«Впервые я вдруг осознала, что в этом мире нет ничего совершенно хорошего и совершенно дурного, что на каждой странице найдется своя помарка, и даже в самой темной ночи, как я надеялась, можно различить мерцающий вдали огонек». Джон Хардинг, «Флоренс и Джайлс».
Германия, окрестности Лейпцига, весна 1944 года. — Вы говорили, оберштурмбанфюрер*, Бонн — последняя остановка перед возвращением в Лейпциг? — Верно, Дитрих. Нам пришлось подзадержаться, у вас тут одно из самых объемных захоронений, а дома у меня архиважный эксперимент простаивает. Шутка ли, полгода получать только сухие отчеты! Наконец-то я увижу все своими глазами… Гауптштурмфюрер* понятливо покивал и с вежливым интересом в голосе спросил: — Тоже на тему вашей диссертации, о ведьмах? — Лучше, намного лучше. Если все получится, мы войдем в новую эру. Перед нами откроются такие дороги, о которых наши предки боялись даже помыслить! — В таком случае, желаю вам успеха в вашем благом начинании, оберштурмбанфюрер.***
Губерт Хауэр. По официальным данным погиб в тридцать шестом в возрасте двадцати семи лет. Уроженец Кёльна, добропорядочный гражданин, образцовый муж, гениальный исследователь. В настоящее время плодотворно трудился на благо родины под прекрасными в своей изящности и строгости знаменами со сдвоенной руной «зиг». Задача перед ним была поставлена чрезвычайной важности: отыскать по всей Европе места казней ведьм, создать подробнейший перечень и определить остаточные эманации. Как и всякий сотрудник тайного седьмого отдела СС, Губерт не был рядовым человеком. Исследования, которые проводила «Аненербе» на широком слуху считались идущими на изучение традиций, истории и наследия германской расы. Работа зондеркоманды* Губерта прикрывалась «Семинаром вспомогательных исторических дисциплин Исторического института Лейпцигского университета», а ее сотрудники имели обыкновение представляться студентами-дипломниками, собирающими материалы по истории ведовских процессов. На деле же простое архивирование не было целью Хауэра. На любом месте, где когда-то происходили казни ведьм, оставались определенные виды энергии — разумеется, настоящие ведьмы редко попадали на костры, однако даже нескольких из тысяч невинных жертв хватало для того, чтобы в дальнейшем это место вошло в список исследователя. Способность видеть потусторонние виды энергии была пропуском в настоящую колыбель «Аненербе», а наличие умственных способностей и умение доказать свою лояльность делу — гарантией продвижения наверх. Хауэр обладал и тем, и другим, и третьим. Но в совокупности его достоинства породили его же главный недостаток: он был чрезвычайно амбициозен и честолюбив. Поняв и приняв законы нового мира, в который он в годы своей юности пробирался тайком и лишь после мнимой смерти получил возможность войти через парадную дверь, Хауэр не хотел останавливаться на достигнутом. Ему было мало сакрального знания, что в мире существовали не только люди, но и сверхъестественные существа. Мало знания, что ведьмы получали свои невеликие силы, призывая мелких бесов; мало того, что этих самых бесов мог призвать в подчинение любой образованный человек, наделенный определённым даром; мало того, что древние гримуары и ведовские фолианты не были выдумкой сказочников и людской молвы. Он мечтал разобрать потусторонний мир по винтику, препарировать беса, чтобы понять механизм связи с ведьмой, понять утерянный принцип составления заклинаний, чтобы, как в древности, подчинять себе стихии и разумы, не довольствуясь заговоренными порошками и эликсирами. Но самым заветным его желанием было заполучить Высшего — демона или ангела, неважно, — и узнать у него все тайны мироздания, о которых, мужчина был уверен, эти создания наверняка осведомлены. Под эгидой этого Поиска и проходили многомесячные поездки по Европе; ни война в самом разгаре, ни неприятие стран, где пролегал его путь, не трогали Хауэра, верившего в свою миссию непоколебимо и самоотверженно. Эгоистичный в своей вере, он приоткрывал душу лишь одному человеку в мире: жене Гертруде, женщине, не побоявшейся последовать за ним в безмолвную закрытую жизнь на землях седьмого отдела. Но даже ей он не доверял всего и в глубине души понимал: случись ему делать выбор между величайшим открытием и своей женой, выбрал бы первое, не колеблясь. Однако Хауэр и не подозревал, что однажды ему в самом деле придется сделать такой выбор. Полгода назад сотрудники его лаборатории переслали телеграмму, взглянув на которую, Хауэр вначале не поверил своим глазам. Его жена, милая и кроткая, умудрилась привлечь своей душой Высшего! О Высших людям было известно не много, но и не мало. Граница их знаний простиралась на уровне верхушки айсберга, но ее вполне доставало для понимания сущности контрактов, сделок, печатей и главное — способов этих Высших удержать, коли попались на крючок безвозмездно. К безумному сожалению Хауэра, вернуться сей же час назад, в Лейпциг, ему запретили: слишком важным считали окончание проекта с ведьмами. Учитывая, что на месте казней он обнаружил более полусотни неизвестных доселе рунических заклинаний, правление можно было понять. Чтобы хоть как-то компенсировать свое отсутствие, Хауэр распорядился окружить образец самой мощной защитой, на которую только была способна фантазия ученых, в дополнении к защите базовой, распространявшейся на все здание лаборатории. А спустя две тревожные телеграммы о буйстве подопытного, приказал использовать экспериментальную сыворотку. Она — его личное изобретение, неоднократно испытанное на низших духах, — по составу была до абсурда проста, сложность присутствовала на этапе приготовления. В результате введения сыворотки, названной безыскусно «Исс» (что вызвало в свое время дебаты об этичности подобной интерпретации германской руны), низший бес терял способность творить магию и сопротивляться физическому воздействию. «Исс», хоть и не сразу, но сработала, и можно было начинать исследования. В течение следующих месяцев Хауэр регулярно получал подробнейшие отчеты о ходе экспериментов. Выявлялись любопытные подробности. Подтвердилось предположение о том, что конечности у Высших способны отрастать: по данным эксперимента нога демона восстанавливалась все десять раз из десяти, независимо от того, каким именно способом была отнята от тела. С руками ситуация была идентичной. Кровь Высшего, находясь в теле, имела привычный алый цвет, однако в пробирке практически мгновенно чернела и сворачивалась. По мере нарастания действия сыворотки демон регенерировал все с меньшей скоростью, пока через пять месяцев после начала не смог восстановиться вовсе. С того же времени, по данным ученых, его болевой порог приблизился к человеческому. Узнав об этом, Хауэр довольно потер руки: несмотря на то, что лично разговорить Высшего пока не представлялось возможным, ближе на шаг к разгадке его сущности он все же стал. Психика демона, как и ожидалось, оказалась куда крепче человеческой: все привычные эксперименты, принятые в лагерях и тюрьмах, такие как беспрерывный ультразвуковой сигнал, запирание в вертикальном положении на несколько суток, яркий свет после полной темноты и вибрация, к сожалению, не дали ожидаемых результатов. Впрочем, возвращаясь в лабораторию, Хауэр не унывал. Он был уверен, что личное участие — залог грандиозного прорыва. Поэтому по коридорам седьмого отдела он буквально летел, предвкушая незабываемую встречу. Выгнав предварительно парой резких слов из смотровой всех лаборантов, он вошел в комнату и с невиданной резвостью подбежал к стеклу. И почувствовал, как потемнело на миг сознание, когда взгляд упал на худое тело, распятое на металлическом столе.***
Я начинаю привыкать к этому чувству раздвоенности: последнее, что помню — сладкие видения счастья под действием морфина и — как кувалдой по темечку — картина распластанного по столу демона. В первую секунду я просто смотрю, не фиксируя в памяти, не осмысливая. Потому что то, что я вижу — невероятный кошмар. Пластиковые трубки опутывают его руки, непривычно-тонкие и испещрённые шрамами, волосы представляют собой пару редких разноуровневых кустиков, глаза запавшие, жуткие, кожа на лице почти черная, будто после многочисленных избиений, столь же яркие синюшные пятна разбросаны по всему телу, а на ногах длинные косые раны, и кровь почему-то все течет и течет, даже не думая останавливаться. Изнутри все словно вымораживается и покрывается инеем, кажется, я слышу крик собственной души. Механическая память тела работает беспрекословно — свою комнату я нахожу быстро. Разум будто застыл. Может, это и называется шоком? Чувствую пульсацию чужой памяти в сознании: этот комок, в отличие от двух предыдущих, не разноцветный, а скорее серый с ярким фиолетовым отблеском. Дотрагиваться откровенно страшно. Но не дотронуться невозможно. Глубоко вздыхаю, надеясь, что образ демона поблекнет под наплывом новой памяти. Мгновение, и — как нырок в ледяную воду — хоровод картинок мелькает перед мысленным взором, смешиваясь с моей душой. В следующую секунду меня рвет, хорошо хоть до клозета добежать успел. Рвет беспощадно, до желчи, а картинки все крутятся, крутятся, и я не могу остановиться… Безумный ученый. Фанатик. Член тайного общества, имеющий экстрасенсорные способности. Мечтающий постичь природу демона. Того самого, что лежит на столе. Он одобрял его пытки. Эксперименты. Падаю на колени, обхватывая плечи руками. Мерзость, господи, *куда же я попал*? Воспоминания прирастают ко мне, и на каком-то мгновении прочтения отчета о том, как скоро у демона перестали отрастать ноги, не выдерживаю — холод внутри доходит до горла, и я скулю, до крови впиваясь зубами в губы, заглушая этот жуткий звук. Изнутри поднимается неприятие — подсознательное, оно внезапно оказывается столь сильным, что я понимаю, что должен делать: с болью, с кровавыми лохмотьями отдираю от своей души самые страшные воспоминания о невыносимой, неправильной жизни и запредельной жестокости, отбрасывая их в бесконечное Ничто. Дышать постепенно становится легче. Распахиваю слезящиеся глаза. До сознания медленно доходит мысль, что пол и стены вокруг обледенели. Кажется, про способности эти люди и сами толком ничего не знают. Трясущимися ладонями протираю лицо, стираю кровь. Остатки памяти Губерта Хауэра просматриваю мельком, останавливаясь лишь на теоретических знаниях. Что ж, надо отдать должное, там действительно много любопытной информации. Не думал, что человек на самом деле может иметь столь ощутимую власть над потусторонним. После этой быстрой проверки, захлопываю воспоминания не в шкатулку, а в полноценный сундук, на всякий случай. Остается извечный и уже почти привычный вопрос: что делать? Я ведь, кажется, вполне осознал свои «чувства» к тому, кто служит сейчас лабораторной крысой. Я ненавижу его. Вот только после увиденного... Несмотря на ужас и отвращение, что вызывает во мне его сущность, могу ли я позволить людям его *убить*? Проблема в том, что это, по расчетам Губерта, вполне возможно. Какой вопрос задают себе люди, когда дело касается демонов? Любопытно, прежде всего: а есть ли у них душа? И если да, то какая? И этот чокнутый книгочей все эти полгода, что демон томился в местных застенках, составлял особый ритуал, основанный на магии рун, крови и жертве. Последней, как можно догадаться, надлежало стать моему старому знакомому. В итоге ученые должны были извлечь из его отравленного сывороткой тела душу. И потом уже рассматривать тщательнее да размышлять на досуге, что же она из себя представляет. Сволочи. Кажется, я все же не могу наскрести в своей душе достаточно ненависти такой концентрации, чтобы убить демона. И вопрос «Что делать?» никуда не делся… Однако пока ничего предпринимать не буду. Подожду, может, снизойдет какое-нибудь чертово озарение…***
Через час, сменив запачканную кровью одежду, возвращаюсь в лабораторию. Хочу проверить, насколько далеко распространяется демоническая неприкосновенность в моей голове. Прихожу я вовремя: опыт с электричеством как раз начался. Мой заместитель расплывается в любезной улыбке и предлагает познакомиться с образцом поближе. Отказаться было бы странно для Губерта, поэтому, пожелав всем присутствующим долгих мук в Преисподней, отправляюсь к демону. Захожу медленно, словно в комнате меня ожидают, по меньшей мере, три пышущих здоровьем демона, а не тщедушная тушка одного полудобитого. Вблизи впечатления еще хуже. Мягко говоря, намного. Синяки и кровоподтеки видны куда четче, а на боковой стороне ребер с этого угла обзора становятся видны бугристые, не заживающие до конца ожоги. Взгляд поймать не удается. И, по правде сказать, посмотреть в его глаза еще страшнее, чем разглядывать тело. Я разворачиваюсь и иду к выходу из комнаты, стараясь не бежать. В груди полыхает огненно-горький комок жалости-ненависти, и я совсем не уверен, что последняя сможет продержаться долго. Краем глаза вижу отмашку Фидлера, по кабелям пускают разряд тока. Почему-то с ужасом жду крика, но из-за спины не доносится даже стона. Ти-ши-на. Когда до спасительного дверного проёма остается меньше шага, демон сдается и сорвано шепчет: — Сиэль-Сиэль-Сиэль-Сиэль-Сиэль-Сиэль... Как воззвание, как молитву, как единственное спасение от безумия. И я будто с размаху налетаю на стену. Колени подкашиваются — только чудом успеваю схватиться за косяк дрожащими пальцами. *Что он сказал?* Судорожно оборачиваюсь — на моем лице сейчас что угодно, но не высокомерное презрение, как минутой ранее. Глаза его закрыты, губы подрагивают в — господи боже! — слабом намеке на улыбку и шепчут, шепчут, не останавливаясь, так, что мое имя сливается в одно бесконечное небо. Срываюсь с места, гулкий хлопок замка преследует меня до самой комнаты вместе со звенящим в ушах «Сиэльсиэльсиэль». Залетаю в ванную и со всей силы ударяю кулаком в стену, снова и снова, словно в такт безумному шепоту, пока тупая боль не становится непереносимой. С отстраненным любопытством разглядываю окровавленные костяшки и живописные кровавые брызги на кафеле. Кажется, я запястье вывернуть умудрился. Тем лучше — прочнее напоминание. Вот и убедился, что действительно слаб. Поднимаю взгляд на зеркало — ни в одном теле я еще не видел за чужим фасадом самого себя. А теперь вижу: в складке губ, в нахмуренных бровях, во вспыхивающих на миг синим радужках. Я не могу сделать ему больно. Просто не могу. Даже себе — куда проще. Не спеша отмываю стену и перевязываю ладонь — тонкий бинт ложится неровно, моментально пропитываясь кровью. Пальцы почти не двигаются, как только в фарш их не превратил. Хорошо, рука левая. Ритуал через месяц. Значит, у меня есть чуть более трех недель, чтобы подготовить побег его главного действующего лица.***
Убедить остальной состав лаборатории в необходимости смены подхода к допросу оказывается не так легко: видимо, этим людям нравится мучить демона просто так. Но, в конце концов, срабатывает самый простой вид убеждения — приказ. Так или иначе, но я считаюсь здесь главным. Как нельзя кстати. Демона отцепляют от проводов и вновь привязывают к столу. Когда я иду на первую официальную беседу, дрожат даже губы. Он не смотрит на меня. Подтягиваю стул поближе, усаживаюсь спиной к комнате наблюдения и жестом отсылаю охранника. — Как мне называть тебя? Молчание. — Знаешь, какой ритуал будет проведен на исходе месяца? — новая попытка. Ноль реакции. Идиот, посмотри же на меня! Для кого я этот фарс устраиваю? Они же наблюдают из-за стекла! Наклоняюсь к нему, стараясь встретиться взглядом. На мгновение мне это удается, и я беззвучно шепчу: «Моргни, если понимаешь, что я говорю». Вселенская усталость в глазах оттеняется слабым блеском интереса. «Идиот! Моргни, если понимаешь, пока молчание еще не выглядит слишком странно!» Обожжённые ресницы слабо опускаются. Наконец-то! — Итак, повторю вопрос. Как я могу называть тебя? — откидываюсь на спинку стула, отмечая, что взгляд демона прикован к моим губам. — Ты же не думаешь, что я скажу свое истинное имя? — хрипло говорит он. Показательно хмыкаю. «Тебе придется кое-что сделать. Напади на меня». Хмурится. Не верит. Неудивительно. — Что ж, тогда я могу назвать тебя как пожелаю, не так ли? Что ты там так яростно шепчешь на экспериментах? Кажется, что-то французское? Дергается, натягивая путы. Еще чуть-чуть. «Давай же! Тебя по головке не погладят, но так нужно! Прошу тебя!» — Да, точно. Я немного говорю на нем. Если не ошибаюсь, это «небо». Интересно, почему мерзкое отродье вроде тебя молится небу? А может, это кличка одного из тебе подобных? Он что, твой друг? Между тебе подобными вообще могут быть какие-нибудь отношения? В следующий миг ленты на его руках надрываются, а глаза полыхают обещанием всех кар Ада. — Не с-с-с-смей! Картинно отшатываюсь назад, дожидаюсь, пока вбегут охранники и парой ударов «успокоят» пациента. Перед тем, как устроить шумную выволочку подчиненным на тему недостаточного наблюдения за образцом, ловлю его взгляд. «Спасибо. Завтра узнаешь, за что».***
— Итак, надеюсь, сегодня ты будешь более разговорчив. Теперь я лично курирую введение сыворотки. Ощущаешь ее действие? «Я снизил содержание на десять процентов. Завтра снижу еще на столько же. Сразу отменить нельзя, будет больно». Смотрит ошеломленно. А ты думал, мне приятно было смотреть на вчерашнее избиение? «Как только почувствуешь возвращение силы, потрать часть на поддержание изможденного облика». — Молчишь, ну что ж. Видимо, концентрацию придется повысить... — Придумали новое развлечение? — от движения губ тонкая корочка на ранке лопается, и подбородок очерчивает кровавая полоса. Тянусь вытереть ее, стараясь сделать осторожные прикосновения небрежными на вид. — А то. Адреналина в жизни не хватает, решил за твой счет восполнить. — Чего ты хочешь? — Хм... «Нам придется разговаривать. Это лучше, чем пытки, согласись?» — Имя твое, для начала. Любопытно, какое именно назовет. — С-себастьян. Задумчиво кошусь на него исподлобья. Почему? Почему до сих пор *это* имя? — Красивое. Но для такого как ты слишком длинное, — извини, у меня все еще табу на него. — Не против, если я подсокращу? — Мне все равно. «Неужели? А почему глаза так гневно засверкали?» — не могу не поинтересоваться, всем своим видом выражая ехидство. — Значит, будешь... Яном. Да, я долго перебирал варианты, чуть весь на кашель не изошел, пока определил безопасное количество букв. — А теперь, если позволишь, я задам тебе ряд вопросов. Итак, первый: как часто тебе необходимо есть души? — Почему ты думаешь, что я отвечу? — Вероятно потому, что с каждым твоим отказом я буду приближать ритуал на день. Невозможная уловка, он привязан к фазам луны, но демон об этом не знает. — Нечасто. — Подробнее, пожалуйста. — Каждые десять-пятнадцать лет. — Что?! Но почему тогда... — еле успеваю оборвать себя. Почему тогда он убивал тех пациентов в больнице? Впрок наедался? — А если питаться чаще? — Нет смысла. — А как же уровень силы? Разве он не зависит от количества поглощенных? — Он зависит от возраста демона. Чем дольше жив, тем сильнее. — Тогда как ты объяснишь убийства людей во время чумы? Ох, как мне не нравится этот острый взгляд. Да, об этом факте его биографии в отчетах не было ни слова. Сделаем вид, что у меня высокие дедуктивные способности. — Зависит от конкретной ситуации, — наконец выдавливает он. Любопытно, что это значит, но, чувствую, тема не самая удачная для второй встречи. — Хорошо, оставим пока чуму в покое. Скажи, ты можешь забрать душу у человека без заключения контракта? Вопрос не праздный, отнюдь. — Да… но такая душа будет питательна лишь наполовину. — То есть, теоретически ты способен сейчас вырваться и убить меня? О, кажется, это попытка приподнять бровь? — Если бы не ваша отрава, то мог бы и практически. — Ну извини. Сыворотка — единственное сто́ящее препятствие на пути к твоей свободе, — «Теперь понимаешь?» — Думаю, на сегодня закончим. — Ты сумасшедший, — бросает он мне напоследок. — О, чем дольше живу, тем больше в этом убеждаюсь, — спокойно отвечаю я, легко улыбаясь. Я ведь и вправду сумасшедший: собираюсь вытащить демона из самой совершенной демонической ловушки, которую только смогли создать люди. И — внимание — только потому, что он *звал* меня. Ей-богу, псих.***
— Почему вы совершаете столько зла? — Тебе ли говорить о зле, смертный? Одна ваша нация за последние три года совершила больше зла, чем все демоны на Земле за этот век. Он прав: то, что творится сейчас в мире — отвратительно. Даже немного жаль, что я не умер в тот первый раз: не пришлось бы наблюдать столь крайнюю степень морального разложения общества. Знал бы Ян, что творится в застенках лагерей, хотя, может, и знает… Фидлер этим интересуется и как-то имел несчастье просветить меня… Что самое страшное — они оправдывают свою жестокость и чужую кровь высокими целями. Якобы изничтожить низшие расы, создать сверхчеловека… А на деле — дать волю внутренним демонам. Большую часть этих людей даже подталкивать к грехам не нужно: любой черт сплюнет через плечо и пройдет мимо таких душ, прогнивших настолько, что и человеческими-то их уже не назвать. Но согласиться с ним вслух я не могу… — Вы уничтожаете души, лишая человека шанса на перерождение. Разве это честно? Как же меня честность-то в последнее время цепляет, не иначе наследство покойного доктора. — А когда вы едите курицу, вы думаете о том, что она теперь не попадет в куриный рай? — Человек — не курица. Демон кивает: — Согласен, есть исключения — удивительные создания, которые могут быть равными. Но по большей части ваши души не представляют из себя ничего серьезнее бифштекса. — Хочешь сказать, вы — вершина пищевой цепочки? — Скорее, выпавшее звено с ограничительной функцией. — А что насчет ангелов? Разве им не положено защищать нас? Улыбается: — Оглянись, смертный, и скажи, ради чего вас защищать? Ради ваших запятнанных душ? Ради пары отмоленных грехов? — Странные речи для демона. — Верно, я демон и способен увидеть картину целиком, а она куда больше вашего понимания. — Хочешь сказать, что ангелы уже не спасают души? — Почему же? Бывает, лично знаю самый яркий пример, — в глазах Яна мелькает нечто, но я не успеваю разобрать, что именно. — Но делают это крайне редко. Скорее в качестве исключения.***
— Ты когда-нибудь совершал что-то такое, о чем потом жалел? — Сегодня поговорим о личном? Рассечённая бровь поджила, и теперь он может безболезненно приподнимать ее. Радуется, наверное. — О твоем личном, — с нажимом отзываюсь я. — Не самая интересная тема, — лениво замечает Ян, но я настроен решительно. — Итак, твой ответ? Или предпочтешь пытки? Вздыхает: — Считаешь, это — не пытки? *Что?* — Ты до сих пор не поведал мне ничего особенно важного, — за исключением некоторых фактов, из-за которых ненависть во мне едва тлеет. Воистину демон. — С каждым днем мое желание выслушивать тебя убывает. В твоих интересах поддерживать его. — Ну что ж… да. Фраза получается неожиданной, и я мгновение недоуменно хлопаю ресницами. — Что «да»? — Да, я совершил несколько поступков, о которых сожалел и сожалею до сих пор. — Значит, муки совести тебе известны? — любопытно, не думал. — Не держи меня за бездушного монстра, — невольно вздрагиваю от такого сравнения. Именно им и считал, пока не услышал, как этот «монстр» выстанывает мое имя в молитве. — Известны, и, пожалуй, даже слишком хорошо. — Расскажи подробнее. — Главных поступка всего два. И о первом я рассказывать не намерен, уж извини, это слишком личное для «не пыток». — Два за всю жизнь? Ты не слишком совестливый парень, — усмехаюсь, подавляя иррациональную злость. — Давай тогда второй. — Я убил ребенка, — просто говорит Ян, и по моей коже проносится ледяной вихрь. — Выпил его душу? — Да, хотя и не собирался изначально. Обычно я не связываюсь с маленькими детьми, и этот ребенок был вторым исключением. — Почему же убил? — чувствую, как спазм перехватывает горло. Перед внутренним взором невольно встает личико Чичи. — Я думал, что она обладает одной особенной для меня душой, даже, ослепленный знакомым светом, заключил с ней сделку, не проверив заранее, на глупых условиях... Если бы душа оказалась той самой, я не посмел бы навредить ей, но… Поняв, что ошибся, я потерял контроль… О чем и жалею… Смертный, у тебя глаза странные. Неужто тронул до глубины души? Повожу плечами, силясь сбросить тяжелый груз воспоминаний. Однажды под его весом я уйду в землю. Моргаю, убирая нетипичное для любого меня выражение беспомощности. — А знаешь, ты сейчас немного похож на него, — вдруг говорит Ян, и я замираю. Неужели? — На кого? — На человека, который видел, как я убил ребенка. Он пытался образумить меня и не боялся, что удивительно, — еще как боялся. — У вас и души похожи: серые, слабые, а вещи творите совершенно для них не характерные. Необычный феномен, верно? Смертный? Молча поднимаюсь на ноги и иду к выходу. — На сегодня личного довольно. Еще чуть-чуть — и я утону в его откровениях.***
— Сегодня поговорим наедине: с той стороны никого нет, нашел всем индивидуальные поручения, — с ходу оповещаю я на седьмой день, привычно усаживаясь на стул. Демон выглядит значительно лучше — постороннему взгляду, быть может, и не заметно, но не мне, видевшему его темнейшейство на протяжении четырёх лет ежедневно. Там крови поменьше, там синяки посветлее… Видимо, визуализирует человеческую регенерацию. Умно. — Отлично, давно хотел спросить. Зачем ты все это делаешь? — А тебе не все равно? — Тебя ведь убьют, если узнают. А перед этим заменишь меня на этом столе. Усмехаюсь. Он прав, но… — На этом вряд ли — я все же не демон. — Может, ты воспылал неземной страстью к моему изумительному телу? Ты из тех, кто любит увечья? — Фу. Не хочу тебя расстраивать, но я все еще тебя ненавижу. — Таким тоном о ненависти не говорят. И почему «все еще»? — Неважно. Все равно ненавижу, — упрямо повторяю я. Думаю, это можно назвать трепетной ненавистью: видеть больно, а не видеть — еще и страшно. Чувство на грани фола: ослепительное и неудержимое, будто по границе между ненавистью и любовью танцуешь ламбаду. — Ты странный, — спустя несколько минут молчания говорит Ян. Фраза уже почти ритуальная. Как и ответ на нее. — Знаю.***
На подготовку побега уходят почти все дни восстановления демона. Охранная система лаборатории на первый взгляд не представляет серьезной угрозы. Для человека выбраться отсюда действительно несложно. Муторно, требует сноровки, но вполне возможно. Но при строительстве здания о побеге людей не думали: забота о потусторонних тварях превалировала. И вот здесь возникают проблемы. Защита по большей части состоит из рун: древние письмена вязью оплетают все несущие стены и наличники окон. Основные заклинания проверяются каждые полчаса — для этого существует специальный патруль, поддерживающие — дважды в день. Система поистине гениальна — настолько, насколько вообще может быть таким творение человека. Однако у нее существуют два фатальных недостатка. Первый: в свое время Губерт участвовал в ее создании. Второй: люди слишком давно не ловили живых демонов и просто-напросто не соизмеряли их уровень силы с той мелочью, что обычно попадала в сети ученых. Следовательно, и защита рассчитана по большей части не на них. Но это не значит, что Ян сможет с легкостью пройти сквозь нее. Поэтому я провожу почти неделю за изучением чертежей вспомогательных заклинаний: их следует ослабить в первую очередь. Большинство направлено на отнятие части жизненной силы у пересекающего их нелюдя. Расположенные по внутреннему периметру, они являются основной причиной того, что, доходя до главных ворот, беглец погибает от истощения. После — черед несущих. Снять их нереально: чересчур мощные, их ставил не один десяток человек, и вряд ли не слишком сильный я смогу их разрушить. Зато смогу проложить узкую тропку, исказив защиту дополнительной руной Ирртум и направив ее по новому пути с помощью Лаф*. Закончив с защитой, я добываю в отделе токсикологии порцию палитоксина* — вещь специфическая, но в моей ситуации подходит лучше всего. Конец не очень приятный, видимо, не избежать мне острой сердечной недостаточности, зато быстрый: даже если найдут, спасти не успеют. А значит, и наказать за измену — тоже. Наконец наступает день икс. Специально для него приурочиваю сотрудникам познавательнейшие задания за пределами лаборатории: спроваживаю всех, кого могу, а охранника аккуратненько нейтрализую уколом снотворного. Ян на мое более раннее, чем обычно, появление реагирует приподнятым остатком левой брови. — Сегодня великий день! — Меня выпускают на прогулку? — Тебя выпускают на свободу, — тараторю, стараясь успеть сказать все, что запланировал, параллельно расстегивая крепления на его конечностях. — По моим расчетам и твоему виду, сила к тебе вернулась. Если не полностью — за дверью спит охранник… Я не мог заключить контракт от твоего имени, поэтому не обессудь, что получишь только половину, — в алых глазах мелькает искреннее изумление. Знаю, сам себе противен, но невинных здесь нет и никогда не было, а побег Яна важнее. — Защита изменена в узком радиусе и помечена руной Лаф. Думаю, различить и почувствовать сможешь? — дожидаюсь утвердительного кивка и продолжаю: — У тебя примерно двадцать минут, чтобы выбраться за пределы базы, потом обход, и знаки заметят. Выйдешь с территории, направляйся на север, в противоположную от города сторону. В Лейпциге искать будут в первую очередь. Запомнил? Ян растирает освобожденные запястья и внезапно хватает меня за плечи, пристально вглядываясь в глаза. — Почему? — тихо произносит он, и я хмыкаю. — Считай, что я попал под твое дьявольское обаяние. — Мое тело сейчас не в состоянии обаять даже мышь. Почему? — Какая тебе разница, в самом деле? — Это… часть эксперимента? — Идиот. Ты, конечно, вправе не верить мне. Я тебе тоже больше не верю, знаешь ли, — вырываюсь и отхожу на шаг, складывая руки на груди в защитном жесте. — Но подумай сам: для эксперимента тебе никто не стал бы возвращать силу, да еще и перекус за дверью устраивать. Он отнюдь не доброволец. Несколько секунд он сканирует меня взглядом, а я тем временем с ужасом понимаю, что оговорился. Но Ян, кажется, так увлечен побегом, что не замечает. А затем совершает нечто странное: вновь приближается и крепко обхватывает ладонью мое левое запястье — то, что до сих пор забинтовано. — Я впервые совершаю подобное, — медленно говорит он, не отрывая от меня внимательного взгляда. — Но ты спас мне жизнь, а я умею быть благодарным, что бы вы, люди, ни думали о демонах. Если тебе понадобится помощь, позови меня. Я приду, где бы ты ни находился, но только один раз, ради одного приказа. Чувствую, как в шоке распахиваются глаза. — У меня такая вкусная душа? — первое, что приходит в голову. Демон снисходительно фыркает: — Нет, и в спасители с такой обычно не рвутся. Это не контракт, а односторонняя сделка. Если не успею отплатить в этой жизни, перейдет в следующую. Ты вспомнишь в нужный момент. Кожу на внутренней стороне запястья немного жжет, и через пару мгновений он отпускает мою руку. Кошусь на нее, отмечая до боли знакомую пентаграмму, разве что размером поменьше. Значит, долг признал, да еще и сквозной по перерождениям? Жаль, что воспользоваться не выйдет: имя-то по-прежнему произнести не могу. — Неужели этот ритуал действительно опасен для тебя? — Решительно не желаю проверять, — усмехается Ян и внезапно добавляет: — Я вернусь за тобой. Иначе убьют же. Отрицательно качаю головой, улыбаясь: — Не убьют, — и ведь не лгу. — Часы тикают, Ян. Иди вперед и не оглядывайся. Ищи свое Небо. — Я потерял его слишком давно, — он произносит это так печально, что я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. — Возможно. Но никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Тебя пнуть, чтобы пошевеливался? Прежде чем выйти за порог, Ян оглядывается — во взгляде плещется, если не благодарность, то что-то очень близкое. — Знаешь, ты похож на него. Не душой, но поступками. — На кого на этот раз? — На мое Небо, — бросает демон и исчезает за дверью. Откупориваю припасенный пузырек и, прежде чем выпить, бормочу себе под нос: «Черт возьми, ты даже не представляешь, насколько».***
Пропажу самого ценного образца работники лаборатории обнаружили спустя час. Поисковые команды были разосланы во все уголки страны, но безрезультатно. А месяц спустя третий отдел седьмого управления «Аненербе» перестал существовать: неожиданный и чрезвычайно мощный взрыв уничтожил бо́льшую часть архивов и персонала. Причину взрыва установить не удалось.