Адажио для струнных.

Джим счастлив. У него появилась новая интересная и сложная игрушка по имени Шерлок Холмс. Потертый Кубик Рубика размером пять на пять уже не так интересно собирать, сидя на полу в четырех просторных стенах гостиной, когда можно выйти и поиграть на большой детской площадке под названием Лондон. Он что-то бормочет себе под нос, напевает совершенно противоположное тому, что звучит в динамиках стереосистемы, беспрерывно пишет смски, стоит у окна в попытке развести тонкими руками дождевые тучи, добивается мимолетного солнечного лучика, искренне радуется, хватает с вешалки куртку и торопливо шнурует на этот раз темно-зеленые кеды, завязывая шнурки неровными бантами на прямой морской узел, как обычно это делают дети. Оставляет меня «за секретаршу» с условием позвонить по девятизначному номеру телефона, если вдруг красная точка маячка пропадет со спутниковой карты на ноутбуке дольше, чем на сто шестьдесят секунд и «не смотреть новости, потому что там все врут и дело было совершенно не так». Возвращается только ближе к вечеру, мокрый и замерзший, с посиневшими губами, лихорадочным румянцем на обычно бледных щеках и возбужденно блестящими глазами. Час лежит в горячей ванне, пытаясь прийти в чувство, выходит оттуда, благоухая как парфюмерная лавка и постоянно подтягивая слезающие с узких бедер без ремня джинсы, получает от меня кружку чая с медом и глотком бренди, кривится и морщится, но пьет, перекидывает фотографии с мобильника, если можно так скромно назвать эту высокотехнологичную, новомодную, гламурную, «фруктовую» ерунду, на лэптоп, с него на маленький портативный принтер, раскладывает перед собой карточки с изображениями долговязого кудрявого брюнета с пронзительно-голубыми, колючими глазами и невысокого блондина с военной выправкой, долго на них смотрит, обводит в кружки красным маркером разные куски изображений, делает пометки в очередном большом желтом блокноте, копается в интернете, ожесточенно стуча клавишами, долго и заинтересованно читает, что-то подсчитывает в уме, подняв глаза к потолку и беззвучно шевеля губами, а затем внезапно хватает телефон и начинает снова со скоростью света кому-то писать сообщения. Сидит так до глубокой ночи, а потом засыпает прямо на полу, уткнувшись носом в клавиатуру ноутбука. Я борюсь с желанием взять его на руки и отнести в спальню, понимая, что как только попытаюсь это сделать – он тут же проснется и будет еще час ворчать на тему того, что «зло не дремлет», и если оно «лежит и не шевелится», значит так оно и было задумано, а «глупый полковник как всегда попался на удочку». Но меня больше волнуют не его нотации, которые я уже научился пропускать мимо ушей, а то, что он не сможет нормально выспаться, окунувшись после пробуждения в работу, потому выключаю телевизор и стереосистему, закрываю крышку ноутбука, осторожно подсовываю под гениальную, но безнадежно сумасшедшую голову подушку и накрываю остальное тело пледом. Оставляю в гостиной горящий торшер и усмехаюсь старой, глупой, полузабытой мечте вот так каждый вечер укладывать спать собственного сына, читая ему сказки. Судьба любит пошутить, исполняя наши желания с присущей ей долей иронии. А с утра снова начинается работа, только уже узкопрофильная, нацеленная исключительно на одного человека, тяжелая в своей рутине сбора информации и длящаяся несколько месяцев, в процессе которых я вижу, как любопытный интерес постепенно переходит в навязчивую мысль, начинающую граничить с одержимостью. Я понимаю этот азарт, когда попадается действительно достойный, интересный противник, который не дает расслабиться в постоянном желании проверить на прочность друг друга, а еще лучше – при любой возможности переиграть, но старое, немодное и даже несколько странное в нынешней Англии имя уже постепенно начинает раздражать, вклиниваясь во все вехи жизни, от ранней «прогулки» в пять часов утра перед очередным заданием до развешенных по всему дому фотографий, на которые я натыкаюсь даже в холодильнике, пытаясь добыть себе пропитание. - Босс, почему бы тебе не завести себе какое-нибудь домашнее животное? Например, кошку. Отвлекает, расслабляет, снимает усталость после рабочего дня. – Вопрос задан больше шутки ради, чтобы вывести Джима из и без того хрупкого внутреннего равновесия и понаблюдать, как тот будет забавно махать руками. И еще очень хочется скрыть за этим неуклюжим юмором свое раздражение от очередного упоминания имени сыщика-консультанта. - Зачем мне нужна мелкая мяучащая и гадящая декоративная тварь, когда у меня есть настоящий большой ручной тигр? Ты гораздо полезнее живого волосатого пылесборника. К тому же, это примерно как Кристофер-Робин вырос, а вместе с ним выросли его игрушки, в том числе и Тигра. Мне почему-то кажется, что в детстве он перечитал сказок. В нем уверенность единственного ребенка в семье, но при этом держащаяся на одном честном слове, криво сбитая и косо слатанная крыша, чинить которую лучше даже не пытаться, чтобы не обрушить ее окончательно, потому что, как известно, если оно хоть как-то работает, то лучше это не трогать. И потом, я иногда начинаю сомневаться, а точно ли она сдвинута набекрень, или просто надо поменять угол зрения? Джим ухитряется предсказать дальнейшие события на несколько шагов вперед по брошенному сигаретному окурку или случайно оброненной в кафе вилке. Он называет это чистейшей математикой с рядом небольших допущений в виде столь излюбленной философами «Бритвы Оккама», для меня же это остается такой же мистикой, как для него мое умение без помощи других предметов открывать плотно притертые крышки на банках с джемом, то есть абсолютно и полностью несравнимо. Хотя иногда я начинаю сомневаться в правильности собственной лояльности взглядов, особенно после некоторых событий. Из ванной слышится плеск воды, потом вскрик, металлический звон и ругательства. Откладываю в сторону шомпол, которым чистил дуло своего верного напарника, и иду посмотреть, что еще могло случиться с «Наполеоном всея преступного мира». «Император» выглядит весьма жалко, прижимая ладонь, сквозь пальцы которой проступает кровь, к своей измазанной пеной шее. В раковине валяется опасное лезвие. - Босс, если ты решил вскрыть себе вены, мог бы позвать меня. – Беру синее полотенце для лица, подставляю его под текущую из крана воду, а затем прижимаю его к тонкому порезу, стирая остатки розового от крови мыла. - Моя чертова электробритва сегодня отказалась работать! Пришлось взять старую, которую в руках держал всего раз пять за всю жизнь! – Он перехватывает у меня полотенце, покрепче прижимая его к шее, недовольно хмурится, а во взгляде черных глаз читается как в открытой книге все способы моего убийства, если я попробую хотя бы улыбнуться. - Для этого обычные люди покупают безопасные станки. Или один день могут и походить со щетиной. – Промываю под краном плохо заточенное даже на вид лезвие в рукоятке из белой кости. - Может тогда быстренько сбегаешь в магазин за одноразовыми станками? – Совиные глаза ехидно сощуриваются. Внимательно смотрю на него и понимаю, что у меня есть очень хорошая идея. - Думаю, я сделаю проще. И, пока он не успел среагировать, расстегиваю и одним движением вытаскиваю из его джинсов широкий кожаный ремень, глядя на расширяющиеся зрачки. - Я тебе покажу, как надо бриться. Обожаю выражение удивления на его лице. Те редкие моменты, когда он не просто слушает и слышит, но при этом еще и молчит. - Сперва правим лезвие, чтобы оно было равномерно острым, иначе тупые края будут цепляться за кожу и неизбежны вот такие вот неприятные царапины. Вешаю на крючок для банного халата пряжку-подкову ремня, натягивая его посильнее, и как следует затачиваю о него лезвие. - Теперь намыливаем лицо. Крема для бритья у тебя нет, потому сначала смазываешь кожу каким-нибудь лосьоном, а потом уже на него накладываешь мыльную пену. – Забираю у него полотенце, протягиваю кусок мыла и жду, когда он закончит все приготовления. Остается только удивляться его послушности. - А теперь что? – Наконец спрашивает он, и от движения мышц лица клочки пены с белой бороды Санта-Клауса соскальзывают к шее и ключицам. - А теперь смотри внимательно, и учись. – Захожу к нему за спину и приставляю идеально острое лезвие к его тонкой шее справа, видя как дернулся кадык и вздулась яремная вена. Я гораздо выше него, что особенно удобно в текущем положении. Он слегка поворачивает голову налево и приподнимает подбородок. Я могу видеть, как его грудь стала вздыматься чуть чаще, а темные провалы глаз лихорадочно заблестели. Когда холодный металл касается тонкой кожи на горле и идет выше к подбородку, его ноздри раздуваются, втягивая в три раза больше воздуха, чем обычно. В зеркале прекрасно видно, как прикрылись веки, а на обычно бледных скулах выступил легкий румянец. Или же это просто освещение такое. - Чистота бритья зависит от угла наклона лезвия, но лучше всего держать его примерно под тридцать градусов, как я сейчас. Тонкие, нервные пальцы вцепляются в края раковины, а из чуть приоткрытых тонких губ вырывается прерывистой выдох, когда бритва проходится по щеке. - Осторожнее, я могу случайно тебя порезать, если будешь дергаться. – Фраза звучит весьма двусмысленно, особенно в одночасье охрипшим голосом. - Возможно, я даже тебя за это прощу…может быть накажу, а если правильно попросишь, то тебе это даже понравится. – Шепчет, и глаза лукаво улыбаются из-под полуприкрытых век. - Роль коварного соблазнителя тебе не подходит. По крайней мере не в моем случае. Вот уж не думал, что ты мазохист. – Легко дую ему в ухо, заставляя крупную дрожь пройтись по его спине. Лезвие бритвы, подбирающееся к другой стороне шеи, как раз там, где все еще слегка кровоточит свежая царапина, становится гранью фола. - У каждого из нас есть свои маленькие грязные секреты. – Он вытягивается сильнее и полностью закрывает глаза, отдаваясь в мое распоряжение. Я смотрю на тонкий алый порез, понимая всю его незаконченность. Кисть у меня в руках. И в моей власти закончить столь прекрасную картину, как Бах на одре смерти закончил за своего сына игру на фортепьяно, одним единственным уверенным ярким росчерком. И слегка подрагивающий от возбуждения человек передо мной тоже это прекрасно понимает, от чего сладкая адреналиновая щекотка кажется особенно приятной. - Извращенец… - Надавливаю лезвием чуть сильнее под подбородком, цепляя мелкие колючие волоски, выводя тонкий лист металла наверх. - Обожаю, когда ты делаешь это левой рукой… - Я много чего ей делаю. - Покажешь? – Лезвие проходит в опасной близости от его мягких губ, и я уже начинаю подумывать о том, чтобы разомкнуть их и отрезать ему чертов похабный язык, но вместо этого лишь провожу по ним подушечкой большого пальца, убирая белую капельку мыльной пены. Почему-то в этот момент в голове совершенно другие мысли. - Да… - Когда? - Сейчас… Я отворачиваю его от зеркала, лицом к себе, внимательно смотрю в черные омуты зрачков, а затем…беру влажное полотенце и стираю с идеально гладких щек остатки мыльной пены и волосков, промываю лезвие под струей горячей воды, складываю его двумя пальцами левой руки и опускаю в раскрытую ладонь. - Пожалуйста. - И это все? – В голосе даже слышно разочарование. - Нет, конечно. Теперь ты должен умыться и нанести на кожу бальзам. – Улыбаюсь ему, разворачиваюсь и уже хочу выйти из его ванной, как слышу в спину: - Се-е-еб. - Да, Босс? - Я…мне кажется, я не запомнил, как это делается. Повторим урок еще раз? Улыбаюсь про себя, вспоминая про чертову вонючую мазь. - Конечно, Босс. Столько, сколько понадобится. – Кажется, у нас начинают появляться маленькие, очень личные традиции. Через полчаса он входит на кухню в потрепанных, песочного цвета брюках из-под которых торчит резинка нижнего белья, серой футболке с глубоким, почти что женским вырезом, а идеально выбритое мною лицо украшает боевая раскраска в виде аккуратно подведенных черным карандашом тонких бровей и подкрашенных ресниц. Чайная ложка против воли падает из моих рук на стол с громким звяком. - Я устроился на работу! – Радостно объявляет мне Джим, вгоняя в еще больший ступор. - Прекрасно, теперь нам есть, чем оплатить счета за квартиру, но, неужели проституткам платят больше, чем криминальным консультантам? – Вырывается у меня. Прикусить язык я не успел, потому ожидал длинной гневной тирады о несоблюдении субординации, но вместо этого услышал лишь счастливый, высокий, пожалуй даже слишком высокий для его настоящего голоса, смех. - Я надеялся, что ты мне сам это скажешь. Для ИТ-отдела больницы Святого Варфоломея сойдет. - Туда что, берут только анорексичных, развратных юношей сомнительной ориентации? - Ммм, а ты считаешь меня развратным? Спасибо за комплимент, Себби. Хочу подобраться к нашему Мистеру Симпатяге поближе, посмотреть на него, так сказать, лично, лицом к лицу. - Тогда зачем этот маскарад? Или… - Может быть. Не просто же так он живет с мужчиной? Заодно и проверим. Пришло время большой игры! И тут бы мне впору задуматься, но, кажется, все эмоции отразились у меня на лице в тот момент, что еще сильнее развеселило неврастеничного программиста, который по какой-то нелепой случайности является в одной из своих многочисленных жизней моим боссом. Передаю ему левой рукой, за которой он зорко следит, кружку чая, а вместе с ней и ворох сомнений, которые он, конечно же, не заметил, а может быть просто сделал такой вид, умело «сыграв лицом». Внутри поселилось нехорошее, тревожное чувство, которое возникало у меня в Афганистане, а потом и в Ираке за пару дней до передряг, в которые я неизменно попадал, спасая мне и моей небольшой группе жизнь. Привычка доверять внутреннему чутью сохранилась и на «гражданке», что беспокоило меня особенно сильно сейчас. «Добром это не кончится» - предостерегал внутренний голос, но, разве можно остановить двух шахматистов, увлеченных игрой? Даже если опрокинуть доску и сломать все фигуры до единой, они будут играть в уме, обмениваясь комбинациями и колкостями. Работы сильно прибавилось. Тяжелые свинцовые тучи, пролившиеся утром дождем, наконец-то начали расходиться, размыкая в небе проемы, из которых моментально пробивалось по-весеннему теплое, но еще далекое, мутное солнце. Можно было бы даже сказать, что день был превосходным, только смотрел я на него сквозь узкую линзу, лежа животом на болотно-зеленом брезенте. На всех предыдущих заданиях этой «большой игры» я знал, что моя помощь будет не нужна, упорно взвешивая каждую напуганную человеческую жизнь на указательном пальце левой руки в нагретой металлической излучине спускового крючка, зная, что после такого они откроют глаза и будут ценить каждый прожитый день, стараясь не вспоминать о том моменте, что изменил их жизнь, но втайне радоваться, что такая возможность вообще была дана. Этот же случай был особенным… Ей восемьдесят лет и четвертая стадия рака. Не живая и не мертвая, растерявшая последних друзей, ненужная своим родственникам, висящая убогим, тяжелым камнем на их шее, слепая, почти полностью парализованная ниже пояса, с подписанным договором об эвтаназии. Только вместо шприца со смертельной дозой морфина из пахнущих латексом рук врача - оптический прицел и четыре правых нареза внутри ствола анестетиком. И даже зная все это, зная, что она сама взяла судьбу в свои руки еще до меня, я все равно надеюсь, что сегодня спускать курок не придется, а если такое случится, то запястье непременно сведет судорогой, заставив блестящий изгиб косы пройти вскользь над левым ухом, отсечь прядь седых, неубранных волос и уйти куда-то в стену, радостно гогоча голосом шакала "Акелла промахнулся". В наушниках звучит старческий, скрипучий, усталый голос целым спектром фонических помех. Ей уже нечего терять, кроме дряхлой, мучающей и причиняющей ежеминутную боль оболочки. Закрываю глаза, решив отдать решение в руки кого-то мудрого, став в прямом смысле этого слова Его слепым орудием. Если я еще имею на это право, прошу тебя, пожалуйста, раздели со мной этот вдох… Акелла бы промахнулся. Я знаю, что она даже ничего не почувствовала. Не успела даже понять того, как прекратила свое существование в этом мире, но это не значит, что этого не понял я. В конце концов, она тоже была чьей-то матерью, а стала лишь моей работой. - Босс, мне кажется, ты перегибаешь палку. – Говорю ему, вернувшись с той злосчастной крыши и получая фотографию девочки лет десяти. - Я хочу знать, на что он способен. – Он сидит на полу и даже не отрывается от экрана ноутбука, когда я захожу. Заглядываю ему за спину и вижу открытое окно пиратского сайта-однодневки, в которое он, ожесточенно стуча клавиатурой, печатает длинное сообщение. Запас пейджеров, видимо, кончился. - Ты и так знаешь, на что он способен. Он уже изрядно подпортил тебе весь бизнес… – Хочется добавить «а мне всю жизнь», но я проглатываю окончание фразы. - Это все игрушки. Мелочь. Считай, что я его руками убрал ненужных мне свидетелей. - Давай просто уберем его с доски и на этом закончим. - И упустить такое веселье? Да никогда в жизни! Он мне еще нужен! - Джим… - ЧТО?! - Он с силой захлопывает крышку ноутбука и гневно сверкая глазами смотрит на меня. - Ты поставил на уши и в буквальном смысле взорвал половину Лондона, вволю поиздевался над всем Скотланд Ярдом, запутал следы, закрыл пару удачных сделок и нашел, как я надеюсь, равного себе по силе второго игрока, но…-показываю ему фотографию ребенка, - это уже и правда лишнее. - Ты будешь со мной и дальше спорить или уже пойдешь выполнять свою работу? Чертов упрямец. - Буду дальше спорить. Я знаю, что ты иногда прислушиваешься ко мне, как бы яро ты это ни отрицал, потому, прошу, послушай и сейчас. Не стоит этого делать. Давай выберем другую цель. - Не думал, что ты такой сентиментальный. В чем разница между плаксивой домохозяйкой и этой очаровательной мисс Мэри Браун? Они просто очередные фигуры, живые передатчики информации! - Разница все же есть. И ты ее сам знаешь. Я бы очень не хотел даже невольно нарушать твой приказ, но не все зависит от меня. – Стараюсь говорить как можно спокойнее. - Да, но есть и еще одна разница, о которой ты забыл. Не только ты работаешь на меня. И не только тебе я могу поручить позаботиться о юной мисс Браун. Но я не обещаю с ней хорошего обращения в таком случае. – Он улыбается, глядя на меня снизу вверх и мне очень хочется как следует съездить ему по лицу чем-нибудь тяжелым, возможно тем самым компьютером, что лежит у него на коленях. Вместо этого я прячу в карман фотографию, на обороте которой написана вся нужная мне информация о девочке и выхожу, хлопнув дверью. Старею. Выдержка начинает сдавать. И только уже дойдя до школы, где она учится, я понимаю…что Джима нет рядом. Никто не будет надевать на нее жилет, забитый до отказа С4… Чувствую себя Атлантом, который сбросил с плеч небо. Точнее, придурком, который купился на очередную проверку начальства. Мэри Браун оказалась малолетним бизнесменом, похуже самого Мориарти. Я почему-то даже подумал, что она вполне может оказаться какой-нибудь его внебрачной дочерью или двоюродной племянницей. Когда сделка была заключена и хрустящая бумажка в сотню фунтов перекочевала в карман ее желтой куртки, а так же сделан звонок на нужный номер с нужными словами, мне на телефон пришло сообщение: «Блестящее выступление! Браво! JM» Этот чертов сукин сын все рассчитал заранее. От и до. От моей реакции до поведения детектива. «Ты знал.» «А как же иначе? Я же говорил, он хорош. JM» «Какие следующие указания, Босс?» «Хочу чая. Приходи в Грин-Парк. JM» Я усмехаюсь дурацкой привычке приписывать в конце свои инициалы, потому что, несмотря на постоянно меняющийся телефонный номер, я всегда узнаю, кто мне пишет. Особенно с просьбой о чае. Захожу в ближайшую кофейню и беру большой термостакан черного ассама, добавив туда три пакетика сахара. На душе значительно легче. В Грин-Парке по-вечернему пусто и с неба моросит легкий, как пыль, дождь, больше похожий на выпадающий в осадок туман. Тихий скрип на детской площадке в центре парка привлекает мое внимание. Моим глазам предстает поистине уникальное зрелище. Джим, единственный в мире «злодей-консультант», одиноко сидит на цепных качелях в своем темно-синем костюме и черном плаще, больше похожий на лондонского яппи, отталкиваясь длинными для этого уровня ногами от земли, чтобы не терпящая никаких возражений физика смогла дать ему короткое ощущение хоть и невысокого, но полета. Подхожу к нему, протягиваю чай и, не удержавшись, слегка подталкиваю его в спину, чтобы дать ему возможность раскачаться чуть посильнее. - Такие же качели висели у меня во дворе, когда я был ребенком. С них было видно окно кухни. Можно было качаться, дожидаясь, когда мама уйдет, а потом незаметно умыкнуть кусок пирога, оставленного остывать на подоконнике. – Неожиданно произносит он. - У тебя была мать? – Кажется я выгляжу настолько ошарашенным, что Джим даже проглатывает заготовленную колкость о моих умственных способностях. - А ты думаешь, я образовался почкованием? У всех есть мама. И моя даже имеет весьма человеческий вид вопреки расхожему мнению о том, что меня родила волчица. – Он усмехается уголком губ, но гримаса выходит не язвительной, как задумывалась изначально, а больше печальной. Сажусь с ним рядом на соседние качели, держась за непозволительно тонкие, пахнущие ржавчиной цепочки. Наверное со стороны мы представляем довольно глупое зрелище. Два великовозрастных мужика на детских качелях. И внутри неожиданно теплым огоньком вспыхивает надежда – может быть вот оно, здесь и сейчас? Та самая, столь необходимая каждому причина со всей ее скрытой мотивацией? - Какая она, Босс? В голове тысяча вариантов дальнейшего развития событий – от посыла простого, можно даже сказать ласкового, куда подальше до горячего куска свинца в мозгах, но то, что я получаю в ответ превосходит все мыслимые и немыслимые границы. - Мама как мама… Думаю, такая же, как и большинство матерей. Нервная на пустом месте, усталая до крайности от своего семейного счастья и ужасно заботливая. Переживала за драки в школе, привила мне любовь к математике и пекла чудесные пироги с почками. Я внешне был ее копией, чем изрядно бесил своего папашу. Если ты сейчас скажешь, что не знал о существовании у меня отца, предполагая непорочное зачатие – я тебя повешу на этих качелях. Весть об отце шокирует меня меньше, но это скорее всего потому, что разум уже успел адаптироваться ко всей абсурдности происходящего. Джим говорит о себе, о своем прошлом. Сам или с незначительной помощью наводящих вопросов. Невольно начинаешь чувствовать себя Алисой в Стране Чудес. - Ну, я догадывался, что раз есть мать, то уж точно есть и отец. И кто он? - Ленивый, деспотичный скот, давший мне дремлющую, судя по всему, кучку генов в нагрузку с фамилией. Ничем особо не отличился, хотя… - он задумывается ненадолго глядя куда-то вдаль, а потом медленно выдыхает, - Знаешь…это надо иметь настоящий талант – убить любовь к себе в своем собственном ребенке. Надеюсь, он долго мучился. С этими словами я окончательно понимаю, что точка невозврата была только что пройдена. Если до этого я еще мог надеяться однажды уйти от Джима если не на пенсию, то хотя бы в отставку, не рискуя при этом быть найденным и зарезанным во сне или валяющимся множеством мелких красных ошметков в глухой лесной чаще, то сейчас у меня есть только один путь и один вопрос – а так ли я хочу сворачивать с него? - Босс…скажи, как это, быть тобой? - Порой это очень сложно. Внимательно смотрит на меня, отводит глаза, возвращает их, смеется и произносит: - Я наврал! На самом деле - это круто быть мной! Наврал – никаких сомнений, но только не в первый раз, а во второй. За все так или иначе приходится платить. Чем выше сила, тем больше ограничений на нее накладывают. Это закон, выдуманный не нами, но, как мне кажется, благодаря которому мы все еще живы. Правда иногда цена слишком высока. Джим спрыгивает с качелей, выкидывает пустой стаканчик в соседнюю урну, прячет руки в карманы и кивает головой, приглашая меня следовать за ним. Я смотрю на его прямую спину в черном плаще, разведенные в стороны плечи и понимаю, что свой крест он несет с завидным достоинством. Он сам по себе в собственном видении этого мира и поступках, его отражающих, не дух мщения и уж точно не защитник слабых и угнетенных, стратег, складывающий и роняющий костяшки домино для внесения изменений в систему, которая скрипит всеми своими ржавыми шестеренками, никак не желая поддаваться отвертке часовщика. И поступь его совершенно легка в исключительном даре быть живой «Deus ex machina». Поднимаюсь и иду за ним, но еще один вопрос вертится на кончике языка. В конце концов, если уже заплыл за буйки в попытке переплыть море, стоит ли останавливаться? - Босс, а где сейчас твоя мать? Он спотыкается, чуть ссутуливается, но все равно идет прямо, лишь бросая через плечо. Тихо и непривычно сдержанно, держа беспокойные руки в карманах. - В Дублине. Гласневин. Семьдесят третий участок.* Мы уходим с пустой детской площадки, а ночью Джиму становится плохо, причем так, как никогда. После того, как я нашел сладкое плацебо с эффектом панацеи от его состояния, приступов не было, но сегодня, даже несмотря на включенный ночник, меня поднимает с постели утробный вой. Джим почти горит от лихорадки, выкручивающей ему суставы так, что кажется, будто его терзают все демоны ада. Глазные яблоки под темными веками бешено мельтешат, а пальцы до хруста стискивают простыню в бесплодных попытках проснуться. Я ложусь с ним рядом, плотно прижимая к себе его бьющееся в судорогах тело и держа хрупкие запястья, на которых завтра непременно останутся следы, чтобы он не мог пораниться. Постепенно напряженная, вытянутая в струну, как будто внутри не позвоночник, а металлический штырь, спина начинает расслабляться и Джим весь обмякает в моих крепко сковывающих его объятьях. Мокрый, дрожащий, всхлипывающий, он сонно, тихо что-то бормочет, а слышится лишь «не уходи», после которого мне ничего другого не остается. Я засыпаю, уткнувшись носом в его черный затылок, и мне снится болезненно худой, бледный, вихрастый мальчишка с огромными темными, уходящими в красноту, как свежая чайная заварка, глазами, сжавшийся в комок в углу холодной, беспросветной тьмы чулана, ритмично покачивающийся живой неваляшкой взад-вперед, и, зажав уши тонкими до прозрачности ладонями, тихо мычащий срывающимся голосом себе под нос старую ирландскую колыбельную. На левой щеке багровеет свежий синяк, а на предплечьях вдавленные в кожу отпечатки ладоней. Где-то высоко над этим бытовым царством холода и мрака слышатся двухголосые крики, перемежающиеся глухими звуками ударов. И при каждом особенно громком звуке, каждой высокой ноте женского вопля парнишка съеживается все сильнее. Бесшумно подхожу к нему на упругих лапах и толкаю лбом в бок, вынуждая прекратить жмуриться и оторвать ладони от ушей. Мы смотрим друг на друга с минуту так, как будто это само собой разумеющееся, что в темном подвале старого дома живет тигр, а потом я ложусь рядом с ним, прижимая к себе теплым боком, а он вцепляется тонкими, нервными пальцами в мою рыже-полосатую шерсть, сворачиваясь клубком, подтягивая худые ноги к груди. И пусть так, пусть лишь фантомный отголосок прошлого, пусть в совершенно другой жизни, но даже здесь я буду рядом, чтобы защитить. Тигра вырос, а еще попросил фею сделать его настоящим для Кристофера-Робина. ----------- * Гласневин - одно из старейших и известнейших католических кладбищ Ирландии.