Адажио для струнных.

Прохладный металл, остро пахнущий минеральным маслом, медленно нагревается от моей щеки. Сегодня на излучине спускового крючка лежит мой правый указательный палец… моя личная плохая примета. Стреляешь с правой руки – жди беды. Это тот момент, когда Вселенная требует платы за все твои действия. Она уже давно предрешила все текущее и лишь предупреждает, что сейчас я ничего не могу изменить. Так было в Афганистане, так было на том выжженном солнцем плато в Ираке, так было тем прохладным весенним деньком, в который я учил Джима стрелять, так происходит и сейчас. И опять эта чертова весна. Поздняя, затянувшаяся, прохладная, ветреная, дождливая, все время отбирающая куски у и без того короткого лета… Утешаю себя мыслью, что, может быть хотя бы его удастся провести вне Лондона. В наушниках звучит театральный, раздраженный, немного визгливый, но ставший за долгое время очень близким голос, который я не променял бы ни на что. Я чувствую себя осветителем, который сидит на самой верхней балке на другом конце зала и держит прожектор, освещающий сцену, на которой идет спектакль. Только сегодня и только сейчас. Единственное выступление, в котором уже не выйдут на бис. Только настоящие мастера, только лучшие декорации, только Лондон, только для избранной публики. Я чувствую стук собственного сердца. Ровный и спокойный, как и требуется, но он ощущается настолько явно, что рискует запороть все дело. Уши до боли вслушиваются в реплики актеров, пробивающиеся сквозь шум ветра… Кульминация. Выстрел. И тишина… Лета не будет… Позволяю себе лишь один полный вздох, чтобы рукам хватило сил перенести эбеновый крест с крыши на черный кэб, из которого уже выбегает мой последний приказ. Эмоции будут позже. Чуть позже, когда дело будет закончено. Последнее дело. И где-то глубоко внутри, где-то на самой дальней кромке сознания, у меня не пробегает перед глазами жизнь, но я вижу события двухмесячной давности. - Босс, это плохая мысль. Меня могут узнать. – Говорю ему перед «грандиозным выступлением», когда Джим отчаянно носится по дому с телефоном, прижатым к уху, завершая последние приготовления. Впрочем, вообще все представление мне остро кажется плохой идеей, но Джима уже не остановить. - Тебя там некому узнавать. Ты мертв и давно лежишь горстью пепла на государственном кладбище бомжей и преступников. Военных в зале не будет, судья тебя в глаза не видел, а остальных я проверил лично, так что не глупи и будь готов. - Там будет Шерлок Холмс. Он меня раскусит в два счета. - Меня он не раскусил, потому не позволим ему это сделать. – Кидает телефон на диван и торопливо собирает раскиданные по всему полу листочки. - Предлагаешь мне тоже одеться в костюм мальчика по вызову? – Не удержался от колкости, наблюдая за тем, как улыбка расползается по бледному лицу. - Староват ты для мальчика. Вот для семьянина – в самый раз. Надень это и не снимай. – Он бросает мне широкий ободок старого, потертого обручального кольца. - Никогда не думал, что мне будут делать предложение. Еще и в такой безапелляционной форме. – Надеваю кольцо на безымянный палец левой руки, удивляясь, что оно село как влитое. Видимо, потом придется снимать с мылом, если вообще придется… - Когда все закончится, приглашу священника. Так, теперь к делу. У тебя на вешалке в шкафу висит светло-коричневый твидовый пиджак и черные брюки. Когда надо будет – наденешь их. Постарайся писать, брать какие-то предметы и вообще делать что-либо правой рукой. Сиди во втором ряду на скамье присяжных и постарайся проявлять хоть какой-то интерес к текущему делу. Побольше эмоций. Хотя бы на лице. Ты – университетский преподаватель, отдающий долг своей стране и крайне недовольный тем, что тебя оторвали от болтовни с твоими любимыми студентами. Легенда лежит у тебя на тумбочке. Вызубри и сожги. Все остальное ты и сам знаешь. - Да. Указания я уже раздал. Собираюсь уйти на кухню, чтобы сделать себе чашку чая, как Джим неожиданно меня окликает. - Себ? - Да, Босс? Он переминается с ноги на ногу, немного по-детски щурясь на бьющее из окна солнце, а потом произносит: - Я без тебя не справлюсь. И мне ничего не остается делать после этого, как смотреть ранним утром в зеркало и видеть в нем Грегори Пэнсона, молодящегося преподавателя Итонского Колледжа, считающего вершиной кинематографического искусства фильм «Общество мертвых поэтов», с до дрожи знакомыми серо-зелеными глазами отставного полковника Себастиана Морана. Суд проходит гладко, как и следовало ожидать. Джим прав. Все люди делают выбор только из двух вариантов. И чаще всего они делают его в пользу своих близких. Я смог воочию понаблюдать доказательства его теории, глядя на взнервленные лица остальных присяжных, выносящих оправдательный приговор. Если бы они знали, кто входил в гостиничные номера без их ведома, устанавливал прослушку, настраивал нужное изображение семейной фотографии на их телевизорах…вряд ли бы мне так сочувственно смотрели в лицо после, желая скорее обнять жену и провести день с детьми. Третий выбор не сделал никто. Никто, кроме Джима… Я вижу летящее вниз тело, больше похожее на огромную черную ворону. Соприкосновения с асфальтом я не вижу из-за стоящего напротив здания, но мне и не надо. Сигнал дан. Командую остальным отбой, собираю винтовку и так и остаюсь сидеть на том подоконнике, на котором еще пару минут назад держал в перекрестье прицела Джона Уотсона. Даже отсюда я вижу его мгновенно потемневшее, моментально осунувшееся лицо, на лоб которого легла складка горя. Теперь мы совсем одинаковые, Джон… Я сижу, прислонившись затылком к холодной стене, пытаясь унять то, что бушует где-то внутри меня. Хочется курить, но руки наливаются свинцом, не желая слушаться. Странное чувство абсолютной ярости и полного опустошения. Я закрываю глаза, желая погрузить сознание в недолгий отдых после усиленной концентрации… мне грезится наш вчерашний вечерний разговор. Джим обеспокоен. Это выражается в немного дерганной походке, в резких движениях тонких рук, в сожженном по рассеянности мясу, в пролитом чае и нервно-приподнятом настроении, заставляющем его пританцовывать, совершенно не попадая в ритм насвистываемой мелодии. Он ходит из комнаты в комнату, смотря в пол и что-то бормоча себе под нос, разговаривает с несуществующим собеседником, машет руками, спотыкается о валяющиеся кеды, подпрыгивает, пинает их, отшибает мизинец на правой ноге, шипит, вопит, вертит в руках телефон, комкает и мнет газету, садится на диван и тут же вскакивает, продолжая нарезать круги по комнате, останавливаясь лишь тогда, когда я усаживаю его в кресло и сую в руки кружку с горячим чаем. - Босс, у тебя все хорошо? – Спрашиваю его, глядя на тонкие пальцы, беспокойно барабанящие по кобальтовой глазури, покрывающей керамику. - А? Что?... Да-да, конечно! Просто эти имбецилы опять напортачили с заказом, пришлось все переделывать в самый последний момент. - Ты сейчас о чем? - Неважно. Всегда хочется, чтобы режиссерская задумка воплотилась, и мелочи выводят из себя. Он тяжело вздыхает и отставляет кружку на стол, устремив невидящий взгляд в пространство. - Знаешь, за что мне нравится «Адажио для струнных» Барбера? – Через некоторое время он выходит из ступора, выдавливая из себя слова хриплым, тихим голосом, совершенно несвойственным ему. - Я помню, что тебя поразила «кульминация света». - Да…да, это тоже, но, знаешь… Барбер был неудачником. За всю свою жизнь он создал большое количество красивых, но в какой-то мере бездарных произведений, исключением из которых был этот девятиминутный кусочек. Никто до него и после него не создавал ничего столь же гармоничного и плавного, столь светлого и чистого в своем звучании, как это «адажио». Адажио… медленный темп музыки… в нем обнаруживается истинный талант композитора. Знаешь, если бы он выбрал клавишные или духовые – это тоже было бы прекрасно, но не так, как струнные, потому что именно они передают всю… суть… творящегося вокруг. – Последние слова он произносит медленно, делая руками плавные пассы, как будто бы пальцы – это щупальца медузы. Мне неожиданно становится интересна эта его мысль. Джим решил пофилософствовать, чего раньше с ним никогда не случалось. - И в чем, по-твоему, кроется суть происходящего? – Спрашиваю я, желая подтолкнуть к дальнейшему разговору. - Все вокруг нас пронизано тончайшими, невидимыми нам струнами, опутывающими и связывающими разные, иногда совершенно несопоставимые вещи, события или людей. Некоторые связи мы можем просчитать, другие предположить, а третьи всегда появляются там, где мы их не ожидаем. Каждая незначительная деталь в прошлом может привести к совершенно диким последствиям в будущем. Но, если уметь находить эти мелочи, устранять их или наоборот подбрасывать, моделируя ситуацию так, как нужно тебе... понимаешь... тут нет никакой мистики. Чистая математика… только понятная не всем. Он снова затихает, глядя куда-то в пол и, как мне кажется, что именно сейчас ему видны те самые недоступные остальным нити. В определенной мере мне его жаль. Возможно это какая-то разновидность «Стокгольмского синдрома», а может быть банальное человеческое сочувствие, безотносительно личности этого самого человека. Джим один. Вообще. Единственный в своем роде и, может быть, помятая и сдвинутая крыша – это последний защитный механизм, чтобы как-то выжить? Хотя, с другой стороны, он неплохо устроился. Зная все свои слабости, сплел вокруг себя такую паутину, что ни одна муха не пролетит незамеченной. Я вижу его в разных ипостасях – от сумасшедшего неврастеничного истерика, переживающего из-за разбитой чашки, до пугающе логичного убийцы, взрывающего поезда с людьми. Пусть чужими руками, пусть не сам, но все же…он убийца, террорист и все прочие обвинения, что ему пытались вменить в зале суда. Вопрос лишь… почему? Почему с такими разумом заниматься столь… столь грязным делом? Я уже открываю рот для очередного наводящего вопроса, который, возможно, даст мне хоть какую-то зацепку о его прошлом, но его тихий голос заставляет меня проглотить задуманное, оставив его до лучших времен. - Себ, как ты думаешь, может ли Бог не верить сам в себя? Мне кажется, что сейчас вместо Джима в этом кресле сижу я, только молодой, грязный и залитый кровью из прорезанного плеча. И теперь, как мне кажется, я могу ответить на него, по крайней мере сам для себя. - Он и не верит. Когда долго находишься один, растворенный в темноте, мир вокруг начинает казаться нереальным. Тишина и тяжелый вздох. - Значит… мы с Ним не такие уж и разные. Этой ночью мне снится сон, от которого я никак не могу проснуться, как ни стараюсь. Мне грезится, что вокруг, среди чужих и враждебных мне каменных джунглей слышатся щелчки затворов, из каждого окна торчит черное дуло, а где-то далеко эхом раскатываются звуки выстрелов. Я бегу по замусоренной мостовой, не имея возможности спрятаться, и ищу Джима. Я потерял его три квартала назад и сейчас никак не могу вспомнить, где это случилось, потому что дома постоянно перестраиваются и улицы меняют направление, а в холку хрипло дышит запахом оружейной смазки покорный чужим рукам свинец. Невысокая щуплая фигура в костюме мелькает за поворотом, и лапы несут меня туда во весь опор, скользя на разлитом кем-то гранатовом соке. Джим идет ровно и прямо, своей легкой, пружинящей поступью. Я смотрю ему в спину и вижу, что в конце улицы ничего нет. Совсем. Это мой обрыв, на котором я так любил лежать, подставив полосатую шкуру солнцу и глядя в прозрачное небо. Когти бессильно царапают асфальт, когда я вязну в густом, едко пахнущем сиропе, пытаясь подбежать к нему поближе, остановить от падения… а он идет и идет вперед. Я пытаюсь рычать, но из горла не вырывается ничего, кроме шипения. И только на одну минуту, стоя уже у самого края, он оборачивается и смотрит на меня, улыбаясь… А по лицу хлещет кровь, заливая воротник дорогой белой рубашки, капая с рукава пиджака и стекая с брюк… Он идет, оставляя за собой дорогу из крови. Своей крови…Крови, в которой я вязну и никак не могу выбраться, чтобы спасти его… Он раскидывает руки в стороны, становясь похожим на мой эбеновый крест, только сломанный, потому что безвольная, простреленная голова склонена на грудь. Я не могу сдвинуться, не могу кричать, не могу проснуться от кошмара, когда…Хрупкое, изломанное тело падает спиной вперед с обрыва… Открываю глаза и вижу перед собой белую, покрытую трещинами, стену лестничной клетки, на которой я просидел, кажется, несколько часов. Из окна я вижу, как последний человек в полицейской форме, разворачивается на крыше Бартса и идет к лестнице на выход. Видимо, тело уже нашли и унесли. Беру в руки кейс и, медленно пересекая улицу, иду на «сцену». Я должен сам это видеть…должен…должен убедиться. Ступени кажутся бесконечными. И это не Эйфелева башня, а всего лишь шестой этаж. Кажется, я поднимаюсь до самых наглухо запертых райских врат, и если мне предназначен личный, персональный ад, то в нем будет только этот вечный подъем до эфемерно недостижимой, равнодушной высоты, на которой не будет… ничего. Для меня это движение вверх все равно что прыжок в бездну, только вместо тьмы – безжалостно яркое, расплавленно-алое закатное солнце. Ветер бросает к моим ногам разорванную пластиковую упаковку от какого-то медицинского инструмента. Неужели еще и реанимировать пытались? Горький смешок застревает в горле, когда я вижу огромную, расплывшуюся рваными краями, густую темно-багровую лужу уже начинающей запекаться крови. - Больной ублюдок… - Единственное, на что меня хватает вместо слов прощания. Сажусь у края крыши, опираясь спиной на высокий бордюр, глядя на то, последнее, что осталось от Джима. Джим… Тонкая струйка сигаретного дыма взвилась к небу вместо последнего патрона. А в ушах навязчиво и чертовски громко для здравого рассудка звучит «Адажио для струнных» Самуэля Барбера, тот самый твой любимый момент, как ты его называл, «кульминация света», с 6:27 по 6:46. Это был твой звездный час, Джим. Твоя самая лучшая роль из всех. Солнце кажется последним, медленно угасающим софитом… Зрители разошлись не дождавшись последнего поклона. Отыграли блестяще… Аплодисментов не будет… Закрываю глаза. Вот и все… - По-моему, это было здорово. Как-нибудь попозже надо бы повторить. – Внезапно слышу я до боли знакомый, неизменно растягивающий гласные голос. Перед мгновенно распахнувшимися глазами предстает тот самый полицейский, которого я видел уходящим с крыши. Он приближается ко мне мягкой, пружинящей походкой. У него нос картошкой, маленькие, поросячьи глаза, тонкие губы и по-детски припухлые, гладковыбритые щеки. Снятая форменная фуражка показывает зализанные, сальные светлые волосы. Рука машинально тянется к ботинку, где за голенищем лежит узкий, метательный нож, но в следующую секунду происходит что-то совсем невообразимое. Парнишка-полицейский хватает себя одной рукой за подбородок, а другой за лоб…мгновение и светлый скальп летит на пол, обнажая короткие, взъерошенные черные волосы под ним, а кожа легко отслаивается от лица, кое-где повиснув на нем лохмотьями…и взгляд больших, темных как бездна глаз прожигает меня насквозь. Передо мной стоит Джим… Джим… Джим? ДЖИМ!!! ЖИВОЙ ДЖИМ!!! - Привеееет! – Характерный взмах рукой и лукавая улыбка. Я подскакиваю к нему, спокойно стоящему и скалящемуся мне в лицо, желая только одного… убить его к чертовой матери. Самостоятельно. - Себ, ты чего? Себ… Себби!!! Он пытается улизнуть, но поздно. Мои лапы уже хватают его за отвороты куртки, настолько сильно, что даже сдавливают горло, а затем я одним шагом подтаскиваю его к краю крыши и подвешиваю над шестиэтажной пропастью. - Кто тогда здесь застрелился?! Чье тело здесь лежало?! Я слышал в наушниках твой голос! Я видел, как ты вышиб себе мозги! Как ты можешь стоять здесь?! - Потому что Ричард Брук существовал на самом деле! – Вопит он, до боли вцепляясь в мои запястья, пока я трясу его как грушу над краем крыши. - Вы что, мать твою, близнецы?! – Оттаскиваю его от края, швыряю в сторону двери, ведущей с крыши вниз, давая ему наконец-то отдышаться, и сам медленно сползаю вниз, на пол, чтобы унять дрожь в ногах. - Нет, просто когда-то были немного похожи. А пластическая операция и голосовой имплантант завершили свое дело. Знаешь ли, мне это обошлось в кругленькую сумму. Ричард Брук – бездарный актеришка, всю жизнь игравший роли второго плана в захолустном театре. Я нашел его случайно и, отметив внешнее сходство, понял, что однажды он еще сыграет свою лучшую роль. Впрочем, это действительно была его лучшая роль. Не знаю, кто из детей его смотрел, но сказочником он был отвратительным. - Но как ты заставил его застрелиться? - Два холостых патрона, один боевой. Когда я его готовил к этому, то показывал, как обращаться с пистолетом. Один патрон истратил на него, другой на себя, чтобы он поверил. Третий остался в стволе и вышел ровно в тот момент, когда Риччи думал, что следующая после этого реплика будет: «Купился!»….Идиот. Действительно, купился. Я смотрю на его нервное лицо и никак не могу поймать его выражение. Мимика меняется раз в секунду. В начале фразы он сосредоточен, потом расслаблен, потом надменен, потом смеется, злится, а сейчас неожиданно лоб прорезали глубокие складки грусти и взгляд на заходящее солнце. - Все же…хорошая была игра. Интересная. И, да, он оправдал мои ожидания. Не зря я все же доставил в морг то тело. Надеюсь, что Молли понравился мой подарок, который прилагался к трупу… Она любит маргаритки… Жаль, что Шерлок так и не понял сути, но… я все же рад, что он жив. Значит, в будущем будет еще интереснее. – Произносит он, заставляя меня усомниться в собственном рассудке… снова. Джим Мориарти рад, что его враг жив? И почему он жив, я же видел его падение с крыши… или… Вот сукин сын! Здание напротив, закрывшее его от меня! Неужели внизу успел что-то приготовить для смягчения собственного падения? - Босс, я ничерта не понимаю, что за игру ты затеял, потому, потрудись объяснить, пока я тебя сам не пристрелил. Почему ты позволил ему выжить, к тому же, ты еще и, как я вижу, надеялся, что он останется в живых? - Потому что все гораздо… гораздо сложнее, чем простая игра в кошки-мышки. Шерлок Холмс здесь – не сама цель. Он здесь скорее переменная…маленькая, но очень важная, которая, сыграв свою роль, запустила огромный маховик, который теперь остановить уже невозможно. - В каком смысле? - Я уже ничего не понимаю в этом театре абсурда. - Понимаешь ли, липовое, но тем не менее, предсмертное признание Шерлока ставит точку во всем этом деле о детективе-мошеннике. И пройдет еще очень долгое время, прежде чем он сможет оправдаться, а он сможет – не сомневайся. Но, пока он будет с пеной у рта рыскать ночами в поисках нужных ему улик, его братца Майкрофта Холмса с его дружком Гарри Блэксмитом вместе со всей его командой снимут с нагретых мест в Букингемском дворце. Как же так может быть? Младший брат доверенного лица самой Королевы оказался мошенником! Да еще каким! Злобным террористом, убивавшим людей! Скандал-скандал! А Майкрофт об этом, конечно же знал, как же иначе?! Он покрывал своего брата! А еще Холмс и Блэксмит на пару выбивали признание из несчастного Ричарда Брука, запуганного Шерлоком до немоты! И как знать, а точно ли выбивали или, наоборот, заставляли молчать, когда бедный человек хотел пойти в полицию и все рассказать о проделках младшего и «крыше» старшего?! Голову с плеч! – Он корчится, меняя мимику раз в секунду и в конце замирая живым воплощением картины «Крик», приложив руки к щекам, на которых еще остались ошметки силиконовой маски с кусочками застывшего гримерного клея, и округлив губы в правильную букву «о», что есть силы тараща глаза. - И все это ради того, чтобы снять неугодного тебе придворного пса?! - Нет, против старшего Холмса я ничего не имею, впрочем, как и против младшего, пока он не лезет в мои дела, не понимая, что творит. Нееет… Моей целью был Блэксмит. И, да, помнишь, я говорил, что скажу тебе, если найду человека, целиком и полностью ответственного за гибель твоих ребят в Афганистане? Теперь ты знаешь, как его имя. - Но… но как? - Случайно, как и все в нашем мире. Меня на него по своим каналам вывела Ирэн Адлер. Этот сукин сын держал в руках, как мне кажется, нити почти от каждого грязного и мерзкого крысиного клубка в этой стране, да и во всем мире. Она разузнала каналы секс-трафика, идущего в Британию из России, Украины, Эстонии и Польши. Блэксмит поставлял проституток почти в каждый бордель этого города, конечно, не сам, через девятые руки, но Мисс Адлер ближе всего удалось подобраться к нему через одну из его высокопоставленных, титулованных клиенток-подопечных, которой нравятся различные нетрадиционные увеселения. Мы оба тогда изрядно потрепали ему нервы, но речь не об этом. Блэксмит поставлял оружие в Афганистан дипломатической почтой под видом гуманитарной помощи, а оттуда получал свои дивиденды в виде героина, который распространялся цепочкой его наркокартелей, принося хорошие деньги. Я не знаю точно, кто облажался тогда… разведка, передав донесение прямиком в штаб, или сами талибы во главе с Рэйем, но вас послали на тот склад не случайно. Необходимо было в первую очередь сделать вид, что приказ выполняется и все идет так, как надо, а, во-вторых, устроить кровавое выступление, чтобы добиться у правительства выделения дополнительных средств на борьбу с повстанцами в Афганистане, потому что «никто не смеет обходиться так с британскими подданными»! Я досконально изучил материалы того дела. Оно, в общем-то, явилось первой цепочкой, ведущей к Блэксмиту. - И Майкрофт Холмс это пропустил?! - Да, Мистер Британское Правительство смотрит вдаль, но упорно не замечает то, что творится под его длинным носом-морковкой. К тому же, Блэксмит имеет просто блестящие служебные характеристики и вообще ярый борец за добро и справедливость. Почти Ланселот, только без доспехов и коня. Впрочем, даже я бы это пропустил, если бы так плотно этим не занимался и мне так сильно не везло с друзьями. Ты не представляешь, какой удачей для меня был ты. Единственный выживший из той бойни, да еще и военный снайпер. Мне показалось, что ты будешь так или иначе иметь личный интерес в этом деле. Но, как ты уже понял, я не настолько благороден, чтобы разворачивать такую широкомасштабную и долгосрочную акцию ради того, чтобы отомстить за тебя и твоих товарищей. Блэксмит состоял в сговоре с одним из крайне влиятельных политических деятелей в США. Между ними существует договоренность о проведении особой операции. Летом этого года в Лондоне должен будет прогреметь чудовищной силы взрыв, который вызовет широкий общественный резонанс и приведет к неудержимым последствиям. Войска всех стран НАТО ринутся на ближний восток, обретя поддержку у Ливии, Египта, Грузии, Сирии и Израиля для нанесения удара по Ирану и прилегающим к нему нефтедобывающим странам. Иран, фактически, окажется во вражеском кольце стран, уже к этому времени ставших американским плацдармом для успешной атаки. Поток беженцев из Ирана бросится в Азербайджан и Армению, а оттуда в Россию, чем вызовет новую волну социального резонанса внутри Российской Федерации, которая и без того на тот момент будет находиться на грани вступления в общую ближневосточную кампанию, как один из крупнейших поставщиков оружия, развязав новую гражданскую войну среди населения, ослабив тем самым шаткую политическую систему еще больше, вынудив международное сообщество вмешаться во внутренний конфликт, перекрыв тем самым свинцовые каналы, утекающие в Иран, Саудовскую Аравию и Палестину. Таким образом, под контроль НАТО начинает медленно, с подавлением вспышек гнева от местного населения, переходить огромная территория, где полезные ископаемые валяются буквально под ногами, с одной стороны, а с другой – Китай начнет свою захватническую миссию на Дальнем Востоке, постепенно занимая новые территории. Таким образом, начнется бойня за ресурсы, для которой необходим высокоразвитый Военно-промышленный комплекс, на который будут выделяться деньги, а так же трудовые ресурсы. Это поможет создать новые рабочие места, а так же списать часть долгов со стран, слишком остро нуждающихся в этом, таких как США. За счет военно-промышленного комплекса расшатанная мировая экономика обнулится и начнет свое восстановление. Через два с половиной года активных действий – нас ждет новый экономический мир с его новыми главами, президентами и такими толстосумами, успевшими заработать на этой войне, как Гарри Блэксмит. Война, знаешь ли, весьма прибыльный бизнес. К тому же, конкурентов в нем можно вполне законно отправить на шесть футов под землю…. Джим случайно влез краем ботинка в запекшуюся кровавую лужу, а теперь запнулся и брезгливо вытирал его о пол крыши, оставляя на нем длинные, бурые полосы. Во время всего его длинного монолога я сидел как вкопанный, два раза попробовав закурить постепенно превращающуюся под моими пальцами в лохмотья сигарету. Это невозможно… Нет, это нереально… слишком… слишком неправдоподобно… или наоборот… Третья мировая война? Сейчас?! В современном мире, где достаточно нажать всего одну кнопку, чтобы уничтожить к чертям половину земного шара?! Нет…это…это…как оно вообще может быть?! Как можно было это узнать?! - Откуда… ты… все это знаешь? – Голос срывается на хриплый, пересохший, дерущий горло шепот. Сигарета, так и не донесенная до рта, дотлела до фильтра и жжет дрожащие пальцы. - Я сам лично написал сценарий к этому «Концу Света». – Улыбка от уха до уха. Настолько неправильная, как будто бы ему перерезали горло, и я вижу в раскрывшейся ране на глотке дополнительный ряд зубов. Он подходит ко мне пружинящей походкой и опускается рядом, по-детски обхватив беспокойными руками колени. - ЧТО?!?! – Комок наконец-то прорвался криком. Бледное лицо с ошметками тонкого силикона морщится от моего крика, а потом складки и морщины разглаживаются, из груди вырывается вздох, но не тяжести, а облегченной усталости, и розовые губы начинают изливать слова… пожалуй еще более не вписывающиеся во всю эту происходящую вокруг меня ненормальность. - В две тысячи шестом году я был самым молодым, но «подающим огромные надежды» ученым-математиком в стенах родного Тринити Колледжа. Мне предложили сотрудничество с кафедрой математических методов анализа экономики, потому что мои знания «теории катастроф» здорово помогали в прогнозировании различных экономических явлений и, хотя мое отношение к экономике до этого сводилось лишь к первичным школьным основам вроде спроса и предложения, наука, в ее математической составляющей, смогла меня увлечь, потому я с радостью принял предложение. Куратором группы, состоящей из меня и еще пары экономистов, назначили Рори Бейли, одного из самых уважаемых профессоров в университете. Нам выделяли деньги, ставили задачи, а мы их выполняли в стиле «британские ученые в очередной раз доказали какую-то херню». Очень быстро я понял, что делать мне там особо нечего, по крайней мере в рамках тех проектов, что преподносили мне на блюде, потому решил углубиться в исследования, усовершенствовал свои модели, настроил программу, заложил новые коэффициенты, сократил возможную погрешность и спустя долгие месяцы работы получил ошеломляющий результат. По моим расчетам, в середине – второй половине две тысячи восьмого года весь мир ждал… - … финансовый кризис… сравнимый по мощности с Великой депрессией в начале двадцатого века в США. – Мысль бьет меня настолько неожиданно, что по позвоночнику пробегает дрожь. - Именно, Себби. На двадцатой проверке результатов, я понял, что это неизбежно. Если какой код и надо было искать, то исключительно тот, что был заложен в мою собственную аналитическую программу. И тут я совершил самую большую ошибку в своей жизни. Я побежал к Бейли со своим исследованием, а после почти суточного совещания и очередной проверки результатов, он взял все материалы и вернулся лишь через неделю, но не с пустыми руками. У него был правительственный заказ на сценарии дальнейшего развития кризиса и методы его устранения. Мне давали почти всю запрашиваемую информацию, абсолютно неограниченные средства с условием от Бейли, что все остается в строжайшем секрете и не выходит за рамки моего кабинета. Меня это вполне устраивало. Год я работал над этим проектом, один, отмечая про себя, что ситуация все больше и больше склоняется в сторону моего прогноза и искренне не понимая, почему не принимаются меры и чего ждать? Я протягивал красные нити от переменной к переменной, от страны к стране, вытаскивал стержни и рассчитывал траекторию падения костяшек, чтобы под конец сформировать в единый отчет то, что привело бы к неминуемой войне в текущих условиях. Как мы и договаривались, после я отдал его Бейли для передачи заказчикам, с которыми связывался только он. Вечером того же дня, когда пришло время уходить из университета, я увидел оставленную на столе папку с дополнительными материалами к исследованию. Решив, что было бы неплохо закинуть ее профессору домой, я поехал к нему… и случайно разминулся на улице с двумя людьми, у одного из которых была картонная папка. Моя картонная папка. А профессор Рори Бейли лежал лицом на письменном столе с дыркой в затылке за незапертой дверью квартиры. Старого ублюдка сгубила жадность. Он хотел присвоить мой труд себе, за что и поплатился пулей в голове. Я сбежал оттуда настолько быстро, насколько смог, вызвав из телефона-автомата через три квартала полицию. Мне было понятно, что следующая остановка на пути кого бы то ни было – университет, где в кабинете, услужливо уступленном мне профессором, были все свидетельства моей работы. Понятно, к кому пошли бы следующему. Той же ночью я стащил из морга труп, с которым у нас совпадали группы крови и более или менее телосложение, уничтожив всю информацию о нем в базе, притащил в кабинет Бейли и устроил там короткое замыкание с небольшим химическим взрывом, спалившее не только рабочую комнату, но и половину крыла. Пожарные датчики, конечно же, не сработали, как и камеры наблюдения… Знаешь, есть определенное удовольствие в том, чтобы наблюдать за собственными похоронами… Думаю, это уже входит у меня в привычку. Он ненадолго останавливается, переводя дыхание, смотрит себе под ноги, разгребая носком ботинка мелкие, невесть откуда взявшиеся здесь камешки, а затем продолжает. - Теперь я был вне закона. Денег, что выплатили за исследование, хватало с головой на начало новой жизни, но не они меня интересовали. Мне нужно было знать, что это были за люди, имеют ли они хоть какое-то реальное отношение к правительству и зачем им был нужен мой прогноз… - И так ты начал свой бизнес? - Я понял, что если лезешь в грязь – надо самому испачкаться. Я знал, как они будут действовать и что делать, потому что сценарий всей этой «Страны Чудес без тормозов» держался в моей голове. И я точно знал, что если стану лучшим в своем деле, если сумею подмять под себя как можно больше сегментов криминального мира, то сразу решу две задачи – буду получать всю самую необходимую мне информацию обо всех передачах, каналах и поставках, о каждом грамме героина, о каждой грануле пороха, манипулируя этим, где надо закупая, где надо продавая, устраняя слабые звенья и перекрывая или занимая необходимые мне каналы, создавая тем самым правила своей игры и… когда придет время, на меня выйдут сами и предложат работу. А нет – предложусь я. – Тонкие пальцы взлохмачивают короткие черные волосы на затылке, а по лицу пробегает гримаса боли. - Поэтому ты тогда пропал на три недели, а вернулся еле-еле живой? - Да. Мне нужно было проверить, точно ли это тот, о ком я думаю, правильны ли были мои наводки? Потому я фактически сам преподнес им себя на блюдечке, сам же дал на себя наводку и покорно позволил защелкнуть наручники на руках. Почти три недели я изображал из себя глухо-немого дебила и терпел все издевательства над собой, пока в камеру, в которой меня держали, не вошел сам Блэксмит. И… он предложил мне работу. Ту самую, которую я и ожидал. Сомнений не было, я нашел заказчика. - Так что за работа, ты мне можешь объяснить? Тебя наняли вести полки на передовую? Гнать беженцев из Азербайджана в Россию? Перерезать глотки арабским эмирам? - Нет, конечно. Я нашел один единственный стержень, вытащив который мы запустим всю эту адскую машину. И будет он двадцать восьмого июля этого года в Лондоне. - Ты… хочешь сказать… тебя наняли устроить взрыв на Олимпиаде? - В точку. И я даже согласился. С одним единственным условием, что мне дадут пропуск в этот мир без границ. И я смогу творить все, что захочу, чтобы убрать Шерлока Холмса с моего пути. Блэксмит был умен… но не так, как я. Он пустил меня в свой огород, развязав мне руки. И это была его роковая ошибка. Я нашел имена всех, кто мне был нужен в этой цепочке, потому… Сейчас мои ребята уже работают со слабыми стержнями, опрокидывая их один за одним. Главное – это снять Блэксмита с поста в правительстве. Без него система, лишившись такого прекрасного политического прикрытия, развалится сама. - Джим… но зачем? - Я не хочу этой войны. За все эти годы я пролил столько крови, что хватило бы на Каспийское море, но если случится эта война… ее будет гораздо, гораздо больше. И вся она будет на мне, потому что я расписал этот сценарий и отдал его не в те руки. Я хочу другого. - Чего? Мира во всем мире? Теми методами, что ты творишь? - Нет, конечно. Я хочу сломать к черту всю эту систему, которая не может жить иначе, кроме как наживая деньги на чужой смерти. Я хочу этого глобального кризиса, хочу распада ЕС и США и создания совершенно новых государств с совершенно новыми людьми. И я костьми лягу, если придется… и уже по-настоящему, я сделаю охранниками лучших наемных убийц, заставлю лучших подрывников каждые пятнадцать минут делать обход всей территории или сам неожиданно «воскресну» и повыгоняю всех людей со стадиона, но не позволю никому чинить беспредел на этой Олимпиаде. Потому что… помнишь, я сказал тебе, что забыл отдать профессору Бейли еще одну папку? - И что? - В ней был второй сценарий. Бескровной войны, предполагающей слом прежней экономической системы и создание новой. Мировая экономика в ее случае восстановилась бы за четыре года, чуть дольше, чем в случае войны, но… долгосрочный период всегда эффективнее… Этот сценарий я и называю «Адажио для струнных». Он смотрит на меня, и его черные глаза в свете догорающего заката кажутся багровыми, как то самое кровавое Каспийское море. Передо мной с пугающей реалистичностью разверзается огромная, засасывающая в себя бездна, настолько холодная, что позвоночник обвивает колючая проволока дрожи, передающаяся плечам и рукам, ломающим уже четвертую по счету сигарету. Я одновременно верю и не верю во все это. Если бы… если бы кто-то другой рассказывал мне об этом – я уже бы звонил в психиатрическую клинику, но… я слишком давно знаю Джима, слишком много прошел вместе с ним, чтобы… чтобы не верить ему. - Помнишь, я задавал тебе задачку про выбор с тремя разными условиями? – Неожиданно спрашивает он, сам вытаскивает сигарету из пачки, сует мне ее в зубы и чиркает зажигалкой, давая прикурить. - Да. И я, честно говоря, думал, что ты применил ее на практике сегодня. - Я был готов это сделать, но, знаешь… Помимо третьего выбора – иногда есть четвертый, просто не всегда удается им воспользоваться… мне удалось. Даже, нет, нам обоим удалось. Я просчитал ситуацию изначально, кое-где подставив в нее нужные костыли, а Шерлоку… ему я просто позволил сделать этот четвертый выбор. Впрочем, Ричард даже передал ему мой подарок, когда пожимал руку. - Какой подарок? - Всего лишь маленький клочок бумаги, с написанными на нем сведениями о том, где хранится мой первый сценарий. – Сгущающиеся сумерки делают фигуру, сидящую рядом, совсем размытой. - Ты хочешь, чтобы он перешел на твою сторону? – Кажется, я начинаю понимать, к чему он клонит. - Он никогда не перейдет на мою сторону. И это хорошо. Равновесие на то и равновесие, чтобы поддерживаться с двух сторон. Мне жаль, что он живет в системе, поддерживая каждый шатающийся ее столб, лишь продляя агонию неизбежного, но… несмотря на разность методов, мы, в долгосрочной перспективе, хотим одного и того же. Думаю, когда он все это прочтет, он поймет меня, может быть даже захочет встретиться и поговорить…он уже приглашал меня на чай, пожалуй, стоит предоставить ему ответное приглашение. Но это будет чуть-чуть позже. А пока они не разобрались еще, что к чему, есть время на небольшую передышку. Он встает, отряхивает налипшую на брюки пыль, нахлобучивает фуражку так, что козырек спускается почти что до носа. - Себ, я очень хочу чашку чая. Пойдем домой? – Убирает руки в карманы форменных брюк, становясь удивительно похожим на Томми Стэнтона, конвоировавшего меня от кабинета психолога до двери карцера. Тогда я не думал, что доживу до следующей недели, а сейчас мне невообразимо хочется верить в то, что жизнь во всей самой интересной ее части только начинается. Я встаю с пола, подбирая кейс с винтовкой, и иду рядом с Джимом, плечом к плечу, теперь, как мне кажется, уже абсолютно полноправно. - Джим, нас ведь будут искать, верно. – Больше уточняю, нежели спрашиваю, когда мы идем с ним по утопленной в свете желтых фонарей улице. - Куда они денутся. Конечно будут. - Я тут подумал… раз у нас есть время передохнуть и залечь на дно… может быть сделаем это там, где потеплее? Сменим обстановку, снимем виллу где-нибудь на Сардинии? Он останавливается, бросая насмешливый взгляд из-под опущенных ресниц и спрашивает: - Кольцо еще не снял? Я с удивлением обнаруживаю, что старый, золотой реквизит, необходимый для спектакля в суде, все еще привычно сидит у меня на пальце. - Вот и прекрасно. Дома у меня валяется второе, под мой размер. Легенда готова. Я не знаю, чего мне хочется больше, рассмеяться или убить его на месте, но, судя по двухголосому смеху, огласившему окрестности, выбрал я все же первое. - Ты сумасшедший. – Констатация факта. - Только что понял? – Риторический вопрос. Мы идем дальше по улице к дому и, мне кажется, что именно сейчас, вот в этот самый момент, в эту самую секунду… все сложилось именно так, как нужно, чтобы не оставить у меня ни капли сомнений… Все было правильно. И Афганистан, и смерть ребят, и поездка в Индию, и долгие поиски, и Ирак, и подонок Рэй, и тюрьма, и вообще все, что было. Потому что… Каждому из нас дается только тот крест, что он сам сможет вынести. И никто другой за нас это не сделает. Со мной рядом идет человек… один единственный, маленький, хрупкий человек, который смог переписать историю, просто потому, что делал свой собственный выбор, не позволяя ограничить его чужими рамками. Стоит ли осуждать его за тот путь, что он выбрал для достижения своей цели? Кто знает…Кто вообще знает, чего от нас хочет Бог, когда смеясь, швыряет в лицо наши собственные страхи и сомнения, заставляя проходить через то, что нам казалось уже игольного ушка, ломая то, что казалось нерушимым, превращая монахов в атеистов, а воров и убийц первыми запуская в райские врата? Может быть, если мы перестанем метаться между двумя огнями, пускаясь из крайности в крайность, то сможем хоть немного приблизиться к разгадке Его замысла? Джим идет чуть впереди, зябко поводя плечами от ночной прохлады, а я неслышно ступаю рядом… как в том самом сне, где на ручного тигра на улице никто не обращает внимания.