** Бейбарсов откинулся на спинку кресла - чувствовать себя тут хозяином прежде позволял себе только Леопольд Гроттер, но времена подчинения волшебства прошли. Народ за магию. Толпа - эта всесильная тупая человеческая масса, - выступает за волшебство. Который раз уже они сталкиваются с абсолютным равнодушием со стороны Инквизиции - и Леопольд Гроттер больше не может вытаскивать из постелей несчастных, выталкивать их на площадь и поджигать под неистовство толпы. Но Глебу всё равно иногда хотелось отмотать время назад и не видеть всего этого. Не сталкиваться с тенями прошлого, не узреть её - остаток своей былой связи. Не быть уверенным в том, что он видел Жанну на улице - почти здоровую, почти живую. Жанна не пошла бы на это - не вышагивала бы с одним из инквизиции по улице под ручку. Но он мог бы поклясться, что это она - если б не порвал нити связи и не сжёг то, что от них осталось. Если б не растоптал в своём трехмесячном бреду все следы прошлого, оставив лишь одну холодную перспективу свершений. Сколько дней уже прошло? Сколько часов? Он вытянул ноги, пытаясь расслабиться и не думать о том, сколько судьбоносных решений о казни магов было вынесено в этом кабинете. В конце концов, это не имело значения - они все стирались, превращались в посыпанные пеплом головы и равнодушные ряды прошлого. - Что ты делаешь в моём кресле? Леопольд стоял на пороге своего кабинета, будто ошалелый. Он не мог - просто не мог, - вот так просто взять и отобрать власть, силу, могущество. Занять его место, устроиться в его кресле и ставить подписи. Не по той причине, что женился на его дочери. Не по той причине, что кто-то научил некромага разыгрывать умные партии в политике и разрушать то, что люди иной раз выстраивали сотнями, десятками сотен лет. Может быть, Леопольду и понадобилось для того, чтобы получить власть, не так уж и много времени - но он и потерял её за считанные секунды. - Сижу, разве не видно? - голос Бейбарсова прозвучал холодно и надменно. Он и не думал подниматься со своего места - только смерил Леопольда взглядом таким, будто бы пытался превратить в пепел одним щелчком пальцев. Но время бежало слишком быстро. Время оставляло следы примирения в душе, заставляло отступать от принципов, бывших прежде чем-то невероятно точным и верным. Сейчас он с огромным трудом выбирался из закостеневших мыслей, крутившихся вихрями сумасшествия в голове. Глеб не был слишком могучим, когда речь шла о ментальной магии. Он умел читать чужие мысли, как и любой некромаг, но, ненавидя эту часть своего дара, обычно не влезал в чужие головы. Он мог сказать, что собирается сделать человек, бросив на него короткий, злой взгляд, но не делал этого, потому что обычно не было смысла. Во всех чарах, денно и нощно преследовавших молодых магов, он предпочитал видеть смысл; могущество Тьмы, кипевшее в груди у некромага, не позволяло не пользоваться чужими мыслями в корыстных целях, и он не открывал для себя иные миры в их разуме. Он давно вынудил себя не прикасаться к сознанию, к эмоциям - избегать подобного колдовства. Просто все ментальные силы, что кипели в его крови, перенаправлял на блокировку своих мыслей, и это обычно помогало лучше всего. Но на Леопольда достаточно было только глянуть,чтобы с уверенностью рассказать, о чём он думает. Кромешный мрак во взгляде инквизитора веселил его; Глеб знал, что позволяет себе слишком многое и слишком рано, но как удержаться, если твой заклятый враг до такой степени сильно не желает признать поражение? - Сотни отпущенных. Маги, которым прощают грехи, - Инквизитор подался вперёд, упёрся ладонями о стол - какое повелительское движение, столь же глупое, как и властное. Он теперь был в своём кабинете со стороны посетителя - его теперь провожали презрительным взглядом, пронзая будто бы насквозь - с одной только вполне логичной целью. Глеб лишь закинул ногу на ногу и презрительно улыбнулся. Это весело - наблюдать за тем, как бессильно терял всё, что собирал столько лет, Леопольд Гроттер. В одночасье - близилось перекрёстье, и народ желал свободы чар, свободы, которой они не знали вот уж сколько тысяч лет. Они все рвались к единому итогу - к тому, что рано или поздно кровавые оковы, холодные стены инквизиторских тюрем падут. - Ты никогда не имел - и не будешь иметь права издавать законы в этом государстве, - прошипел Леопольд. - Я иду на уступки, чтобы мой народ был счастлив. Я пытаюсь найти компромис. Но всякий раз шакалы - презренные падальщики! - скользят по моему дому, пытаются... Он захлебнулся своими же словами. Глеба даже не интересовало, что именно - какими формулировками, скорее, - собирался кричать Леопольд. Горло его сжалось от волшебства - казалось, источник силы захлебнулся в самом Гроттере, не давая ему шанса выдохнуть ни единой цельной фразы. - Я прикажу своим людям, - прошипел он, - не выполнять ни единой твоей просьбы. Может быть, так до них дойдёт, что ты тут ничего не значишь, просто дрянное магическое пятно на моей репутации. Глеб выпрямился - оттолкнул вспыхнувшее пламенем кресло, будто бы показывая Леопольду, что прошлого не вернуть. Не пройдут эти нововведения - будут другие. И если Леопольд не отступится, если его Инквизиция не рухнет с его же помощью - падет сама, рано или поздно. - У меня есть время ждать. Много времени, - холодно отозвался он. - У вас его, я думаю, почти не осталось. Инквизитор даже не успел ничего ответить - скрипнула дверь, и на пороге показалась Таня, всё такая же бледная, как и много дней ранее, всё так же испуганная тем, что творил её муж - похожая на бледную тень себя прежней. Чего она хотела? Любви, заботы и ласки? Может быть, понимания и всепрощения, ни капли боли в собственной жизни, пожалуй, тоже. А что получила? Сплошное кровавое забвение, да и только. Он прошёл мимо Леопольда, так и не ответив на вопросительный, испуганный взгляд супруги, потянул её за руку, не позволив даже на мгновение задержаться, хотя бы спросить у родного отца, как быть дальше. Она тихо вскрикнула - будто бы думала, что он действительно может кого-то - её саму, - убить. Но Глеб не удостоил её и взгляда, лишь ускорил темп - пока они не оказались за углом, - а тогда резко остановился и повернулся к девушке, словно пытаясь проронить ещё несколько лишних, может быть, правильных, а может, абсолютно бесполезных слов. Она не дрожала - смотрела вполне гордо, будто бы пыталась показать, что ни одно его действие не заставит её покорно склонить голову и ждать дикого, жуткого мига исполнения неведомого приговора. Но Глеб лишь кривовато усмехнулся, словно издевался над её страхом. - Никто тебя не тронет, - наконец-то, так и не заставив ядовитую улыбку сойти с лица. - Ты нужна ему как гарантия того, что он - хороший и добрый человек. И, в конце концов, ты нужна мне - как страховка, если вдруг твой папочка решится на более серьёзные действия. Она подняла на него взгляд - строгий и холодный, будто бы в одночасье поняла и поверила в каждое мамино слово, во всё, что та только шептала - тихо или громко, ночью или днём, себе под нос или дочери на ухо. - А я сама? - наконец-то спросила Таня, будто бы могло случиться как-нибудь иначе. - Я сама хоть кому-то нужна, без политической подоплёки? Глеб смерил её таким взглядом, будто бы всерьёз задумался над этим вопросом. На мгновение в тёмных, не отражающих и капли света глазах мелькнуло что-то странное, схожее с мягкостью, с некоторой любовью, но после - будто бы ничего и не было, свет вспыхнул и погас, не оставив и следа. Он не ответил на её вопрос - то ли не мог подтвердить, что способен любить, то ли действительно не хотел давать лишние надежды. Или, может быть, боялся настоящих чувств - как и каждый некромаг, - вот только для неё это уже не имело никакого значения.