Адажио для струнных.

Слэш
R
Завершён
461
автор
Размер:
87 страниц, 9 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
461 Нравится 139 Отзывы 155 В сборник Скачать

Одноглазый король.

Настройки текста
Мне хочется рвать и метать, когда я смотрю на избитого, израненного, стонущего сквозь зубы Джима. Его лицо по цвету почти слилось с белыми наволочками подушек и, если бы не черно-багровые кровоподтеки, растекающиеся от разбитой переносицы до висков, то человека можно было бы здесь не заметить. Четыре месяца назад он неожиданно начал скидывать на меня все больше своих дел, выступая консультантом только для одного меня, вводя в курс бизнеса, тем или иным способом «знакомя» с «партнерами», а иногда и посылая на «переговоры», но не в должности охраны «на всякий план B», а в качестве одного из полноправных прожженных дельцов этого пахнущей напалмом, кровью и порохом кухни. Теперь все подразделение его элитных наемников висело на мне и подчинялось моим приказам. Сиротливый гвоздь в моей спальне прикрыла большая пробковая доска, по которой протянулись красные нити шпагата от различных фотографий до газетных вырезок, сплетающиеся в узлы, образующие замысловатые узоры паутины. Теперь я не работал на Джима. Мы работали вместе, плечом к плечу, настолько, насколько это позволяла разница в наших уровнях. Я учился задавать правильные вопросы, а он – находить время для ответов на них. Однако, чем теснее становилось наше сотрудничество, тем сильнее я чувствовал нарастающее внутри неприятное чувство беспокойства. С чего вдруг Джиму так внезапно понадобился напарник, которого он так активно вводит в свой близкий деловой круг? И стоит ли уже начинать спать в бронежилете под футболкой самому или накрывать им дополнительно поверх одеяла его, руками привычными к тяжестям стискивать покрепче, чтобы, если будут стрелять – попали сначала в мою спину? Каждый вечер перед сном мысли, развеивающиеся с утра ехидной, немного надменной улыбкой, сообщающей, что все идет, если не хорошо, то так, как надо. Игра продолжается, сейчас юристы прописывают правила, открываются банковские хранилища, обваливаются дороги на другом конце света, сбоят компьютеры в Пентагоне США, в оборонном комплексе НАТО, на ядерных станциях Ирана, находятся ненужные люди, устраняющие нужных людей… Пока три недели назад Джим, привычно выпив чашку чая с тостом и прочтя утреннюю газету от корки до корки, не надел поверх белой футболки и серого кардигана пальто, зашнуровал ботинки и произнес: - Некоторое время обо мне не будет ни слуху, ни духу, потому дела оставляю на тебя. Справишься. – Не вопрос, а утверждение. - Босс, ты куда собрался? – Машинально думаю о том, что девять патронов в магазине Зиг-Зауэра, висящего в кобуре на поясе, должно хватить на это некоторое время, если я пойду с ним. - Пойду сдаваться нашим властям, а то что-то мне не нравится вся развернувшаяся активность вокруг моего имени. Еще чуть-чуть и узнают, где я живу. – Беззаботно произнес он и уже дотронулся пальцами до ручки двери, желая уйти. - Ты совсем охерел? – Плюнув на субординацию выпалил я, схватив его за рукав пальто. - Спокойно. Все нормально. Это может занять от нескольких дней, до нескольких недель. Держи телефон наготове, можешь мне понадобиться в любую минуту. Не скучай без меня и постарайся не делать глупостей. Не прощаюсь. С этими словами прохладные пальцы отцепили мою руку от одежды и юркая, щуплая фигура выскользнула за дверь, захлопывая с тихим щелчком металлическую, обшитую деревом панель, над которой мне почудились выжженные огнем буквы «Оставь надежду всяк сюда входящий». Говорят, что прошедшие войну люди перестают бояться, что страшнее того, что они видели – нет ничего. Если это так, то я три недели находился в самом центре пустого, ледяного ада, где единственным чувством была неуемная, тяжелая, гнетущая тревога, заставляющая курить по полторы пачки в день, погружая чистую квартиру в дымный морок, сквозь который неуловимо чудился тонкий кленовый шлейф, по десять раз в час смотреть на экран молчащего мобильника и привычно каждую ночь зажигать свет в пустой спальне Джима. Невыносимо убивала внезапная тишина, присутствие которой я понял только после первой недели самостоятельного проживания. Недолго радовались ей соседи, потому что классика и народные мотивы Джима не шли ни в какое сравнение с моими музыкальными вкусовыми предпочтениями, склонявшимися в пользу Queen, Beatles и Cranberries с Duran Duran. Единственное, что удерживало меня от необдуманных поступков, о которых я позже бы непременно пожалел, - это необходимость держать налаженный бизнес под контролем, без которого «партнеры» могут резко распоясаться, и ощущение где-то на грани сознания, что раз это делает Джим, то он обязательно выкарабкается из любого болота, особенно если влез в него самостоятельно и по доброй воле. Наверняка где-то есть заветная коряга, за которую он уже зацепился и держится. И три дня назад чертова новомодная стекляшка наконец-то соизволила проснуться, разразившись на всю квартиру громкой трелью звонка. Из трубки звучал глухой, сдавленный, глубоко больной голос: - Купи булочек с корицей. Я срываюсь с места и лечу, выжимая педаль газа почти до упора в восточный конец Лондона, в доки, туда, куда Джим посылал меня в свое время в булочную. С первого взгляда в нем очень трудно признать не то, что его самого, а вообще человека. Изломанная кукла, зябко кутаясь в дорогое кашемировое пальто, сидит, нахохлившись, прямо на земле у разбитой в хлам будки телефона-автомата напротив кондитерской, склонив голову на грудь и еле-еле дыша. Когда я слегка приподнимаю его за подбородок, чтобы посмотреть в горящие угли глаз, он в испуге отшатывается, моментально заскулив, но потом успокаивается, увидев меня. Наверное, у меня на лице написано все то, что я думаю о нем, о его плане и о том, что я сделаю с теми людьми, в чьи руки он сдался, потому он криво ухмыляется и тихо, почти ласково шепчет: - Забери меня отсюда. Хочу домой. И мне не остается ничего больше, кроме как собрать его в кучу, довести до машины и положить на заднее сиденье, окольными путями, выбирая маршруты без дорожных камер, привезти его в квартиру, чтобы там уже оценить ущерб. У него разбито лицо, вывихнута и видимо только сегодня утром вправлена челюсть, точно так же как и плечо, множество синяков по всему телу, отбиты почки, трещина в ребрах, разбита голова, сотрясение мозга, перебиты суставы запястий и исколотые до синевы сгибы локтей. - Что за дрянь тебе кололи? – Спрашиваю его, стирая теплой, влажной губкой остатки крови с его тела, отмечая про себя, что убивать его не хотели, только мучили, потому что на каждый более или менее глубокий порез были профессионально наложены швы, скорее всего без анестезии, чтобы сам процесс лечения превращать в пытку. - Скополамин, пентотал, амитал, кажется еще был валиум, но в последнем могу ошибаться. – Едва двигает он губами, вынуждая меня нагнуться ближе к его лицу. - На тебе, что, испробовали вообще всю возможную «сыворотку правды»? Что от тебя хотели узнать? – Хочется продолжить словами «и как ты вообще еще живой», но, глядя на все увечья, я думаю о том, что тщедушное тело, лежащее в ванне передо мной, вряд ли такое уж и хрупкое, каким обычно представляется. - Хотели узнать код. - Это тот самый, которым ты записываешь музыку у себя в блокноте? - Да. Эти остолопы купились на мою приманку. - И что ты им наговорил, будучи под кайфом? - Читал «Бармаглота» из «Алисы в Зазеркалье». Еще пел Вагнера. Не спрашивай, как. Думаю, они били меня не за тем, чтобы я начал говорить, а за тем, чтобы заткнулся. – Попытка засмеяться завершилась кашлем. Почти три дня Джим проспал, просыпаясь лишь изредка, чтобы поесть, точнее для того, чтобы постараться вывести меня из себя в попытках залить в него немного бульона, с покрошенной в лапшу курицей. Кладу еще несколько подушек, осторожно помогаю ему приподняться повыше, оперевшись на них спиной, а затем сажусь на кровать рядом, зачерпывая из бульонной кружки немного теплого супа и поднося ложку к ссохшимся, потрескавшимся губам. Перебитые суставы еще до конца не срослись, и даже шариковая ручка, вложенная в трясущиеся пальцы, кажется неподъемным грузом, вызывающим тупую, ноющую боль, потому я сам по чуть-чуть кормлю его с ложки. Джим недовольно, болезненно кривится, морщится и пытается отвернуться от протянутой «подачки», еще сильнее вжимаясь в подушки. - Босс, тебе нужно поесть. - Я не голоден. – Цедит он сквозь зубы. Глубоко вдыхаю и медленно выпускаю воздух из легких, думая лишь о том, что было бы гораздо хуже и тяжелее, если бы он не вернулся, потому капризы можно и потерпеть. - Это из-за боли. Организм мобилизует все силы, чтобы поддержать себя и отключает «ненужные» функции, а мозг притупляет чувство голода огромным количеством эндорфинов. Твое тело сейчас сжигает накопленные жиры и оставшуюся глюкозу, защищая себя и одновременно истощая. Если ты не будешь заставлять себя есть, то пролежишь в кровати гораздо дольше. – Я понял, что иногда Джиму надо объяснять витиеватым языком самые простые вещи, чтобы заставить его перестать вредить самому себе. - Ты это откуда знаешь? – Голос глухой и надтреснутый, а на левой скуле в нервном тике подергивается зеленовато-желтоватый отпечаток чужой тяжелой ладони. Мне почему-то вспоминается сон про мальчишку в подвале, и столовая керамика становится удивительно хрупкой в моих стиснутых ладонях. - Богатый личный опыт. Джим, помнишь, что ты сделал в первый вечер моего сознательного пребывания в твоем доме? - Дал тебе винтовку и аванс. - Нет, Босс. Ты меня накормил, чтобы я быстрее встал на ноги. Я, конечно, готовлю не так хорошо, как ты, а это не твой ростбиф с тушеными овощами, но большего тебе все равно сейчас нельзя. Как только поправишься – сможешь меня убить за отсутствие кулинарных талантов и попытку твоего отравления, но пока, будь так добр, съешь все без остатка и не вынуждай меня применять силу. – Зачерпываю немного бульона с лохмотьями куриного мяса и жду, когда он откроет рот. Или удобной возможности зажать ему нос, чтобы деваться уже было некуда… - Мне больно жевать. – Последняя попытка сопротивления… - Тут только бульон и тонкие волокна курицы, жевать не надо. - …была безжалостно сломлена, заставив его разомкнуть губы чуть пошире. Первая ложка куриного супа уходит внутрь, дернувшись острым кадыком вверх-вниз. - Соли мало. – Хрипит он и тянется слабыми, дрожащими руками к кружке, но я увожу ее из тонких, бледных пальцев, отодвигая подальше. - Ничего, и так поешь. Джим, мне кажется, мы договорились. Убери, пожалуйста, руки. Мне не тяжело, а ты не в том состоянии, чтобы это было хоть сколь-либо унизительным. Открывай рот. Он лишь снова разжимает ноющие челюсти и ожидает следующей порции пищи. Не вопит и не жалуется больше, видимо, сил хватает на что-то одно - либо на еду, либо на эмоции. Ложка за ложкой, постепенно, аккуратно скармливаю ему четыреста миллилитров бульона с половинкой куриной грудки, осторожно промакиваю потрескавшиеся губы салфеткой и помогаю лечь обратно. - Себ… - Глухо зовет, но я уже вижу, что он хочет сказать, потому прикладываю пальцы к его губам, заставляя замолчать. - Заткнись. Я могу справляться без тебя, но не смей больше заставлять меня это делать. – Убираю от его лица руку и ухожу из комнаты. Еще через пару дней, когда силенок поднакопилось, а за окном перманентно светило солнце, беспокойная координация начала совпадать с постоянно меняющейся мимикой и синхронизировалась с привычной болтливостью. Можно было уже послушать музыку в плеере, от которой уже не рвало отбитую голову, вылезти из кровати, самому пошастать по квартире от стены до стены, посидеть на кухне, поставить на плиту чайник, поесть что-то потверже бульона и уже самостоятельно, наткнуться на мой грозный взгляд и уйти обратно в спальню, недовольно ворча и шлепая по теплому кафелю босыми ногами. К концу недели Джим стабильно пошел на поправку, свидетельством которой стала привычная доставучесть, которой, как ни странно, я только мог порадоваться. - Сеееб! Мне скучно! Займи меня чем-нибудь! – Ноет он мне в самое ухо, обнимая сзади кресло, в котором я сижу. В шахматы он у меня уже три раза за сегодня выиграл, потому древняя игра успела наскучить из-за отсутствия равного противника. - Босс, я читаю. – Отмахиваюсь от него, но длинные пальцы уже сцепляются в замок на моей груди под шеей, а острый подбородок упирается в макушку. - Да отложи ты своего Достоевского! Ненавижу его. Я могу тебе сказать, чем закончится книга. Раскольникова посадят, и к нему на обязательные работы приедет его Сонечка. И вместе они будут сидеть, смотреть на небо, думать о счастливом будущем друг с другом, горько сожалея о прошлом убийцы с комплексом Бога и самоотверженной шлюхи-мученицы. - Тебе это тоже что-то напоминает, да? – Перелистываю страницу, доходя до момента возвращения главного героя на место совершенного им убийства, слушая раздраженное сопение над правым ухом. - Тебе не пойдет платье. – Едко шипит он. - Забавно, я подумал о том же. Вот и роли распределились. – Закрываю книгу, машинально запоминая страницу, на которой остановился, поворачиваю голову к нему и цепляюсь за взгляд цвета антрацитового янтаря. – Так чем ты хочешь заняться? - Не знаю… чем-нибудь интересным. И веселым. И на свежем воздухе. Придумай. – Звучит абсолютно безапелляционно. Погода сегодня и правда радует. Относительно теплый, весенний денек. В такое время большинство горожан выбирается на природу, чтобы устроить пикник, пожарить мяса на гриле, погулять и поиграть на улице. Кстати, а почему бы и нет? - Хорошо, я заварю чай, а ты собирайся. Есть одна идея. Руки моментально отпускают меня, давая возможность передислоцироваться в пищеблок, где я наливаю в большой походный термос чай, бросаю в сумку печенье и пару красных, блестящих крепких яблок. Джим уже ждет меня у входа, сидя на полу и неловко шнуруя на этот раз ярко-малиновые кеды. Пальцы и запястья еще немного болят, потому мелкая моторика хоть и удается, но не вся, оно и к лучшему, как раз сейчас представится шанс ее вернуть. Закидываю в машину сумку с продуктами, кладу кейс с винтовкой, помогаю Джиму забраться на высокое сиденье и медленно выдвигаюсь в сторону пригорода за кольцо М25. Этот лесок я приметил еще давно, можно даже сказать в своей прошлой жизни. Типичная зона отдыха, коих большинство с кучей радостей для туристов и отдыхающих всех мастей: от катания на лошадях до стрельбища. Последнее сейчас интересовало больше всего, потому что в свое время было закрыто и огорожено как чья-то частная территория, отпугивая любопытных отдыхающих. Может быть территория и была частной, но последние несколько раз, что я там был – меня никто согнать так и не посмел. Еще поляна очень удобно располагалась. Со всех сторон ее окружали деревья, пряча от зоны отдыха, полностью заглушая звуки стрельбы, хотя, сегодня прятаться было не от кого. Несмотря на солнечную погоду и конец недели, людей не было. - И что мы будем делать? – Спросил Джим, глядя как я ставлю низкий стол из коллекции сгруженного и забытого под навесом инвентаря на приличном расстоянии от деревянной изгороди. - Будем учиться стрелять. – С грохотом ставлю на стол металлический кейс со своей L96A1. - Ты действительно думаешь, что я не умею? – Ядовито ухмыльнулся он. - Не умеешь. Вообще. Тебе поставили технику стрельбы из пистолета, но сделали это такие же мастера, которые пишут самоучители для чайников. Рука уверенная, но не крепкая, плечи ссутуленные, спина слабая. Но это тема другого урока, у нас сейчас оружие потяжелее, хотя в некотором роде попроще. – Собираю винтовку и устанавливаю ее на выщербленной пластиковой столешнице. - И что мне надо делать? – Проводит кончиками пальцев по вороному стволу и заглядывает в прицел. - Для начала удержаться от моего убийства, когда я пойду устанавливать цели. Знаю, что это трудно, но постарайся, пожалуйста. – Наскребаю с десяток пустых алюминиевых банок, на дно которых бросаю по горсти песка и щебня, чтобы утяжелить, и иду к противоположной ограде, думая о том, что в свою военную бытность, узнав, что патроны тратятся на пальбу по такой ерунде – поставил бы вместо мишени незадачливого стрелка даже не задумываясь, а сейчас… я могу по мухам хоть из гранатомета палить и никто мне слова не скажет. Да, распустился ты, Моран. Когда последняя кривая и мятая емкость заняла свое место на широкой деревянной перекладине, я легкой трусцой вернулся к любопытно переминающемуся с ноги на ногу Джиму для проведения инструктажа… или разведки боем. - Сейчас я покажу тебе, как стреляю я, потом ты покажешь мне себя. Винтовка хорошая, отдача средней силы, конечно стоя не постреляешь, но в упоре – еще как. У тебя выбито левое плечо, потому лучше прижимай к правому, как я сейчас. Стрелять чуть выше перекрестья. – Опускаюсь на одно колено, второе оставляя согнутым под прямым углом. Упираю винтовку в правое плечо, плавно скользя пальцем по полумесяцу спускового крючка. Всего полвдоха и первая банка в ряду с хрустом падает с планки. - Себ, а ты же левша. – Неизвестно почему зачарованно произносит Джим. - Это ты левша, а я обоерукий, Босс. Таких как я скандинавы называли берсеркерами. Понял, что надо делать? Прошу на позицию. – Перезаряжаю, уступаю ему место у стола и наблюдаю за тем, как он, неловко обхватывая приклад, скользя нервными пальцами по стволу, напряженно пялится в окошко прицела. Сразу же вижу как минимум три ошибки, но молчу. Пусть получит первый урок. Отдача бьет Джима в плечо, заставляя еще неокрепшие руки выпустить тяжелый предмет и, потеряв равновесие, упасть на задницу. - Черт. – Ругается он, а я подавляю слабую улыбку. Надо признать, что одна из банок пошатнулась, задетая потоком воздуха от просвистевшей мимо нее пули, но устояла. - С почином тебя. А сейчас основные ошибки. Слишком близко ставишь ноги друг к другу, поза должна быть устойчивой, чтобы тебя даже покачать не могло, вес равномерно распределяется между обеими согнутыми ногами. Вторая ошибка – не прижимаешь приклад к плечу. Винтовка должна быть четко фиксирована, и, как бы это ни звучало, она должна продолжать твою руку. Плечо напряжено, как и пресс, корпус монолитен. Это позволит сгладить силу отдачи. И третья ошибка – не вжимайся глазом в прицел, а то еще один фингал получишь, не говоря уже о том, что никуда ничерта не попадешь. Это все равно, что смотреть в микроскоп, лучше на небольшом отдалении. Все понял? – Развожу носком ботинка его ноги, чтобы сделать его положение более устойчивым, и слегка выправляю плечо. Второй выстрел уже более удачный, чем первый. Пуля прошла по касательной, вырвав кусок мягкого металла из бока банки и свалив ее с пьедестала смертников. - Вот, уже лучше. А теперь главный секрет. Что у тебя с дыханием? – Спрашиваю его, садясь рядом и показывая, как перезаряжать оружие. - Стреляю в паузе между вдохом и выдохом. – В глазах горит огонек азарта. - Ты неправильно дышишь. Во-первых, ты дышишь грудью, а надо диафрагмой, животом. А, во-вторых, тебе этого не скажет никто, кроме меня, но стрелять надо на половине вдоха. Попробуй. – Отступаю назад, наблюдая за ним. Он закрывает глаза, успокаивает дыхание, делая несколько глубоких вдохов и медленных выдохов, заставляя меня подметить, что плечи и грудная клетка не поднимаются, а лишь колышется куртка на животе. Распахивает глаза, успокоившись, прицеливается и стреляет. Третью банку сносит к чертям. У Джима удивленно открыт рот и распахнуты до невозможности черные глаза в опушке густых ресниц. - Почему? – Только и выдавливает он из себя, а я жестом показываю ему не отвлекаться и подхожу поближе. - Воздух – это составляющее всего сущего. Когда мы приходим в этот мир, самое первое, что мы делаем – это наполняем воздухом легкие. Самое последнее, что мы делаем в этом мире – отдаем взятый при рождении нами вдох. Это совершенное равновесие, которое не нарушается никогда. Воздух питает траву и деревья, он составляет воду и землю, мы его не видим и не чувствуем, но если он пропадет, то мы не сможем существовать. Когда ты дышишь – ты заставляешь свою кровь бежать быстрее, питать мозг, который совершает гениальные вещи. Когда ты целуешь другого человека – ты отдаешь ему самое дорогое, что у тебя есть, свое дыхание, свой воздух. И если ты у кого-то собираешься забрать жизнь – раздели с ним свой вдох, пусть он будет для вас единым. Дай ту короткую, последнюю радость, которая доступна всем и каждому в этом мире. Это справедливо. – Еще один выстрел и еще одна банка падает на землю. - Да ты просто современный Эрих Фромм. – Задумчиво произносит Джим, отвлекаясь от приклада и глядя мне в глаза. - Нет. Я – обыкновенный убийца. Еще один выстрел сносит очередную банку, послав пулю ровно в ее центр. Я это вижу отсюда даже без оптики. - Нет. У тебя нет «комплекса Бога» как у всех снайперов или наемных убийц. Я достаточно долго наблюдал за тобой, чтобы прийти к этому выводу. Для тебя любой заказ – это человек, а не картонная кукла, которую так легко сломать. – Еще одна банка уходит с деревянной планки, сраженная метким выстрелом. Я достаю из сумки печенье, яблоки и термос с чаем, раскладывая все это на столе, думая о том, что сказал Джим. Как бы мне ни хотелось поверить в его слова, все же, я не просто так выбрал такую «работу». Виновато ли в этом каменное сердце, которое стало таковым в процессе погони за эфемерным, шатким восстановлением справедливости…и могу ли я вообще называть себя духом мщения, после всего того, что мне приходилось делать для Джима? Ему ночами снятся кошмары о его прошлом, а, может быть и о настоящем, я не знаю, а он не делится. А мне…мне снится моя вторая жизнь, как будто бы душа уже давно присмотрела себе вторую оболочку, в которую моментально переместится после смерти этого жалкого тела, смывая с него всю кровь и все накопленные грехи той звериной идеальной красотой, что создала природа…или сам Господь Бог. Но, даже если сейчас мне предложат прожить мою жизнь заново, я не изменю в ней ни одной минуты, наверное потому, что мне хочется верить, или по крайней мере оправдать себя тем, что кому-то это действительно было надо. И если не я, то кто? Достреливаем оставшиеся банки, и я передаю Джиму пластиковую кружку с горячим чаем. - Обыкновенные убийцы не верят в Бога, Себ. – Он делает глоток, и я вижу, что руки все еще немного трясутся, то ли от тяжести, то ли от адреналина. - Может быть я просто хочу замолить свои грехи, потому что знаю, что после смерти меня ожидает ад? – Улыбаюсь ему. - Хорошо или плохо, черное или белое, ад или рай…скучно. Люди почему-то очень любят крайности. Либо вечные, нескончаемые мучения, либо бесконечное, всепоглощающее блаженство. Феерическая скудность и стереотипизированность мышления. – Он пинает носком ботинка маленький камешек, а потом поднимает глаза, щурясь на яркое, хоть и все еще холодное, солнце. - Людям так проще жить, Босс. Они устанавливают для себя определенные рамки, в которых очень удобно, меряют ими, как абсолютной истиной, свои поступки. И ты, и я – мы делаем то же самое, просто у нас с тобой разная шкала восприятия. – Разбираю винтовку, складывая ее в кейс. Надо будет сегодня вечером ее почистить и смазать. - То есть, ты тоже делишь мир на хорошо и плохо? – Он отвлекается от созерцания небесного светила и обращается взглядом ко мне. - В каком-то смысле, да. Хотя, категорический императив Канта уже давно послан мною в задницу ко всем чертям. – Моя шкала восприятия имеет форму системы координат. - Хорошо…давай я приведу тебе один пример. Небольшая загадка. Представь на минуту, что какой-нибудь больной психопат типа меня, только похуже, ставит тебя перед весьма непростым выбором – в одной руке у него детонатор от жилета, набитого до отказа взрывчаткой и надетого на кого-нибудь из твоих любимых, а в другой – красная пусковая кнопка, готовая выпустить весь ядерный заряд на, скажем, Иран. У тебя в руке пистолет с одним патроном. Ты находишься здесь, в Англии, а он где-нибудь в Израиле, то есть, логично предположить, что застрелить ты его в следующие пару минут не сможешь. Что ты выберешь? И, да, обязательное условие, если выберешь спокойствие неизвестных тебе людей, своего любимого человека должен будешь застрелить сам, смотря в глаза. - Ты хочешь, чтобы я сейчас ответил как солдат, как твой наемник или как человек? – Захлопываю крышку кейса, защелкиваю замки и оборачиваюсь к нему, присаживаясь на стол. - Ой, начинается... поиски оправданий в зависимости от социальной маски. Ответь так, как ответишь ты, Себ. Мне нужно знать мысли Себастиана Морана, а не кучи его наград, орденов, ярлыков или уголовного дела. Глубоко вдыхаю и закрываю глаза, пытаясь представить эту ситуацию. Положение осложняется еще тем, что у меня нет никого из родных и близких, разве что… Открываю глаза, внимательно глядя в его сосредоточенное лицо, в особенно темные из-за еще не до конца заживших синяков глаза и медленно произношу: - Я бы выбрал тебя. До остальных мне нет дела. - Вполне логичный ответ. Думаю, большинство людей сделали бы то же самое. А теперь сменим условия задачи и наденем взрывчатку на совершенно незнакомого тебе человека. Что теперь скажешь? - Вот тут я бы выбрал все же благополучие целой страны. - Тоже вполне оправданно. И теперь последний вариант этой задачки. На месте человека находится другая страна, скажем, Израиль, а самого Безумного Шляпника мы перенесем куда-нибудь в Америку, чтобы до него было трудно добраться, при сохранении прочих равных условий. Что ты выберешь на этот раз? - Теряюсь в догадках. Думаю, ту страну, в которой людей больше…или ту, которая по каким-то причинам важнее. Наверное, все же Иран. – Уже ожидаю от него обвинений в антисемитизме, но вместо этого лишь слышу смешок. -Так мыслило бы большинство людей, хоть немного знакомых с географией. В какой-то мере ответ тоже правильный. -А как бы ты тогда ответил на эти вопросы? Джим опускает плечи, подходит ближе и садится на край стола, рядом со мной. Недолго смотрит куда-то в пустоту, хлопает себя по карманам, а затем достает жестяную коробочку мятно-коричных леденцов, протягивая ее мне. И, когда я угощаюсь белым сладким драже с терпким, пряным послевкусием, он начинает говорить. - Ты мыслишь правильно, но однобоко, как и все люди. Выбираешь между двумя вариантами, забывая о том, что есть и третий. - И какой же третий? - У тебя в руке заряженный пистолет. И ты можешь применить его для самоустранения. Не будет того, кто обязан делать выбор, сама суть выбора исчезает, игра больше не имеет смысла. Безумная улыбка растягивает его губы, когда он видит мое ошарашенное лицо. - Сейчас поясню. Во всех трех случаях расчет идет на то, что я выберу одно из двух, не отступая ни на шаг от правил чужой игры. Игрок накладывает рамки своего, как ты выразился, восприятия и пытается меня в них заключить, но, понимаешь ли, мои рамки восприятия гораздо шире его рамок и начинает происходить конфликт. Из-за ограниченности своего видения он не замечает краев моего сознания у себя за спиной, а я могу прекрасно видеть все его возможности. Таким образом, он сам загоняет себя в капкан, оказываясь между двух огней – собственного я и моего личного интереса, на который пытается воздействовать. Теперь зададим условие того, что мне, допустим, не все равно на окружающих меня людей, чтобы иллюзия выбора действительно существовала, вклиниваясь в мою иллюзию контроля над ситуацией. Выстрел в голову освобождает исходное условие от нескольких важных переменных, убирая «мешающие» обстоятельства, резко сводя всю маржинальную полезность игры на нет в точке «катастрофы». Если проще, то в чем смысл взрывать моего любимого человека, если выбор уже нельзя узнать? Меня уже нет, шантажировать этим человеком некого. Аналогично и некого шантажировать благополучием чужой страны. Во втором случае то же самое, если предположить, что я не развернусь и не уйду, смеясь над идиотом, и мне не безразлична чужая жалкая жизнь. Нет того, кто осуществляет выбор – ситуация не имеет смысла. Третий случай самый интересный, пожалуй. Тут впору подумать над дополнительными условиями, которые не были озвучены в исходниках. Впрочем, над ними надо было думать во всех трех ситуациях, но, так уж и быть, раз у нас абсолютно идеальная, можно даже сказать, сферическая теория в вакууме, то подумаем над ними на примере третьей ситуации. Тут положение безвыходное, потому что, какую бы страну ты ни выбрал – это неминуемо приведет к вооруженному конфликту. Выберешь Израиль – мгновенная нехватка нефти во всем мире, вооруженные конфликты на этой почве, очередное вторжение США на Ближний Восток и так далее по списку. Выберешь Иран – то же самое с рядом небольших изменений…ну, суть ты понял. Потому, чтобы этого не произошло, я устраняю себя, как единственную переменную, способную повлиять на ход событий и могу предотвратить своим поступком нечто более… неприятное. Несмотря на то, что на улице всего пятнадцать градусов, мне становится невероятно душно, настолько, что трудно дышать, а горячий пот, катящийся со лба, застилает глаза. Разве такое вообще возможно? Разве может человек ТАК мыслить? - А если главный игрок все равно, даже после твоего самоустранения, решит довести игру до конца? Уберет свидетеля, опутанного взрывчаткой или взорвет к чертям половину мира? – Я не узнаю своего голоса. Он звучит сухо и надтреснуто, как будто бы я молчал целый год до этого. - Мне до этого уже не будет никакого дела. Я буду мертв, и никчемные мои мозги, позволившие мне оказаться в столь безрадостной ситуации, малиновым джемом красиво растекутся по полу. Все что было в моих руках - я сделал. А так, даже совершив выбор из самых благих побуждений, нет гарантии, что все останется в рамках диктуемых изначально правил. Он умолкает, снова зажмуривается и подставляет лицо солнцу, которое ласково вызолачивает его бледную кожу. Я почему-то думаю о том, что мне хочется увезти его куда-нибудь подальше отсюда, подальше от холодной весны, от Лондона, от его работы, от Шерлока – вообще от всего. Туда, где всегда солнечно, плюс двадцать пять и растут ананасы. Дать ему недельку, а лучше две, отлежаться на белом пляже, поохотиться на мелких, не отличающихся цветом от песка, крабов, поплавать с аквалангом на каком-нибудь рифе, если повезет – подергать за лапу черепаху или еще какую живность, просто заставить побыть человеком, простым и обыкновенным. - Себ, что ты будешь делать, если останешься без меня? – Внезапно спрашивает он, хрустя овсяным печеньем. - Не знаю…Думаю, я бы закончил начатые еще при тебе дела, довел бы все до конца, заткнул пару особенно весело гогочущих глоток, закрыл бы нашу лавочку и уехал куда-нибудь, где климат потеплее. - То есть, ты бы не стал продолжать бизнес? - Босс, откровенно и без лести, равных тебе нет. На твоем фоне, я – малыш, играющий в «Монополию». Я привык, если что-то делать, то максимально хорошо, а это… я выдержу год, может два, но не больше. Просто не смогу. У меня нет твоего видения мира, но я могу обещать тебе одно. Если тебя не будет, то и никто не посмеет встать на твое место. - Ты же не уйдешь от меня, правда? – Он произносит это с такой беспомощностью в голосе, что даже если бы я и хотел, то уже совершенно точно не смогу. - Нет, Босс. Не уйду, по крайней мере добровольно. - Спасибо. Мы допиваем чай, собираем мусор, еще недолго бродим по лесу, а потом едем домой. - Джим, а все же, зачем ты добровольно сдался? – Спрашиваю его, когда мы намертво втыкаемся в пробку на въезде в город. Уж насколько я терпеливый, но есть некоторые вещи, которые меня невероятно раздражают. Например дураки на дорогах вечером воскресенья. - Мне нужно было кое-что узнать и еще кое-что проверить. Я не нашел другого способа это сделать. Костяшки пальцев, сжимающий баранку руля, побелели от напряжения. - Неужели это того стоило? – Поворачиваюсь к нему, глядя в еще не зажившее до конца худое лицо. - Вполне. И, да, не проводи параллель с нашим разговором сегодня на стрельбище. То, что я тебе рассказал – одна из очень упрощенных и слишком философских вариаций старой задачки по теории вероятностей о трех дверях и лотерее. Смена выбора решает. Я это точно знаю. – Он настраивает звук под себя, оглашая салон машины трелями Россини. - В стране слепых и одноглазый - король, да, Босс? – Замечаю ему словами Уэллса, а в ответ получаю лишь задумчивую тишину. – Босс? Оборачиваюсь к нему и вижу, как широко распахнуты его глаза, а губы что-то быстро и неразборчиво шепчут. - … и одноглазый король… Себ… Это потрясающе! Это даже лучше, чем задумывалось изначально! Феерия! Это будет самое лучшее выступление, которое только может быть! – Внезапно вопит он, беспокойно ерзая на сиденье. Почему-то после этого я машинально пощупал пачку сигарет в левом верхнем кармане куртки, как раз напротив екнувшего камнем сердца. Что я только что сделал?
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.