***
За деревьями зима… кончалась. Воздух был теплым и душистым. Шелестела нежной весенней зеленью листва, мелькали в траве бело-желтые глазки земляники. «Даже странно, как она выросла в такой тени». Впрочем, и лес тут был не таким густым, мало напоминая ту чащобу, где они встретились. Но удивляться уже не было сил. Дорога оказалась долгой. При этом ведунья шла изрядно впереди и лишь перед тем, как скрыться из вида – чуть останавливалась, но ни разу не оглянулась. Наконец, они вышли к дому, напоминавшему тот, в котором время от времени жили братья и отец Калины. И к которому женщинам было запрещено подходить даже близко. Но поскольку на птиц этот запрет не распространялся – Калина однажды за братьями проследила. Вот только ничего интересного не обнаружила. Дом, как дом – разве что совсем простой, не особенно ухоженный, и от выстуженности темный, сырой. Неудивительно, что в нем проводили лишь несколько дней в году – да и то больше времени охотились или собирали травы. Стоило такого туману напускать? Женщины, впрочем, не меньше мужчин любили окружать таинственностью самые обычные вещи – вроде плясок, плетения венков или приготовления пищи в некоторые дни года. Очаг в доме не горел, дерево и солома отсырели - отчего внутри стоял кисловатый дух, не забитый даже запахом подвешенных под потомком трав. А еще - ни единого украшения, ни резьбы, ни сундуков, ни стола, ни вышитых полотенец; только несколько лавок со шкурами да громовые знаки и конек на столбе под самой крышей. Ведунья стала вытаскивать из-под шкур какие-то связки, снимать пучки трав. - Хоромы, как видишь, не княжеские. Впрочем, жить мне здесь осталось недолго. Хоть из-за Мороза и подзатянулся отдых. Замел, разбойник, твоему отцу все пути. То, как она отзывалась о духе зимы, – не могло ни смущать. Казалось, женщина знала его лично – как если бы он тоже мог иметь телесный облик, подобно Калине и ее семье. Конечно, она слышала, что такое возможно – недаром люди до сих пор клали требы духам природы и самым древним богам. Но по словам матери – их дни миновали еще давно. Отчего-то со временем они исчезали, словно «срастаясь» из бесчисленного множества мудрых зверей, владык и владычиц рек, священных рощ и стихий в одну личность, а потом их место занимали их потомки от человеческого рода – такие как отец и мать Калины. «Интересно, будут ли люди молиться нам и приносить кровавые жертвы, как настоящим богам?» - Что ж, я готова, - закинув за спину небольшой мешок, заявила ведунья и распустила по темной комнате точно такую же накидку, в которую все еще куталась Калина. Серебристая воздушная ткань словно светилась сама по себе. - Вы… - Ты все еще считаешь, что наша встреча случайна? – усмехнулась женщина. - А мать-то твоя, видно, совсем замаялась, раз такую пропажу проглядела. - Она говорит, что доброй христианке ведовство и оборотничество не пристало, - пробормотала девочка и быстро добавила: - Но про накидку мы с ней не говорили. Она даже не знает, что… - Безобразница, - как-то и печально и весело ответила ведунья. - Стало быть, она и впрямь стала христианкой не только по кресту, но и по духу? Отчего же тебя не крестила? - Отец запретил. Жутко он эту веру не любит. Олегу дал расправиться с Аскольдом и Диром в том числе потому, что те крестились и крестили многих из своих людей. - И все же старики вроде Мороза в этих краях еще очень сильны, - задумчиво протянула ведунья, а потом словно опомнилась. – Ладно, хватит разговоров. Нам пора, пока Мороз твою мать и брата к праотцам не отправил. От столь прямого озвучивания своих страхов, Калина даже вздрогнула. Женщина ее заминку поняла по-своему: - Так уж вышло, что матушка твоя сейчас вроде как и в нового бога верует, и старых еще боится. Обвела свой дом и двор кругом – и мне теперь в этом облике туда не попасть. Но меня можно зазвать или провести с собой. Я ждала твоего отца, но он не нашел дороги. Услышав такое, Калина тут же попятилась к двери, гнилой пол заскрипел и затрещал. - Стало быть, у нее была причина… - Знаю я ее «причину», - полыхнула глазами ведунья - или кем она была на самом деле? – отчего обезображенное лицо ее стало выглядеть и вовсе жутко. – Впрочем, решай сама. Но уже к утру твоей матери не станет. Она отвернулась, но ее напряжение выдавало нервное постукивание ноги. Вольную-волю всегда связывали с возможностью делать выбор. Вот только редко кому на самом деле доводилось делать выбор подлинный, судьбоносный… осознанно. Он упал на грудь, как тяжелый камень, выбил из нее воздух. - Но разве может быть хуже? – не понимая, что говорит вслух, спросила себя Калина. - Хуже может быть всегда, - невесело усмехнулась женщина, - Вот только кроме нас проверять некому. Это уже отличный повод жить – даже вопреки всему. Еще какое-то время покомкав в руках край накидки и похмурив брови, девочка мотнула головой. С другой стороны – а что на ее месте ответил бы другой ребенок? - Хорошо, я вас проведу. Внезапно снаружи раздался тихий треск и в распахнутую дверь дохнуло холодом. Калина испуганно шарахнулась в сторону, но на искалеченном лице женщины страха не отразилось, лишь досада. - Все же сумел сюда попасть, упырь. Видать и впрямь сильно поперек ему души пришлось. По стенам и полу поползли змейки инея, в дверь залетали и клубились легкие снежные облачка. А вскоре дверной проем загородил высокий мужчина в воинском облачении и наброшенной на плечи длинной белой шкуре. Дом, как и многие в те времена, был несколько углублен в землю и дверь находилась изрядно выше пола – отчего Калине мужчина показался и вовсе гигантом, а лица его она толком разглядеть так и не смогла. Виден был лишь подбородок, белые, без кровинки губы да светлые, словно седые, усы. Но почему-то сразу поверилось, что это и впрямь самый страшный и ненавистный из духов. Тот, чье прозвище «Карачун» стало одним из острожных прозваний смерти.***
Наверное, людям будущего, привыкшим видеть в Морозе доброго старика, приносящего детям подарки, в Карачуне – Рождественский пост и каравай, а Ад воспринимать, как «геенну огненную» - нелегко осознать то, что их предки высшим злом и источником страданий считали не неугасимое пламя, а зимнюю стужу. Могильное дыхание зимы, которое убивало и зелень, и радость, и саму волю к жизни. Ведь холод и голод часто шли и идут рука об руку. Хоть даже тысячу лет спустя погребальной одеждой останется белый, как снега в мертвом поле, саван и пресловутые тапочки.Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом, По мертвому плачущий девичий крик, Седая старуха в салопчике плисовом, Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
А самым любимым и торжественным цветом останется червленый цвет пламени, который в России прямо назовут «красным», то есть «красивым». Ведь это цвет солнца. Цвет крови. Цвет страсти. Цвет жизни.***
Поэтому первым чувством стал страх – пронизывающий, что тот же мороз до костей. Ведь на что был способен этот враг всего живого – Калина видела своими глазами. Потом откуда-то изнутри поднялась раскаленная ярость. Но прежде чем девочка успела что-то сделать или сказать – женщина схватила ее за плечи костистой рукой, а другой зажала рот. - Не ожидала, что сюда явишься, старый ты вурдалак. Пар с тебя, я смотрю, так и валит. Больно, небось? Мороза и впрямь окружали облачка пара. Приглядевшись, Калина заметила, что одежда его там и тут покрыта тлеющими пятнами. Находиться ему здесь и впрямь было не слишком приятно, но отчего-то он решил перетерпеть. В дом он, впрочем, войти так и не решился. - Это я не ожидал, что ты снова попытаешься лезть в людские дела. Все казалось, что тебе хватило предыдущих разов. Тем паче, что один из них для тебя закончился, - он взмахнул пальцами в кольчужной рукавице у щеки, - особенно печально. - Едва ли ты пошел на все это только ради сохранности моей… шкуры. - Тут ты права. Просто я не очень люблю, когда меня пытаются провести. Причем, не только меня. Ведь давно среди таких как мы было оговорено – с людьми и воплощениями их родов-племен дел не иметь. Они пожелали вырваться из лона Природы, создать свой мир, чуждый ей. Пусть этот мир и заботится о них. - Сколько красивых слов. А всего-то с досады! Думаю, имей мы дело с другим духом – ты бы так не злился. - Ну, не каждый день желают усилить твоего извечного врага. Да и будет ли счастлив тот, с кем Его свяжут? Впрочем, тебя такие вещи никогда не волновали. - Утомил ты меня, - прямо сказала женщина, еще крепче сжимая задергавшуюся Калину. - И народца положил без счета почем зря. Выкладывай лучше, зачем явился. Мороз потянулся к поясу, на котором у него, как и у всех мужчин, висели обереги. Отстегнул один – тонкую искрящуюся пластину с каким-то рисунком: - Хочу лишь получить свое. Я видел Его храм на том острове – и там Его чтут честно, не забывая о моей доле. Свяжи этого ребенка не только с Его силой, но и с моей. Пальцы на лице Калины сжались так, что она чуть не задохнулась. Ведунья явно рассвирепела: - Смеешься надо мной?! Ты же убьешь всякого, из любого соки вытянешь! Не для того… - Я знаю для чего, - спокойно пресек ее гнев Мороз. - А также знаю, что все это – мечта и блажь. Ты и его отец хотите несбыточного. Да еще почти задаром. Вот только я не желаю, чтобы даже попытки делались мне в урон. Он выпустил оберег из пальцев, но тот не упал, а медленно поплыл в воздухе. Калина, как зачарованная, смотрела на переливающийся хрусталь в тонком серебряном ободе. Женщина молчала, лишь тяжело и надсадно дышала – теперь был ее черед выбирать из двух зол. - Думаешь? Что ж, твое право. Только не забывай – времени у тебя до утра. Мне тут скверно, конечно, но солнце уже на закате. Ночь перетерплю. - Вечно б тебе в твоих чертогах сидеть, упырь! Чтобы носа не смел показать! – прошипела ведунья и схватила оберег искалеченной рукой. Он исчез, а на искореженной плоти возник узор ярко–белого цвета. - И тебе, Матушка, не хворать… - прошелестело в ответ эхо. Дух зимы исчез, словно и не было. Иней быстро таял, оставляя после себя лужицы и темные разводы на необструганном дереве. Женщина отпустила Калину и задумчиво разглядывала узор на ладони, напоминающий переплетенные снежинки. - Что вы хотите сделать с моим братом? - Ничего, что не хотелось бы вашему отцу, - очнувшись, резко ответила она и принялась обматывать ладонь куском ткани. - Но… вот только маме это явно не… И, выходит, это вы во всем… - Ты мне еще тут поумничай-покапризничай, - рассвирепела ведунья. - Идем. Солнце вот-вот зайдет.***
Лес внизу – темный, угрюмый - стучал ветками, ворчал, жаловался. Не веселей были и сменившие его широкие сонные поля. И, наверное, где-то среди этого серо-белого, долгого пути Калина задремала в полете, как самая настоящая птица. Иначе чем объяснить, что за время, которое они летели до Киева, она увидела дальние от днепровских берегов земли и людей, о которых слышала лишь в песнях и которых уже давно и на свете нет? На востоке уже висел черно-синий муар, на западе опускалось за Святые горы солнце. Уже скоро его колесница влетит на широкий двор его сестер-заряниц, которые отведут на конюшню к полным яслям скакунов и искупают, накормят-напоят своего усталого брата. А пока солнечные лучи горели с той яркостью, что бывает лишь, когда надвигается тьма. С небывалой ясностью видно было и каждое перо у белой лебеди, в которую обратилась ведунья, и каждая веточка у недовольных деревьев, и каждая шерстинка у изредка сигающих и рысящих по лесным дорогам зверей. В какой-то момент сама земля вдруг поднялась ей навстречу, и все казавшееся далеким и мелким, вдруг стало близким и отчетливым. Но Калина даже не успела испугаться, решить, что падает - ветер нес ее над отцовскими землями, крепко поддерживал под крыльями. В отцовском уделе она никогда не бывала, но тут же узнала его по рассказам братьев. Здесь вдоль берегов с белыми скалами и белыми дюнами под низким стальным небом тянулось холодное море. Шумели огромные города и пристани. Рдели священные стяги над резными храмами, в которых стояли многоглавые и многорукие боги в окружении злата, и драгоценных камней, и шелков, и черепов сраженных врагов. Вот прогремел рог и прошли внизу триста всадников на белых конях – голос в голос, волос в волос… И вдруг все исчезает, лишь кружится рядом огромный орел, ведущий князя Леха. А потом тянутся в небо Карпаты – пристанище древних чудес и древнего зла – упырей, что выходят во мраке из горных щелей и могил. Лежит на склоне одной горы воин – высокий, как эти вершины – иссох до костей, но не шелохнется, пальцем не шевельнет. Так как не держит его Мать-Земля, ступит он шаг – содрогается все вокруг, рушатся целые города. В дело – доброе ли, злое - силу б такую. Но сильнейший из сильных совершенно бессилен. Змеей кружит река Влтава, поит земли Кази, Тэтки и Либуше – внучек Чеха, мудрых чародеек, которым открыты все тайны природы. А Дунай красен от заходящего солнца. Красен, как кровь горделивого богатыря, который не стерпел того, что его жена - искусная поляница - стреляет из лука метче его. И на спор попытавшегося сбить стрелой с ее головы яблоко, но убивший и ее, и нерожденного сына. Пробита богатырская грудь его же мечом и от крови всех троих рождается и бросается с гор великий Дунай. Над зелеными лугами сербов и болгар летают и хохочут добрые девы-вилы. Орошают траву вечерней росой, чешут косы и языки, обсуждая молодого оборотня из соседней деревни. Да и люди здесь, несмотря на Крещение, не видят зла в Огненных змеях и их сыновьях-вуках. Ведь молнии - дети подателя небесных вод Громовержца и влажнокожей Змеи-Земли, и пусть за злые проказы их накажет сам отец. Дождь и вода в этих землях любимы как солнце и огонь - на Русской равнине, и никто не станет оскорблять их покровителей. А вот дома, на Руси змеев любят куда меньше. Видят в них уже не столько подателей благ, сколько опасных покровителей, чьей силой хотелось бы завладеть. Когда по чернильной глади Ильмень-озера без ветра начинают разбегаться сильные волны, а Волхов течет вспять, только безумец решится приблизиться к нему. Разве что издали кто-то рискнет посмотреть, как в лунном свете мелькает в воде блестящая чешуя и высокие гребни. И все же новгородцы и прочие соседние города чтят своего свирепого Ящера. Да и люди отца, и заезжие свеи и урмане украшают свои корабли змеиными головами. Последние даже сами суда называют «драккарами» - драконовидными. Земля между Волгой и Окой темна – мало здесь еще городов и селений, хоть эти края были еще уделом Рюрика и Олега. Быть может, со временем оно переполнится людьми и духами, а пока же плодородное ростовское Ополье, окруженное со всех концов густыми лесами и болотами, напоминает огромную и пустую люльку для младенца. Сама же Волга катит свои волны на юг, мимо Булгарии, мимо Хазарии к синему теплому морю и высоким горам. Оттуда тянет зноем, раскаленными ветрами, иссохшей от жара травой. Долго бились эти ветра с волей Мороза, и когда получивший свое дух зимы отступил – ринулись вперед, сталкиваясь с ветрами холодными и вызывая страшную бурю. Первый порыв чуть не опрокинул Калину на землю, заставив очнуться от забытья. С моря, со Степи шла громадная туча, различимая даже в густых сумерках, так как внутри нее то и дело вспыхивали беловатые всполохи. Скоро стал доноситься и гром. К счастью до города оставалось совсем чуть-чуть. Но когда они обратились – за его стенами, так как все жители Киева высыпали на улицу при первом громовом раскате – ветер уже был таким, что с трудом удавалось удержаться на ногах. Задрав подол и зажав его конец в руке, Калина брела к дому. Ведунья же бешенства непогоды не боялась совсем. Да и с чего бы – если у нее и волос на голове лишний раз не колыхнулся? Примечание: Запона – в 10-13 вв. на Руси женская одежда, представляющая собой прямоугольный кусок ткани, сложенный пополам, с отверстием для головы, короче рубахи. По бокам не сшивалась и всегда подпоясывалась. Прилагательное «красный» — в цветовом значении из славянских языков действительно свойственно только современному русскому. В старорусском и древнерусском языке для обозначения красного цвета, как и во всех славянских языках, использовали слово «червлёный» (по названию личинки насекомого «червеца», из которого приготовляли красную краску). Впоследствии, "прозвище" этого цвета стало основным его названием. ПС: Подозреваю, что тех читателей, которые читают «Весеннюю сказку», смутит иная, чем в ней система родства и отношений между славянскими богами. На самом деле противоречий здесь нет – так как цельной и неизменной во всем «славянском мире» мифологии не существует (да и в прочих «этноязыковых мирах» - тоже). Она не то чтобы различна – она очень вариабельна. Даже, например, в плане определения высшего бога и супруга земли: где-то таковым было Небо, где-то Громовержец, где-то Солнце. Но с точки зрения принадлежности к славянской мифологии все эти варианты «правильные». Тем более, что - с высокой вероятностью - все эти три бога были разными ипостасями одного и того же божества.