Сны о России: Волчий пастырь

- А что за мальчишку привез с собой Добрын…юшка? – спросила Припять и, не удержавшись, звонко чихнула. В воздухе, с каждым ударом трепал по льну взлетая вверх, клубилась сероватая пыль – лезла в нос, глаза. Даже повязанная на лицо ткань не спасала. Тихо потрескивая, с темных сухих стеблей осыпалась кострица, и под ней проступало тугое крепкое волокно. Мать еще осенью отобрала эти льняные повесмы для обыденной пелены – маленького женского волшебства. Обычно между превращением невзрачных колких стебельков в красивую и плотную ткань проходили недели, иногда – месяцы. Многие дни тяжелой, монотонной работы при тусклом свете лучин, под перестук холодного осеннего дождя или стоны и завывание вьюги. Эта же пелена создавалась всего за один день. В одиночку такое сделать было немыслимо - но тем и лучше. Чем больше женских рук над ней работало – тем пелена сильнее. Поэтому еще до рассвета в небольшом, самом дальнем доме, где жили ставшие близкими подругами Тира и Тиса, зазвучали сразу семь женских голосов. Сами девушки были с юго-западной окраины земель Руси, чуть ли не с Карпат, и хозяевам усадьбы приходились племянницами. Отец одной сгинул во время завоевания Балкан, второй в войне с германцами. Но, похоже, обе они – одинаково чернявые, чернобровые - не знали, что такое уныние. Кроме них и Калины с Плескавой здесь также были зеленоглазые «лесовички» из Полесья – Припять и Сожа – говорливые до невероятности. Словно в противоположность им Тёша, жена Олега-севера, была молчаливой и застенчивой. Калина подозревала, что муромчанка стеснялась своего говора. - Мальчишку? - Светленький такой, лето в третье, наверное, вступает. Все возле его дома бегал. Калина пожала плечами в ответ. По двору сейчас бегало столько народа разного возраста, что было странно обращать на кого-то особое внимание. Плеска задумчиво нахмурила лоб, а Тёша продолжала теребить лен, как если бы и вовсе не слышала разговора. - Всё-то тебе любопытно, вечно ты свой нос везде суешь, - проворчала на Припять радимичанка. – Смотри, прищемят как-нибудь. - А это не Святослава младший сын? От Ольгиной ключницы? – предположила Плеска. - От Малки древлянской? – жизнерадостно уточнила Припять. – Вот тоже судьба: вчера – княжна, сегодня – холопка, хоть и старшая. - Точно прищемят… И у Тисы, и у Тиры одинаково изломились угольные брови. - Да ну… видать, кто-то умер в Святых горах... Неужто князь в кои-то веки обратил внимание на что-то, не связанное с его дружиной и войной? Ему жену-то мать нашла, и чуть ли не силком к ней ходить заставляла. «Да пускай хоть заобращается… Все равно его Ольга воевать толком не пускает. Так… мелкие стычки у границ. Люди за спиной прямо говорят «Вояка на зависть, только мать к юбке пристегнула» И о нас он до сих пор ничего не знает». - Тоже всегда думала, что в конях он разбирается куда лучше, чем в девушках… Чего вы смеетесь?! Я в хорошем смысле! - Вот и княгиня не поверила. Сказала, что он это ей назло… - сообразив, что говорит это вслух, Калина прикусила язык, но было поздно. Со всех сторон посыпалось: - Ой, а расскажи! - Какое лицо у княгини, наверное, было… - Сильно кричала, да? Все еще досадуя на себя, девушка проворчала: - Совсем не кричала. Она же никогда голоса не поднимает… А еще – Ольга никогда не плакала на людях, не заламывала пальцев или рук, как это часто делали другие женщины. В тот вечер, когда княгиня пришла к Марии, и тихим спокойным голосом жаловалась (только сейчас Калина сообразила, что это были именно жалобы) матери на произошедшее, ее обиду или ярость выдавали только глаза - потемневшие до черноты. Единственного своего сына великая княгиня любила. Так – что могла душу продать. Злые языки говорили – что и продала, оттого и в другую веру подалась, и саму Русь крестить хотела. Вот только никогда этого не показывала. А строгая опека и склонность принимать все решения – от личных до государственных – вызывали у повзрослевшего князя все большее раздражение. Шесть же лет назад, когда Ольга была в Царьграде, и император откровенно дал понять, что считает правительницей Руси именно ее, а не Святослава, отношения между матерью и сыном испортились окончательно. Хоть оба старались «сор из избы не выносить». Кривичанка невесело усмехнулась: - Да уж, княгинюшка никогда не кричит, она делает. Прогнала Малку прочь, в маленькое сельцо, а потом и сына у нее отняла. Но к отцу не пустила, и к себе не взяла. Сказала, чтоб Добрыня им занимался, он же Малке «вроде как» братом приходится. - Тогда зачем он его сюда привез? Мало ему шкуры пален… Сожа не удержалась и все же отвесила Припяти легкий подзатыльник, а Калина недоуменно нахмурилась. Лицо у старшего брата – по матери, причем появление отчима Добрыня принял без восторга – действительно в какой-то момент оказалось обезображено сильным ожогом, который он пытался прикрыть бородкой, да и кожа на обеих руках тоже была опалена: вся в мелких шрамах, с ярко-розовыми пятнами и багровыми рубцами. Видимо, это было как-то связано с большим пожаром Искоростеня лет двадцать назад – после чего древлянам пришлось переносить свою столицу в Овруч. Хотя, наверное, привозить с собой ребенка, которого Ольга сама видеть не желала и уж точно не хотела, чтоб его видел Святослав – было действительно не самым мудрым решением. Но почему-то… - Ну, тут две причины: или жить надоело… - логично рассудила Тиса. – Или уверен, что недолго княгине осталось тереть горностай. Если Святослав возьмет правление в свои руки – всё изменится. - Да уж, прости-прощай мирное время. В наступившей надолго тишине теперь был слышен только трест льняных ветвей, которым до заката предстояло стать отрезом полотна. Скоро волокна расчешут деревянным гребнем, скатают в кудель, спрядут из них нити и крепко-накрепко их переплетут. Говорят, Судьба тоже прядет людские жизни и связывает их между собой. Люди – тонкие нитки на ее кружащемся веретене, народы – сотканные из них ткани. Бежит по кроснам челнок, кладет нитку к ниточке... И никто не скажет – насколько большим и прочным будет этот полотнище. И что на нем будет вышито. Не рассыплется ли оно из-за нескольких подгнивших или выпавших нитей? - Фу на вас с вашими сплетнями, - неожиданно заговорила муромчанка. - Лучше давайте песню какую споем.

***

- Похоже, князь приехал, - устало произнесла Тира, уронив темную, все еще кудлатую после танца голову, на полку кросен. – Шумят во дворе. Ты иди, а мы сами побелим. За дверью обдало прохладным воздухом – солнце уже падало за верхушки деревьев. От главного дома слышался смех. Видно, при встрече Святослав подхватил младшего сына на руки, а Владимир перепугавшись этого совершенно чужого ему человека, которого он отродясь не видел, принялся старательно – причем, совершенно молча, полностью в бабкиной манере! – вырываться. Всеобщий смех еще сильнее сбивал его с толка. Князь – молодой, и как все молодые, красивый – смеялся тоже: - Ну и чего ты, богатырь, хвост поджал? Я в твоем возрасте уже битву открывал. Рарог усмехнулся, а по щекам Добрыни расползся румянец, даже шрам налился темно-бурым цветом. - Ему в этом году на коня садиться, но великая княгиня не признает его родство, – негромко произнес он. При упоминании матери Святослав тут же помрачнел, и еще крепче прижал к себе уже смирившегося Владимира. Вновь в нем проступило громадное нервное напряжение, которое словно пронизало все его существо и делало его похожим на хищного зверя, запертого в слишком тесной для него клетке. - Я с ней поговорю, - коротко ответил он. «О, ну вот и кончились наши праздники…» Судя по выражению лица отца, он тоже подумал о грядущем невероятном скандале. - Это верно, но еще успеется. Мне с тобой тоже есть каким словом перемолвится. И не одним. Тем паче, у меня на дворе один твой старый знакомец обретается. Вот только выйти не торопится. Илмер, сынок, ты уж уважь нас с князем! А вы все пошли по делам своим! Вышедший из своего дома новгородец подошел с таким видом, словно выпил кувшин едкого уксуса. Но и Святослав явно не ожидал увидеть главу и любимца своей личной дружины на дворе у старшего воеводы. - Так вот оказывается какая у тебя «дальняя родня в Киеве», друг любезный! Отчего же скрывался, некоторые тебя чуть ли не безродным звали… - На отцовской славе любой выехать может, - проворчал Илмер. – Вот только в тени высокого дуба другой такой же не вырастет. Рот у князя дернулся, а в глазах, похоже, блеснула настоящая зависть, а Рарог только усмехнулся: - Ах, так ты за этим уехал? Молодец, уже на две головы меня выше вымахал! Вот одним ростом, правда… - И неожиданно (для Святослава) сменил тему. - Княже, как тебе там в Новгороде правится? Все еще есть терпение спорить с вечем по всякому поводу или уже, как Олег, смирился и лыжи оттуда востришь? - Значит, не мне одному показалось, что для Господина Великого Новгорода существуют только два мнения: его и неправильное? – вновь рассмеялся князь. - Будь у меня выбор – в жизни бы туда больше править не поехал! Хоть и второй город на Руси. - Народ там с норовом, верно, - еще выше вскинул голову Илмер. – Зато не дает себе на шею садиться. Отец на это утверждение фыркнул и распахнул перед князем дверь: - Скоро уже роса вечерняя выпадет. А поговорить нам о многом нужно. Мальчишку, может, забрать? - Пускай пока с нами посидит. Он уже и не против, - взлохматил Святослав светлые вихры сына. Когда почетный гость, отчего-то приехавший только с одним дружинником, исчез в доме, Илмер злобно прошипел отцу: - Зачем ты меня позвал? Зачем на смех выставил? - Чтобы поумнел немного. А то рано или поздно найдется князь, который тебе по хребту-то вытянет, если сам шею прежде не свернешь. Примечание: Припять в данном случае – река в Белоруссии и на Украине, по которой «сидели» дреговичи, а не печально известный одноименный город. Сож – река в Белоруссии и России, в бассейне которой жили радимичи. Тиса – река в центральной Европе, левый и самый длинный приток Дуная, берет свое начало в Закарпатской области Украины. Место расселения белых хорватов. Тирас - старинное и древнегреческое название Днестра, протекавшего по землям тиверцев. Тёша – приток Оки, восточная граница расселения финно-угорского племени мурома. Ключник, ключница – должность при княжеском дворе. В Древней Руси (до монгольского вторжения) довольно специфическая. С одной стороны – должность это весьма высокая, так как ключник имел допуск до всего имущества князя, часто исполнял роль казначея, отвечал за кухню, а также руководил всей прислугой. То есть это были люди образованные, со знанием языков и этикета, которые часто являлись доверенными лицами князей и могли представлять их на переговорах. С другой – занимал ее обычно или раб, или лично зависимый (сирота, изгой, чужак) от князя человек, которому не возбранялось также иметь свое имущество и рабов. Одним словом – свободных людей, с полными правами в ключники брали редко.