***
Последующие седмицы оставили по себе только одно внятное воспоминание – дела, много дел. И еще - то, что впервые в жизни Калины самой большой и светлой мечтой стало выспаться. Из-за затянувшейся зимы все обычные весенние работы пришлось проводить гораздо быстрее, а тут еще и подготовка к празднику и маленький ребенок, который просыпался несколько раз за ночь… Взрослая жизнь оказалась не такой веселой, какой выглядела, да и по-настоящему красивые платья надевать можно было совсем не каждый день. Но пути обратно не было, а ее долю благополучно «высыпали» мать и брат. Мама спала, похоже, все время – во всяком случае, Калине видеть ее бодрствующей не довелось. Отец, самолично ухаживавший за матерью, сказал, что «это нормально», но говорить про это с кем бы то ни было запретил. А у совсем замученной девушки уже не было сил даже удивляться, не то, чтобы спорить или разбираться в этом странном деле. Она была бы рада, если бы и брат спал как можно дольше. По крайней мере, всю ночь. Хотя тот в сравнении с другими детьми и так был поразительно тихим, требуя к себе внимания лишь, когда хотел есть или ему нужно было сменить пеленки. Почти никогда не капризничал, не просился на руки и, видимо, совершенно не маялся животиком – хоть и рос не на грудном, а на разведенном козьем молоке. Дворовые женщины от этого ахали, говорили, что такому маленькому его давать еще нельзя, что ребеночку нужна настоящая кормилица. Калина хмурилась и уходила в один из пустующих домов, которые раньше занимали старшие братья и сестры, и там кормила младшенького из крохотной стеклянной бутылочки. Отец привез несколько штук откуда-то с Востока – они были некрасивыми, в потеках и с пузырями – зато небольшими и их легко было согреть в теплой воде. - Ты у нас так козленочком не станешь? – устало спросила она брата как-то вечером, вытирая с его лица молочные разводы. Он только икнул в ответ и попытался сосредоточить взгляд на ее лице, но глаза у него, как и у всех младенцев, еще разъезжались в разные стороны, не в силах на чем-то задержаться подолгу. Девушка рассмеялась, откинулась на невысокой лавке, и прижала его к себе, поглаживая по спине. Все же это было немного удивительно – неужели он, такой маленький и беспомощный, со временем станет выше и сильнее ее самой? Как и прочие братья – например, обычно занимавший этот дом Илмер. Сейчас дом, как и прочие, еще пустовал, и воздух здесь - несмотря на весеннюю духоту во дворе - был влажным и немного промозглым. Поэтому Калина поспешила снова укутать малыша и положить обратно в большую плетеную корзину. Находившаяся там змея тут же прильнула к нему, осторожно потрогала кончиком языка кожу на лбу – словно проверяя, все ли в порядке. Товарки ее сейчас не было – скорее всего, уползла охотиться. Поймает себе мышку или какую зазевавшуюся птичку. Вопреки расхожим слухам – молоко пить они обе отказывались наотрез. И даже в еде оказались весьма переборчивы. Впрочем, волноваться, что они нападут на людей или даже домашних животных, Калина давно перестала. Обе гостьи были совершенно безразличны даже к бегающим по двору курицам и к живущей в главном доме кунице Даренке, которая отвечала им таким же гордым, но странным равнодушием. На город быстро наваливалась майская ночь – черная, с тревожными призрачными тенями. Нужно было подниматься, нести брата в дом, ужинать и готовиться ко сну… но вместо этого девушка просто ткнулась носом в уже принесенную сюда перину. Не хотелось даже поднимать на лавку ноги или расплетать волосы. «Я совсем чуть-чуть… все равно отец на дворе у княгини задержится».***
Наверное, она все еще дремала и все это ей привиделось. Бывает такое – когда и спишь, и вроде бы еще нет, и комната вокруг тебя ровно та же, что и всегда, вот только происходит в ней что-то странное… А ты не можешь ничего сделать, не можешь даже слова сказать – все тело сковало невидимой силой. Кто-то или, быть может, просто сильный ветер – толкнул дверь. Та приоткрылась, медленно и бесшумно. Стал виден угольный плат ночного весеннего неба с вышитыми на нем колючими звездами и незрелым месяцем, а дощатый пол побелел от тусклого света. Сначала на пороге заметалась вторая змея, извиваясь и несколько раз пытаясь на кого-то напасть, потом она торопливой тенью скользнула по лунному полу и нырнула в корзину. Следом в щель пробрался волк – показавшийся в неверном сумраке очень темным и просто огромным. Он не озирался кругом, не принюхивался – пошел прямо на Калину и ребенка. Темная мохнатая громада с парой желтых искр вместо глаз и кипенно-белой оскаленной пастью. Не будь девушка и без того обездвижена, то остолбенела бы от страха. Змеи же, в отличие от нее, времени не теряли и теперь напали на ночного разбойника обе. Шипели, бросались вперед, отгоняли – но кусать отчего-то не спешили. Да и он тоже – лязгал зубами, но не пытался ни всерьез ухватить, ни придавить лапой…***
Баю-баюшки-баю, Не ложися на краю: Придет серенький волчок, Тебя схватит за бочок И утащит во лесок, Под ракитовый кусток; Там птички поют, Тебе спать не дадут.
Открыв глаза, Калина не сразу поняла, где находится, а затем – почему здесь вдруг стало так тепло. Похоже, кто-то затопил печь – стоило ей пошевелиться, как огненные отблески отразились в тусклых зрачках с желтым ободом и на выщеренных клыках прикорнувшей у нее на груди волчьей головы. Истошно завизжав, девушка шарахнулась прочь – предсказуемо рухнув с лавки. Рядом испуганно заплакал малыш, и только теперь Калина проснулась окончательно и поняла, что волк – ненастоящий, что это лишь шкура, снятая с головой и лапами. Илмер, укачивающий все еще всхлипывающего младшенького на руках, воззрился на нее с соседней лавки с насмешкой, но без всякого удивления. Заговорил, обращаясь к ребенку: - Вот видишь, что бывает, когда с краю ложатся? Наверняка, волк к ней пришел, да только когда зубами ухватил – так поперхнулся от горечи. Сестрица у нас калине-ягоде под стать – такая же вредная и противная. Взяла вот и тебя разбудила. Калина сдула упавшую на лицо прядь и погрозила старшему брату кулаком. Из корзины поднялась змеиная головка, заиграла языком, словно тоже дразнясь. «Предательница», - мстительно подумала девушка, выползая из-под тяжеленной шкуры, ожидаемо сползшей следом за ней на пол. Встала, отряхнула одежду, старательно приводя в порядок и ее, и помятое самолюбие. Перехватила внимательный взгляд Илмера: - Что? - А ты у нас, оказывается, заневестилась. Совсем выросла. - Видать, отец решил мне немного бочку дегтя подсластить, - буркнула она. – Думаешь, я тут от хорошей жизни на полпути заснула? - Горчинка моя ненаглядная, поверь на слово, тебя еще долго баловали. Будь ты обычным человеком или из рода рядового, на тебя все это скинули бы лет с 5, не одарив ни поневой, ни монистом. Возню с этим мелким – так точно бы, - кивнул он на малыша, вновь прикрывшего глазки. – Соня какой. Он всегда такой тихий? - Мне хватает. Дай его сюда. Она протянула руки, но Илмер не спешил отдавать ребенка: - Ты в его пору еще та визгушка была. Матери перцу задавала только так. «Ой, а ты прям о ее здоровье так и расстроился!» - Ему нужно поесть. Зачем ты его укачиваешь? - Я уже покормил, у тебя в корзинке немного молока оставалось. Не хотел тебя будить – от хорошей жизни так и впрямь не засыпают. - Хм… Раздражение, замешанное на испуге, проходило. Стало и смешно, и немного стыдно. Она-то рассчитывала, что старшие братья и сестры по приезде увидят ее ловкой молодой хозяйкой, а предстала перед Илмером все той же всклокоченной нелепой девчонкой, которую хоть и баловали, но всерьез не принимали. Вечно шутили и разыгрывали. «Будешь еще такое вытворять – вот наброшу на тебя волчью длаку, станешь волчком по лесам бегать! Год целый! И то, если к людям дорогу назад найдешь». Чтобы скрыть смущение, Калина отвела взгляд, словно привычная и скудная обстановка вдруг показалась ей чем-то интересной. И тут только поняла, что при брате нет никаких вещей. Ни оружия, кроме небольшого ножа, ни денег, ни утвари, ни подарков. Только одежда, что была на нем самом. Да еще эта злосчастная шкура. Поняла - и взглянула на него искоса, осторожно. Взглянула, как на чужого. На родных людей смотрят прямо, но не пристально, особо не приглядываются – взгляд обычно сам любую перемену ловит. Илмер и выглядел, как обычно. Ничего не разглядеть. Высокий, туго свитый, с очень светлыми волосами и глазами, сейчас от отблесков огня казавшимися желтоватыми. Лицо такое же белое, гладкое, на лбу и щеках синие узоры. Северяне их часто наносят… Вот он весь перед тобой, а внутрь не заглянешь. -… Плеска на корабле со всем скарбом осталась. Мол, нечего среди ночи шарахаться. А я с отцом хотел пораньше всех парой слов перекинуться. А его и нет! Да ты слушаешь ли? Быстро шагнув вперед, она выхватила у него ребенка из рук: - Мы… мы, пожалуй, пойдем. Новгородец вскинул тугую светлую бровь: - Не советую. Гости у нас во дворе бродят. Сама послушай. В наступившей тишине сначала слышен был только тихий треск пламени да вздохи ветра. Потом во дворе что-то зашелестело, мягко затопало, затявкало, заскулило. Зацарапалось в подпертую изнутри дверь. Ребенок на руках вдруг дернулся всем телом, раскрыл глаза, зашарил кругом своим слабым взглядом. Снаружи завыли. - Так что ночуй лучше здесь. Огня они не любят. Ты ложись, а я присмотрю за очагом. Спокойной ночи.