Серо-голубые мечты

Прошло несколько месяцев, но всё до сих пор было как во сне. Цуна стояла подле могил своих отца и брата с букетом цветов. Завывал осенний ветер, спутывая её волосы своими порывами. Нана сидела на корточках напротив могилы Акихито и вырывала сорняки, уже успевшие на пару сантиметров вырасти над уровнем земли.       «Скорбь и печаль твоей утраты       Пребудут с нами навсегда.       Что может быть страшней и горше       Потери мужа и отца?» — гласила надпись надгробия Савады Емицу. Цуну не сильно трогала могила отца, как и надпись на ней. Он всегда был кем-то чужим для неё даже до того дня, когда его заменил один из приспешников Бьякурана. Редко бывал дома. Редко хвалил её. Редко бывал тем, кого можно назвать «отцом». Цуна никогда не признается своей матери, но его гибель прошла для неё почти бесследно. Оглядываясь назад, её тогда скорее напугала сама кисть руки, пришедшая по почте, а не то, кому она принадлежала. Просто это было страшно и мерзко — больше ничего. — Готово, — произнесла Нана, поднимаясь на ноги. Цуна явилась на кладбище Вонголы только из-за брата, прах которого покоился в урне под метровым слоем земли. Почему-то она тогда настояла на том, чтобы Акихито кремировали. Что ей тогда двигало — она не знала, но интуиция всегда была для неё важна. Жизнь научила прислушиваться к наследию Первого. — Ты ушел из жизни слишком рано, Нашу боль не выразят слова. Спи, родной, ты наша боль и рана, Память о тебе всегда жива. — Нана всхлипнула, когда её дочь прочла вслух написанное на надгробии сына. Цуна молча положила букет белых лилий около могильного камня. Она уже не могла плакать, слёзы давно иссякли. В отличие от матери Цуна всегда принимала окружающую её действительность стойко, не теряя самообладания. Именно благодаря этому она до сих пор была жива и дышала. Ей хватило сил принять принадлежность родителей к мафии, а потом суметь договориться с Варией и их боссом. Мужество и самообладание, которые всегда маскировались трусливостью. Но это было не так. Лишь благодаря последним событиям и Арии она смогла принять себя. — Мам, ты не передумала? Женщина покачала головой. Так случилось, что они стали чужими друг другу людьми после смерти Акихито. Так бывает, и Цуна не винила мать в том, что та не может больше смотреть на неё. У двух её детей были невероятно похожие лица, что само по себе удивительно — близнецами они не были. И именно лицо дочери напоминало теперь Нане о сыне. Цуна смирилась и с тем, что Нана решила жить у семьи Джильо Неро. Грустно? Да, но такова жизнь. В кармане пиджака завибрировал телефон. Цуна опустила в него руку и вытащила свой смартфон. — Да, Хаято? — спросила она. Хаято говорил быстро и сбивчиво, посвящая её в очередное дело. Нервно сжимая бирюзовое жабо пальцами, она просто слушала, как «правая рука» рассказывал о навалившейся на Альянс семей и Вонголу неприятность — объявилась некая организация, уничтожая союзников и их людей. — Так, я скоро буду! — приказала Десятая Вонгола, поспешно отключаясь. Засучив рукав пиджака, Цуна посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени займёт дорога до резиденции. Попрощавшись с матерью, Савада рванула прочь, петляя между могильными плитами и памятниками. Нана ещё пару мгновений наблюдала мелькающий серым силуэт дочери, пока та не пропала из виду. Ей было грустно. Мир мафии поглотил Цуну, она стала в нём воистину «своей». Это не могло не пугать — всего за полгода дочь стала какой-то другой, незнакомым ей человеком. Мир мафии не прощал. Пальцы Наны коснулись могильной плиты. — Сынок, — она смотрела на надгробие и выведенные на нём слова, — ты уж пригляди за своей сестрой, ладно? Когда Нана поднялась с колен и неспешно покинула кладбище, в последний раз бросив взгляд на две могилы, принадлежащие дорогим людям, она увидела ожидающий её автомобиль с людьми Джильо Неро. Нана в очередной раз подумала, что мир мафии слишком жесток, и именно потому она больше не хотела видеть свою дочь — олицетворение его жестокости. Их пути окончательно разошлись.