Я смотрю, как мерно вздымается грудь Антона, и чувствую себя полнейшей скотиной. Его русые волосы, слегка выгоревшие под палящим южным солнцем, непослушными вихрами обрамляют лицо. А еще мне кажется, что даже во сне его губы слегка кривятся в этой несимметричной усмешке, которую так часто можно там увидеть.
Задержав дыхание, я осторожно провожу указательным пальцем по четкой линии его скулы, потом касаюсь тонкого шрама на щеке, почти скрытого под легкой небритостью, и обвожу подушечкой большого пальца его губы. Они мягкие, и я с невольной улыбкой вспоминаю, как приятно их целовать. Я тянусь к его светлой прядке, поглаживая невесомо, а потом ловлю себя на том, что пытаюсь накрутить ее на палец. Будто обжегшись, я отдергиваю руку.
Я совсем не хочу думать о том, что произошло между нами этой ночью. Я понимаю, что совершил глупость, однако я не могу ничего с собой поделать. Я слишком сильно устал от своих переживаний, а потому невольно втянул и Кузнечика в эту историю. И мне придется за это расплачиваться.
Когда Антон внезапно открывает глаза, в которых нет ни капли сна, и пристально смотрит на меня, я вздрагиваю. Мне становится неловко, а потому я откидываюсь на подушку, закрывая глаза, как будто могу так спрятаться от мужчины.
— Денис, — я слышу голос своего друга, и внутри у меня все замирает. Он серьезен и спокоен, однако мне все кажется, что он сейчас начнет выяснять отношения между нами. Как же я не хочу этого!
— Антон, — откликаюсь после недолгого молчания, и только после этого осмеливаюсь слегка приоткрыть один глаз и посмотреть на своего друга. А друга ли? Я уже не в первый раз задаюсь этим вопросом, однако все так же не могу найти ответа.
— Я надеюсь, ты не пожалеешь о том, что случилось ночью, — он мягко улыбается, однако я вижу, что его зеленые глаза слишком темные и серьезные, чтобы казаться счастливыми. И от этого мне становится как-то особенно неловко.
Я сажусь на кровати и потираю виски, после чего шарю по тумбочке рукой в поисках своих очков. Мне кажется, что эти стекляшки для меня становятся в некотором роде защитой против невероятных чар обольстительного Кузнечика. Этот неосязаемый барьер между нами.
Если бы мы только встретились при других обстоятельствах.
— Я не пожалею, Антон, — тихо выдыхаю я, как-то слишком задумчиво рассматривая своего друга, который все так же вальяжно лежит на кровати, закинув руки за голову. А от его ответного взгляда по моей спине бегут мурашки. Я надеюсь на ответную улыбку, на лукавый блеск его зеленых глаз, на хитрый прищур — но я ничего не вижу.
— Я бы хотел этого. Хотел бы, чтобы ты был
со мной этой ночью.
— Но я же…
— Ты назвал меня Артуром.
Его слова для меня — гром среди ясного неба. Как же я мог так опростоволоситься! Я не хотел думать об этом наглом мальчишке, однако оказалось, что он не собирается покидать мои мысли, слишком прочно поселившись в моей голове. Я хотел быть счастливым, хотел быть любимым — и чем же это обернулось для меня?
— Извини, Антон, — я все-таки не выдерживаю его взгляда. Однотонные синие занавески нашего люкса чертовски стильные, они идеально подходят ко всему интерьеру, выполненному в белых тонах. И я очень старательно думаю сейчас именно об этих кусках дорогой ткани, а не о том, что происходит вокруг меня.
—
Трижды, Денис.
— Ох, твою же мать… — я все-таки хлопаю себя ладонью по лбу и откидываюсь спиной на кровать, теперь рассматривая потолок. Чувство стыда обжигает меня, и это отражается на моих щеках злым румянцем. Мне кажется, что теперь Антон должен меня ненавидеть.
Кузнечик садится на кровати, вальяжно потягиваясь, и свешивает ноги на пол. А его красивая, широкая спина сейчас напряжена, как и он сам. И я прекрасно могу его понять: не уверен, что я мог бы сохранять такое же спокойствие, попади в такую ситуацию. Сам того не замечая, любуюсь четкими, плавными линиями выделяющихся под загорелой кожей мышц, его слегка выпирающими лопатками, к которым так хочется прижаться губами, красивым изгибом поясницы, наполовину скрытой одеялом. Я был бы готов вычертить поцелуями каждый его позвонок, но я слишком боюсь приближаться к нему сейчас.
Поэтому я просто сижу и бездействую, в который уже раз рассматривая татуировку на его спине. Когда я в первый раз ее увидел, я даже успел испугаться: настолько реалистично была нарисована слезающая кожа, обнажающая сложный механизм, наполненный шестеренками и винтиками. Мне кажется, я мог бы рассматривать ее часами: настолько точно и тонко она была исполнена.
Порой меня посещают мысли, что внутри у Антона действительно таинственные и неведомые механизмы — он слишком спокойно воспринимает все происходящее.
Я так хочу извиниться перед ним, однако не могу найти слов.
— Ну, ты знаешь. Во всем есть свои плюсы, — голос Кузнечика раздается настолько внезапно, что я даже вздрагиваю от неожиданности, быстро отводя взгляд от его спины, как будто меня застукали за каким-то непотребным занятием. И тут же злюсь на себя: мое поведение сейчас напоминает поведение глупой школьницы, впервые оставшейся наедине с объектом своего воздыхания.
— И это было крайне забавно, — мужчина оборачивается и смотрит на меня через плечо, расплывшись в насмешливой улыбке. — Ты бы слышал себя со стороны. Это твое страстное «Алту-у-у-ул-л-л» ночью не может оставить меня равнодушным.
Я слышу его негромкий, хрипловатый смех — и меня отпускает. Как будто гора с плеч. Я робко улыбаюсь, пытаясь понять, насколько искренен сейчас мой старый друг, однако по его глазам я не могу ничего прочесть. Либо он слишком хорошо скрывает свои истинные чувства.
— Не вижу ничего смешного, — я поджимаю губы в притворной обиде, тогда как Антон лишь качает головой и негромко фыркает.
Может быть, все не так плохо?
***
Что бы ни происходило между нами на отдыхе, это нисколько не умаляло то удовольствие, которое я получил в отпуске.
Антон, как и обещал, помог мне развеяться, показывая невероятные, тайные уголки Европы, о которых я даже и не знал. Такая красота не могла не покорить меня. А еще оказалось, что он знал великое множество весьма любопытных историй из самых разных мест, что делало наше путешествие особенно живым. Я ощущал себя так, будто сам присутствовал во время курьезов, о которых с его фирменной широкой улыбкой рассказывал мой спутник. Он вел себя непринужденно, но я прекрасно понимал: порой мужчина наблюдал за мной более пристально, чем мне бы этого хотелось.
Мы не поднимали вопроса наших отношений, однако я неосознанно позволил ему ухаживать за собой. Пусть это и проявлялось не так ярко, но я чувствовал то тепло и ту заботу, которые испытывал ко мне Кузнечик.
Одновременно, мне было хорошо — и больно.
Мне казалось, мы становились все ближе и ближе после случившегося, однако я продолжал держать небольшую дистанцию с тем, кто явно испытывал ко мне не дружеские чувства. Я мог сколько угодно называть себя эгоистом, однако я почти физически впитывал всей кожей ту любовь, которую безо всяких слов дарил мне Антон.
Я не хотел его разочаровывать, я старательно улыбался ему и получал искреннее удовольствие от его присутствия рядом, но все равно не мог выбросить из головы мое кудрявое, черноглазое несчастье.
Артур всегда был рядом, незримо, на краю сознания — и это погружало меня в пучину бессильного отчаяния, с которым я не мог справиться самостоятельно. Увы, даже Кузнечик не мог помочь мне, несмотря на все его старания.
Находясь рядом с Антоном, я иногда забывался, невольно накручивая его русую прядку на палец, будто это была темная пружинистая кудряшка. Я терялся от его ассиметричной улыбки и порой не выдерживал слишком взрослого и серьезного взгляда зеленых глаз. Я находился рядом, но не с ним.
И я даже не удивлен, что в какой-то момент его терпение лопнуло.
***
Последние пару часов полета мы не разговариваем. И молчание это становится каким-то несколько напряженным, будто возвращение домой означает возвращение ко всем проблемам, от которых я стремился сбежать. А что чувствует мой спутник?
Мне казалось, в какой-то миг я заметил страх в его глазах. Но… наверное, мне показалось.
Я стараюсь не думать о том, что происходило между нами в отпуске: это было похоже на приятную сказку, возвращаться из которой было крайне тяжело. Возможно, у нас получится сохранить эту теплоту отношений и дома, среди серых многоэтажек и загруженных машинами улиц. Возможно, я буду рад видеть Кузнечика чаще и проводить с ним свое свободное время. Возможно, я буду не против делить с ним свою повседневность. Свою постель.
Возможно, у меня получится смотреть на Антона и не видеть вместо него Артура.
И от одной этой мысли сердце как-то слишком болезненно бьется о ребра, отчего я немного судорожно выдыхаю и в который уже раз потираю виски. Возвращение домой, как я вижу, совпадает с возвращением мигреней.
— Будь внимательнее, Денис, — мой спутник придерживает меня за локоть, заставляя пропустить работника аэропорта, толкающего перед собой массивную тележку, на которой возвышается целая башня разномастных чемоданов.
Я откликаюсь неопределенно и даже несколько раздраженно, как будто уже сам воздух столицы действует на меня отравляюще, привнося еще больше дурного настроения. Впрочем, я почти тут же раскаиваюсь: мне не стоит сливать свои плохие эмоции на человека, который так меня поддерживает.
— Антон, извини, — я тянусь к нему, чтобы коснуться губами уголка его губ, однако — к моему глубочайшему удивлению — мужчина отступает на шаг, не давая мне коснуться себя. Замерев, я недоуменно рассматриваю черты столь знакомого лица, пытаясь отыскать причину этой внезапной перемены в его поведении. И у меня внутри все сжимается, когда я вижу боль, промелькнувшую на дне его глаз и столь умело скрытую за напускной насмешливостью.
— Не стоит извиняться. Я все понимаю, — он улыбается мне, как будто ничего не случилось. И только сейчас я начинаю понимать, насколько сложно ему контролировать свои эмоции рядом со мной. — Мы вернулись вовремя: сегодня одна важная встреча, которую я не могу пропустить. Надеюсь, ты простишь меня.
Кузнечик не подходит и не касается меня, отчего внутри у меня поднимается совершенно неправильная обида, с которой я не могу справиться. Я даже скрещиваю руки на груди, демонстративно показывая свое отношение к сложившейся ситуации.
— Конечно, Антон. Я же тебя не делжу, — поджав губы, я смотрю на него. И тут же понимаю, насколько глупо все это выглядит со стороны. Раскаявшись, я все-таки делаю шаг навстречу и ловлю его за предплечье, заглядывая в глаза. — Извини. Удачи тебе на встлече, Антон. Созвонимся?
Мне кажется, что всего миг на дне его глаз отражаются весьма противоречивые чувства: смесь боли, негодования и горькой нежности. Он неопределенно качает головой в ответ, словно не желает продолжать этот разговор. А может, он просто торопится.
И перед тем как развернуться и уйти, Антон сжимает на мгновение зубы, явно гася в себе вспышку гнева, после чего довольно резко бросает мне фразу, от которой я невольно цепенею:
— Я хотел бы, чтобы ты бросил этого сопляка… но, черт! Я буду последним мудаком, если не скажу тебе, что ты должен объясниться с ним!
Какого… какого черта он лезет в мою жизнь?! Я сам буду решать, что мне делать!
