Море в твоей крови

      Алиэр хвостом чувствовал, что первый разговор с возлюбленным Джестани должен случиться наедине, чтобы стражу ни в коем случае не пришлось оказаться между волной и рифом. И как можно скорее, пока кто-то не наболтал лишнего. Все равно человеку скажут, конечно, что Джестани — избранный короля, но с этим можно разобраться после, когда первый шторм между ними стихнет. Куда труднее будет объяснить всем остальным, почему страж больше не носит его браслет… Но это все — тоже потом!        Так что он велел целителям предупредить его, как только человек придет в себя и сможет беседовать, а оказавшись в комнате, первым делом велел оставить их вдвоем. Умница Ирвайн поклонился и уплыл, попросив только не беспокоить раненого слишком долго, и Алиэр пообещал, забыв, впрочем, спросить, долго — это сколько? Ладно, разберется как-нибудь.       Дождавшись, пока за Ирвайном закроется дверь, он подплыл ближе к постели, где лежал обнаженный до пояса и перевязанный человек, внимательно вгляделся в лицо, показавшееся смутно знакомым. Хижина, каменный очаг с огнем, сидящий перед ним Джестани… Горячечный бред после запечатления вспомнился так явно, словно все случилось наяву. Значит, это и в самом деле не было бредом! Но какая теперь разница? Их с Джестани запечатление растворилось в молочном тумане зелья — и воспоминание об этом отдалось в сердце уже привычной болью.       Алиэр молча разглядывал раненого, даже не думая стесняться своего интереса, и человек отвечал тем же. Светло-голубые глаза цвета зимнего неба недобро глядели со смуглого, почти как у Джестани, лица. Однако оттенок кожи — это единственное, что у них со стражем оказалось похожим. Тело Джестани при всей его силе поражало изяществом и плавностью форм. Лилайн же — как назвал его страж, — был похож на хорошего гоночного салту: рослый, с четко обрисованными плоскими мускулами плеч, груди и рук. Такой же быстрый, наверное. И такой же опасный.       Во взгляде, колючем, как острие лоура, у него точно не было ни тени смирения или боязни. Он смотрел так, словно выискивал на Алиэре уязвимое место. Или уже нашел. «Мало мне было одного Даголара», — с усталым раздражением подумал Алиэр, окончательно уверившись, что правильно решил сначала поговорить с глазу на глаз.       — Полагаю, ты очень хочешь меня убить, — спокойно сказал он, одним взмахом хвоста опускаясь ближе к полу, чтобы человеку не приходилось смотреть снизу вверх.       — У меня есть причины, — помедлив, с обманчивым равнодушием отозвался тот.       — Есть, — согласился Алиэр. — Но даже пытаться не стоит.       — Потому что я здесь пленник? — одними уголками рта усмехнулся человек и пошевелился на подушках, тут же едва заметно дернув щекой от боли.       — Ну что ты, — ответил Алиэр такой же едва заметной усмешкой. — Разве Джестани не заверил тебя в моем гостеприимстве?       О, какой яростный огонь вспыхнул в льдисто-голубых глазах! Злость пополам с бессилием — отрава, разом напомнившая Алиэру дурман гарнаты. Несколько мгновений он смотрел наемнику в глаза, почти наслаждаясь тем, что видел в них. Разве не этот двуногий отнимет у него Джестани? Уже отнял! Страж выбрал его сам и по доброй воле, их не разделяет память о боли и унижении, и он смог стать для Джестани тем, кем Алиэр уже не станет никогда — возлюбленным, которого желают сердцем и телом.       И Джестани уплывет с ним. Вот о чем забывать не следовало, как бы ни хотелось хоть ненадолго забыть.       — Гостеприимстве?       Яда в одно-единственное слово человек ухитрился влить столько, что хватило бы на дюжину мурен. У Алиэра даже в висках застучало от злости. Да что он о себе возомнил, этот двуногий?! Беспомощный, раненый, всем своим хрупким существованием зависящий от камешка на шее! И только из-за Джестани Алиэр до сих пор не осадил его за наглость.       — Здесь, в Акаланте, не любят людей, — бросил он еще более ядовито и надменно. — Тебя приняли как гостя по просьбе единственного из жителей земли, чье слово я ценю. Ты под моей защитой, потому что он этого хочет, но сомневаться в гостеприимстве короля Акаланте — дерзко и не слишком умно.       — Не глупее, чем рассчитывать на его благородство.       Человек попытался привстать, то ли для того, чтобы пристальнее всмотреться в Алиэра, то ли просто — лечь поудобнее. Скривился едва заметно, лицо на пару мгновений закаменело от тщательно скрываемой боли, но читать по лицам и глазам Алиэр умел, хоть и хуже, чем по движениям. Его сопернику было больно. Наверное — очень больно, однако он держался и огрызался, едва ли думая, чем все это может закончиться. Да глубинные его побери! Как легко и сладко было бы ненавидеть этого двуногого салту — и не получалось!       — Терпения у меня еще меньше, чем благородства, — невольно съязвил Алиэр. — Советую хорошо это запомнить. Я не буду с тобой драться, даже не рассчитывай. И если у тебя есть хоть капля ума, ты тоже не станешь добиваться поединка.       — Потому что ты здешний король? — глумливо усмехнулся тот.       — Именно, — бросил, едва сдерживаясь, Алиэр. — Я здешний король, и покушение на мою жизнь карается смертью. Закон не знает исключений. А ты — гость не только мой, но и Джестани. Он за тебя поручился. Понимаешь, что это означает?       О, понял он мгновенно. Еще пару мгновений смотрел на Алиэра с лихорадочной ненавистью в глазах, а потом стиснул зубы так, что по заострившимся скулам прокатились желваки. Вдохнул глубоко, полной грудью, и Алиэр невольно посочувствовал какой-то частью разума, ответственной за справедливость. Быть так близко от того, кого ненавидишь, и не иметь возможности для мести — он хорошо помнил, каково это. Еще не растаял в памяти ненавистный вид и голос Торвальда Аусдрангского! Да, возлюбленного Джестани, что сейчас изнывал от бешенства и бессилия, Алиэр понимал. И готов был свести к ничьей поединок слов, если уж поединок оружия и вовсе под запретом. Но человек подставился сам.       — И каково оно — прятаться за чужой спиной? — поинтересовался он едко.       Смуглое лицо заливала бледность, и будь здесь целитель — Алиэра уже давно отправили бы из комнаты. А теперь, получается, он должен подумать и об этом? Уйти, оставив последнее слово за соперником? Чтобы тот, не дай Трое, не слишком утомился?!       — Спроси самого себя, — огрызнулся он вместо этого. — Потому что мы оба за ней прячемся, если начистоту!       Перевел дыхание и добавил, с трудом сдерживая злость:       — Меня не интересует, что ты обо мне думаешь. Просто веди себя прилично, чтобы в твоей дерзости не обвинили Джестани, — это все, что от тебя требуется. Он не заслужил разнимать нас, как двух сцепившихся салту.       И, едва успев договорить, он понял, что попал. Безупречно угодил в больное место, словно легко и точно скользнул в просвет, на пару мгновений открывшийся между плотными телами чужих верховых зверей.       На мгновение стало стыдно. Человек не сделал ему ничего плохого, и уж причин для ненависти у него и вправду предостаточно. Алиэр бы на его месте…       «Я на его месте никогда не буду, — устало подумал он. — И хватит об этом. Что толку вечно мучиться угрызениями совести, если прошлого не изменить».       — Я не просил о твоем гостеприимстве, — тихо сказал Лилайн.       — Верно, — согласился Алиэр. — И потому ты ничего мне за него не должен. Кроме обычной вежливости, да и то, поверь, я бы без нее обошелся. В другое время…       «В другое время, — подумал он, — я бы вылечил тебя силой Сердца моря. Хорошо вылечил, на совесть, как лучшего друга! А потом… потом сам предложил бы поединок. И пусть лоуры решат, чье сердце крепче».       «О да, — глумливо согласился чей-то голос в его мыслях: — Сражаться в воде, где у тебя есть хвост, а у него — нету. Где ты привык двигаться, дышать и думать так легко, что даже не замечаешь этого, а он беспомощен, словно маару, лишенный щупальцев. И ты назвал бы это честным поединком? И не постыдился бы этой победы?»       — Другого времени не бывает, — снова усмехнулся Лилайн. — Никогда. Что ты со мной собираешься делать?       — Лечить, — равнодушно от усталости сказал Алиэр и бесстрастно добавил: — Если я верно понял, в смерти Торвальда его каи-на обвинят тебя?       — Каи-на? Лорды? Конечно, кого же им еще винить.       «Еще несколько вздохов — и пора будет уходить, — понял Алиэр. — И звать целителей… То есть уже давно пора, но… ладно, еще чуть».       — Они наверняка потребуют отдать меня, — так же ровно сказал Лилайн, не сводя с него взгляда лихорадочно блестящих глаз. — Будут грозить или обещать выкуп…       — Какая жалость, что я не торгую своими гостями, — снова не сдержался Алиэр от насмешки. — А угроз тем более не люблю. Что берег сделает с морем? Швырнет в него камушком? Успокойся, мне нет никакого дела, кто станет следующим королем Аусдранга и какую ложь сочинят о смерти Торвальда. Он мертв, и это лучшее, что случилось в последнее время. Если же люди захотят отправлять свои корабли и лодки в мои воды, это они придут ко мне, и не с угрозами, а прося о милости. Ты спрашивал, что я собираюсь делать с тобой? Для начала — вылечить. У нас хорошие целители, Джестани говорит, что лучше ваших, земных. Потом, когда поправишься, можешь уплыть домой.       — А Джес?       Сейчас он был похож на салту, выжимающего остатки сил в попытке доплыть до цели. И Алиэр бы посочувствовал и даже устыдился, но короткое имя, так небрежно произнесенное, укололо прямо в сердце ядовитой хвостовой колючкой ската. И от этого укола внутри снова поднялась та горячая слепая ярость, с которой он думал о Торвальде. О любом, кто был с Джестани. Кто целовал его лицо и пальцы, ласкал тело, заглядывал ему в глаза и видел прикушенную в страсти губу… Кто обладал им, оставив след в его плоти и душе, а главное — кого Джестани любил.       Да, он убил Торвальда, не притронувшись к нему и пальцем. И сделал бы это снова сто, тысячу раз. За всю боль, что эта тварь причинила его любимому стражу. Но оказалось, что дело не только в ненависти. Ему не за что было мстить Лилайну, но он исступленно хотел даже не смерти соперника, а просто — чтобы его не было рядом. Или вообще никогда не существовало. Лишь потому, что, выбирая между ними, Джестани никогда не выберет Алиэра. Худшее на свете слово — никогда.       «А я ведь мог бы избавиться от него легче, чем хвостом махнуть, — пришла холодная и ясная мысль. — И вовсе не нужно вызывать на поединок или доводить до такой ярости, чтобы он нарушил закон о неприкосновенности короля. Достаточно просто уронить пару слов. Не целителям, конечно, а… жрецам, пожалуй. Тот мерзавец из храма Троих наверняка найдет способ, чтобы в еде или питье человека оказалась капля какой-то гадости. И будет неизмеримо счастлив оказать своему королю такую услугу.       А можно и проще. Он ведь ничего не знает об опасностях нашего мира. И даже не поймет, например, что нужно замереть, если рядом оказалась красивая рыбка в черно-красную полоску, одним уколом плавника приносящая быструю тихую смерть… Могу я это сделать? Правильно рассчитать, устроить, а потом утешать Джестани, клянясь, что никто не хотел здесь плохого его другу? Почему нет? А там, глядишь, вдруг он решит остаться здесь? Если ничто больше не позовет его наверх…»       Молчание затянулось. Человек смотрел на него так, словно от решения Алиэра прямо сейчас зависела его жизнь. Не зная, что это на самом деле так. Что волны поднимают и опускают, как поплавок, его судьбу, и Алиэра рвет изнутри на части никогда доселе не изведанное желание стереть, уничтожить, развеять саму память о Лилайне в разуме и сердце Джестани.       — Каи-на Джестани, — услышал он свой голос будто со стороны, — не пленник в моем дворце, а почетный гость. Любое его желание — закон, и выполнить его — честь и радость для меня и моих подданных. Если он захочет покинуть Акаланте, то волен сделать это сразу, как только пожелает и как это окажется возможным.       — И он здесь по своей воле? — яростно выдохнул Лилайн, подаваясь вперед и не замечая, что из-под повязки на его плече сочится кровь.        Зато Алиэр сразу почувствовал отвратительный соленый вкус в воде и едва удержался, чтобы не скривиться.       — А по-твоему, наверху ему было безопаснее?! — рявкнул он, тоже не сдерживаясь. — Там, где он мог попасть в щупальца к этому выкидышу маару?! А может, мне напомнить, кто отдал нам его в первый раз? Прежде, чем колоть меня моей виной, вспомни о собственной! Я-то свою знаю, и, клянусь Матерью Море, мне ее никогда не забыть!       Их взгляды скрестились, как лоуры в поединке, и Алиэр не отвел свой — первым. Впрочем, как и Лилайн, который просто обмяк в подушках, тяжело и быстро задышав, и Алиэр, нехорошо помянув собственную дурость, торопливо дернул рычаг вызова. Посторонился, пропустив стремительно приплывшего Ирвайна, виновато закусил губу. На душе было темно и мерзко, словно в облаке поднятой со дна мути. И дышалось так же тяжело.       Значит, вот этот клубок мурен, свернувшийся под сердцем, оплетающий его ядовитыми водорослями, — это и есть ревность? И можно оправдать перед самим собой любую подлость, пока эта дрянь, родившаяся из твоих собственных желаний, шепчет в ухо, что нет ничего справедливого в том, чтобы уступить свою любовь другому? Значит, вот так оно и начинается? А потом ты оправдаешь себя в чем угодно, потому что ты — король, ты всегда прав, и все должно принадлежать тебе… Власть, сила… и единственный в мире возлюбленный. Для тебя — единственный. Неважно, хочет ли он этого, значение имеют лишь твои желания.       Алиэру стало жутко, будто он заглянул в Бездну, о которой рассказывал Эргиан, и проник ее взглядом до самого дна, а потом понял, что эта бездонная тьма — внутри него самого. Он вздрогнул, сбрасывая липкий темный страх, и поклялся, что ни за что, никогда… Сам не до конца осознавая, в чем клянется, но старательно давя даже мысль о том, что мог бы сделать с Лилайном.       — Я же просил, ваше величество… — только и выдохнул Ирвайн, меняя на плече то ли гостя, то ли пленника повязку, поднося к его губам поильник с лекарством и тревожно вглядываясь в посеревшее смуглое лицо.       — Простите, — буркнул Алиэр. — Он… скоро оправится?       — От этой раны — да. Она свежая, и помощь была оказана вовремя.       Ирвайн чуть ли не силой влил в больного содержимое второго поильника и проверил пульс на его запястье.       — Но у него сильное истощение, — сказал он негромко, не поворачиваясь к Алиэру. — Его долго держали голодным и не давали вволю воды. Пытали, попросту били… Мы, конечно, справимся с этим, но лечиться придется долго.       — Слышал? — хмуро спросил Алиэр, поймав яростно горящий взгляд из-под полуприкрытых век. — Если собираешься сдохнуть — дело твое, даже уговаривать не стану. Только Джестани от твоей смерти не будет никакой пользы, одно горе. А вот если выживешь и придешь в себя, то… хотя бы сможешь беречь его наверху.       Они снова встретились взглядами, и человек медленно, словно нехотя, прикрыл глаза — сил у него не осталось даже на то, чтобы кивнуть. И тут же снова посмотрел на Алиэра в упор, молча требуя ответа. Ирвайн суетился с повязками, и отсылать его не хотелось, но ведь главного, ради чего он и пришел, Алиэр сказать не успел. Вместо этого сорвался и помчал, как малек салру по прибою… Но, может, и хорошо, что не успел? Джестани сам расскажет все, что сочтет нужным.       — Ирвайн, — сказал он целителю. — Проследи, чтобы наш гость ни в чем не нуждался. И, кроме каи-на Джестани, никого к нему не пускать.       — Да, ваше величество, — с готовностью согласился целитель. — Не беспокойтесь, никто его не потревожит.       «Все-таки пленник?» — еще яростнее вспыхнули светлые, как хорошо отточенное острие лоура, глаза.       Алиэр прочел это так явно, словно услышал голос.       — Выздоравливай, — бросил он, мечтая только об одном: чтобы быстрее закончился очередной безумный день, а утро следующего принесло хоть какие-то хорошие вести.       И уснуть в одной постели с Джестани ему больше не удастся. Никогда — все то же мерзкое, с горьковато-соленым привкусом на губах, слово. Нет, конечно, это просто в воде вокруг растворилась кровь. Вода утечет, промоет комнату насквозь, сменится чистой. Жаль, что с памятью нельзя сделать так же. Не промыть, не очистить…       Лилайн бессильно прикрыл глаза, погрузившись в сон, и Алиэр, еще несколько мгновений посмотрев на него, выплыл из комнаты.       

* * *

      С его рыжим хвостатым величеством Джестани разминулся совсем чуть-чуть. Будь это наверху, сказал бы, что следы еще не остыли, а здесь… Море не хранит следов. «Точнее, ты не можешь их прочесть, — поправил он себя. — А иреназе могут, Алиэр говорил, что вода долго помнит кровь…» Но следы пропавшего принца Карианда и его свиты морские глубины скрыли так же надежно, как пустынный ветер — след затерявшегося в барханах путника.       — Мой друг хорошо себя чувствует? — спросил он терпеливо ожидающего его внимания целителя, молодого светловолосого иреназе с умным тонким лицом. — Когда он выздоровеет?       — Не могу сказать в точности, каи-на, — развел руками тот. — Он сильно истощен, есть повреждения внутренних органов. Можно надеяться, что излечение будет полным, но понадобится время и послушание больного. Много сна, особая пища… И покой, разумеется. Сейчас ваш друг спит, и я бы не советовал его будить. Если он и проснется, то не раньше вечера, а сразу после ужина и перевязки я дам ему еще сонного снадобья.       — Понимаю, — уронил Джестани. — И очень вам благодарен, господин Ирвайн. Если Лилайн станет беспокоиться, пошлите за мной, будьте любезны. Здесь для него все чужое, непривычное, и я постараюсь помочь.       — Разумеется, каи-на, — поклонился иреназе и не удержался — бросил быстрый взгляд на его руку.       Джестани мысленно вздохнул: ну вот, начинается. Без массивного золотого браслета, к тяжести которого он уже привык, запястье ощущалось непривычно легким и словно обнаженным. Его хотелось то потрогать, убедившись, что сгиб руки совершенно свободен, то убрать подальше от любопытных глаз, будто в том, что браслет снят, есть что-то непристойное. Глупость какая!       Вернув Ирвайну поклон, он бросил последний взгляд на дверь комнаты, где спал Лилайн, и выплыл в коридор, уже привычно темный и прохладный. Вот и что теперь делать? Алиэр занят королевскими делами, да и не стоит попадаться ему на глаза чаще необходимого. Напроситься бы к Эргиану на партию в риши, но кариандцу, потерявшему брата, не до того, чтобы развлекать навязчивого гостя. Выгулять Жи? Отправиться в знакомый маленький дворик и хорошенько потренироваться?       Он медленно плыл по коридору, все яснее понимая, что чуть ли не впервые в жизни не может найти себе дела. То есть может, конечно, однако даже мысль об играх с рыбенышем вызывала глухое неправильное раздражение. Что это с ним творится? «Безделье недостойно стража, оно ослабляет тело и поит разум дурманом, — всплыли в памяти строки соответствующей сутры. — Слабость, рожденная бездельем, увеличивается, как летящая с горы лавина, и погребает под собой благие стремления…»       Но сутры, тоже чуть ли не впервые, не помогали. Найти себе любое занятие, лишь бы не бездельничать, показалось бессмысленным самообманом. Ладно, все-таки можно погулять с Жи, а потом потренироваться…       И тут Джестани словно укололо — он вспомнил! Сиалль… Он совсем забыл про бывшего наложника, отданного на его попечение. Кажется, Алиэр, вынося приговор, велел разместить суаланца возле покоев Джестани?       Торопливо вернувшись к себе, он вызвал слугу и велел отвести себя к ири-на Сиаллю. Несколько минут — и Джестани оказался перед массивной дверью, точно такой же, как его собственная. И вправду рядом, всего несколько десятков шагов по коридору, если считать земными мерками.       Слуга, поклонившись, уплыл, а Джестани замер, пытаясь собраться с мыслями. Что он скажет Сиаллю? И можно ли как-то помочь несчастному суаланцу, которого будто преследует злая судьба? Ответов у него не было, но… «Вот об этом и скажу, — решил Джестани, толкая тяжелую дверь. — Может, вместе мы что-нибудь придумаем. Говорят, что мысли человека подобны птичьему крылу, но даже на самом мощном крыле нельзя взлететь, если оно одно, зато два, пусть и слабых, поднимают птицу в воздух».       Дверь качнулась, пропуская его, Джестани проплыл внутрь и едва не столкнулся с молодым иреназе, показавшимся ему знакомым. Ах да, он же приносил зелье для разрыва запечатления!       Юноша почтительно поклонился и уставился на Джестани с неподдельным интересом, будто пытаясь что-то прочитать на его лице.       — Амо-на… Виалас? — не без труда вспомнил он, и иреназе просиял.       — Для меня честь, что каи-на помнит мое имя, — церемонно сообщил он, снова кланяясь. — Вижу, эликсир возымел нужное действие?       — Да, — скупо уронил Джестани.       А он ведь даже не спросил у рыжего, что отвечать на вопросы, чтобы нечаянно не задеть королевскую честь! Но Виаласа, кажется, интересовал только результат его работы. Встречал Джестани и на земле таких целителей, умелых и старательных, но в пациентах видящих лишь ступеньку к новым знаниям.       Подтверждая его мысли, Виалас посторонился и сообщил:       — Прошу прощения, каи-на, я не смог выполнить приказ его величества и помочь его наложнику. Мне очень жаль! Изумительно интересный случай, но безнадежный.       — Приказ его величества? — осторожно переспросил Джестани. — А он приказывал…       — Тир-на Алиэр был так великодушен, — раздался серебряный голос Сиалля, — что не стал отменять приказ, данный им… задолго до всего случившегося. Он хотел, чтобы мне вернули способность к запечатлению. Увы, Мать Море лишила меня своей милости, и я не могу не признать справедливость этого возмездия.       Подплыв, он склонился перед Джестани в глубоком почтительном поклоне, и стражу стало неловко. Значит, Алиэр пытался позаботиться о своем наложнике? В это легко поверить, он ведь даже на злополучном Совете с радостью воспользовался возможностью не казнить Сиалля, пусть и ценой его свободы. Наверное, он по-своему любит суаланца. Такого красивого, изысканного, гордого и отважного…       «Тебе-то что до этого, — сердито оборвал себя Джестани. — Они давно вместе, и у Алиэра наверняка есть причины о нем заботиться! Вот еще — думать об этом».       — И у вас ничего не получилось? — повернулся он к Виаласу. — Неужели нет никакой надежды?       — Мне жаль, — кивнул тот и покачал из стороны в сторону хвостом. — В крови ири-на Сиалля отсутствуют вещества, на которых строится способность к запечатлению. Обычно они вырабатываются телом, когда оно созревает для любви и брака. Простите, каи-на, я не знаю, понятно ли вам все это…       — Пока вполне понятно, — поспешно сказал Джестани, украдкой бросая взгляд на бледного, но внешне спокойного Сиалля.       Суаланец так и не вернулся к прежним роскошным нарядам, а может, ему их попросту не отдали, но все равно был чудно хорош даже в простой тунике из тонкого некрашеного полотна. Волосы он заплел в толстую косу и перевил нитью бирюзовых бус — единственное украшение, которое Джестани на нем заметил. Тонкое смуглое лицо, не тронутое красками, словно светилось изнутри собственным внутренним сиянием. Боги, как жаль! Неужели все иреназе — слепцы, способные думать лишь о запечатлении?! Он же прекрасен…       — О, ну так вот! — обрадовался Виалас, складывая руки на груди и становясь похожим на одного из храмовых целителей Арубы. — Когда кто-то из нашего народа входит в брачный возраст, эти вещества в его теле участвуют во многих необходимых процессах. Но если иреназе встречается на ложе с кем-то из собственного города, то они дремлют, ведь у того, другого, точно такие же вещества! Ну, это примерно, как воин Акаланте встречает другого воина в такой же форменной тунике и не вступает с ним в битву.       — Я понимаю, — послушно кивнул Джестани на ожидающий взгляд юного жреца. — А у воина из другого города и форма другая, верно?       — Да, — согласился тот, явно удовлетворенный его сообразительностью. — Суть одна, но форма — другая. Вещества в теле иреназе разных городов образуются одинаковые, но сила города придает им некий характерный оттенок. Если иреназе ляжет на песок с кем-то из другого города, крошечные невидимые воины их тел сначала вступят в борьбу, а потом заключат союз, связав своих хозяев между собой тем новым веществом, которое создадут вместе. У ири-на Сиалля, — вспомнил он о наложнике, — нужные вещества несомненно были, раз уж случилось то первое запечатление. Но от случившегося потрясения тело потеряло способность их вырабатывать, и его кровь теперь в определенном смысле пуста.       — Это лечится? — прямо спросил Джестани, думая, что давным-давно следовало услышать такой понятный рассказ вместо туманных восхвалений запечатления.       — Нет, — честно и так же прямо сказал Виалас, открыто встретив его взгляд. — Если лекарство и есть, мне оно неизвестно.       — Вам? — уточнил Джестани, ожидая, что юный жрец обидится, но тот лишь фыркнул с изрядной долей высокомерия и заявил:       — Поверьте, каи-на, готовить зелье для вас и его величества доверили именно мне совсем не потому, что другим было некогда. Я знаю, что вы думаете, глядя на меня, но ни в одном храме Акаланте нет никого, более сведущего в этом деле. Я уж не говорю об обычных целителях. Лекарства нет. Я не исключаю, что может случиться чудо и способность к запечатлению вернется, как, бывает, прозревают слепые или обретают способность к движению парализованные. Но чудеса не в моем ведении, хоть я и жрец. Мое дело — зелья и исследования, точная наука, готовая дать ответ без участия высших сил. Я перебрал все архивы храма, касающиеся похожих случаев, но ни разу за многие столетия утраченная способность к запечатлению не вернулась.       — Он прав, каи-на, — прошелестел Сиалль, не поднимая глаз. — Я тоже о таком не слышал, а я ведь долго учился на целителя. Надежды нет, но я благодарен его величеству за попытку и амо-на Виаласу за хлопоты.       — Скажите, амо-на, — медленно спросил Джестани, рассудив, что Сиаллю и так достаточно известно об их с Алиэром отношениях. — А как же тогда случилось запечатление между мной и его величеством, тогда еще принцем? Ведь я человек, откуда у меня эти самые вещества?       — Ну, а кто вам сказал, что у двуногих их нет? — удивился Виалас. — Мы, иреназе, дети Матери Море, а вы — Матери Земли, но ведь эти великие богини, прародительницы всего живого, родные сестры. Да, мы еще дышим водой, кроме воздуха, и немного иначе воспринимаем мир, а вместо ног у нас хвост. Но между иреназе и двуногими возможны брачные союзы, у нас могут рождаться дети, а значит, различия совсем невелики.       — На меня запечатление не подействовало, — отчего-то очень хмуро сообщил Джестани.       Виалас посмотрел на него с сожалением и сообщил:       — Ничего странного. У иреназе кровь очень чутко отзывается на призыв чужой крови, мы ведь веками обмениваемся запечатлениями, и наши тела привыкли к этому. А у людей все внутренние воины одеты в одну и ту же форму, так сказать. Они не сражаются между собой, но, когда человеческие брачные вещества встречаются с веществами иреназе, последние проигрывают, потому что предлагают союз, а их подавляют. Ваши частицы, попавшие в тело тир-на Алиэра при соитии, просто взяли его в плен, так сказать. Может, победа и не далась бы им легко, но в крови принца дремали вещества, унаследованные им от человеческого предка, и они, проснувшись, узнали собратьев и покорились им, если понимаете, о чем я. Очень интересный процесс! Я обязательно буду исследовать его и дальше!       — Премного благодарен за объяснения, — выдавил Джестани, не зная, удивляться или возмущаться тому, что услышал.       Что ж, теперь многое понятно. Если не думать о том, например, как все иреназе по его лицу читают, что запечатление разорвано. Но это в другой раз! А то от этих целительских премудростей голова уже кругом.       — Последний вопрос, если позволите, — попросил он, хотя юный жрец явно был счастлив делиться знаниями. — Значит, когда вы дали нам то зелье, оно воздействовало больше на его величество Алиэра, чем на меня? И можно ли вернуть разорванное запечатление снова?       Все-таки ему очень не нравились намеки, а потом и прямые предложения Эргиана. Если кариандец поставит цель сделать Джестани наложником или даже законным супругом рыжего, он ведь может и добиться этого. В уме и упрямстве глубинного принца Джестани нисколько не сомневался!       — В вашем случае — нет, — без тени сомнения заявил Виалас. — Никто не может сказать, что я плохо выполняю порученные мне дела. Когда вы выпили зелье, оно сделало ваши брачные вещества ну, скажем… непригодными для запечатления с иреназе. То есть другие иреназе и так вряд ли с вами запечатлелись бы, только те, у кого есть дремлющее наследство людей. Или очень слабые сами по себе. Но нам ведь нужно было разорвать вашу связь именно с его величеством! Зелье подействовало на вас обоих. В его крови вещества, унаследованные от двуногих, начали исчезать, а когда вы в процессе ритуала сошлись на ложе и обменялись телесными жидкостями, его кровь и ваша окончательно поссорились, скажем так. Вы не пострадали, как и велел его величество, а его кровь утратила способность к запечатлению с двуногими.       Он смотрел с такой гордой радостью, так был доволен собой, что Джестани не сразу понял, что именно слышит. Потом осознал — и ужаснулся. Надо было говорить об этом наедине! Но поздно. Сиалль вскинул голову, тоже изумленно воззрившись на жреца, но промолчал, потом посмотрел на Джестани расширившимися глазами, и по этому взгляду было ясно, что умный и образованный суаланец понял все ничуть не хуже.       — То есть… его величество… больше не сможет запечатлеться именно с двуногими? — мягко уточнил Джестани, наплевав на оскорбительность этого названия и молясь, чтобы все оказалось не так плохо, как он себе представил.       Действительно, не дурак же Алиэр, чтобы дважды сунуть руку в осиное гнездо? Никого из людей он больше не тронет. Но вот полукровки?       — С двуногими и с теми, в ком течет их кровь, — радостно заявил Виалас. — Ну, а как иначе? Я ведь рассчитывал структуру зелья именно по этому признаку! Больше никаких отличий, способных послужить основанием для разрыва, в вашей и его крови нет. Но кровь двуногих у нас встречается настолько редко, что возможность подобного брачного союза с другим королевским родом можно не учитывать!        О да… Наверное, покойному королю Кариаллу было и вправду нелегко найти для сына будущего супруга с нужным признаком в роду. Чуть ли не единственного подходящего… А теперь… Теперь получается, что бедняга Маритэль никогда не сможет выйти за Алиэра! Именно он! И если об этом узнает тот, кто его похитил, не станет ли это причиной избавиться от опасного и уже бесполезного пленника? И… еще получается, что король Карианда может теперь предложить Алиэру любого из своих сыновей! И любой другой король — тоже! Что же ты натворил, умненький жрец-целитель, гениальный в своем ремесле, но совершенно ничего не понимающий в жизни и, тем более, в политике…       На лице Сиалля отчетливо читался страх, суаланец, должно быть, уже представил, чем ему грозит причастность к такой тайне. Но об этом и самому Джестани следовало хорошо подумать.       — Виалас, — сказал он непослушными губами, чувствуя, как сердце в груди бьется сильнее и чаще. — А кто еще знает, что вы так замечательно очистили кровь его величества? Вы кому-нибудь рассказывали?       Юный жрец задумался, припоминая. Джестани истово, всем существом взмолился Малкавису, чтобы тайна осталась тайной. Хотя бы пока! Сиалль никому ничего не расскажет, Виаласа тоже можно временно посадить под замок, да и сам жрец из тех, кому дай любимое дело — и лишение свободы он не скоро заметит. Время! Алиэру нужно выиграть хоть немного времени, пока у него еще развязаны руки!       — Да вроде никому, — с легким недоумением отозвался Виалас и тут же небрежно поправился. — Кроме моего начальника, разумеется. Амо-на Корасиль всегда спрашивает, что именно у меня получилось. — Он фыркнул и добавил с той же надменностью: — Не понимаю — зачем? Все равно он ничего не смыслит в том, что я делаю и как. Но почему-то каждый раз меня проверяет, словно я хоть раз выполнил поручение неправильно.       «Я бы тоже тебя проверял, — мрачно подумал Джестани, глядя на беззаботного жреца. — Ты ведь и правда не понимаешь, что делаешь. Скажут — сваришь яд. Велят — в лепешку разобьешься, чтобы решить интересную задачку, даже не задумавшись, чьи судьбы за ней стоят. Если бы я за тебя отвечал, я бы выспрашивал каждую тонкость, чего ты там наварил. Но это значит, что жрецы Троих точно знают о новом положении дел. И если пока молчат, то лишь потому, что владеющий тайнами — владеет миром. Они даже Алиэру ничего не сказали! А если бы Маритэль не пропал? Когда Храм Троих посчитал бы нужным раскрыть эту тайну?!»       — Благодарю, амо-на Виалас, — выдохнул он устало. — Простите, что отнял у вас столько времени.       — О, ничего страшного, — опять поклонился жрец и улыбнулся наивной детской улыбкой. — Очень приятно поговорить с тем, кто тянется к знаниям. С вашего позволения, каи-на, я поплыву? Очень много работы…       — Конечно, — согласился Джестани, раздумывая, не сказать ли Виаласу, чтобы больше ни с кем об этом не болтал.       Но толку стеречь конюшню, когда коня уже свели? О том же подумал и Сиалль, потому что стоило тяжелой двери закрыться за хвостом выплывшего жреца, бывший наложник поспешно сказал:       — Я никому ничего не скажу. Только, боюсь, это уже неважно.       — Я тоже боюсь, — согласился Джестани, мечтая о чем-нибудь горячем.       А еще хорошо бы сесть, положить подушку под спину, привалившись к стене, вытянуть ноги и не думать, что стоит оттолкнуться пальцем — и всплывешь под потолок. Как же не хватает обычной земной тяжести, горячей еды, которую можно просто класть в рот, и вода не проникнет следом, ощущения тепла и сухости… Всех мелочей, которые на земле никогда не замечаются, потому что кажутся естественными, а здесь постепенно раздражают и давят. Да он бы многое дал за возможность всего лишь умыться! Но чтобы мокрыми были только лицо и руки, а потом вытереть их чистым мягким полотенцем досуха и почувствовать свежесть от дуновения ветерка, ласкающего кожу…       — У вас усталый вид, каи-на, — тихо сказал Сиалль, глядя на него сочувственно. — Простите, я даже не могу напоить вас горячим. Да и вряд ли вы теперь возьмете что-то из моих рук.       — Почему нет? — пожал Джестани плечами. — Теперь вам незачем что-то мне подливать.       — Да, теперь моя жизнь зависит от вашей, — ровно согласился суаланец. — И от вашей воли, разумеется.       — Перестаньте, Сиалль, — поморщился Джестани, проплывая немного дальше и оглядывая небольшую комнату. — Если помните, я об этом не просил. Все, чего я хотел, это сохранить вам жизнь. Извините, что не навестил раньше. С вами хорошо обращаются? Может, вам что-нибудь нужно?       Комната была по размерам почти такой же, как и та, где Сиалль принимал его у себя, но обставлена с вызывающей скудностью. Кровать, укрытая чем-то темным, голые, не считая двух шаров туарры, стены, маленький столик с несколькими коробками и в углу горшок с шираккой.       — Прошу прощения, — бледно улыбнулся Сиалль, поймав его взгляд. — Обычно ширакку не ставят в жилых комнатах, но здесь нет смежных, а выводить меня наружу под охраной — это слишком хлопотно. Но вода проточная, не беспокойтесь.       Ширакка в комнате, никакой жаровни с тинкалой, как раньше, да и чем кормят суаланца — тоже неизвестно. Он немного похудел, но отчего? В любом случае, это неправильно! Сиалля не приговорили к тюрьме, и мучить его унизительными мелочами вроде уборной в комнате — подло и глупо!       — Я не беспокоюсь, — нахмурился Джестани. — Но мне это не нравится. Сиалль, я поговорю с его величеством, чтобы вам предоставили больше удобств. Где ваши прежние вещи?       — Мне мало что нужно из них, — пожал плечами суаланец с удивительно искренним равнодушием. — Для кого мне теперь наряжаться и краситься? Впрочем, если вы прикажете, чтобы мне вернули книги, я буду неизмеримо благодарен.       — Хорошо, — пообещал Джестани, все еще хмурясь. — Вас кто-нибудь навещает? Или это запрещено?       — Запретить мне что-то можете только вы, каи-на, — снова улыбнулся Сиалль той же сдержанной, но исполненной грустного достоинства улыбкой. — Просто теперь у меня гораздо меньше друзей. Оказывается, это очень удобно: теперь я абсолютно точно знаю, кто из них настоящий. Из всех наложников приплывает только Леавар. Он чудесный мальчик, пусть Мать Море даст ему много счастья. И из прислуги кое-кто заглядывает не по обязанности. Остальные… Думаю, вы сами понимаете.       — Понимаю, — уронил Джестани, испытывая неприятное чувство вины за весь человеческий род, с хвостами он или без. — Вам вернут книги. И я попрошу Леавара собрать ваши вещи. А с комнатой… придумаем что-нибудь.       Он еще раз оглядел тюремную камеру — иначе это не назовешь — и честно сказал:       — Сиалль, я понятия не имею, что мне с вами делать. Есть какая-нибудь возможность дать вам свободу? Его величество обещал, что вскоре я смогу покинуть Акаланте, но до этого времени надо как-то устроить вашу судьбу.       — И вы согласны… просто отпустить меня? — тихо уточнил суаланец, глядя на него с непонятным выражением. — После всего зла, что я вам причинил?       Джестани молча кивнул. Ему совершенно не хотелось пускаться в рассуждения, кто больше виноват в случившемся, или уверять Сиалля, что прегрешения того прощены и забыты. Но никакого возмездия суаланцу он и в самом деле не желал — тот уже достаточно расплатился за сделанное из любви к брату.       — Вас вряд ли отпустят, пока Карриш на свободе, — честно сказал он, опускаясь на край кровати и чувствуя, что та гораздо тверже обычных постелей. — Но потом — да ради Малкависа, если это зависит от меня.       — Должно быть, ваш бог милосерден и справедлив, — губы Сиалля тронула настоящая улыбка.       — Скорее второе, чем первое, — усмехнулся Джестани. — Что вы будете делать? Вам ведь понадобятся деньги на жизнь.       — Да, на обычное вознаграждение бывшего наложника теперь можно не рассчитывать, — тоже слегка усмехнулся Сиалль, на глазах оттаивая. — Но это не страшно. Думаю, я покину Акаланте. В этом городе меня никогда не простят, да и для меня его воды несут слишком много горечи.       — Вернетесь домой?       — Нет, — покачал головой суаланец и задумчиво потеребил кончик косы. — Там мой бывший жених, мне нельзя с ним встречаться. А еще… там мне всегда будут припоминать, что я был наложником тир-на Алиэра, врага Суаланы. Я уплыву куда-нибудь подальше. В Маравею, например. Говорят, там тепло и красиво. Целители везде нужны, а я все-таки был хорошим учеником своего отца. Если вы распорядитесь вернуть мне вещи, я смогу продать несколько подарков его величества, и мне с лихвой хватит и на инструменты, и на зелья, и на жизнь первое время. Лекарям не нужны жемчужные ожерелья.       Он лукаво улыбнулся, став совсем прежним Сиаллем, и Джестани невольно испытал уважение к чужой отваге. В одиночку и без защиты отправиться в незнакомый город, чтобы зарабатывать на жизнь нелегким трудом целителя — это требует немалого мужества! Интересно, знал ли Алиэр своего наложника таким? Или для принца, как и для всех, он был хрупкой разряженной куколкой, не заботящейся ни о чем, кроме сплетен и украшений? Сейчас все наносное слетело с Сиалля, как слетает разбитая скорлупа раковины-жемчужницы, оставляя драгоценное ядро. «И вправду начинаю думать, как иреназе, — недовольно сказал себе Джестани. — Ведь не вспомнил про орехи или золотые слитки в пустой породе».       — Теперь я точно знаю, что семья не для меня, — задумчиво сказал Сиалль. — Никогда — страшное слово для тех, кто на что-то надеется. Но если надежды нет, можно просто жить дальше. Я всегда хотел увидеть другие страны. Ах, каи-на, как вы счастливы!       — Я? — растерялся Джестани.       — Вы вернетесь на землю, — пояснил Сиалль и мечтательно вздохнул. — Там совсем другой мир! Огромный, непредставимо интересный… Да-да, я понимаю, что и там есть болезни, насилие и ложь. Но там все совсем иное! Как жаль, что вы, люди, к нам спускаться можете, а нам дорога наверх заказана.       — Да, пожалуй, — кивнул Джестани. — Может, тогда между землей и морем было бы меньше вражды… Что это?       Он насторожился, чувствуя, что вода как-то странно ощущается. Глянул на Сиалля — тот испуганно озирался вокруг, его глаза казались огромными на посеревшем от ужаса лице. Медленный тяжелый гул словно катился со всех сторон, мучительно ощущаясь плотью и костями. Джестани попытался вдохнуть поглубже… Тронул рукой амулет на шее — тот тоже гудел странно и страшно. Мир вокруг взбесился, и Джестани разом вспомнил, что над его головой — огромная толща камня, из которого сложен дворец, а дальше во все стороны бесконечная вода.       — Сотрясение дна… — скорее угадал он по движению губ Сиалля, чем услышал. — Далеко, но…       — Уходим отсюда! — решительно сказал Джестани. — Если дворец завалится…       По спине пробежала дрожь, стоило представить, что все эти бесчисленные коридоры, комнаты и залы обрушатся внутрь.       — Лилайн! — вспомнил Джестани. — Он здесь! И плыть не может!       Рванувшись в ставшей плотной, как в дурном сне, воде, он подплыл к двери, молясь, чтобы ту не заклинило. И чтобы землетрясение не пробудило вулкан, на котором стоит Акаланте, иначе они и уплыть не успеют, погибнув вместе с городом. Сиалль оказался рядом, тоже налег на дверь с неожиданной силой, и они вдвоем вывалились в коридор, едва не столкнувшись с встревоженным гвардейцем, в котором Джестани узнал всегда веселого Камриталя. Неразлучный с ним Семариль маячил за спиной друга.       — Каи-на, мы за вами! — выпалил Камриталь, окидывая его взглядом. — Три Брата пробудились. Его величество велел вывести вас в безопасное место. Скорее, медлить нельзя!