Мое единственное солнце

Любовь и влюбленность – два абсолютно разных понятия. Влюбленность – это мимолетное чувство, которое охватывает тебя максимум на один день, и создано оно, как мне кажется, лишь для разрядки организма. Влюбленность это как часть взросления, когда ты вроде как понимаешь, что происходит, но повлиять ты не в состоянии. Влюбленность никогда не даст тебе и части того, что даст любовь. А любовь дает многое, да и многое забирает. Ведь любовь – это вовсе не летние зефиры и не прогулки по садам, это даже не признания в письмах и не соловьи в розах, это даже не величайшие произведения искусства в музеях, любовь – это труд, понимание, жертва. Сталкиваясь с любовью, ты понимаешь, что процесс неизбежен и чувствуешь себя совсем дурно. Это все равно, что падать. Ты понимаешь, что вот-вот коснешься земли, и будет больно, но ничего поделать уже не можешь – слишком поздно ты спохватился. Жаль, конечно, что все это я начал понимать лишь сейчас, где же была моя светлая голова в шестнадцать? Скорее всего, она была занята чем-то другим, дабы отвлечь меня от побочных мыслей. Я убирал свою комнату каждый раз, когда не хотел о чем-то думать. Сегодня же, я пропылесосил, вытер пыль, промыл все окна раз пятнадцать, ибо знал, что как только я снова лягу на диван с музыкой, то слушать я буду явно не ненавязчивые мотивы, а свой внутренний голос, говорящий мне лишь о том, как следовало поступить. А что было бы скажи я вот так, а не так? Что будет, если я сделаю так-то? А ничего и не будет, все спонтанно, дерзко и непредсказуемо. Так же, как и она. Есть только два самых сильных чувства – ненависть и любовь. Сейчас во мне разгорались синем пламенем оба, поглощая меня всего. Я понимал, что я скорее всего люблю, но уже и ненавидел за это, даже не понимая что на самом деле творится у меня на душе. И скорее всего, тогда была лишь влюбленность, которая пеленой закрывает глаза всем, кто попадется в ее сети. Когда Рождественские каникулы кончились, и когда мой отец вернулся, я понял, что мне стало ненавистно все: дом, школа, даже эта Софи. Я вообще ничего не соображал в те дни, но, по-видимому, во мне выгорела вся влюбленность и начала гореть и сжигать все на своем пути ненависть. Я пришел в школу без настроения, отталкивая всех, кто хотел со мной поговорить, Антуана я вообще чуть не ударил, но он был не из робкого десятка, потому и дал мне вовремя отпор, уж лучше бы он вообще не попадался сейчас мне на глаза. Я смотрел на все сквозь ненависть, девушки – тупые идиотки, считающие, что достойны лучшего парня на земле, хотя сами не представляют из себя ровным счетом ничего, друзья – да подумаешь, притворяются, что любят меня всем сердцем и душой, а за спиной осуждают и гнобят, путающаяся под ногами мелочь – не знающие ни о чем маленькие дети, которые то и дело лезут своими маленькими носиками не туда, куда следовало бы. О, вы посмотрите только, кто заявился в школу! Софи! Какой отвратительный сюрприз! Тебя еще тут не хватало! - Франциск, ты себя хорошо чувствуешь? Она еще спрашивает! Я чувствую себя отвратительно, хуже некуда, или как тебе попонятнее объяснить! Ты же у нас вообще не сильна во французском, жила только в своем захолустье, да и не знала, что такое школа! - Я отлично. Вы бы видели ее лицо! Сколько эмоций, какой пафос… Переживает она за меня, лучше бы за свой внешний вид переживала, сколько раз ей уже можно говорить, что школьную форму у нас тут носят, а не ходят как картошку копать! То было довольно странное, досаждающее чувство, поражаюсь сам себе иногда, как удавалось держаться. Все эти лица были мне противны, все казались виноватыми, всё казалось ненужным хламом. И вот именно сейчас я почувствовал в себе огонь, что-то новое в себе, ничего подобного раньше не было, никогда такого не испытывал. Мне хотелось прямо сейчас ударить кого-нибудь, получить свою дозу адреналина, вызвать страх и восторг. И я сказал себе: «почему нет?». - Франциск Александр Кюри, на каком основании, вы, молодой человек, позволили себе поднять руку на равного? Я молчал, в моей голове крутилась одна мысль: «драка». Я только что избил человека, а по сути за что? Повздорил на лестнице с каким-то недомерком, решил справить на нем весь свой гнев. Удар, еще удар, все вокруг плыло, слишком быстро менялись картины, мы все в крови и отчаянии, из последних сил выжимали из друг друга капли красной, соленой, вязкой жидкости. Я толкал его, бил головой о стену, таскал за волосы и кричал что есть мочи. Он молил остановиться, он выл от боли, из глаз сочились слезы. Больно это наверное, ударяться головой о каменные ступени? - Кюри! - Да, профессор… - Что произошло сегодня днем? Как что произошло… Драка произошла. Наш директор, которого все звали Месье Бульдог, за обвисшие щеки, говорил спокойно, но очень строго. Я знал, что меня ожидает – любое строгое наказание. Удар, еще удар… - Почему ты ударил того юношу? - Он меня разозлил. - Каким образом? - Задел меня на лестнице. Да, повод, конечно, тот еще, но я был зол и рассержен. Я просто не знал, что я делаю, я не отдавал отчета в действиях. Я просто не понимал, как такое могло случиться, это не первая моя драка, из которой я выходил победителем, но это был единственный раз в жизни, когда я набросился на человека лишь потому, что поддался воле своего гнева. Я сидел и молча слушал, как директор спокойно объяснял мне, что я натворил. У парня, возможно, будет сотрясение, а все из-за чего? Ну, толкнул он меня, а что дальше? Я не должен был лезть в драку, бла-бла-бла. Я все это, черт подери, знаю! Мне нужно повторять это, крутить одну и ту же пластинку про нормальное поведение и про то, что меня уже и так чуть не отчислили за то, что однажды я уже натворил подобное! Хватит! Я вышел из кабинета директора весь красный, голова, кажется, распадалась на атомы, опухая и очень быстро нагреваясь. Кровь била в виски, все тело немело, а перед глазами белая пелена. Я знаю, что виноват, я знаю, что плохо, я знаю… Ребята стояли и ждали меня. Там были все те, кто волновался – Антуан, Дидье, Алекс, Рейчел… И Софи. Четверо первых – два крепких парня и две миленькие девушки смотрели очень оживленно и, видно, ждали что я сейчас расскажу все, как на духу, но пятая смотрела очень и очень загадочно, с грустью в глазах. Она не умеет скрывать свою грусть, но держится сейчас неплохо, хотя видеть ее мне было сейчас вдвойне тошно, чем сидеть в кабинете Месье Бульдога и выслушивать его болтовню. - Лицо попроще, Софи, жалко выглядишь. Я сказал это сгоряча, не подумав, сказал так, будто сейчас мне станет лучше, будто после вот этой фразы все мигом изменится к лучшему. Но я – натуральный идиот, который просто прошел мимо своих друзей, просто морально плюнув на девушку, которая мне вроде как нравится. Хотя после такого, боюсь, я потерял к ней интерес. Прошло несколько часов после того, как я вернулся со школы. Все эти бесчисленные минуты я лежал на своей кровати, не шевелясь, тупо смотрел в потолок и очень много думал. Какое же было страшное чувство – ты натворил много нехороших дел, за которые по-хорошему не только отчитывают, но и бьют. Ты растоптал чувства своих лучших друзей. Ты задел за живое человека, который мог стать тебе еще большим другом, не будь ты так неосторожен со словами. Ты – ничтожество, моральный урод, иблюдок, выродок. Тебе нет места в нормальном обществе, тебе теперь вообще нет нигде места. Ни в школе, ни дома. Одни мысли лишь о том, как ты мог такое допустить, как ты мог сорваться, дать гневу обрести над тобой контроль. Стук в дверь, отец пришел. Если еще и сейчас сорвусь, то будет совсем худо, а хуже уже кажется не будет. - Сын, что произошло сегодня? Я отнекивался, врал и выкручивался, как мог, подобно тому, как змеи, обвиваются вокруг жертвы, я увиливал от вопросов, давая на них скользкие ответы. - Я все знаю, - продолжал отец таким же тоном. После этого его тона меня бросило в дрожь. Отец никогда со мной так не говорил, всегда он либо шутил, либо бросался какими-то нелепыми и глупыми фразами, иногда просто со мной не говорил, но такое я слышу впервые. Я рассказал ему все, что было у меня на сердце, все то, что засело у меня внутри, все то, что пожирало мою душу. Я отдал в его руки абсолютно все – даже то, что рассказывать вовсе не следовало. Он молча выслушал, а потом сказал: - Знаешь, сын, у меня всегда такое было ощущение, что я делаю все правильно, что воспитываю тебя правильно, что вся эта жизнь идет как по маслу, но я ошибался. Везде есть свои загвоздки, сынок. Когда твоя мама умерла, я подумал, что и моя жизнь кончилась, пока я не вспомнил про тебя. Уж прости, но я был слишком занят своим горем, чтобы думать о тебе, но теперь все поменялось – я и ты теперь семья. Мы – семья, я все понял. Я не буду тебя ругать, просто скажу, что нельзя оборачиваться, когда ты зол. Решай проблемы только тогда, когда ты будешь спокоен, как удав, ты понял? - Да, отец. Мы крепко обнялись, и мне даже в какой-то степени полегчало, у меня был настрой на извинения, но он вскоре пропал. Когда я вышел из комнаты, я увидел, как на лестнице спал мой отец, а на ступеньках валялась пустая бутылка алкоголя. Все, что он мне сейчас сказал – было лишь пьяным угаром. Спасибо отец, теперь мне еще больнее.