Море в твоей крови

      Джестани сам не заметил, как уснул. Просто в какой-то момент тепло от прижавшегося разомлевшего Алиэра обволокло его, проникая в каждую частичку расслабленного тела. Плотная вода превратилась в колыхание огромных волн, поднимающих и опускающих Джестани в странном ритме под биение огромного глухого барабана. В надвигающемся сне он точно знал, что это чье-то сердце, но не понимал — чье. А потом и это стало неважным, только волны укачивали его с материнской заботой, как воспоминание из самого-самого далекого детства. Такое раннее, почти стертое… А может, оно и вовсе никогда не существовало, просто редкий ребенок в храме не придумывал себе совсем другую жизнь и родителей, которых никогда не знал.       И сейчас, выплывая из тяжелой теплой дремы, Джестани нежился в полном покое, душевном и телесном, разве что за вчерашний вечер было стыдно, да и то слегка, не всерьез. Все-таки он не сделал морскому принцу ничего, на что тот не соглашался сам. И не просто соглашался! Раскаленные нежные губы, бьющееся в его объятиях тело, хриплые стоны и волосы, плывущие по воде… Джестани глубоко вздохнул, старательно отвлекаясь от нахлынувших воспоминаний, но ни отвлечься, ни забыть не выходило. Было это местью или, напротив, примирением - получилось откровенно и томительно сладко. Только теперь-то что делать? Если Алиэр захочет продолжения…       Достойно ли жреца Малкависа пользоваться слабостью запечатленного иреназе? Отвечать на ласку только телом, не душой… И если сделать один шаг навстречу, то не придется ли ступать еще и еще по дороге, которая неминуемо заведет слишком далеко? Впрочем, не ступил ли он давно на путь, который должен был увести его от храма, причем по дозволению самого Малкависа? Если, конечно, тот сон в лихорадке Зова не был бредом.       Окончательно запутавшись, Джестани снова вздохнул поглубже, не торопясь поднимать приятно тяжелые веки. Потом все-таки нехотя приоткрыл глаза и обнаружил, что по уши закутан в ворох покрывал, толстым мягким слоем облепивших тело. И это тоже было непривычно: какой страж позволил бы себе лишиться возможности в любой момент вскочить и схватить оружие? А у него и оружия-то нет, если не считать нож близнецов, снятый вместе с поясом и лежащий на постели в ногах. Убрать, кстати, надо, а то Жи погрызет кожаные ножны.       Мысли текли ленивые и расслабленные, словно что-то притупилось в нем после вчерашнего. Или, напротив, раздвинулись некие границы, так что теперь все воспринималось иначе. Умом понимая, что храмовые требования заставляют стыдиться такого поведения, Джестани всей сутью отказывался чувствовать свою вину. Кто бы мог подумать, что это такое удовольствие — позволить себе хоть иногда сделать то, что хочется! И ведь никому не повредило…       Приподнявшись, он наткнулся взглядом на спящего рядом — только руку протяни — принца. Вот уж кому не было холодно. Разметавшись по ложу, обнаженный Алиэр даже руки раскинул, будто обнимая все море, и улыбался во сне. Огромный пышный плавник, похожий на серебристо-прозрачное кружево, принц расстелил по кровати, и тот слегка колыхался краешками в едва заметном течении внутри комнаты. Джестани бросил взгляд на безмятежное лицо принца, пригляделся внимательнее… Нет, точно спит. Не удержавшись, он осторожно выпутал из одеяла ногу и пальцами коснулся блистающей серебряной роскоши. Совсем чуть-чуть, только попробовать, действительно ли на ощупь так мягко, как на вид…       Плавник лежал на ложе совершенно неподвижно, еще более нежный и шелковистый, чем казался. Джестани быстро убрал ногу, чувствуя себя глупо и странно смешно, и тут услышал лениво-расслабленное:       — Мой хвост в полном твоем распоряжении, можешь просто пощупать.       Не открывая глаз, принц все так же якобы спал. Джестани по-мальчишески залился краской, кляня себя за любопытство, и неловко отозвался:       — Прошу прощения. Я… нечаянно.       — Конечно, — кротко отозвался Алиэр, распахивая ресницы над смеющимися, невозможно наглыми синими глазищами. — Я так и подумал. Знаешь, я раньше считал двуногих уродливыми. Эти ваши пальцы на ногах, да и сами ноги… Дурак был, признаю. Под водой ты и правда странно двигаешься, а вот на суше…       Он приподнялся на локте, весело посмотрев на смущенного Джестани, убрал со лба выбившуюся из косы прядь и продолжил вроде бы не всерьез, но с мягкой настойчивостью:       — На суше ты очень красиво ходишь. Я видел тогда, на острове. А людям наши хвосты нравятся?       — Да, — ровно сказал Джестани. — Люди считают вас красивыми.       Он отвел взгляд от лица самодовольно улыбнувшегося принца и не удержался:       — Хвост прекрасен, ваше высочество. Совсем как у павлина.       — У павлина? А кто это?       Подтверждая сказанное о красоте, Алиэр плавно взмахнул предметом обсуждения, и великолепный блестящий веер плавника опустился на бедра Джестани, скрытые, к счастью, одеялом.       — Птица такая, — невинно сказал Джестани. — Очень нарядная. Если распустит хвост, всю эту кровать накрыть можно.       — Ого…       Судя по вытянувшемуся лицу, Алиэр сравнил размеры и понял, что соотношение не в его пользу.       — Но… все-таки я похож? — уточнил он, немного подумал и решительно поинтересовался: — Так, а в чем подвох? С этим… павлином?       — Что? Какой подвох? — растерялся Джестани, уже жалея о начатом разговоре.       — Такой. Я-то знаю, что я красивый. Всю жизнь вокруг твердят, надоело уже. Только ты никогда не похвалил бы меня именно за это просто так. А если похвалил, значит, с этим павлином какой-то подвох. Ну, скажи, я не обижусь. Интересно же.       Усмехнувшись, он откинулся на подушку, глядя блестящими яркими глазами, в которых и впрямь светилось чистое азартное любопытство. Джестани невольно устыдился, потому что вспомнил павлина не только за роскошный хвост и привычку им красоваться, но и за чрезвычайную глупость. А это, выходит, было как раз несправедливо…       — Поет павлин ужасно, — выдавил он, наконец, чувствуя себя совсем неловко. — Куда хуже других, неприметных птичек.       — А-а-а-а, — понимающе протянул Алиэр. — Ясно… То есть, кроме хвоста, других достоинств нет?       Он скорчил надменно обиженную физиономию, но тут же фыркнул:       — Ну и ладно! Лучше уж быть красивым павлином, чем дурной чайкой, например. У тех ни хвоста, ни голоса. Жалко, что другие птицы над морем не живут, только пролетают иногда.       Он снова плеснул упругим серебром хвоста и вдруг повернулся на живот — Джестани только позавидовал про себя такой легкости движений в воде. А принц схватился за постель, чтоб не всплыть наверх, подтянулся и лег рядом, опираясь на руку и оказавшись так близко, что Джестани невольно напрягся. Да, с птичкой он явно ошибся. Для павлина Алиэр был слишком соблазнителен и опасен…       Мягкое уютное одеяло вдруг и в самом деле показалось ловушкой, Джестани только усилием воли сдержался, чтоб не начать выпутываться — как не стал бы делать резких движений перед хищником. Но Алиэр замер, не пытаясь прикоснуться, даже глаз не поднимая, и только волосы, растрепавшиеся еще вчера, закатной дымкой стелились по воде, колыхаясь между ними.       — Ты жалеешь? — спросил он тихо и совсем не то, что Джестани ожидал услышать.       — Что? О чем?       Глупее вопроса и придумать было невозможно, Джестани молча выругал себя за растерянность в голосе. А еще больше — за то, что вчера поддался на уговоры и устроил эту невероятную глупость. Ну что, что теперь делать? Столько напряжения и покорного отчаяния слышалось в этих двух словах…       Принц молчал. И Джестани, набрав побольше воды, коротко и резко выдохнул такое же негромкое:       — Нет.       Помолчал и добавил, словно бросаясь с обрыва.       — О вчерашнем — не жалею. Только пойми…       — Чшшш! — остановил его Алиэр, вскинувшись и счастливо улыбаясь. — Не говори больше ничего. Ты не жалеешь — этого достаточно. Закрой глаза!       Джестани, не понимая, смотрел на явно задумавшего что-то принца.       — Закрой глаза, — настойчиво повторил тот. — Пожалуйста. Я не сделаю ничего плохого.       Он ответил Джестани взглядом ребенка, которому подарили давно желанную игрушку. Подарили неожиданно, и оттого радость и предвкушение долгого счастья еще сильнее… Что он мог задумать-то? Поцелуй? Это можно вытерпеть… Джестани вспомнил мягкие губы, такие горячие, покорные… и подумал, что еще как можно!       И все-таки предчувствие подвоха не проходило. Джестани заставил себя честно зажмуриться, но когда нахальные руки потянули с него, голого, одеяло, протестующе дернулся и вцепился в пропитанную водой толстую ткань.       — Тише… — голос Алиэра был умоляющим. — Ну что ты… Я же обещал — ничего плохого. Джес… Морем клянусь… Одну каплю доверия…       Доверие? Ему? Джестани задохнулся возмущением, но тут же вспомнил лицо Алиэра вчера вечером, такое испуганное поначалу и счастливое — потом. Рыжий дурень отдался ему, ожидая мести, готовясь к боли и унижению. Отдался полностью, душой и телом… Не будет же он сам трусливее?       Пальцы нехотя разжались на тут же выскользнувшем из них одеяле, Джестани с трудом заставил себя не шевелиться. И не удержался, снова вздрогнул, когда что-то коснулось его голого живота.       — Каплю доверия? — процедил он раздраженно. — Всего-то?       Вместо ответа по его коже снова что-то скользнуло, лаская с нежной вкрадчивой настойчивостью. Вода прятала часть ощущений, но будь это на суше… Джестани замер, плотно сжав колени. Нет, он не боялся. Никаких причин для страха не было, не настолько же Алиэр дурак… Прохладный невесомый шелк хвоста прильнул к ноге Джестани, а по животу и вниз к паху…       Не выдержав, Джестани открыл глаза в тот самый момент, когда губы Алиэра коснулись головки его члена. Тронули едва-едва, потом снова, настойчивее… Распущенное огненное золото волос растеклось по бедрам Джестани, скрывая лицо принца.       — Ты что… творишь…       От сумасбродного рыжего он ожидал чего угодно, но это…       Слегка опираясь на руку, благо вода и так неплохо поддерживала тело, Алиэр уже уверенно втянул ртом плоть Джестани и тут же выпустил. Лизнул нежную вершину, быстрыми движениями потер ее языком и опять насадился горячим ртом. Джестани, задыхаясь, боялся шевельнуться и совершенно не знал, что сказать и сделать.       Запретить? Оттолкнуть? Самому отстраниться?       Алиэр ласкал его с той же самозабвенностью, с которой вчера отдавался. Кажется, в постели он так же ничего не делал наполовину, как и во всем остальном. Если ненавидел — то бешено и жестоко. Если же любил…       «Хотел», а не «любил», — отчаянно поправил себя Джестани, едва сдерживаясь, чтоб не выгнуться навстречу жадному бесстыдному рту. И уже вцепился в постель, комкая ее в пальцах, как вдруг Алиэр оторвался от его паха, приподнялся, прогнувшись в спине. Джестани, раскинувшийся среди подушек, едва не поперхнулся вдохом.       Никогда, ни в одном горячечном сне… Ни в одной юношеской грезе, от которых по ночам плавилось созревающее тело, он даже представить не мог подобную красоту в своей постели. Жемчужный блеск белоснежной кожи, яростная синева зрачков под золотом длинных ресниц, золотые же дуги бровей… И алые губы, одни только делающие лицо принца не подобием совершенной статуи, а живым, настоящим, до одурения соблазнительным. И эти губы… вот только что…       Джестани порывисто и беспомощно вздохнул. Уверенность, что пора прекращать происходящее, таяла, словно сливочное масло на жаровне.       — Просто позволь мне, — звонко и с такой же точно беспомощностью в глазах сказал Алиэр. — Я же ничего не прошу взамен. Лишь бы тебе нравилось.       Он медленно, будто напоказ, склонился к напряженному, каменному члену Джестани. С бесстыдной откровенностью снова погладил его кончиком языка от головки вниз по выступившим венкам, тем же путем вернулся вверх и лизнул, как лакомство… Опять бросил на Джестани быстрый взгляд, ожидающий, неуверенный, будто ища на его лице одобрение…       Это было безумием — Джестани знал совершенно точно. Ничего похожего на мягкую нежность Лилайна, которой так приятно довериться. Алиэр ласкал его отчаянно, исступленно, будто боясь, что Джестани действительно оттолкнет, и торопясь заслужить его позволение, как милость. И от этого кровь закипала, хотелось запустить в огненную лаву распущенных волос руки, намотать их на пальцы, прижать рыжую макушку ладонью, толкаясь навстречу…       Джестани тихонько всхлипнул, окончательно сдаваясь желанию. Прохладная вода вокруг уже привычно обнимала тело, и только раскаленная влажность рта Алиэра властно приковывала к себе, заставляла думать только о том, что творят губы и язык принца иреназе.       Не выдержав, он уронил ладони на напряженные плечи Алиэра, гладкие, как отшлифованный мрамор. Погладил, сначала легонько, потом все смелее, прошелся по предплечьям, вернулся… Алиэр коротко простонал, не отрываясь от его члена, то вбирая его долгими упругими движениями рта, то играя языком по чувствительной головке. Потом уже с мягкой властностью раздвинул бедра Джестани и, оторвавшись от него, поднял голову. Посмотрел сумасшедшим сияющим взглядом, облизнулся — медленно, томительно бесстыже проводя кончиком языка по блестящим пухлым губам. Сказал хрипло и томно:       — Больше не закрывай глаза, слышишь? Хочу, чтоб ты видел. Все видел, до самого конца. И запомнил…       Снова облизал губы, и Джестани невольно повторил, чувствуя, как пересохло во рту. Бред, безумие, кипящая лава вместо крови… Он запустил пальцы в жидкое золото волос Алиэра, и принц, тягуче вскрикнув, запрокинул голову, подчиняясь его нажиму, выгнулся, хлестнул по постели хвостом, оказавшимся между ног Джестани. Помотав головой, упрямо опустился к вздыбленному члену, и время потерялось в долгих волнах удовольствия, прокатывавшихся через Джестани от макушки до пят.       Кажется, он и сам застонал, когда терпеть стало невмоготу. И, кажется, ему отвечали стонами. Алиэр извивался между его раздвинутых и согнутых в коленях ног, его руки безостановочно гладили бедра и живот Джестани, пока рот властвовал и покорялся. И море вокруг превратилось в огненный поток цвета волос Алиэра, когда Джестани, стискивая в пальцах мягкий рыжий шелк, изливался в жадную горячую нежность…       Всхлипнув последний раз, он открыл глаза, наткнувшись взглядом на так и замершую над его животом рыжую макушку. Почувствовал, как дрожит тело принца, как вздрагивает между его коленей напряженный хвост. Не думая ни о чем, Джестани потянул Алиэра на себя, заставив лечь рядом, протянул руку и нащупал гладкий скользкий член. Алиэр ответил тихим поскуливанием, ничего не прося — как и обещал, но Джестани, снова закрыв глаза, так же бездумно сжал в ладони это горячее и скользкое, двинул раз, другой, третий… И услышал протяжный стон. Огромный тугой плавник от души хлестнул его по бедру, и Джестани удовлетворенно-мстительно подумал, что от павлинов тоже бывает польза.       Потом они молча лежали рядом. Джестани слушал свое успокаивающееся дыхание и не мог понять, как позволил всему этому случиться и что делать дальше. Он по-прежнему и подумать не желал о том, чтобы самому оказаться под Алиэром. Одна эта мысль поднимала глубоко изнутри волну отвращения. Но… старательная и влюбленная покорность рыжего принца тешила гордость так же, как его умелые губы недавно — плоть Джестани. Принимать ласки Алиэра бессовестное тело не отказывалось. И даже соглашалось получить удовольствие, но только на своих условиях. И все-таки… Все-таки… Что ему теперь делать? Как себя вести? И… позволять ли такое впредь? Снова и снова он перебирал в памяти сутры, ища совет, но мудрость Храма молчала о подобном. И это вызывало новый, прежде незнакомый Джестани страх, словно он заглянул в собственную, насквозь знакомую келью, и вдруг увидел вместо нее Бездну.       — Сегодня ты тоже не станешь надевать украшения? — вдруг спросил Алиэр еще хрипловатым, но уже спокойным голосом.       — Зачем? — поразился Джестани вопросу, который настолько не вязался с тем, что он думал. — Ах, да…       У него действительно вылетело из головы, что сегодня особенный день для всего Акаланте. Но что же решил Алиэр? Неужели будет участвовать в гонках?       — Я хочу, чтобы ты сопровождал меня на Арену, — подтвердил его опасения принц, приподнимаясь и начиная заплетать косу, словно ничего важнее болтовни между ними не произошло. — Это интересно, поверь. Прошу тебя!       Джестани вздохнул: любопытство боролось с яростным нежеланием оказываться на виду у целого города, да еще и в сомнительной роли избранного наследника. И все-таки отказать было неловко. Особенно теперь…       — Если хотите, ваше высочество, — согласился он, утешаясь тем, что увидит зрелище, которое вряд ли наблюдал кто-то из людей за последние несколько сотен лет. — А украшения обязательны?       Принц возвел глаза к потолку и отозвался тоном, исполненным ядовитого страдальческого терпения:       — Нет, не обязательны. На Арену пускают и без них. Но в одном-единственном обручальном браслете ты будешь выглядеть странно. Последний День Арены — праздник всего города, сегодня наряжают даже салту. Уж поверь, если что и привлечет внимание, то как раз такое пренебрежение обычаями.       И снова проницательность Алиэра показалась неожиданной и почти пугающей. Но сказанное выглядело правдивым, и это решило дело. Джестани вздохнул и покорно согласился отдаться в руки наложников, предусмотрительно заручившись разрешением надеть только то, что захочет сам. Алиэр, не ожидавший и этого, просиял и, поспешно натянув первую подвернувшуюся тунику, умчался из комнаты, прежде чем Джестани успел спросить, где его рыбеныш.       

***

      День сегодня обещал быть неприятным, как мутная вода. Еще недавно Алиэр и представить не мог, что будет смотреть Гонки не из седла Серого, а сверху, из королевской ложи. Это он-то, не пропустивший ни одного заплыва за последнюю дюжину лет. С самого первого раза, когда отец, скрепя сердце, разрешил ему выплыть на Арену, Алиэр знал, что рожден для этого. Скорость и опасность горячат кровь многим, но секрет успеха в том, чтобы кровь кипела, а разум оставался ледяным. Только тогда можно слиться в одно существо с огромным могучим зверем, почувствовать Арену вокруг и внутри себя, рассчитать правильный путь и скорость. Так было всегда — до того дня, когда…       Алиэр в бессилии стиснул кулаки, невидяще уставившись на стену в своей комнате. Как давно, оказывается, он сюда не заглядывал? Сначала ночевал у Сиалля, потому что остаться одному было невыносимо, потом появился Джестани и перевернул его жизнь, как королевский шторм — утлую рыбацкую лодку. А вот теперь прошлое ударило в него, словно острие вражеского лоура на дуэли, в которой ему, наследнику и будущему королю, никогда не участвовать.       Опустившись на постель, Алиэр свернул хвост, поджал его и, обняв руками, замер. Вот это покрывало ему подарил Кассандр. Огромные глубоководные скаты, две шкуры которых пошли на полотнище, водились только в глубинах Карианда, да и там были редкостью. Кассандр заказал покрывало задолго до его двадцатого дня рождения, чтобы подарок успели расшить мелким жемчугом и кусочками перламутра. Широкая разноцветная кайма вилась по краю, а посередине они с Касом как раз могли уместиться на толстой мягкой коже…       А он пообещал, что подарит Золотой Жемчуг, когда получит его — высочайшую награду Гонок. И теперь уже никогда не сдержит обещание. Обидно… Кас смеялся и отказывался заранее. Нет, конечно, он не сомневался в победе Алиэра ни одной чешуйкой, но Золотой Жемчуг? Его вручают тем, кто одержал полную победу в Круге Гонок семь раз подряд, и за последние сто лет таких счастливчиков не бывало. А имена получивших Золотой Жемчуг навечно высекаются на Стене Славы, и Алиэр знал их наперечет — все двадцать восемь. В этом году была бы его седьмая победа. Уже никому не нужная, кроме него самого, да и ему-то больше из упрямства. Горячая сладкая греза, заставлявшая до крови биться о скалы на тренировках и до потери сознания наматывать круги по Арене, обернулась ярким, но дешевым перламутром.       Алиэр тихо вздохнул. Да, он обещал отцу. Только это теперь и имеет значение, а Золотой Жемчуг… что ж, пора расстаться с детскими мечтами. Вот будет радости у тех троих-четверых, кого он мог назвать соперниками.       Он посмотрел на широкую полку вдоль стены, где в ряд блестели шесть витых золотых раковин размером в пару его ладоней каждая. Еще три стояли поодаль — это из тех времен, когда победы перемежались поражениями. И за каждой драгоценной наградой тянулся след хмельной радости и восхитительного чувства преодоления. Соперников, обстоятельств, себя самого. Ну и кому теперь нужны эти победы?       Зло толкнувшись хвостом, он подплыл к полке, в который раз рассмотрел и так знакомые до мельчайших черточек раковины, похожие и в то же время совсем разные, ведь каждый год королевские ювелиры делали для победителя Гонок новый приз. Вот эта — массивная, украшенная крупными темными изумрудами. Эта — из чудесного многоцветного стекла, переливается и горит на солнце, рождая крошечную радугу — они с Касом плавали на поверхность в солнечный день, чтобы полюбоваться. А эта, усыпанная цветным жемчугом, — с тайником, внутри маленькая шкатулка, открывающаяся, если нажать на завиток… Двенадцать лет его жизни. Стоило ли оно того, если последний Круг так и не покорился?       Алиэр задумчиво провел пальцами по поверхности ближайшей раковины, той самой, радужной. Что, если подарить ее Джестани? Жрец не любит украшения, но, может, возьмет на память? А еще лучше — пусть сам и выберет. Да, так будет правильнее всего. И нечего жалеть о несбывшейся мечте, Золотом Жемчуге лучшего наездника. Он отдал бы и его, и все эти красивые бесполезные драгоценности за одну только встречу с Кассандром, за несколько минут, чтобы не пустить его на Арену. Но ничего нельзя вернуть, и следует думать о живых. Надо навестить отца и заверить его, что единственный сын и наследник не станет глупо рисковать собой на Арене. Надо узнать, как там Эруви, до сих пор беспробудно спящий под зельями, чтобы не тревожить зарастающую рану. А потом надо отправиться на Арену, делая вид, что все именно так, как и должно быть. Улыбаться, отвечать на приветствия и вопросы. О, на самый главный вопрос придется отвечать очень-очень часто. Прямо хоть табличку на грудь вешай с надписью: «Я не буду участвовать, а почему — вас не касается». Вчера спросили раз двадцать, причем некоторые, особо рьяные, даже ухитрились поздравить с неминуемой победой. Если бы собирался плыть — в опалу отправил бы за такое отпугивание удачи.       Да, решено, после Гонки он приведет сюда Джестани и попросит выбрать самую красивую раковину. Якобы в подарок кому-то… А потом расскажет ему все и на самом деле подарит — на прощанье. Наверное, еще и уговаривать придется. Жаль, ювелиры не успеют, а то он заказал бы фигурку павлина — вот уж точно была бы память.       Алиэр грустно и насмешливо улыбнулся, отворачиваясь от полки и выплывая прочь из комнаты. Как просто и приятно было жить самодовольным любимчиком судьбы. Его обожал город, они с Кассандром собирались пожениться наперекор всему, а отец еще был здоров, и жизнь плыла, как на легких мягких волнах. А потом будто ударил неожиданный шквал — и все разом изменилось, буря закрутила и понесла его куда-то, родная вода стала предательски-жестокой, скрывая рифы, а небо и море то и дело менялись местами. Все эти последние месяцы Алиэр плыл в горькой темной мути, захлебываясь то болью, то тоской, то просто непониманием, что же происходит с его жизнью. Джестани стал его Острием лоура, путеводной звездой, по которой плывут корабли и странники-иреназе, но и это сияние вот-вот исчезнет…       Судьба и великодушие Джестани подарили ему вчерашнюю ночь, а еще один кусочек счастья Алиэр выпросил сегодня. Да, выпросил, вымолил и не стыдился этого. Хоть на несколько мгновений он чувствовал наслаждение Джестани сильнее, чем свое собственное, и был счастлив этим. Пусть жрец никогда его не полюбит, но каждый миг рядом — уже удача. И ничего с этим не поделать. Когда волна или соперник выбивают тебя из седла, вернись в него и плыви дальше — вот и все, к чему свелась для него многолетняя мудрость Арены.       Проплывая коридорами и отвечая на поклоны встречных придворных, Алиэр перебирал в памяти все, что успел и не успел сделать сегодня. У Гонок свой распорядитель, в работу которого даже членам королевской семьи совать хвост не следует. Но отец всегда на праздниках успевал принять кого-то из просителей или встретиться с послами других городов. Сегодня он предупредил, что на Гонки не поплывет: не следует народу видеть своего владыку больным и немощным. Но отговорится, конечно, делами… А в ложе будет Алиэр, и именно к нему приплывут выражать почтение гости города.       Он нерешительно замялся на развилке, потом все-таки свернул в сторону отцовского кабинета. У двери плавал курьер, ожидая распоряжений, значит, отец работал. Вот же неугомонный, и целителей не слушает.       — А, мальчик мой…       Отец при его появлении поднял голову от документов, улыбнулся и указал на кресло рядом со столом.       — Доброго утра, отец.       Алиэр низко поклонился и устроился в кресле, бросив взгляд на стопку табличек. Все хорошо знакомо: расчеты с Маравеей за поставки водорослей и шкур салту.       — Вот, — пошутил отец, — торгую плодами твоей охоты. Надо бы ставить на шкуры особое клеймо и продавать дороже. Сам наследник Акаланте лоур приложил.       — Еще скажи — хвостом поработал, — фыркнул Алиэр. — Отец, а подождать это не могло? Я бы вечером все проверил и отправил.       — Невелик труд, — вздохнул тот. — А я так скучаю по делам… Алиэр, мальчик мой, ты же все решил на сегодня, верно?       — Разумеется. Я буду смирно глядеть на Гонки сверху, не беспокойся.       Пожалуй, усмешка вышла горьковатой — отец сочувственно покачал головой.       — Мне жаль, поверь. Алиэр, я помню, как ты хотел Золотой Жемчуг. Мне очень жаль…       — Отец…       Алиэр все-таки запнулся, глядя на постаревшее, почти изможденное лицо, всегда исполненное мудрости и величия, готовое к ласковой улыбке или заботливой строгости. Вместо слов, рвущихся изнутри, выскользнул из своего кресла и опустился к отцовскому, взял сухую костистую руку и прижался лицом к ладони.       — Отец… — сказал все-таки негромко, выбирая слова так же тщательно, как выбирал бы сбрую для последнего заплыва. — Весь жемчуг мира не стоит твоего здоровья. Это же просто игра — ты сам так всегда говорил.       — Мало ли что я говорил…       Вторая рука ласково провела по его волосам.       — Я бы гордился тобой, мальчик мой. Очень гордился, не сомневайся. Но сейчас я горжусь больше. Ты все-таки стал взрослым — теперь я спокоен. Ну, плыви… Конечно, ты хочешь показать Гонки нашему гостю?       — Да, а что? — насторожился Алиэр, услышав сомнение в отцовском голосе. — Он же мой избранный. Если я приплыву без него, начнутся вопросы и снова поплывут слухи.       — Алиэр, Алиэр… О слухах ли ты думаешь?       Алиэр покраснел, еще ниже опустив голову, а отец размеренно продолжил.       — Не отдавай сердце тому, кто унесет его с собой на землю. Джестани — чудесный юноша, но разве он тебе пара? Кого же ты хочешь обмануть, сынок, меня или себя? Вы не созданы друг для друга, нашему роду издревле не везет с такими встречами. Жители земли приносят нам горе, не там следует искать суженых.       — Отец, не надо, — тихо попросил Алиэр. — Все и так решено, у нас осталось-то несколько дней до разрыва. Пусть он запомнит хоть что-то хорошее о нашем народе.       — Я буду рад этому, — улыбнулся король. — Мы еще поговорим вечером. А сейчас иди и будь благоразумен. Помни, самый щедрый прилив не вечен, но море не знает и вечных отливов. Я люблю тебя, сынок.       — Я тоже тебя, отец, — старательно улыбнулся Алиэр, поднимаясь и покидая кабинет. От порога он оглянулся — отец снова склонился над счетами, делая пометки на табличках острым письменным резцом.       А за толстыми стенами кабинета дворец гудел, как растревоженная расщелина, полная рыбьей мелюзги. Сновали туда-сюда слуги, плыли придворные, стараясь выглядеть чинно, но все равно спеша — лучшие места всегда может занять кто-то другой. Алиэр поморщился: им-то с Джестани остаться без места не грозит, но и плыть по городу лучше в чистой воде, а сегодня гостям целого моря не хватит — на Арене соберется весь Акаланте, и сколько еще приплывет из других городов!       Похоже, о чем-то таком подумал и молча плывущий позади Дару, потому что он подался вперед, поравнявшись с Алиэром, и хмуро сказал:       — Тир-на, могу я вас попросить? Когда доплывем до места, не покидайте ложи. Если что-то пожелаете, найдется кому сплавать. Толчея будет… И господина жреца одного никуда не пускайте…       — А что, другой охраны нет? — поднял бровь Алиэр. — Ираталь только вас двоих отрядил?       — Да будет, конечно, — вздохнул телохранитель. — Еще какая. Три ряда оцепления да в толпе якобы простые горожане. А все-таки неспокойно мне. Вот с самого утра словно крабы за хвост щиплют…       Алиэр еле удержал рвавшийся с языка совет обернуться и посмотреть на хвост — а вдруг и правда какой краб прицепился, но телохранитель был так мрачен и озабочен, что шутить расхотелось. А уж жизнью Джестани — тем более.       — Как скажешь, — покладисто бросил он, чем, кажется, удивил охранника до нового онемения.       Алиэру же словно льдиной вдоль хребта провели. Прошлые Гонки никак не предвещали беды. И день был такой же суетливо-радостный, и приветствовали его так же по пути на Арену, а потом на ней. А глаза Кассандра озорно сияли, пока возлюбленный излагал ему, замерзшему от нездоровья и расстроенному до кончика хвоста, свою блестящую мысль…       — Трое Благих Создателей, — прошептал он в окружающую воду, — не допустите беды. Я, Алиэр тир-на Акаланте, будущий повелитель и хранитель города, прошу вас. Отвратите от моего народа гнев Бездны и ее обитателей. Сохраните нас от тьмы в помыслах и делах. Сберегите мой город и народ.       Он до звона в ушах вслушивался в голос воды, слышный даже здесь, в стенах дворца, но если Мать Море и услышала его просьбу, то промолчала, не дав знака ни плеском, ни писком случайной рыбешки, а ее супруг и сестра и вовсе никогда не откликались. Алиэр тяжело вздохнул.       

***

      В который раз Джестани задался вопросом, где же морские жители берут вещи, которые не могут сделать сами? Ну, пусть драгоценности подбирают с утонувших кораблей, за века их и впрямь должно было много накопиться. А кто кует для них лоуры? И кто сделал это огромное зеркало почти от пола до потолка, в котором сейчас отражался юноша, очень похожий на него, но все-таки не он, храмовый страж Джестани. Хотя зеркало, возможно, тоже из добычи моря.       Джестани еще раз окинул себя взглядом, понимая, что вечный сумрак жилищ иреназе скрывает краски и блеск, а снаружи вид будет все-таки другой. Не слишком ли… ярко? «Не слишком ли красиво? — поправил внутри него насмешливый голос, в последнее время взявший что-то очень много воли. — «Ты ведь этого боишься? Привлечь внимание и снова услышать за спиной, что ты всего лишь подстилка принца. Этого ли, другого… Какая, в сущности, разница?» «Глупости, — сказал он себе, тому себе, что сейчас смотрел из зеркала и не позволял соврать под прямым резким взглядом черных глаз, единственным, что осталось неизменным. — Я всегда был только сам собой. Ветер носит сплетни, но сталь ему не по зубам. Когда я любил Торвальда, мне дела не было, что говорят за спиной».       «Это потому, — глумливо возразило отражение, — что Торвальду и в голову не приходило взять тебя куда-нибудь как спутника, а не как живой щит. Он-то хорошо знал разницу между прислугой и любовником. И, следует признать, по-хозяйски получал от тебя двойную пользу. А сейчас ты лезешь в те же самые зыбучие пески, из которых едва выбрался, обдирая кожу и с тела, и с души». «Неправда, — снова безмолвно сказал Джестани, с усилием не отводя взгляда. — Алиэра я не люблю. Моя душа в безопасности. Как и тело, если верить клятвам иреназе. Никаких зыбучих песков. Теперь я верен только себе и храму. Старые жрецы были правы: нельзя любить того, кого охраняешь». «О, а ты его уже охраняешь? — вволю издевалось отражение, не дрогнув ни уголком непривычно красивых губ, ни ресницами, как никогда длинными и изогнутыми, а ведь Леавар только разок прошелся щеточкой с краской, и то после долгих уговоров. — И правда, хорошо усвоил урок…»       «Не его, — беспомощно огрызнулся Джестани, нервно поправляя вишневую рубашку с тонкими полосами золотой вышивки по манжетам и воротнику. — Я выполняю просьбу его отца, ищу заговорщиков. Сохранить мир в стране — благое дело, ибо всякий мир угоден Малкавису…» «Повелителю войны!» — насмешливо подхватило отражение.       — Да, — сказал Джестани вслух. — Именно так.       «Потому что бог войны в полной мере знает ее мощь, — сказал он отражению, в запале спора забывшему и сутры, и саму суть учения храма. — Знает ее ярость и подлость, ее ненасытную жажду жертв и разрушений. Потому что не бывает войны честной и справедливой. Потому что Малкавис — не возница на ее колеснице, а страж законов и чести. Не карающий меч сильных, а щит слабых и судья поединков. Молчи, если не понимаешь этого. Я не сменил хозяина. И уж тем более не сменил возлюбленного. Я иду путем своего бога. И если смогу предотвратить смуту и смерти, значит, не зря вернулся…»       — Господину избранному нравится! — с восхищенной гордостью отозвался Леавар, плавающий рядом с шаром туарры в руке и решивший, что последние слова Джестани обращены к нему.       — Вы великолепный мастер, — промедлив всего пару стуков сердца, признал Джестани то, что и так было очевидно всякому, видевшему его раньше и сейчас.       Отражение насмешливо блеснуло глазами, присоединяясь. Красавец в зеркале был моложе Джестани лет на пять. А может, не моложе, просто никогда не знал ни предательства любимого, ни недавней лихорадки Зова. Он не пожелал сменить привычные штаны на тунику, но оказалось, что если новая рубашка мягко облегает плечи и чуть заужена в поясе, то этого более чем достаточно. И что шелк глубокого яркого цвета совсем не ссорится с тонкой кожей штанов, в воде облегающей ноги от бедер до щиколоток, подчеркивая каждую линию. А рукава до локтя не скрывают обручальный браслет, россыпью рубиновых угольков горящий на запястье.       Мужчина в зеркале… Нет, юноша в зеркале улыбнулся удивленно и, пожалуй, лукаво. У него была нежная смуглая кожа, словно сияющая изнутри. Темные бархатные глаза и едва-едва тронутые краской, но все равно пухлые и совершенных очертаний губы. Леавар едва не рыдал, когда клялся Тремя, что неженатой молодежи иреназе не зазорно краситься, и умолял Джестани только попробовать, только взглянуть, как на нем будет смотреться совсем немножечко краски. И Джестани не устоял перед уговорами парнишки и собственным опасливым любопытством. А сейчас смотрел — и не верил ясной зеркальной глади.       О нет, это была не та соблазнительная кукла, в которую искусство Леавара превратило Джестани при третьей встрече с Алиэром. Встрече, закончившейся насилием… В тот раз Джестани успел стереть маску вызывающей бесстыдной красоты… Но это лицо стирать не хотелось. В него хотелось поверить или хотя бы представить, что увиденное правдиво — хоть ненадолго. Такое лицо он был бы рад показать… кому?       — Это прекрасная работа, — еще раз признал Джестани, колеблясь и вправду испытывая жгучее желание сорвать золото и рубины, отмыть лицо, потребовать назад свою просторную рубашку, скрывающую тело так же хорошо, как полдюжины метательных ножей, спрятанных на нем. А еще лучше — кольчужную накидку. С капюшоном!       — Но что-то не так? — тихонько спросил на удивление чуткий Леавар.       — Я… не уверен, что это — я, — глубоко вдохнув и выдохнув, с трудом промолвил Джестани полузнакомому парнишке, сам удивляясь своей откровенности.       — Понимаю… — отозвался Леавар, тоже помолчав немного. — Но поверьте, господин избранный, это — вы. То есть тоже — вы. Наверное, я не слишком хороший наложник, тир-на Алиэр всегда проплывал мимо моих покоев… Но я умею видеть не только золото сверху, но жемчуг внутри раковины, как у нас говорят. В каждом сокрыта внутренняя красота, просто не все выпускают ее на волю. Кто-то не умеет, кто-то боится… Но даже скрытый от глаз, жемчуг остается жемчугом. Я просто показал то, что увидел. Если хотите вернуть все как было, это нетрудно…       — Нет, — тихо, но твердо ответил Джестани. — Я благодарю вас и за работу, и за урок. Пусть остается так. Не собираюсь стыдиться себя ни в каком наряде.       — Джестани! — позвал нетерпеливый знакомый голос от двери, и он повернулся, вскинув голову и выпрямившись, как на храмовом смотре.       Единственным облегчением было, что голос в мыслях замолчал.       — Ох… — восхищенно произнес через несколько мгновений Алиэр, разглядывая его с головы до ног и обратно.       В глазах принца стоял восторг.       — Что? — мрачно спросил Джестани, всю решимость которого словно водой смыло этим оценивающим мужским взглядом, в котором так и плескалось вожделение.       — День… — сглотнув, непонятно откликнулся Алиэр и тут же с усилием продолжил, поясняя: — День, кажется, не так уж и плох! Гораздо лучше, чем я думал… Ну что, поплыли?       — Да, конечно, — с облегчением согласился Джестани, радуясь, что принц не пустился в похвалы, и не позволяя себе забыть, что в глазах всего города он Алиэру то ли жених, то ли фаворит-наложник, так что ни наряду, ни краске на лице никто не удивится, а совсем наоборот…       Облегчения и спокойствия хватило ровно до Арены.       Пока они плыли по городу, высоко поднявшись над улицами, Джестани разглядывал плывущих под ними в том же направлении иреназе и недоумевал, почему те тоже не поднимутся вверх. Ладно, толчея на земных улицах понятна, но ведь море гораздо просторнее в высоту! Вместо этого вода перед ними была свободна, а если все же попадался кто-то на салту или без него, то поспешно спускался, словно расчищая дорогу. Дару на прямой вопрос пояснил, что таков этикет: если тир-на Алиэр хочет уединения, не спустившись вниз, а плывя в верхних слоях, то следует не докучать ему. Мало ли какими государственными делами занят разум принца!       Джестани покосился на притихшего хмурого Алиэра. Тот и вправду о чем-то думал, только о государстве ли? До Арены, как объяснил тот же Дару, они имели право доплыть на салту — привилегия гостей города, местных каи-на и, разумеется, принца. Простой народ добирался вплавь, потому что стойла не вместили бы такое количество верховых зверей. Противореча собственным же словам о праздничном наряде, Алиэр сменил сбрую на своем Сером на самую простую, из толстой кожи и почти без украшений, только на местах стыков ремни соединялись бронзовыми накладками. Явно для прочности, а не для красоты. Оделся принц тоже простовато, в синюю тунику в тон глазам, но куда менее роскошно, чем ожидал Джестани. И только в толстую косу вместо любимой бирюзы были вплетены золотые нити с сапфирами редкостной чистоты и яркости, да на левом запястье блестела широкая полоса обручального браслета.       — Давайте сразу в ложу, — хмуро бросил Алиэр, когда они подплыли к огромному кратеру Арены. — Кари, отведи салту.       Он соскользнул с Серого, на прощанье погладив его по морде, и салту потянулся за хозяйской рукой, подставляя нос. Алиэр рассеянно почесал его и повернулся к Джестани. Тот поспешно выбрался из уже привычного седла и отдал Кари длинный повод.       Внизу иреназе проплывали через огромные ворота, высеченные в толще Арены, хотя гораздо удобнее, на взгляд Джестани, было просто перевалить через край каменного амфитеатра. Но, видимо, этого не допускали правила. И действительно, стоило им направиться к Арене поверху, как снизу и вверх навстречу кинулся иреназе с тонким длинным трезубцем в руках, но, разглядев принца, почтительно поклонился и снова спустился.       Джестани старательно загребал воду руками, как никогда чувствуя несовершенство и медлительность своих движений рядом с легкими стремительными иреназе. Они проплыли над широким краем, где, будь дело на суше, могли разъехаться в ряд пять-шесть повозок, и оказались внутри Арены. Ужасающе бескрайней и в этот раз не пустой. Склоны Арены заполняло сверканье ярких одежд, блеск чешуи, золото волос и множество узких разноцветных лент, развернутых над рядами иреназе. Только дно оставалось резко, почти вызывающе пустым в этом смешении красок и звуков.       Алиэр рядом остановился, давая ему время рассмотреть Арену. Теперь было хорошо видно, что склоны делятся на сектора тяжелыми толстыми канатами, протянутыми от верхушки рядов и вниз, почти к самому дну. У каждого такого сектора плавал служитель с трезубцем, указывающий зрителям их места. Нарядно одетые иреназе в ярких туниках все прибывали, заполняя склоны, и в глазах рябило от разноцветных одежд и сверкающих украшений. Вот теперь Джестани ясно видел, что большинство жителей Акаланте и впрямь светловолосы: перед ним раскинулось море золотых, рыжих, русых голов, редко где мелькали в толпе каштановые волосы разных оттенков, а черных попадалось совсем немного.       Джестани пригляделся к тем из них, кто все-таки оказался поблизости, и заметил, что все они немолоды. Что ж, неудивительно: если Акаланте и обменивался с Суаланой женихами, то, наверное, еще до войны, которая длится не один год. Потому Сиалль, молодой черноволосый красавец — такая редкость для Акаланте, достойная положения наложника принца. Куда же все-таки делся несчастный и такой загадочный суаланец?       — Наши места во-он там, — указал ему Алиэр на отдельный сектор посреди склона, огороженный не канатами, а невысоким заборчиком. Выше него мест для обычных зрителей не было, там склон Арены выглядел совершенно голым, зато по бокам и ниже напоминал сундук с драгоценностями, так нарядны были зрители. Нетрудно оказалось понять, что это местная знать, устроившаяся поблизости от королевских мест.       — Нам… туда? — безнадежно уточнил Джестани.       — Угу.       Алиэр мрачно глянул на пустое пространство и тяжело вздохнул. Продолжая пользоваться привилегиями правящей семьи, они проплыли над рядами и спустились прямо на склон. Джестани окинул взглядом несколько рядов широких глубоких выемок, предназначенных, разумеется, для иреназе с их хвостами. Всего мест было около тридцати. То ли когда-то семьи королей были куда многочисленнее, то ли сюда приглашали и особо почетных гостей.       — Ваше высочество уверены, что мне стоит… — замялся он, уже слыша нарастающий со всех сторон приглушенный гомон и с ужасом чувствуя, как оказывается в перекрестье сотен любопытных взглядов.       — Только в этом я и уверен, — буркнул Алиэр.       Взяв Джестани под руку, он помог ему проплыть к месту, в которое кто-то сообразительный накидал кучу кожаных подушек, скрадывая разницу между телосложением людей и иреназе.       — Тир-на Алиэр, господин… избранный…       Ираталь, торопливо подплывший к ним, заметно замялся перед последним словом, и Джестани, помнивший, что начальник охраны ранее вполне уважительно звал его просто жрецом, насторожился. А пожилой иреназе бросил на его запястье какой-то просто отчаянный взгляд, перевел его на Алиэра, снова на браслет.       — И вам доброго дня, каи-на Ираталь.       Алиэр недоуменно поднял бровь, тоже видя замешательство начальника охраны, потом глянул ему за спину, и Джестани понял, что до этого момента принц был не слишком-то и хмур. А вот сейчас…       — Доброго дня, Алиэр тир-на Акаланте, — церемонно приветствовал наследника какой-то иреназе, подплывший к ним сразу за Ираталем. — Да благословят Трое вас и вашего… спутника. Для меня большая честь быть гостем прекрасного Акаланте, любимого Матерью Море.       Ираталь, резко и как-то тоскливо выдохнувший, взмахнул хвостом, отплывая в сторону, и Джестани разглядел говорившего. Молодой, не старше Алиэра иреназе в серебристо-серой тунике, расшитой по плечам, рукавам и подолу мелким, но особенно переливчатым жемчугом, отчего наряд смотрелся просто, но очень дорого и изысканно. А вот сам юноша был далеко не так хорош собой. Светло-русые прямые волосы, длинные, но заплетенные в простую косу, перевитую тем же жемчугом, только более крупным. Серые глаза, умные, но какие-то бесцветные. Сейчас в них читался только искренний вежливый интерес… И лицо настолько обычное, что Джестани слегка удивился, так уже привык к яркой красоте жителей моря.       — И вам доброго дня, — медленно проговорил Алиэр, разглядывая… незнакомца?       Во всяком случае, другом принца прибывший не выглядел. Гость города? Или кто-то местный? Джестани молча ждал, понимая, что происходит что-то необычное и явно имеющее отношение к нему. Знать бы — что! На земле он бы легко сказал о незнакомце многое по гербовым цветам, украшениям, выговору и манере держаться. Но не здесь…       — О, простите, — легко и приветливо улыбнулся все-таки незнакомец. — Я тир-на Эргиан, младший в доме Карианд. С сегодняшнего дня — посол тир-на Америлля, моего блистательного отца, при дворе Акаланте. Мои извинения, что не представился как должно, тир-на Алиэр. Но я приплыл только сегодня утром и не решился отвлекать вас от важных дел. А Последний День Гонок пропускать не хотелось, я еще никогда не видел столь интересного события.       — Да, Гонки — это очень интересно.       От вежливости в голосе Алиэра вода рядом, казалось, стала прохладнее.       — Но я надеюсь, — невозмутимо продолжал кариандец, — вы простите мою фамильярность и желание поскорее с вами познакомиться. Все-таки мы будущие родственники. Тир-на Маритэль — мой брат по отцу…