Сны о России: Волчий пастырь

Дома на Рароговом подворье были поставлены на северный манер – рубленные, с расписной резьбой, с полами над землей. Между постройками были брошены деревянные настилы – но размытый ливнем снег и взбаламученная земля уже успели залить их серой ледяной водой. Шлепая по ним босыми ногами и стараясь не поскользнуться, Калина вся дрожала от пронзающего до костей холода. Дождь в один миг промочил одежду насквозь и сейчас щедро лил за воротник. Вода вскипала в оврагах, обваливала с холмов снеговые шапки и тащила их за собой к Днепру, который к утру стал отзываться сухим, недовольным треском вскрывающегося льда. Озаренный частыми, бело-сизыми вспышками Киев стал странен и страшен. Столь же страшны стали смятые, истрепанные ветром деревья и потемневшие облысевшие горы. От громовых раскатов подкашивались ноги. С трудом преодолев желание проделать остаток пути на четвереньках, девочка все же добралась до бани и дернула за ручку двери. Изнутри обдало травяной духотой и блаженным теплом. Переступив порог и поджимая заледенелые пальцы, Калина обернулась. Не промокшая ни ниткой, ни волосом ведунья не отстала ни на шаг. Скользнула взглядом по дверному наличнику, словно разглядывая ей одной заметные знаки, и протянула вперед руку. На круглом детском лице Калины заиграли желваки – это была последняя возможность отступить, не идти наперекор желанию матери – но раздавшийся откуда-то из-за спины болезненный вздох заставил схватить эту неестественно сухую ладонь и втащить ее обладательницу за порог. Их приход заметила только молоденькая чернавушка – уставилась, как сова, большими темными глазами, почти не мигая – даже выпустила из рук какие-то тонкие полотняные ленты. Перемазанная, вымокшая хозяйская дочка и стоящая за ней незнакомка с весьма примечательным обликом, да еще озаренные вспышками молний, казались выходцами с того света. Исидор, нагревавший на огне тонкое лезвие длинного ножа и что-то негромко обсуждавший с приглашенной в помощь знахаркой, отвлеклись только, когда Калина метнулась мимо них в дальнюю комнату, где пахло потом и кровью: - Мама! Лежавшая на лавке женщина на этот вскрик не отозвалась. Ставшую восковой кожу облепили распущенные волосы, побелевший рот приоткрылся... Лишь когда девочка стиснула ее ледяную – несмотря на влажную от пота рубашку – ладонь, мать перевела на нее взгляд. И все же ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, кто перед ней. Но потом влажный белый лоб рассекла длинная складка: - …ина… здесь? Не зная, что ответить, девочка зарылась лицом в ладонь матери, и та мягко сжала пальцы. Но уже в следующее мгновение они словно окостенели. - Ты?! Из голоса Марии пропала всякая слабость. Напротив, в этом кратком слове прозвучала такая дикая смесь чувств – от удивления и страха до лютого гнева, - что Калине очень-очень сильно захотелось, чтобы эта злосчастная накидка не попадалась ей в руки никогда. И которая, конечно же, до сих пор была на ней. Словно угадав мысли дочери, Мария отпустила ее лицо и вцепилась рукой в насквозь мокрый наголовник. - Это что?! - Твое равнодушие, - спокойно ответила ведунья. - Верно, все твое время и мысли ушли на сохранение твоего положения в доме Рарога. Где уж тут усмотреть за собственной дочерью? Роженица нахмурилась, но спорить не стала. Не было сил. Да и управление такими владениями, какими обзавелся ее супруг, и отношения с другими его родичами и впрямь съедали все время. Поэтому лишь коротко приказала: - Уходи. - Ну, конечно, - нарочито ласково ответила незваная гостья и положила здоровую руку на тугой, обтянутый тонким влажным льном живот. – Сразу, как только закончу. - Я людей позову. - Ты отлично знаешь, что мне они не помеха. Да и к чему вся эта блажь? Разве я когда-нибудь была недобра к тебе? Мария не ответила, глаза у нее опять потемнели, а потом закатились - она вновь проваливалась в лихорадочное забытье. - Разве когда-то самой себя для тебя не пожалела? – чуть слышно добавила ведунья. Наверное, это была лишь игра теней и света чадящих лучин, но Калине почудилось, что по лицу и рукам матери вдруг побежали трещины, чей узор странно напомнил раны гостьи. Внезапно и лучины, и свечи погасли – все вокруг словно ухнуло в черную бездну без единого проблеска и звука. В ней нельзя было рассмотреть даже собственных поднесенных к лицу рук и даже услышать собственного дыхания, перестука дождя или громовых раскатов. Словно они оказались не в обычной бане посреди обжитого двора, а в деревянной домовине, могильной клети, засыпанной землей. Кто-то из братцев говорил, что у них на севере так до сих пор иногда хоронят. Но прежде чем девочка успела испугаться по-настоящему, прямо в воздухе затлела слабая искорка, тусклая, как звездочка перед самым восходом солнца. Она дрожала и трепетала, то почти угасая, то разгораясь с новой силой. И с каждым разом она светила все ярче и становилась все больше. В какой-то момент свет выхватил из темноты изуродованное лицо - ведунья смотрела на огонек, как зачарованная, восхищенно и алчно. Провела рядом с ним костяной рукой, и вместо округлого светящегося комка в воздухе вдруг защелкал пастью крохотный огненный волк, а в следующий миг свила тугие кольца змея, чьи чешуйки плавно перетекли в орлиное оперение. Но и птицей ему быть вскоре наскучило… - Ну, хватит! – неожиданно зло произнесла ведунья, и огонек, вновь обратившись лишь клубком из пламени, уселся ей на ладонь. Она снова улыбнулась и сжала пальцы, от отсветов ставшие прозрачными и красноватыми. И, словно лишь сейчас вспомнив о Калине, бросила: - А тебе давно уже спать пора. Не для твоих глаз все это. Вот теперь все вокруг действительно сгинуло без следа.

***

Проснулась Калина от того, что кто-то мягко, но упорно тряс ее за плечо и звал по имени. С трудом разлепив ресницы, она увидела над собой размытый женский силуэт, тусклый блеск тяжелого ожерелья и длинных рясен. - Доброе утро, - улыбнулась великая княгиня. Коснулась тыльной стороной своей уже увядающей руки лба девочки. – Жара нет. Все же вы поразительные создания. Впрочем, - вздохнула она, вставая с широкой лавки, - странно чему-то удивляться, когда уже знаешь, что мы с тобой ровесницы. - Доброе, - только и ответила Калина, не торопясь выбираться из-под тяжелого одеяла. Она и сама не могла объяснить, но отчего-то недолюбливала великую княгиню. Или побаивалась. Наверное, это было странно – ведь в то время об «особо ярких» подробностях раннего правления вдовы Игоря Калина не знала. Мать – к добру ли, к худу – старалась оберегать ее от подобного. Видимо, считала, что на ее век дряни еще хватит. И как Ольга удивлялась особенностям их природы, так и сама Калина, жившая лишь первое людское поколение и будучи разумом еще ребенком, – не могла не удивляться тому, как сильно могут меняться одни и те же люди. И дело тут было даже не в том, как скоро они взрослели и угасали. Молодая Ольга просто была… другой. Впрочем, сейчас страх за мать был сильнее. И больше всего пугало то, что начинать разговор вечно занятая княгиня не торопилась. Тянула время. - Как… моя мама? Ольга улыбнулась – коротко, одним ртом. - Думаю, с ней будет все в порядке. Как и с твоим братом. Им просто нужно отдохнуть. Когда Ольга упомянула брата – Калина невольно нахмурилась. Брат. Ну, конечно же. Источник всех бед. Из-за него все началось. Ольга же снова улыбнулась и снова присела рядом. Провела пальцами по взъерошенным светлым волосам девочки - пара волосков зацепилась за перстни, заставив поморщиться. - Сходишь к ним… позже. Я понимаю, ты волнуешься. Поэтому и зашла вчера в баню, верно? В голове что-то предупреждающе щелкнуло. Словно ветка хрустнула под лапой затаившегося хищника. Роды почитались делом весьма опасным - не только для матери, но и для всех вокруг. Как и смерть, рождение – это разлом между двумя мирами, миром людей и миром духов. И никто не мог поручиться, что через этот разлом пройдет лишь одна душа. Поэтому в положенный срок роженицы или уходили из поселений вовсе, или же дети появлялись на свет в нежилых постройках, входить в которые могли только повитуха или лекарь. - Д-да, наверное, - пробормотала Калина, опуская глаза и комкая в руках край одеяла. – Честно говоря, я плохо помню. Такая гроза была. Страшная. А больше из родных никого во дворе не осталось. Ноги сами принесли. Наверное. - Гм. В следующий раз лучше иди ко мне. А не прячься по углам. Прислуга тебя не видела с самого полудня. Где ты была? - Где-то гуляла. Не помню уже, - откровенно «включила дурочку» Калина. Ольга не любила магию. Почти так же сильно, как ее сын не любил христиан. Что обеспечивало их окружению весьма «веселую» жизнь. И подлинная история едва ли пришлась бы ей по вкусу. На счастье Калины прямо сейчас у княгини не было времени или возможности изводить ее вопросами. После ночной бури и Киев, и все окрестности, наверняка, были не в лучшем состоянии. - Да, такое бывает, - уже намного холоднее произнесла Ольга и встала. – Странно только, что и Исидор, и прочие не помнят, как ты вошла. Впрочем, они подзабыли и о моем приказе время от времени сообщать, что происходит. Словно этой грозой вам всем память отбило! – подняла она голос, но быстро взяла себя в руки. – Что ж… Я пойду, хлопот сегодня хватает. Ты же поднимайся, собирайся и завтракай. Но едва только Калина успела выдохнуть от облегчения. - … потом зайдешь ко мне. - Зачем? - Хотела расспросить про пару вещиц, которые при тебе были. Например, про это, – Княгиня подошла к ближайшему сундуку и подняла с него прялку – небольшую, из тех, что можно было носить с собой. И совершенно Калине незнакомую – хоть внешне она и ничем не отличалась от тех, что ей доводилось видеть у матери, работниц или соседок. Та же прихотливая резьба на лопаске, те же обережные знаки. Тонкие линии вод, четырехсторонний символ земли с точками-семенами. Разве что со знаками братьев-Сварожичей неизвестный резчик оказался излишне щедр, найдя место для всех трех Огней: и для солнечного диска, и для громового знака, и для трех лепестков земного огня. Обычно про младшего из братьев – безымянного, оставшегося жить на земле, среди людей – забывали. Точнее, не рисковали упоминать лишний раз. - Но куда больше меня заинтересовала она, - Ольга вынула из поясной сумки небольшой сверток и тонкая ткань птичьей накидки растеклась светлым водопадом до самого пола. – Или, быть можешь, ты хочешь рассказать о них сейчас?