***
Алиэр проснулся глубокой ночью. Вода, казалось, была наполнена спокойствием, она мягко колыхалась вокруг, источая особенный уют обжитой комнаты. Алиэр вдохнул поглубже, пропустил свежую влагу сквозь жабры, чувствуя слияние вкусов и запахов, принесенных течением. Интересно, а как чувствуют воду люди? У Джестани нет жабр, но амулет милостью Моря дает ему возможность дышать в глубинах. Не тяжело ли это жрецу? Не устал ли он, как устают иреназе, когда им приходится подолгу вдыхать воздух, даже напоенный солью моря? Надо поговорить с Невисом… Если страж вернется к себе на сушу с подорванным здоровьем, то гнилой водоросли не стоят клятвы Алиэра в любви. Джестани… Он протянул руку, точно зная то место, где найдет небольшую жесткую ладонь рядом со своей. Дыхание жреца едва заметно колыхало воду рядом, но Алиэр чувствовал его даже не кожей, как обычно, а словно изнутри себя. Будто маленький сгусток тепла пульсировал в его груди в такт дыханию Джестани. Будто они все-таки стали единым целым не только по ритуалу, но и на самом деле, как возлюбленные. — Что-то случилось? Жрец отозвался так быстро, словно не спал вовсе. — Я разбудил? Прости, — виновато попросил Алиэр. — Спи, все хорошо. — Может, позвать целителя? Джестани повернулся одним гибким, привычным уже движением тела и положил ладонь на лоб Алиэру. Тот затаил дыхание — неожиданный подарок! Сам! Такая горячая… — Не могу понять, — слегка растерянно сказал жрец, — должен быть жар, а лоб прохладный… Здесь, под водой, все не так… — Не надо целителей, — снова сказал Алиэр. — Джестани, если ты все равно не спишь… Можешь мне сказать кое-что? Он поерзал на подушке, укладываясь удобнее и жалея, что прикосновение оказалось таким мимолетным. Осторожно шевельнул тяжелой болезненной корягой, в которую превратился хвост. Прислушался к чему-то… Нет, показалось. Ночь, как и положено, была тиха — дворец спал. — Спрашивайте, — с еле уловимой настороженностью отозвался Джестани. — Я плавал в храмы Трех… — медленно начал Алиэр, — как положено наследнику, да и просто любому иреназе. Там говорят, что нужно чтить святые законы, и боги будут милостивы к тебе. А если не будут, то им виднее, значит. Все, что делается по мудрости Матери Море и Отца Небо, свято и верно. Но разве Мать Море хотела, чтобы Кассандр, мой ребенок, отец… Он осекся от накатывающей изнутри боли, но упрямо продолжил: — Это не благая воля богов, а злой умысел. В нем нет ни мудрости, ни справедливости, я не могу верить в такую волю. В храмах глубинных говорят, что зло есть. С ним нужно бороться, но если оно случилось, то следует пережить его и плыть дальше. Я… думаю, что это верно. Но как? Джестани, я заблудился, как малек в прибое. Мечусь туда-сюда, вот-вот волной на берег выкинет… Я сделал много неправильного, даже ужасного, но никого не предавал, никогда. Я бы и дальше верил Руалю, Кари, жрецам, которые хотели тебя убить, Сиаллю… Верил бы, понимаешь?! А теперь не могу верить никому. Я… смотрю на любого и думаю, что он может предать. Кто угодно! Друг, родственник, стражник, дававший присягу… Кари и Дару — они ведь акалантцы, Руаль — друг отца, ближайший, лучший… Как они могли? Ну как? — Дару прикрыл вас собой, — напомнил Джестани очень тихо, но твердо. — А жрецы лишь выполняли приказ, нельзя винить их за это. — И Руаля нельзя?! Алиэр дернулся, тут же снова упал на подушки, и чужая ладонь, недавно покинувшая его лоб, мягко надавила на плечо: — Лежите, прошу. Советник Руаль совершил страшное дело. Но по одному преступнику нельзя судить обо всех честных подданных. Думаю, и с Кари все сложнее, чем кажется… Да лежите же, ваше… величество! — Лежу, — вымученно усмехнулся Алиэр. — Долго теперь не побарахтаюсь. Джестани, не зови меня так. — А как мне прикажете называть вас, если вы король? Он накрыл руку человека своей, легко, не прижимая, будто поймал игривую рыбешку и держит, но так, чтоб не помять нежные плавники. Повернул голову и прижался губами к тонким сильным пальцам, которые жрец — еще одно маленькое чудо — не отнял. Жалел, что ли? Жалости Алиэру не хотелось, но он прислушался к себе, к той зыбкой, невесомой, но прочной нити, что связывала их души и тела. Ни жалости, ни презрения к его беспомощности… А больше ничего разобрать было нельзя, словно запечатление давало ему узнать и понять ровно столько, сколько необходимо именно сейчас. — Как хочешь, — прошептал он в ладонь. — Ты же звал меня по имени… Наедине… Осталось так недолго, позволь мне услышать, как ты говоришь мое имя. Страж не отозвался, и Алиэр, понимая, что это не согласие, а просто вежливый отказ, опять вдохнул воду со вкусом и ароматом его кожи, потерся щекой о сильные жесткие пальцы. — Джестани, — сказал он просто и беспомощно-тоскливо. — Ты ведь жрец. Я не нашел ответа в наших храмах, я не верю жрецам ни Троих, ни Глубинного. Но тебе поверю. Что говорит твой бог тому, кто потерял веру и силы? Я не уберег Кассандра и своего отца, я ни в ком не разглядел измену, а ведь меня учили править. Я утратил величайшую реликвию своего народа, единственное, что хранит нашу жизнь. Прав Руаль — я бессильный выродок, позор своих предков… Нет, погоди, я не жалуюсь! Не прошу сочувствия, слышишь? Только совета! Что говорит твой бог тому, кто не знает, куда плыть? Тому, кто никому не верит? Жрец отозвался не сразу, но и руку не отнял. Алиэр слышал, как отдается стук его сердца в сгибе на запястье — сильно и мерно. Потом он заговорил, роняя каждое слово с торжественностью, от которой по спине Алиэра проскользнул холодок: — Мой повелитель Малкавис говорит с каждым: и с верящим, и с отчаявшимся. Он говорит: «Если ты утратил опору — стань ею сам. Стань щитом, клинком, маяком в ночи — и тебе ответят тем же. Ибо нельзя опираться на кого-то, не став и ему подмогой». — А если я не могу? — прошептал Алиэр, изнемогая от стыда за свою слабость. — Если сил нет? Откуда их взять? Что говорит твой бог об этом? — Он говорит, — с той же ледяной прозрачной ясностью ответил жрец: — «Если у тебя есть силы на сомнения, страх и вопросы, значит, их хватит хотя бы на один шаг. Сделай его. А потом еще один. И еще — пока не дойдешь или не упадешь замертво. Если ты заберешь всю силу у страха и сомнений, ее как раз хватит на любой путь», — так гласят сутры моего Храма. — Твой бог мудр, — горько промолвил Алиэр. — И очень жесток. Хотя нет, это не жестокость. Ведь в тебе, его служителе, жестокости нет ни единой капли. Я сохраню в сердце то, что ты сказал. И пошлю дары в его храм. Джестани, я помню, что обещал тебя отпустить. Как бы я хотел, чтобы ты увидел наш мир полным не предательства, а верности и красоты. Чтобы помнил о нас не только плохое… — Я буду помнить мир иреназе суровым, но прекрасным, — гораздо мягче сказал Джестани. — Ваше… Алиэр, вы видите вокруг только тьму, потому что вам больно. Я не про рану говорю, хотя и это важно. Вы скорбите по отцу и возлюбленному, по всему, что утратили. Но разве в мире нет света? Ваш отец до последнего дня любил вас и гордился вами, ваш возлюбленный… хотел вам счастья. А ваш народ верит вам. Да, враги и предатели будут непременно — таков путь королей. Но друзья и любимые на этом пути тоже встретятся, поверьте. Не… — он замолчал на несколько мгновений, но продолжил, только голос отчетливо дрогнул: — Не позволяйте подлецам победить вашу веру в честь остальных. Не становитесь подобным им… Тишина, разлившаяся между ними после этих слов, была такой тяжелой и плотной, что Алиэру стало трудно дышать, будто он заплыл слишком глубоко в донную расщелину с дурной водой. — Предательство… — прошептал он наконец, с трудом выдавливая слова. — Ты знаешь, каково это — быть преданным. — Да, — так же тяжело уронил жрец. — Но прошу, не будем… обо мне. — Хорошо… Но море ничего не забывает. А мы, иреназе, дети его. Рано или поздно ветер для Торвальда Аусдранга переменится — я обещаю. И волна, которую он поднял, вернется к нему. Алиэр повернулся и обнял Джестани, не успевшего или не захотевшего оттолкнуть его. Приятнее было думать, что не захотевшего, но — он мрачно усмехнулся про себя — обманываться не стоило. Человек замер в его объятиях, не покорно, а растерянно, опасаясь оттолкнуть, чтоб не причинить боли. И Алиэр, обострившимся чутьем уловив это, использовал краткие мгновения, пока его не хлестнули словами больнее, чем лоуром. Обнимая напряженные плечи Джестани, он потянулся, зарылся лицом в его растрепанные волосы, поцеловал чуть выше виска и заговорил: — Я люблю тебя, храмовый страж Джестани. Не надо, не говори ничего. Я знаю все, что ты скажешь, — уже слышал не раз. Я просто тебя люблю. Это как прибой — ему не нужно ответа от берега, чтобы возвращаться снова и снова. Я люблю тебя за силу души, за честь и мудрость. За то, что рядом с тобой я хочу стать лучше, как можно лучше, понимаешь? Не для того, чтобы ты меня полюбил, а чтобы моя любовь была достойна тебя. Ты можешь уплыть куда угодно, хоть на край света, все равно останешься во мне. Ты в моем сердце, Джестани, как жемчужина в раковине. Знаешь, как рождается жемчуг? В него превращается песчинка, ранившая жемчужницу. Я теперь знаю, с любовью так же. Я думал, что любовь — Золотой Жемчуг, приз на гонках, награда победителю, что ее надо отнять у соперников, присвоить и хранить, не подпуская никого, не отдавая в чужие руки. А ты не такой. Любовь к тебе нельзя добыть силой или выиграть — только вырастить в себе, через боль. Я согласился разорвать запечатление — ты будешь свободным, совсем скоро… Но я не знал, что боль может быть нужнее, чем лекарство от нее. Изнемогая от стыда за это обнажение души, он замолчал, молясь неизвестно кому только об одном: чтобы Джестани не посчитал его слова пустым бахвальством или лицемерием. Чтобы понял, как много значит для него. Двуногий, человек, жрец чужого бога и чужой возлюбленный — но разве все это важно? Сейчас в целом мире он был для Алиэра единственным… — Я люблю тебя, — повторил он снова с отчаянием обреченного. — Если когда-нибудь мне придется выбирать между честью и жизнью, между выгодой и справедливостью… Ты будешь моей мерой, Джестани, самой верной и строгой мерой… Захлебнувшись тем, чего не мог высказать, он молча уткнулся в светлые волосы, томительно долгие мгновения ожидая, что вот-вот его оттолкнут, но жрец лишь вздохнул, а потом накрыл его руку на своем плече ладонью. Замер в его объятиях, доверяя, не боясь, и Алиэр скорее хвост бы себе отгрыз, чем обманул или обидел хрупкое драгоценное доверие. Он держал Джестани с величайшим трепетом и нежностью, кутая его в свое тепло, дыша одними струями воды с ним и с тихим безнадежным смирением принимая это, как единственно возможную близость. Совсем как тогда, в ночь, когда решил вывести человека из дворца наверх и отпустить. Да, теперь разлука не грозила смертью, жрецы обещали разорвать запечатление безвредно, однако Алиэр снова принял бы ту боль, если бы ее ценой мог остаться с Джестани. — Да хранит вас Малкавис. Пусть он поможет вам достойно идти трудным путем королей, Алиэр, — услышал он через бесконечные мгновения тишины голос стража — тихий, бесстрастно-ровный, ничего не выражающий. — Что мне еще сказать… И все-таки он звал Алиэра по имени. Лежал рядом с ним, слушал, отзывался… Как мало, оказывается, нужно для мучительно-сладкого счастья пополам с горечью вины: просто знать, что каждый час приближает разлуку для одного и свободу для другого. «Я всегда молился Троим, — обратился Алиэр куда-то в темноту, окружавшую его. — Но у Джестани другой бог. Малкавис, если ты слышишь не только своих жрецов, позволь просить тебя за него. Пусть он будет счастлив, молю тебя. Просто пусть будет счастлив…»***
Когда Алиэр уснул — мгновенно, словно сбросил непосильную ношу и вздохнул свободно, Джестани еще долго лежал, глядя в темноту. Рыжий дышал медленно и глубоко, сначала не шевелясь, потом во сне придвинулся ближе, ткнулся лицом в макушку Джестани, обнял его за плечи. Ничего чувственного в этом не было, напротив, — так мог бы прижиматься тот, кто просто ищет чужого тепла. Или хочет поделиться своим. Джестани вдруг понял, что Алиэр обнимает его, словно укрывая собственным телом. Будто подтверждая это, иреназе по-хозяйски закинул хвост ему на ноги, обвив им колени Джестани. Теперь отодвинуться стало совсем невозможно, чтобы не потревожить свежую рану Алиэра, и Джестани заставил себя расслабиться, лежа на спине. Как ни странно, ни рука поперек его груди, ни тяжелый скользкий хвост совсем не мешали. А ведь он помнил, как раздражала раньше до бессильного бешенства непрошеная близость Алиэра. Ненавистная близость! Что же изменилось теперь? Да, он больше не опасался рыжего с его резкими сменами настроения и вечной готовностью вспыхнуть, как промасленная пакля. Освободившись от влияния дурмана, Алиэр вполне владел собой — этого нельзя было не признать. А еще он старался стать лучше — как мог, и Джестани невольно вспомнил недобрым словом усопшего короля, который мог вылепить из сына и наследника что угодно, однако упустил эту возможность. Слава Малкавису, что Алиэр больше не считает себя венцом творения… Но вот то, что он говорил этой ночью, выворачивая сердце наизнанку, ошеломило Джестани и заставило замереть в растерянности не только внешне, но и душой. Рыжий и до этого признавался в любви — да хоть бы вспомнить их разговор у скалы… Но любовью это не было. Страсть, вина, желание близости — что угодно, но не любовь. Джестани понимал это, и брезгливое отчуждение мешалось в нем с терпением — пусть, мол, болтает. А злой мальчишка, наказывающий весь мир за свою боль, незаметно вырос. И научился любить — беспомощно и нетребовательно, безнадежно и отчаянно. Оттолкнуть его такого было бы глупой жестокостью, потому что нет в мире вещей более святых, чем любовь и смерть. Не смерть ли, через которую прошел Алиэр в попытке спасти Джестани от жрецов, научила его любви? И что теперь с этим делать? «Ничего, — торопливо подумал Джестани, успокаивая застучавшее вдруг быстрее сердце. — Тебе — ничего. Ты здесь последние дни, и это правильно и справедливо. Оставь морские дела жителям моря и подумай о том, как будешь устраивать собственную жизнь. Алиэр справится. Или нет… Но тебя это уже не касается, ты расплатился по всем счетам с лихвой, верно? Ты просил свободы у Малкависа — так возьми ее и беги! На край света, как можно дальше от всего, что может удержать здесь…» Принц — он так и забывал именовать его королем про себя — что-то простонал во сне, пошевелился, дернул хвостом. Не проснулся, но снова всхлипнул — явно от боли. Джестани осторожно повернулся, снимая его хвост и укладывая на мягкое покрывало поудобнее. Глупый. Рванулся спасать его, стража, снова забыв о себе. Всегда забывает. Вот Торвальд не стал бы подвергать опасности свою драгоценную жизнь, правда? О, сравнивать Алиэра с Торвальдом — мыслимо ли? Один — правитель настолько, что король убил в нем человека. Второй — человек, пусть и с хвостом, вечно забывающий о сане. Один — воплощенные ум, расчетливость и умение править, второй — открытое для всех сердце и полная искренность. Сравнивать их — оскорбление для обоих, потому что, безусловно, один будет выглядеть глупцом, а второй — мерзавцем. Джестани горько усмехнулся. Служи он Алиэру, а не Торвальду, смог бы полюбить этого принца? Кто знает… Его предупреждали, что чувства мешают быть совершенным Стражем. Он не послушал и теперь платит за свою наивность и желание быть любимым. А ведь есть еще Лилайн. Если Алиэр сдержит слово, то куда заведет Джестани обретенная свобода? Не в объятия ли синеглазого наемника, которому он так обязан? Но нужен ли он Лилайну на самом деле? Не боевым напарником и взаимной радостью в постели, а по-настоящему? Мысли мчались стремительно — Джестани не мог справиться с ними. Ему тоже хотелось говорить, изливая душу, как до этого сделал Алиэр. Но что он мог сказать иреназе, измученному собственной болью? Что сам устал от одиночества? Что быть Стражем — тяжкое бремя? Что больше всего ему сейчас хочется позволить кому-то обнять себя за плечи, вот так, властно и заботливо? Но, конечно, не Алиэру, потому что… Он вдруг понял, что ненависти действительно больше нет. На самом деле — нет. Ушла, иссякла, оставив по себе легкую горькую тоску, что все у них вышло так плохо. Но и полюбить Алиэра Джестани, разумеется, не сможет. Не потому, что иреназе не за что любить, — ведь прикипел Джестани сердцем к Торвальду за один светлый радостный взгляд и ласковую улыбку — но слишком много памяти о страданиях разделяют их с Алиэром. Да и к чему им была бы эта любовь? Только сделать еще больнее на прощанье. Но за то, что рыжий не боялся безнадежности своих чувств, он заслуживал уважения. А еще, пожалуй, молчаливой осторожной благодарности, которую Джестани не высказал вслух. За то, что первый раз в жизни мужчина ничего не захотел от него, говоря о любви. Даже Лилайн… Лилайн, спасая его от людей Торвальда, надеялся на благодарность, хоть и не попросил бы о ней. Но Лилайн хотел хотя бы видеть Джестани рядом! Алиэр отдавал ему сердце, зная, что оно будет брошено на морской песок, как ненужный груз, — чтобы не мешало уплыть. И от этого Джестани было самую малость стыдно и больно. «Пусть Трое будут милостивы к тебе, — молча пожелал он спящему рядом. — Пусть они помогут тебе найти истинную любовь. Ту, что сможет ответить взаимностью, ради которой стоит жить. Пусть они увидят, что твое сердце отмылось от грязи и ненависти и готово расцвести — по-настоящему. И если позволено мне, жрецу чужого здесь Храма, просить Троих о милости для тебя, то я прошу. Всей душой и всем сердцем, клянусь повелителем моим Малкависом». Что-то дрогнуло вокруг — будто теплая волна прошла по неподвижной воде. Джестани затаил дыхание, не зная, принять это как знамение или обычную для моря случайность. На мгновение ему вдруг стало жарко, потом этот жар перетек в расслабленное спокойствие. Будто кто-то неизмеримо могущественный обнял его невидимо и без слов пообещал, что все будет правильно. Джестани глубоко вздохнул и провалился в сон, как в Бездну, но приятно-горячую и совсем не страшную. Провалился, чтобы до самого утра проспать без сновидений и тревог, отдыхая разумом и телом. А утром… Утро началось так, словно продолжился вчерашний сумасшедший день. — Как?! Ради всех Глубинных богов и тварей Бездны! Как он мог убить себя?! — орал Алиэр, мечась вдоль стены их с Джестани спальни. — Я же велел охранять его! — Ваше величество! Ваша рана! Умоляю, осторожнее! — взывал Невис, беспомощно простирая руки к взбешенному юному королю. — Шов разойдется… Ираталь, не просто бледный, а прозрачно-белый, только скулы ярко алели на осунувшемся лице, вытянулся посреди комнаты, принимая на себя королевский гнев, за его спиной, тоже побледнев и держась прямо, как струна, плавал незнакомый Джестани гвардеец. — Ну, что вы молчите, каи-на Ираталь?! Кто на этот раз в собственном хвосте запутался? Джестани молча чесал нос Жи, только полчаса назад выпущенному из клетки. Радуясь свободе, рыбеныш метался по комнате точь-в-точь как сейчас Алиэр, пока в дверь не постучал начальник охраны с новостью. И вот уже несколько минут как Жи, притихнув, предпочитал прятаться в коленях Джестани. — Ну?! — Ваше величество, хво-о-ост… — простонал Невис, но Алиэр уже и сам, скривившись от боли, замер возле ложа и оперся руками о его спинку. — Позвольте, я осмотрю… — Потом, — отмахнулся король, в упор глядя на Ираталя. Начальник охраны сглотнул — Джестани видел, как болезненно дернулся его кадык — кивнул и проговорил обреченно: — Ваше величество, я прошу о разжаловании. И о суде, если вы считаете, что это не просто мой недосмотр. — Что я считаю — я вам потом скажу! — рявкнул Алиэр. — Как это случилось? Его что, не обыскали? — Обыскали, — мертвенно уронил Ираталь. — Даже повязку сняли. И руки держали связанными. Развязали на минутку, чтобы смог облегчиться. Придерживали локти… — Ну?! Да что из вас каждое слово тянуть приходится, как рака из панциря?! — Он вырвал себе жабры, — четко и громко сказал Ираталь, глядя в глаза Алиэру. — За несколько мгновений, пока руки были свободными. — Что? Алиэр выдохнул, подаваясь вперед в изумлении, и растерянно уточнил: — Сам? Голыми руками? — Да, ваше величество, — хрипло подтвердил гвардеец из-за спины Ираталя. — Осмелюсь доложить… — Докладывайте… Морщась, Алиэр перекинул хвост через спинку ложа, опустился рядом с Джестани, отпихнув развалившегося на его коленях Жи. Невис, посчитав это за негласное разрешение, тут же кинулся осматривать рану, выглядевшую сегодня гораздо лучше. — Я был старшим караула по приказу каи-на Ираталя. Мы дежурили в камере заключенного вдвоем, и еще двое — снаружи. Как и было приказано, с него сняли все, даже волосы проверили. Руки связали ремнем… В половине девятого утра к заключенному приплыл господин Невис, — гвардеец посмотрел на целителя, и тот кивнул, — сказал, что нужно обработать раны. Руки для этого можно было не развязывать — мы и не стали. Господин Невис ему смазал все поврежденные места и уплыл. С заключенным не разговаривал — мы следили… Гвардеец перевел дух, умоляюще глядя на мрачного Алиэра, и продолжил: — Через час примерно он попросил ширакку. Я кликнул Кираля из коридора — тот принес. Мы развязали заключенному руки. Ну, чтобы он смог… Он сделал дело. А потом поднял руки, сказал несколько слов и… рванул жабры. Тремя клянусь, ваше величество, никто бы не успел помешать! — Что он сказал? — сквозь зубы процедил Алиэр, поглаживая хвост короткими быстрыми движениями — все-таки доплавался до болей. — Муть какую-то, — растерянно сообщил гвардеец. — Сказал: «Они грядут. Они проснулись и поднимаются. Я верен им». — И все? Алиэр откинулся на подушки. Джестани смотрел на две тонкие полоски-щели у него на горле и понимал, что смерть младшего из близнецов-охранников была страшной. Вырвал жабры — захлебнулся собственной кровью… Зачем? Чтобы не сказать лишнего, не предать своих хозяев? И о чем он говорил? Кому был верен такой жуткой ценой? Впрочем, эту загадку здесь, под водой, разгадать оказалось легко. — Сектанты? — отрывисто спросил Алиэр, подтверждая его догадку. Ираталь молча кивнул. — Тогда понятно… — протянул рыжий. — Ладно, свободен. Каи-на Ираталь, останьтесь. — Я прошу отстранения и суда, — упрямо повторил начальник охраны, когда гвардеец, низко поклонившись, торопливо выплыл. — Ваше величество, я делаю промах за промахом. Это уже не ошибки, а преступления. Я заслуживаю… — Чего вы заслуживаете — решать мне, — бросил Алиэр. — Прекратите, Ираталь. Мне все равно некем вас заменить. Вот если найду… — Тогда я могу надеяться на отставку? — умоляюще спросил начальник охраны. Алиэр пожал плечами. — Поглядим. Невис, вы видели Кари, что с ним было? — О, ничего особенного, — отозвался целитель, смешивающий какую-то мазь на стеклянной дощечке. — Я не стал посылать к нему учеников, потому что хотел сам взглянуть, но… Несколько царапин и помятые ребра — это когда его скручивали. Да вы его порезали немного, ваше величество. Его жизни ничего не угрожало, клянусь. И выглядел он не безумным, а спокойным. Очень спокойным. — Сектанты — все безумцы, — мрачно сказал Алиэр. — Как бы они ни выглядели. Теперь мы не узнаем ничего, что он мог рассказать. Проклятье… Еще один след оборван. Кто-то следит за нами и вовремя подчищает все, что может вывести на главарей. Я уверен — Кари многое знал! А Сиалль?! — С ним все в порядке, мой король, — склонил голову Ираталь. — Я усилил охрану и велел им не допускать тех ошибок, что с Кари. Но… мне кажется, ири-на Сиалль на такое не способен. — Ну, не слишком-то хорошо вы знали, на что он способен, — съязвил Алиэр. — Это все, или еще есть прекрасные новости? — Боюсь, что есть, — вздохнул Ираталь виновато. — Это, к сожалению, от нас уже никак не зависело… Ночью прислали весть с границы, ваше величество. Младший Брат показывает признаки пробуждения. Дыхание Бездны рвется сквозь трещины в склонах, водоросли уже начали гибнуть, а самые чувствительные рыбы — покидать склоны Брата. — Проклятье… — выдохнул Алиэр, глядя куда-то в потолок. — Трижды проклятье… Как не вовремя! — Да, ваше величество, — уныло подтвердил Ираталь. — Лучше бы вы были в полном здравии. Работать с Сердцем Моря, когда тело ослаблено раной, — тяжелое испытание. Но Акаланте верит в вас. — Благодарю, — улыбнулся Алиэр одними губами. — Благодарю, Ираталь. Конечно, все обойдется. Я поплыву, как только… Сегодня же, в общем. Это все? — Все, — поклонился начальник охраны. — Тогда плывите. Невис, благодарю вас, вы тоже свободны… Стоило им остаться наедине, не считая непривычно тихого Жи, Алиэр застонал, уронив лицо в ладони. Помотал головой, запустив пальцы в волосы, стиснул рыжие пряди, дергая всерьез, до боли. — Это конец, — сказал он через несколько мгновений, поднимая голову и глядя куда-то в пустоту. — Джестани, ты понимаешь, это конец! Младший Брат пробуждается, а у меня нет Сердца Моря. Трое, помогите Акаланте… — И… ничего нельзя сделать? Джестани понимал умом, но не осознавал еще весь ужас положения, хотя отчаяние Алиэра уже передавалось и ему. Видеть бесстрашного до безумия рыжего принца таким беспомощно-испуганным… Это лучше прочего говорило о беде, надвигающейся на подводный город. — А… нельзя попросить Сердце Моря у кого-то еще? У Карианда, например… Взаймы! Алиэр безнадежно покачал головой. Ну да, ему же рассказывали, что каждый осколок действует только на определенной территории. И вправду — как страшно! И как не вовремя! — Ваше величество… Алиэр! Погодите отчаиваться, — попытался он. — Тот, кто украл Сердце, должен понимать, какую беду навлек. Может быть, он испугается и вернет его? Самому Джестани в это верилось слабо. Да и Алиэр усмехнулся слишком тоскливо. — Нет, — сказал он, снова потирая хвост, — на это надежды мало. Но… ладно. Есть одно средство. Я знаю, как можно обойтись без Сердца. Все короли моря это знают, просто… Это — на самый крайний случай. Даже не припомню, чтобы кто-то… — Так опасно? — с полуслова понял его Джестани. — Не опаснее, чем пережить извержение. Алиэр осторожно пошевелил хвостом, посмотрел на него, кривясь то ли от боли, то ли от злости. — Ты мне поможешь? — повернулся он к Джестани. — Мне больше некого попросить. Никто не должен знать, что Сердце исчезло. Для тебя опасности нет… — Да, конечно. Но что я могу? — Притащить меня потом обратно, — зло и весело ухмыльнулся Алиэр. — Интересно, что подумает вор, когда я обойдусь без Сердца? Кто там? В дверь настойчиво стучали. Услышав разрешение, вплыл молодой жрец с каким-то длинным круглым тубусом в руках. Поклонился, торжественно протянув его на вытянутых руках, и провозгласил: — Амо-на Тиаран посылает это вашему величеству. Получено час назад от нашего наемника на суше. Письмо для короля — лично… От наемника на суше? Лилайн?! Джестани вскинулся, закусив губу, тут же постарался скрыть волнение, но сердце сорвалось в бешеный галоп, пока нахмурившийся Алиэр ломал сургучную печать. Куски сургуча опустились из нетерпеливых пальцев рыжего на кровать, Джестани выхватил их из-под носа уже потянувшегося Жи, сложил на ладони круглую печать с гербом Торвальда. — Что за бред… Алиэр протянул ему лист тонкого пергамента, исписанный ничуть не расплывшимися чернилами. Взял тубус, встряхнул, поднял что-то небольшое. Джестани торопливо побежал взглядом по строчкам. Уж почерк Торвальда он бы узнал из тысячи — каждую завитушку! «Моему дорогому родичу, повелителю морских глубин Алиэру тир-на Акаланте пожелания всех благ от Торвальда, милостью богов короля Аусдранга. Дошло до меня, мой достопочтенный собрат, что некоторое время назад вы по недосмотру утратили некую драгоценную безделушку. Если она так дорога вашему сердцу, как меня уверили, то отчего бы нам не оказать друг другу взаимную услугу? Я также утратил некую вещь, которую хотел бы вернуть и о которой вам может рассказать известный нам обоим господин Джестани. Если вас интересует мое предложение, то жду вас, дорогой собрат, в двадцатый день этого месяца у известной вам скалы. Надеюсь, господин Джестани не откажется сопровождать вас и оказать содействие. В противном случае некая особа может об этом пожалеть. С глубоким уважением к вам, дорогой родич, Торвальд Аусдранг» — Что это значит? — недоуменно спросил Алиэр. — Он пишет о Сердце? Сердце — у него, на суше? Но как? Кто мог совершить подобное святотатство? Отдать Сердце моря — Аусдрангу! — Что у вас в руке? — тихо спросил Джестани, складывая в уме ослепительно яркие и блестящие кусочки мозаики: похищенное Сердце моря, перстень Аусдрангов, себя, Торвальда, Алиэра и неизвестного вора. Алиэр протянул разжатую ладонь. Пряжка в виде оскаленной волчьей головы — левого клыка не хватает, в глаза вставлены мелкие темно-зеленые камешки… Целую вечность назад Джестани заново крепил эту пряжку к плащу Лилайна, спрашивая, как можно было выдрать клок тонкой кожи вместе с шерстяной подбивкой. Наемник отшучивался… — Ты знаешь хозяина этой вещи, — слова Алиэра звучали не вопросом, и Джестани молча кивнул. — На что Аусдранг хочет обменять Сердце моря? Двадцатый день… Но сегодня только семнадцатый! Почему так поздно? — Наверное, он опасался, что письмо не попадет к вам вовремя, — бесцветно сказал Джестани. — Он хочет назад свой перстень. Тот, за которым я прыгал… Я забрал его… — Но я не успею усмирить вулкан! — отчаянно простонал Алиэр, отпихивая морду потянувшегося к нему Жи. — Через четыре дня будет слишком поздно… Джестани молчал, думая, как сказать королю иреназе, что понятия не имеет, где перстень, назначенный ценой за Сердце моря. Перстень, оставшийся в каблуке его сапога, подобранного Лилайном. Лилайном, который теперь в руках Торвальда.