На перекрёстье трёх дорог

Ни на метр. Ни на миг. Ни на секунду не пересечь позволимую ей дистанцию, не оказаться близко, не притронуться к волосам, не спросить, как у него дела - а ведь он так близко! Там, за стеной, за тонкой линией её прошлого. Она должна вспомнить, кто она. Вспомнить своё имя. Вспомнить свою сущность. Он смотрит на неё на улицах, он тянется к ней мыслями и натыкается на немую стену. Он видит инквизитора рядом с нею и презирает её, хотя сам женился на инквизиторской дочке. Он выпускает магов из тюрем - избитых, изломанных, - он искал её там, в застенках, когда она шагнула вперёд, пробуждая ненависть. Инквизиторы сделали всё сами. Это они виноваты, это они разрушили их привычный мир. Это они убили Лену, это они вытолкнули Глеба из его скорлупы в революцию, это они заставили её - а как её зовут теперь? - жить по новым правилам и сломаться. Стать предательницей за несколько часов до победы. Разрушить, расколотить, порвать на мелкие кусочки привычный мир. Он называл её иначе. Он касался её плеч, её губ - острыми неприятными поцелуями, - страстью пробегался по ладоням, по коже, - стекал тонкой лужицей подчинения к ногам, когда она вновь выныривала на свободу. Но только рядом с ним она вновь была та беспощадная некромагиня, что прежде, только когда они вновь оказывались за застенками реальности - действительно могла вышибить дух из кого угодно, превратить в набор маленькой нарезки мыслей и холода. Она в очередной раз - безымянная, - потянулась к листу с пророчеством. Некромаги не сдаются, некромаги сильнее всего на свете, с некромагами просто так не сыграть в привычную игру. Он пытался - сколько ведьм оказались тут, сколько ведьм растворялись в его руках, прежде чем пасть от удара в спину? Сколько б их ни было, она - последняя из ведьм, которые он обратит в прах. Она - последняя из девушек, что падут в его подвалах. - Когда? - безвинно хлопая глазами, будто бы не зная, не чувствуя, что будет дальше, шепчет она, совсем тихо ему на ухо, так, чтобы только он услышал. Он обещал. Он ответит на один её вопрос, прежде чем запрутся двери его подвалов. С некромагинями всегда легче - в них есть немая сила, а ещё они регенерируют. Она продержится дольше, чем ведьмы, которые умирали у него на руках уже спустя несколько дней. - Когда прольётся кровь. - Чья? - Мы договаривались только об одном вопросе, - цепь в его руках защипела, будто бы собираясь её укусить. - Ах да, - она рванулась вперёд, сжимая тонкими, изрезанными пальцами звенья и выдирая её. Он только глядел на ободранные ладони, будто бы впервые видел - своя же реальность растворялась в потоке предстоящей крови. Она взмахнула цепью, оставляя на его плече тонкий, заметный след. - Перед следующим вопросом у нас ещё целая неделя, милый. Она потеряла жизнь. Потеряла имя. Но Сила была с нею. *** Они были все такие манерные, дико приторные, с оттенком слащавости, что Гроттер едва дышала. Ей так хотелось остаться дома, в своих покоях - либо хотя бы быть с мужем, хоть сто раз ненавистным, хоть миллион раз ночным кошмаром. Но не на глазах, не клеймом среди инквизиторского мира, когда она кладёт руку на живот, когда проводит ладонью по складкам белого платья, а всё это так не соответствует их мыслям, полным боли, крови и какого-то ещё персонального оттенка ада. Ей было плохо. Она сотню раз уже повторила отцу, что едва держится по ногам, ей рожать совсем-совсем скоро, но ведь он, как всегда, непреклонен. "Когда будет кровь", - проносится в голове непонятное, чужое и неведомое. Когда наступит конец света, когда кровь останется огромными пятнами на полосе её реальности - тогда всё закончится. Она была тут совершенно одна. К горлу подкатывала страшная, дикая тошнота, а в ушах повторялись чьи-то крики, будто бы рядом в очередной раз пытали неведомого колдуна. Таня едва-едва могла сдвинуться с места - почему-то дикая уверенность скорого кошмара не отпускала её ни на одну секунду, только увлекала всё глубже и глубже на дно, в мир, из которого никто никогда не выбирается на свободу. Глеб куда-то отправился - плевать, что он никогда её, наверное, не любил, зато ведь он был рядом. Он помогал ей. Он мог её поддержать. И мама - мама сегодня, как назло, осталась там, в покоях. Ей отец позволил. Она может плохо себя чувствовать. У неё может крутиться голова. А Таня - Таня не имеет права, она раб, на цепи его, будто бы сама провинилась во всём, что случилось. Что вышла за некромага, что стала его вечной пленницей, что теперь оказалась в клетке своего же отца - будто бы она хотела! Будто бы это хоть кто-то мог хотеть. Голова кружилась. Она отступила, двинулась к отцу, пошатнулась - всем наплевать. Они могли только осуждать, будто бы нет ни единой нормальной фразы, ни единой капельки добра, что ещё может быть предназначена именно ей. Только много-много боли и презрения, много издевательств без единой нормальной причины, много льда и холода. - Папа, - её голос прозвучал глухо, но он услышал. Она знала, что услышал - только сердито, холодно отмахнулся, отвернулся вновь к своим людям, которым в очередной раз выдавал неизвестные, сухие приказы. Она не хотела этого слышать - правда, - но он думал иначе. Он опять винил её во всём, что произошло. - Папа... Это прозвучало более настойчиво - казалось, её разрывало на части от боли. Дыхание перехватило - но он только отмахнулся от неё, жестоко, грубо, равнодушно - словно дочери у него и не существовало, только жалкая бессмысленная тень. - Послушай... Она схватила его за руку, пытаясь удержаться на ногах, но в ответном жесте, в грубой попытке её оттолкнуть будто бы чувствовалось короткое, жестокое "пошла вон". Она отшатнулась - несвоевременно и слишком далеко, пошатнулась, почувствовала, как мир отступил куда-то - она будто бы уже сама легла на пол, и всё вращалось, вращалось, и боль отступала в сторону, оставляя после себя только калейдоскоп вспышек, человеческих лиц, незнакомых и отвратительных. И он смотрел на неё своими отвратительными глазами, пытался перерезать нить её жизни, пытался разрушить то, что сам однажды породил на свет. Белое платье обагрилось кровью. *** Всё вокруг окрасилось в бордовые оттенки. Она с трудом прорывалась сквозь бесконечную вереницу холодных, жалких цветов, окруживших её со всех сторон, отчаянно хваталась за невидимые рамки и границы, пытаясь выплыть на свободу, но не могла. Вокруг была только тьма, тьма... Она распахнула глаза - и всё залило белым. Белым такой степени яркости, что и дышать не получается - только безумно слепит глаза. Невозможно было и шевельнуться, сдвинуться со своего привычного теперь места, из бесконечно глубокого смертельного сна. Таня тонула и тонула, не в силах выкарабкаться на свободу, и страшные видения прошлого или будущего преследовали её, не отпуская ни на несколько сантиметров. Она пропала. Она была в глубокой яме и никак не могла выплыть, она утонула в страшном колодце, в котором до этого кровью захлебнулся её ребёнок. - Жива? - в тихом мужском голосе ей послышалась забота. Папа? Нет, папа не может. Папа никогда не был с нею нежен и добр, потому что он всегда мечтал о сыне. О наследнике рода, а не о пустой, глупой девке, от которой толку-то - грош цена в базарный день! - Да, всё в порядке. Крови много потеряла, - это - холодный врачебный отчёт. Руки рванулись к животу - её ребёнок! Дитя, единственное, что держало её на этом свете - нет, ничего не было. Только плоский, ровный живот и очередной приступ холодного, адского забвения. - Мой ребёнок, - прошептала она. - Ребёнок... Где мой ребёнок? - Всё в порядке, - всё тот же равнодушный голос врача звучал надменно и издевательски. - Ваша дочь спит. Роды прошли успешно. Ей было страшно открывать глаза. Казалось бы, что за глупости - взрослая женщина, должна вести себя так, как полагается ей по статусу, но разве есть хотя бы один шанс выжить в этом надменном, холодном мире? Перед глазами - только кровавая пелена, и её дочь, где её дочь? Неужели они отобрали последнее, что у неё осталось. - Мы дали ей успокаивающий раствор, - врач положил что-то на стол, и послышался совсем-совсем тихий стук дерева о дерево - или стекла о стекло? Гроттер казалось, что звон был повсюду - назойливый, громкий, страшный. Она задыхалась и хватала воздух ртом - она не могла открыть глаза, она была слепа, и у неё отобрали её ребёнка, последний осколок света, что ещё остался в её кошмарной жизни. Почему? За что? - Оставьте меня с нею наедине, - Глеб? ...Бейбарсов смотрел на неё, будто бы на распластавшуюся на кровати куклу - бледную, потерявшую в весе за эти два или три дня, что его не было, больше походившую на мертвеца, чем на полноценную живую женщину. Когда прольётся кровь, наступит Перекрёстье. Когда случится предательство... Но почему она до сих пор не открыла глаза, если уже давно пришла в себя? Будто бы он способен причинить вред своей только что родившей жене - это прерогатива Леопольда Гроттера, даже самые жестокие некромаги способны сдерживать свои эмоции, но такие, как Инквизитор - никогда. Им просто незачем; в них ненависть не природная, не иницированная даром, а вырощенная в душе, будто бы какое-то странное растение, что ему необходим уход - та забота, которую может обеспечить только купающийся в чужом страхе и чужой боли человек. Он коснулся склянки, что стояла рядом на тумбочке, вдохнул запах - и едва сдержался, чтобы не выплеснуть жидкость прямо на пол. Либо сильный галлюциноген, либо какая-то очередная вытравляющая магию гадость - и они давали ей это в качестве обезболивающего во время родов? Женщине, что привела в этот свет ребёнка некромага - не уникальный, но довольно редкий в истории случай? В ней и так не слишком много волшебства и силы, а они ещё и вытравили остатки своей дрянью - хорошо ещё, если после этого она не будет испытывать ненависть к своей же дочери. Глеб присел на край кровати, отодвинув варево подальше от жены - и она наконец-то распахнула глаза. Смотрела - видела, разумеется, и его, и всё вокруг, но задыхалась и сжимала пальцами простыни, словно пыталась вырваться из плена грёз. Он подался вперёд, словно пытаясь её успокоить, но Таня отпрянула назад, вжалась в подушки, будто бы попыталась раствориться в них. - Где моя дочь? Это прозвучало дико - вряд ли в Тане было достаточно сил, чтобы сейчас хотя бы удержать ребёнка на руках, вряд ли стоит будить ребёнка - а их дочь вряд ли не проснётся под действием некромагической ауры. Глеб чувствовал - знал, в конце концов, что тревожить дитя, которое уснуло лишь полчаса назад, не стоит. Их дочь ещё совсем слаба, роды случились раньше положенного срока, а магический купол, поддерживающий её, может хорошо действовать только тогда, когда в ребёнка не влили ничего, блокирующего чары. В том числе и молоко матери - ещё примерно дня четыре, пока эта дрянь не выведется из организма. Разве в этом огромном дворце не отыщут хотя бы одну пристойную кормилицу? В крайнем случае, на всё есть чары. - Всё хорошо, - Глеб коснулся её щеки, но Таня дёрнулась так, будто бы её обожгло пламенем. - Всё в порядке. - Ты не можешь её отобрать, - она попыталась подняться, но сил не хватало даже на то, чтобы говорить громко, не то что вставать. - Ты не можешь отобрать у меня мою дочь... Не можешь... Она едва слышно прохрипела что-то и громко всхлипнула - больше походила на разбитую, изломанную куклу, чем на живого полноценного человека. Глеб даже не знал, что должен испытывать по отношению к своей бедной, уставшей, измученной жене, ещё совсем девчонке - она и попала-то в эту дикую игру по страшной случайности, не говоря уж и о чём-то другом. - Отдай мне мою дочь! - она сорвалась почти на крик, отыскав в себе силы, вскочила на ноги - словно могла пройти хоть несколько шагов, - и рухнула на пол в метре от колыбели, упираясь тонкими, полупрозрачными пальцами во вспыхнувший магический кокон. - Ты не можешь... Ты не можешь... Он поднялся со своего места - неохотно, зная, что истерика всё равно продолжится, - и опустился на ковёр, обнимая жену за плечи. Купол, признав своего творца, на мгновение расступился - но последнее, что надо ребёнку, это его обессилевшая, уставшая, едва дышавшая мать, что, казалось, уже едва хваталась за последние капли своей жизни. Она ведь потянет всё это с дочери - неохотно, против своей воли, возмлжно, но Леопольд знал, что его дочь никогда не устоит, не сможет дождаться. Не будет знать. Следовало подозревать это, когда Леопольд позволил уехать, когда не совершил ни единого действия, чтобы остановить очередную "вызволительную" миссию, не шевельнулся, когда он поехал в соседний город, чтобы выпустить магов из местных темниц. Зачем? Разумеется, куда проще было убедить всех в том, что чудовище, ставшее символом волшебства во всей стране, погубило свою жену и своего родного ребёнка. Она вырывалась, впивалась ногтями в его плечи, не чувствуя, как в неё перетекала губительная для многих магия смерти. Тот дар, которым он владел, никогда не был светлым и безобидным; эту силу нельзя было описать как нечто чистое, доброе или хоть на мгновение пылающее светом, нет, только сплошная яма, преисполненная чернотой. Но Тане удавалось принимать хотя бы такое горькое, почти смертельное лекарство. Она уже почти не рыдала, и купол пропустил наконец-то - сузился, позволил ей хоть посмотреть на свою дочь, всё ещё отталкивая женские пальцы... *** - Тьма пришла не туда, - прошипела она, занося цепь. - Ты соврал мне. Ты неправильно истолковал пророчество. Она - не то, что мы думали! Он прошипел что-то - едва слышно, из-за боли, окутывающей его сплошной перелиной. Она поклялась однажды вернуть ему каждую каплю страдания тех несчастных, что пали здесь под действием его силы, и теперь возвращала каждый грех, каждый миг боли - но ведь и века не хватит, чтобы излить в него всё это. Инквизиторы не бессмертны; безымянная ведьма умудрялась возвращать ему жизнь раз за разом. Она должна была отойти. Должна была стать тенью себя прошлой, не дать никому повернуть назад, чтобы тьма впиталась в кровь девочки, чтобы стала её жизнью. - Он сам, - прошипел Инквизитор, хватаясь за подол её платья. - Он сам это сделал. Судьба не руководит сумасшедшими поступками некромагов... Она ударила его вновь, занесла цепь и в третий раз, но остановилась - на сегодня этого было уже слишком много. Наклонилась и вновь коснулась губ - заживляя каждое ранение на его теле. Она потеряла своё имя. Она потеряла большую часть своей силы в глубоких подвалах инквизиторских тюрем. Она растворила собственную личность и осталась безымянной, пустой, преисполненной одним только диким чувством мести ведьмой, которую уже ничто не спасёт. Но Тьма пришла. Не важно, в чьей душе она поселилась - она жила в этом мире, она дышала воздухом, тем же, что и маги под небесными сводами. А всё остальное потеряло своё значение, всё остальное было лишь пустым оттенком прошлого. Они ничего не смогут вернуть, они никогда не откатят назад весь тот страх и кошмар окружающего мира, у них просто не станет на то силы. Волшебство уже почти восторжествовало, сила близко, и полумёртвый инквизитор слишком заигрался, чтобы теперь рассказать о найденном пророчестве кому-то, кроме неё самой. *** Она тихонько укачивала дочь - напевала какую-то неслышную, неведомую песню, может быть, традиционную для этих мест. Глеб никогда не интересовался словами - ребёнок хорошо засыпал под незнакомую мелодию, а больше ничего ему было и не нужно. Пусть отдыхает. Таня оторвала взгляд от малышки - вполне нормальные зелёные глаза, сияющие добротой и нежностью, теперь вновь помрачнели. Она каждый раз пугалась, каждый раз была уверена, что он приходит на ночь домой для того, чтобы однажды завершить свою месть и отобрать у неё дитя. - Папа приходил, - наконец-то выдохнула она совсем-совсем тихо. - Решил... Посмотреть на внучку, но мне показалось странным, что для этого надо вливать в неё очередное зелье. Она отвернулась - будто бы пыталась не показывать, что некромагия предпочтительнее для ребёнка, чем лекарства от силы. Их дочь не была порождением Тьмы - обыкновенное дитя, что имело полное право прожить долгую и счастливую жизнь. Глеб присел рядом, обнимая супругу за плечи - будто бы никаких преград, выстроенных её холодными, испуганными взглядами за эти три месяца, и не было. Будто бы она этой весной вновь могла стать прежней, светлой и доброй девочкой, что когда-то он так и не смог убить. - Я видел его по дороге. Он выглядел весьма сердитым и... обожжённым. Непередаваемое зрелище, - он коснулся рыжих кудрявых волос супруги, будто бы пытаясь привлечь её внимание, но Таня лишь коротко рассеянно отмахнулась, а только потом подняла на него свои зелёные - будто бы трава, - глаза. - Я так устала, - она поднялась, едва ощутимо скривившись, когда он попытался её придержать, положила ребёнка в кроватку и вернулась обратно - сонная, казалось бы, разбитая, расколоченная приходом отца. - И это всё она. Глеб вновь обнял её - будто бы пытаясь успокоить, - и Таня уткнулась носом ему в плечо, пытаясь отыскать надёжную защиту, о существовании которой за последнее время она уже совсем успела забыть. Бейбарсов только провёл ладонью по спине, прижимая супругу к себе - она была такой хрупкой, такой нежной - какая к чёрту Тьма? О чём ему шипят тени по углам? - Ты сможешь завтра отдохнуть. Выспаться. - Я устала не от того, ты же знаешь. Он уткнулся носом в густые рыжие кудри - от неё пахло магией, но он в очередной раз списал это на ребёнка. Такая хрупкая, такая нежная - ну кто посмеет её обидеть? Кто коснётся хоть пальцем этого невинного существа, кто поднимет на неё руку - разве что её сумасшедший, окончательно потерявший чувство меры отец, но да Леопольда Гроттера никто не назовёт примером для подражания. А ещё - она притягивала к себе, будто бы магнитом. Глеб знал - нельзя, она в очередной раз испугается его напора, - но всё равно не сдержался, толкнул на мягкие подушки, прильнул к пухлым, мягким, податливым сегодня губам - сколько они уже не были вместе? Она должна была бы впиться ногтями в его глаза, но заместо этого ответила на поцелуй, будто бы никогда не ненавидела его. ...Ночь навалилась сплошной пеленой. Он никогда не боялся темноты - даже будучи маленьким ребёнком, - но сегодня в ней чувствовалось что-то зловещее. Кроваво-холодное, ядовитое - мир смыкался вокруг него чёрным, сплошным кольцом. Ещё мгновение назад было жарко - жена мирно дремала у него на плече, её рыжие волосы разметались по постели и щекотали лицо. Ещё мгновение назад он прижимал её к себе, будто бы неведомое сокровище, и тихо выплетал невидимый защитный купол от тьмы, что незаметно подкрадалась откуда-то со стороны. Но сон подкрался, поглотил их - обоих, как ему тогда казалось, - и только сейчас отступил, реагируя на странные шорохи. Он распахнул глаза - некромаги хорошо видят во тьме, но тут ему не понадобилось даже его зрение. Лезвие - острое, будто бритва, сияло над его грудью. Ещё мгновение - и раскалённое железо вопьётся в кожу, оставит след, прорежет тело насквозь. Лезвие, не способное впитать Тьму - но сияющее, будто бы его только что держали над пламенем. И её глаза. Мрачные, наполненные маслянистой, гадкой, холодной тьмой, что плещется в покойной зелени, будто бы болота навеки застыли холодом черноты. Боль - всё это сопровождает странный, тихий оттенок боли - она сковывает по рукам и ногам. Он схватил её за запястье - чисто интуитивно, вовремя осознав, чем это закончится, - и услышал лишь тихое, болезненное шипение. Солёные капельки слёз стекали по щекам, падая на грудь, и сознание стремилось куда-то ускользнуть - она едва-едва дышала, только вот отчего-то отпустить проклятое оружие не могла, уцепилась в него мёртвой хваткой, задыхаясь от ужаса. - Разожми пальцы, - его тон был почти приказным, но девушка только откинулась на подушки - он никогда не думал, что в хрупких руках его жены может быть столько безумной, сумасшедшей силы. Перекрёстье сияло в её глазах, магия льнула по всему дому - Глеб понимал, что их всех - и его, и Таню, и их маленькую дочь, - спасло лишь чудо. Дикий, холодный воздух ворвался сквозь закрытое мгновение назад окно - повеяло весной, и она прохрипела что-то едва-едва слышно, будто бы сквозь пелену воздуха. Наконец-то кинжал удалось отобрать. Стоило ему выскользнуть из ослабевших девичьих пальцев, как оружие погасло, а после и вовсе принялось рассыпаться на мелкие кусочки, будто бы обратилось пылью, холодной железной крошкой упало на кровать - и стало паром, смешалось с воздухом. Глеб отмахнулся от маленькой волшебной тучки, что собралась вокруг них, заставляя чары отлететь подальше, и склонился над супругой, осторожно вытирая мелкие слезинки на её щеках. Она не понимала, где находится. Не знала, кто она такая. Всё, что осталось от прошлой Татьяны Гроттер - это лишь жалкая, остывшая тень, дрожащая от каждого прикосновения, и, может быть, спасти её, вытащить из этой ямы могло разве что чудо. - Ты меня слышишь? - его голос прозвучал хрипло, странно, будто бы он пытался прорваться сквозь пелену холода и снега. Казалось, там, весенней прекрасной ночью, буря окутала город, хотя ещё мгновение назад не было ничего. Она кивнула - слабо и устало, - и обвила руками его шею, уткнулась носом в плечо, шмыгая носом - будто бы только-только поняла, что едва ли не сотворила. Всё тело дрожало - и на окнах адскими пламенными буквами вспыхивали непонятные, незнакомые слова. Мир будто бы сошёл с ума - не осталось ни капли от прошлого, понятного, лёгкого, равно как и год назад. Перекрёстье. Весь мир кричал о том, что три дороги сходились в одну - осталось только повернуть в нужное мгновение, прежде чем раствориться в собственной крови и похоронить часть реальности. Убить весь этот мир - где б его ни было. Разрушить, расколотить всё - зачем? Он не стал спрашивать у неё, что же на самом деле случилось. Знал, что всё равно его жена не сможет дать разумный ответ - просто надо успокоить её, отпустить ситуацию и позволить жить так, как есть. Рано или поздно Перекрёстье вернётся, и в зелени её глаз вновь засияет тьма, но это будет потом. Чужеродные чары переносить тяжелее всего - и если в ней поселилась эта магия, рано или поздно должно случиться сражение. Кто кого победит - трудно сказать, но никто не пройдёт за Таню этот кошмарный, болезненный, изматывающий путь. Так пусть уж лучше скорее. Пусть уж лучше на его глазах. Она, казалось бы, утонула в снах - вновь расслабилась, прильнула к нему всем телом, словно искала какую-то защиту. Глеб не был уверен, что действительно мог дать ей это, мог помочь чем-то в кошмарной, спрятавшейся диким клубком ужаса за спиной жизнью. В нём самом, как и в их ребёнке - удивительно, дитя некромага, - слишком много черноты и боли, собирающейся дымными клубками и холодными, поднимающимися вверх дымами ада. Инквизиция, может быть, права в чём-то была, когда так отчаянно, так страстно уничтожала магию, но ведь всяко бывает. Может, когда случилось прошлое столкновение, они решили, что в чём-то виновата магия - но нет. Силы и так слишком мало. Силу надо беречь, лелеять, не дать волшебству угаснуть, а Инквизиция делает всё, чтобы остановить продвижение чар. И теперь Глеб точно знал, кому предназначался кинжал. *** Она запрокинула голову назад и рассмеялась - дико, будто бы только что вырвалась из ада. Этот хохот пенился кровью на её губах, и кровавая цепь внезапно рухнула своими огненными звеньями на землю, тихо задребезжала и замерла. Сколько дней они провели в этом подвале? Сколько должно было ещё пройти лет, если б она не сорвалась? Перекрёстье стучалось в двери, Перекрёстье несло перемены, а она не сможет ими насладиться, потому что сама выбрала свой путь и гордо, с высоко поднятой головой, пройти по нему не смогла. Холод, мрак, липкие ладони - что-то ещё, больше похожее на оттенок персонального ада в его почти остекленевших глазах. - Уже совсем-совсем скоро, - прошептала она, склоняясь над ним. - Тебе ещё повезло. Ты умрёшь быстро, обещаю. Безымянная ведьма - кто она такая? Когда-то у неё было имя, когда-то у неё были родные, а теперь остались только кровавые цепи, подвал да повисший на собственной боли инквизитор. О, она проглядела, она не выдержала - последний удар был явно лишним. Она склонилась над ним и поцеловала в остывшие холодные губы - это было почти приятно. Он казался таким спокойным и таким красивым теперь, спустя несколько дней, он был таким мрачным и таким просветлённым - он не изменился. Он и не изменится - вечно прекрасные, вечно исцелённые, некромаги не вянут и после смерти. И Инквизиторы тоже - сюда на запах крови не слетятся мухи. Она провела ладонью по его ещё тёплой щеке - прошло всего несколько минут, - а после вскинула руку, выпуская поток пламени - пламени, на которое он не заслужил. Какое очищение? Этот зверь ничего не должен был получить, просто ему повезло, да и только. Огонь скользил по его телу - съедал, может, ещё живого, выписывал нужные ей слова. Камень пламя не заденет, на нём так и останется множество надписей - сколько людей тут погибло? Её кровь станет последней - она потянулась за цепью, усмехаясь, будто блаженная. Это некромаги не умирают, но какой же она некромаг? Сколько времени прошло с той поры, как она окончательно потеряла своё доброе имя - и злое тоже? Она никто, она тень себя самой в прошлом или в будущем, она лишь жалкая тряпка - история расписалась на её теле длинными, изогнутыми шрамами, которые вряд ли когда-то сможет затереть что-либо. Она рухнула на пол, чувствуя, как волшебное пламя скользит по её телу. Это даже не больно - зачем спасаться? Почему кричала Лена, когда к её пальцам прикасался этот прекрасный, идеальный огонь, выжигающий изнутри все грехи? Ведь как же приятно... Она не ждала, что позволит ему влиться в собственную кровь, стать её частью, но пламя больше не собиралось останавливаться. Она согрелась. Безымянная ведьма смеялась, терзаемая пламенем изнутри, и кровь больше не стыла в жилах. От него остался только уголёк, а вместе с нею умирали и последние слова пророчеств. Это смерть - это конец всему. Перекрёстье так близко, перекрёстье уже за углом, оно вот-вот разверзнется, будто бы какой-то маленький ад, и всё рухнет, всё растворится, всё обратится в пыль. Ей не было холодно, ей не было страшно - только много-много крови вокруг. И всё оборвалось. Они ошиблись, как же они ошиблись, когда выбирали Ключ! Они думали - девчонка... Дитя в колыбели - оно потянет свои руки к оружию, и перекрёстье случится через двадцать лет. Но, может быть, столько времени надо, чтобы тьма разъела изнутри? Кто сказал, что это дитя - тьма и так плещется в его крови, но её недостаточно много. Боли и крови слишком... Слишком, слишком, слишком! Они запутались, они ошиблись - и её Инквизитор, и безымянная ведьма. Она расхохоталась. Рев пламени поглотил и звук, и последнее восклицание, невообразимо громкое - всё растворилось в пыли и стало тонкой паволокой боли. Она больше ничего не почувствует - всё выгорело, и дар её выгорел... Нет её больше, нет - ничего нет, только одна тонкая полоса дыма, растянувшегося по всему миру ровной пеленой...