* * *
Невис был впереди, совсем близко, и больше ничто не имело значения. Алиэр запретил себе думать, что отряд остался у края Арены, отбиваясь от сирен, и вряд ли сможет приплыть на помощь. Что вода все горячее, а дно заволокла странная мутная пелена, скрывая песок. Что вокруг мечутся сирены, сквозь стаю которых он пробился, как сквозь обычных соперников по Гонкам, только тогда не приходилось думать о чужих острогах и лоурах, а доспехи были только для красоты. Он увел уже смертельно уставшего Серого немного в сторону от последней стайки тварей и тут же бросил вниз в крутой рывок, резкий, как укол лоуром. Верный салту вытянулся под седлом, отдавая последние силы, и Алиэр почувствовал, как словно пробил тугую преграду — это Серый проломил границу воронки вокруг Невиса. И снова мир дрогнул. Сирены и его отряд остались там, снаружи, а здесь Алиэр оказался посреди небольшой сферы пространства, безмятежной, как самое сердце урагана, так называемый глаз бури. Пугающее неестественное спокойствие исходило от лежащего на песке Арены камня, в котором Алиэр узнал священную скалу Всеядного Жи, и собравшихся вокруг этого подобия алтаря Невиса, Карриша и… Риаласа! «И чего я тебя все-таки не прибил? — остро пожалел Алиэр, глядя на надменное лицо молодого суаланца, излучающее торжество. — Надо было. Но… кого же ты мне напоминаешь, а? Прямо перед глазами что-то стоит…» — Ну, вот все и в сборе, — спокойно, словно не происходит ничего особенного, сообщил Невис, когда Алиэр остановил салту. — Мои поздравления, ваше величество. Вы в самом деле лучший гонщик моря. Были. Глупый повод для гордости, но детям нужны игрушки, верно? Кстати, бросьте лоур. Он вам больше не понадобится. Алиэр сжал рукоять еще крепче и тут же почувствовал, что она обжигает руку. Пришлось разжать ладонь и уронить лоур на дно, где он сразу скрылся в песчаной мути. Невис смотрел безмятежно и доброжелательно, совсем как раньше, когда уговаривал маленького Алиэра съесть лекарство или побыть в постели пару дней, чтобы залечить ободранный хвост. Карриш, напротив, глядел с мрачной ненавистью, его губы были плотно сжаты, глаза горели, как у сирены, и Алиэр мельком удивился, что суаланец мог хоть на миг показаться ему симпатичным. И Риалас после Сиалля польстился вот на это? Все равно что променять жемчужину на кусок деревяшки. — А вы сами, Невис, не заигрались? — холодно бросил Алиэр, отмечая, что Сердце Моря, пульсирующее яростной, едва сдерживаемой силой, лежит на алтаре, но просто схватить его не получится, потому что по обе стороны скалы застыли Риалас и Карриш. — Неужели вы действительно хотите разбудить глубинных? — О, вы догадались, — немного рассеянно отозвался Невис, доставая из целительской сумочки на поясе узкий, длинный и очень острый нож. Алиэр видел, как такими вскрывают нарывы или срезают пострадавшую чешую. — Сами или снова двуногий подсказал? Впрочем, у вас теперь умный советник. Очень способный юноша этот принц Эргиан, я прямо горжусь своей кровью. Риалас, дитя мое, не ревнуй! — улыбнулся он, бросив взгляд на суаланца. — Он никогда не сможет тебя заменить. — Дитя? — поднял брови Алиэр, отчаянно соображая, как еще потянуть время. Сердце Моря, к которому он изо всех сил пытался пробиться мысленным усилием, не отзывалось, будто оказавшись за прозрачной, но крепкой стеной. Ах, если бы коснуться его! Лучше всего — кровью. Но чутье подсказывало, что сделать это ему просто не дадут, отшвырнут ударом силы. — Так Риалас — ваш сын? Но… — Алиэр запнулся. Он никогда не умел соображать так же быстро, как Эргиан или Джестани, ни в чем, кроме гонок. Однако сложить воедино уже известное мог. — Так вы оба из Карианда?! Я-то думаю, что мне так знакомо это наглое посольское рыло! Еще одно щупальце Эмарайна?! — Ну нет, — растянул губы в жутковатой улыбке Невис, мгновенно сбросив личину доброго старого целителя. «Впрочем, ничего странного, маару быстро меняют цвет», — усмехнулся Алиэр. — Эмарайн с его глупыми интригами — дурной малек. Он понятия не имеет об истинной власти! Когда мне доложили, что он наконец избавился от моего подлого братца, который сам же его породил… О, как я смеялся. Есть в этом некая забавная справедливость, когда братоубийцу убивает его же сын. — Ничего не понимаю, — честно признался Алиэр. — Вы… брат короля Карианда? Младший? И он пытался вас убить? — Старший! — звенящим от ярости голосом крикнул Риалас. — Это мой отец должен был надеть корону Карианда! А я, его единственный сын, стать наследником и следующим королем! Не жить в чужом доме из милости, не прислуживать этой развратной, тупой и мерзкой семейке, правящей Суаланой, а быть равным им! И выше! — Помолчи, Риалас, — мягко попросил Невис и снова повернулся к Алиэру. — Да, понимание никогда не было вашей сильной стороной, тир-на… Но мой милый Ри прав. Это я законный король Карианда. Впрочем, уже не важно. Скоро подобные мелочи перестанут иметь значение. Короли и слуги одинаково исчезнут в очистительном огне, сотрутся границы между городами моря и суши, и мир погибнет, чтобы родиться заново… Он улыбался, вертя в руках нож. Как же его… «Скальпель!» — вспомнил Алиэр, словно это было важно. И заторопился, изо всех сил прикидываясь дураком. Если сработало с одним кариандским маару, почему бы с другим не попробовать? Ираталь, Эргиан, да где же вы?! — Невис, вы, наверное, не знаете, но Эмарайн мертв. И если вы законный король Карианда… — Уже нет, — продолжал улыбаться Невис, будто улыбка приклеилась к его лицу независимо от слов. — Я принял власть большую, чем королевская. Бездна говорила со мной устами своих детей и поведала мне свою мудрость, бездонную, ледяную и темную, как она сама. «Три длины лоура до этой твари, — холодно просчитывал Алиэр. — Пять — до камня. И на половину лоура больше до Карриша и Риаласа. Но я не смогу остановить сразу троих, кто-то из них успеет схватить камень…» — Так поведайте ее мне, — попросил он. — Вдруг я тоже пойму?! Невис, я… очень постараюсь, правда! Может, я просто не знаю того, что знаете вы? — Не получится, тир-на, — ласково сказал бывший целитель, глядя на него почти с сочувствием. — Даже если бы я поверил в вашу искренность. Нельзя понять умом откровение, что было мне даровано. Когда мой дорогой братец позвал меня на охоту, как это принято у нас в семье, я знал, что из Бездны вернется только один принц. И был уверен, что это окажусь я. Нож между лопаток заставил меня… усомниться… Он взглянул на скальпель, который держал, с удивлением, словно сам до этого не замечал его, и продолжил: — Ничего нового, право. Я не держу зла на брата, ему тоже не хотелось умирать. Но следовало добить меня, а не бросать на поживу тварям Бездны. Я же поплыл… В ледяной темноте, без туарры и оружия… Можно было выдернуть тот нож из спины, но я ведь уже изучал медицину и знал, что тогда умру. Прекрасный выбор — умереть сразу или немного позже, верно? Однако лучше иметь хоть такой. — Всегда лучше иметь выбор, — послушно согласился Алиэр, и Невис благосклонно кивнул. — Так вы смогли выбраться? — Нет, — равнодушно сказал бывший целитель. — Я прежний остался в Бездне. Иногда мне кажется, что я все еще ползу сквозь ледяную густую тьму и рыдаю от ужаса, боясь умереть именно там и навечно остаться безумной бестелесной тенью… Может быть, так и случилось. Тот я, что проплыл Бездну насквозь и добрался до поселения сирен, уже не был кариандским принцем Неваланом, который спустился по склонам Карианда. Не удивительно, что сирены приняли меня за знамение, посланное им глубинными богами. Голос Бездны, что я слышал много дней, звучал в моих ушах. Я и сейчас его слышу, тир-на, — доверительно понизил он голос, и Алиэр содрогнулся от ужаса. — Знаете, как это было? Я полз и плыл, вслепую находил на камнях тонкий слой глубинного мха и мелкую живность, чтобы съесть их, ударялся лицом и телом об эти же камни… Несколько раз меня ловили маару, и я рвал зубами их тугую соленую плоть, глотая кровь и постигая закон Бездны: сожри или будешь сожранным, возьми чужую жизнь или отдай свою. И все это время Бездна говорила со мной. Она пела, шептала и рассказывала… И когда сирены нашли меня, ослепшего от вечной тьмы, но обретшего новое зрение, то не посмели убить. Я говорил с ними на языке Бездны, и они отвечали. Они дали мне новое имя. И впервые слились воедино душа и разум иреназе и сирены, и больше не было охотника и жертвы, ибо в Бездне все равны… — Достаточно, отец! — громко и ясно прервал его Риалас. — Хватит этих безумных рассказов о Бездне! Ты обещал, что мы вернем себе свое! Что мы будем повелителями моря по праву крови и силы! — А мне интересно! — возразил Алиэр, бросив быстрый взгляд наверх. За смутной границей воронки что-то изменилось. Тени сирен мелькали как-то иначе — испуганно, что ли, и в некоторых силуэтах он узнавал не салру, а салту… — Риалас, ты все это знаешь, дай и мне послушать! Если собираешься надеть корону, советую не ссориться так сразу с остальными собратьями по трону. — Собратья? — надменно фыркнул тот. — Жалкие выродившиеся твари. Слабые, недостойные жизни. В новом мире будет лишь один народ иреназе, могучий и единый в верности своему королю! Сирены проредят остальных, а оставшиеся поймут, в чем их спасение, и принесут мне клятву на верность! — А я думал, что я здесь единственный дурак, — задумчиво сообщил ему Алиэр, и Невис ответил неожиданно понимающим смешком. — Слушай, Ри, ты и в самом деле думаешь, что глубинные боги оставят кого-то в живых? Если ты хочешь власти, то что делаешь здесь? Над вулканом, который вот-вот проснется и сварит всех твоих подданных, не разбирая, кому они верны? — Не смей меня так звать! — взвизгнул Риалас. — Как именно? — удивился Алиэр. — Ри? А что такого? А, я понял! Так тебя звал Сиалль, которого ты предал, да? Променял на эту зубастенькую муренку… Кстати, а Карриш тебе не рассказывал, как пытался под меня забраться? О, погоди! Так ты и правда решил, что нужен ему сам по себе? — Он ухмыльнулся как мог мерзко и грязно, старательно воскрешая в памяти интонации, которые вливала в его голос гарната. — Ри, для такого отца ты слишком глуп и жалок. Твой драгоценный Карриш просто завидовал старшему брату, умному, красивому, талантливому целителю. А главное, это ведь на Сиалля клюнул сначала сын каи-на, а потом и вовсе наследный принц Акаланте. Сначала он из зависти отбил тебя, устроив эту гадость с письмами и нечаянно отправив Сиалля ко мне в наложники. А потом сам явился в Акаланте и попробовал заменить брата уже в моей постели… — Замолчи, ты, гряз-з-сь… — прошептал Карриш, источая взглядом лютую ненависть, и Алиэр самодовольно улыбнулся. — А ты неплохо целовался, — бросил он суаланцу, прекрасно зная, что в потоке силы, разливаемой Сердцем Моря, и Невис, и Карриш, и Риалас прекрасно чувствуют любую ложь. — Только слишком сладко. Приторно… До Сиалля тебе, как мурене до моего Серого. — Он похлопал салту по боку и подчеркнуто медленно выскользнул из седла, опираясь на него рукой. — Вот его я бы сделал королем, пожалуй. — Помолчал и бросил равнодушно, уже вступая на скользкую кромку лжи, но рассчитывая, что Карриш, ослепленный ненавистью, этого не заметит: — Может, еще и сделаю. А что, отличный выбор. Сиалль умен, красив, умеет себя вести… Маритэля я теперь запечатлеть не могу, Дэлора не хочу. Сиалль даже после того, что с ним случилось, остался чист и достоин уважения. Не то что вы оба, фальшивый принц и его фальшивый избранный… Он все гадал, кто же кинется на него первым. На Невиса и надеяться не стоит, а вот Риалас и Карриш никак не могли вытерпеть этот поток словесной грязи. Ну же! — Хватит, — уронил Невис, не оборачиваясь, и Алиэр испытал острое тоскливое разочарование. Суаланец и мурений посол, яростно сверкавшие глазами и уже подавшиеся ему навстречу, отпрянули, приходя в себя. — Хорошая попытка, — так же понимающе кивнул ему Невис. — Но не выйдет. Моего наследника воспитывали правильно. Я не зря выкрал его из Карианда и привез в Суалану старому другу, единственному, кто знал, что я выжил. Своей кровью не разбрасываются. Кровь — единственная ценность в мире, верно? Лучшее приношение богам… — Ах вот оно что, — проговорил Алиэр, поглаживая бок Серого, как Невис — свой скальпель. — Кстати, Невис, раз уж вы все равно меня убивать собрались… Почему Руаль был так уверен, что я последний в роду и им останусь? Ваши игры? Зачем вообще было так тянуть со всем этим? Вы столько лет служили моей семье. Хорошо ведь служили! Спасали меня, лечили отца… — И его супруга, родившего вас, тоже. — Благостная улыбка старого целителя вдруг показалась Алиэру уродливой, как оскал самой мерзкой твари в мире. — Никогда не думали, тир-на, почему он умер так рано? И почему вашему отцу больше не хотелось взять в постель ни одного наложника? Печаль по ушедшему супругу — очень достойная причина, чтобы объяснить плотское бессилие и самому себе, и остальным. — Тварь… — почти беззвучно прошептал Алиэр, невероятным усилием не давая себе утонуть в багрово-алом тумане ярости. Что там гарната? Теперь он знал, что такое настоящая ненависть. Но если бы не память о зелье, что подливал ему Карриш, не справился бы, пожалуй. Гарната научила его принимать гнев, не отдавая ему разум целиком. Удерживать последний удар, что никак нельзя нанести. А Невис усмехнулся торжествующе, упиваясь его бессилием. — С ребенком от Кассандра получилась промашка, — спокойно сообщил он. — Я растил вас многие годы, как… призового салту, если вам так понятно. Последнего из рода Акаланте, великую жертву богам. И тут почти появляется еще один. Но все обернулось только к лучшему. Руаль собственными руками пресек и свой род, и ваш, а я пообещал ему, что других детей у вас не будет. Не успеете завести. — Да зачем вам это? — крикнул Алиэр. — Что вам сделала моя семья? Ну и мстили бы своему брату! Невис, да за столько лет вы могли вернуть себе трон, воспитать собственного сына, родить еще десяток! Может, кто-то из них даже умным вырос бы! Вон у вашего брата вполне получилось. Акаланте ни в чем перед вами не виновато! А вы хотите уничтожить все море! Нас, Карианд, Суалану, Маравею, дальние пределы… И даже сушу! — Весь мир… — тихо сказал Невис, и безумие, тлеющее в глубине его глаз, выплеснулось наружу, исказив лицо. — Весь этот прогнивший, мерзкий, отвратительный мир. Мир, где братья режут братьев, а сыновья — отцов и наоборот. Где сильный пожирает слабого, где любовь продают, унижают и разбивают на осколки. Мир, где правят голод, болезни, насилие… Посмотрите на него, Алиэр. Думаете, Бездна там, в глубине дна? Она в разуме и сердце каждого из нас. Это Бездна велела моему брату оставить меня умирать. С вашим новым другом и советником было точно так же, верно? Бездна намазала упряжь салту руками Руаля, убив его сына. Бездна шептала вам, когда вы насиловали двуногого, чтобы забыть собственную боль… Она повсюду. Там, где брат пишет подложные письма своему брату и его избранному, чтобы разлучить их. Там, где солдаты убивают старого целителя и насилуют его сына. Где избалованные развращенные принцы считают, что им все дозволено. Где жрец ворует храмовые тайны или жаждет чужую корону. Где охранник предает своего короля… Впрочем, Кари пришлось долго ломать, понемногу впуская тьму в его разум. Но даже у него нашлось уязвимое место. Он и правда любил Кассандра, на которого даже глянуть не смел, а тот, конечно, предпочел принца… Вам кажется, что мир хорош, Алиэр? Он был добрым к вам, наследнику короля, который имел все, что захочет! Расскажите о доброте мира сирене, что живет в Бездне. Там из дюжины детенышей выживают один-двое, которые сжирают остальных. А потом выплывают наверх, охотиться на тех, кто живет в теплой светлой воде, где полно еды. — Мир — это не только Бездна, — упрямо проговорил Алиэр, чувствуя, что безумные глаза Невиса источают силу Сердца, но изо всех сил сопротивляясь ей. — Это настоящая верность и любовь, это честь и долг. Я умолял Джестани о прощении. И я больше никогда не совершу ничего подобного. Кари предал меня, но Дару едва не отдал за меня свою жизнь. Руаль убил моего отца, а Эргиан в отравленной воде надел на меня свою маску. Кариандцы умирали, защищая Акаланте от сирен! А мы примем их как братьев, и если придется, разделим последний кусок рыбы. Не судите по себе, Невис! Это вас отравила Бездна! А вы травите этим ядом всех вокруг! Почему вы растили ненависть в Руале и Кари? Почему ни разу не сказали моему отцу, чтобы он надрал сыну хвост и перестал баловать самовлюбленного гаденыша, которым я стал?! Бездна виновата, что Риалас предал Сиалля, а потом хотел убить? Как бы не так! Я ни один свой поступок, которого стыжусь, не свалю на Бездну! Они все мои! Но и те, которыми я горжусь, тоже! Он вытянул руку к Сердцу моря, вложив в единый порыв и боль, и гнев, и надежду. Второй рукой хлопнул по боку салту, и Серый, все это время ожидающий приказа, рванулся к Риаласу. Невис был прекрасным целителем и умелым убийцей. Но явно не знал, что обученные для гонок салту слушаются не только лоура, но прикосновений хозяина. Риалас, вскрикнув, отлетел от мощного толчка салту, который ударил его, как соперника по Арене. Карриш на миг растерялся, и Алиэру хватило этого, чтобы броситься к поваленной скале. И куда смотрит этот Жи, когда всякие безумцы оскверняют его алтарь?! Мог бы и помочь! Алиэр почти дотянулся кончиками пальцев до Сердца Моря, и тут перед ним возник Невис, оскалившись и пытаясь ударить его скальпелем то ли по глазам, то ли по горлу. Одной рукой он схватил Алиэра за плечо, во второй блестела смертельно опасная полоска стали. Костлявое старое тело Невиса было неожиданно сильным, и он повалил Алиэра на алтарь. Риалас пока еще отбивался от Серого, но салту не обучен убивать противника, как звери сирен, он скоро отпустит мерзавца, и со всеми тремя Алиэру не сладить. «Помощь не придет, — понял он совершенно ясно, глядя в безумные, какие-то белесые, почти прозрачные глаза Невиса. — Они просто не пробьются сюда, в эту раковину, сплетенную из потоков силы. А потом уже неважно, убьют ли их сирены или пробудившаяся Арена… Этому мерзавцу не жаль собственного сына, которого он использовал! Остальных он тем более не пожалеет». — Хватит упираться, глупыш-ш-ш… — прошипел Невис. — Отдайся Бездне добровольно. Стань ее жертвой и прими холодную сладость вечной тьмы… Ты же чувствуешь, Сердце больше не слышит тебя! Глубинные боги ворочаются на своем страшном ложе, их сны беспокойны, а мысли устремлены вверх-х-х… Отдайс-с-с-ся им… Прими-и-и-и-и… На мгновение Алиэр понял, как именно Невису удалось овладеть разумом Руаля и Кари. Голос, будто несущийся со всех сторон, обещал покой, радость, благодать… Сердце Моря отвергло последнего короля Акаланте — ну и пусть! Бездна никого не предает и принимает всех… «Джестани… — подумал он, сопротивляясь изо всех сил. — Там наверху Джестани, Ираталь, Эргиан… Там мои подданные, целый город!» Он все-таки высвободил одну руку, однако Невис полоснул по кожаному креплению доспеха, и грудной щиток отлетел в сторону. Миг — и грудь Алиэра полоснуло глубоким порезом. Сначала показалось не больно, а потом рану будто обожгло, и Алиэр зашипел сквозь зубы. — Кровь последнего откроет путь! — торжествующе закричал Невис. — Примите ее, Древние, Могучие, Владыки Безумия, Убийцы Жизни! Пожрите потомка того, кто заточил вас в глубинах! Раскройте Бездну и поглотите мир! Арена вздрогнула тяжело и жутко, теперь Алиэр это чувствовал всем телом. Перстень на его руке раскалился, золотой ободок жег кожу, а осколок Сердца горел, светясь так же ярко, как пылающее рядом Сердце. И он, в отличие от целой реликвии, Алиэру подчинялся. — Чтоб ты сдох! — выдохнул Алиэр, выворачивая руку так, что сустав хрустнул, и направляя алый луч в лицо Невису. Он никогда никого не убивал силой Сердца. Исцелял, успокаивал вулканы, поднимал ветер и волны. Знал, как прочитать чужой разум. Но не убивал. А вот сейчас пытался изо всех сил. — Не выйдет, — оскалился Невис. — Я не твой подданный, глупец. Во мне больше нет крови Карианда или Акаланте. Мой владыка — Бездна! Тот, кого она приняла, очищен от власти земных королей. Я вестник Спящих! Голос Бездны! Ключ к смерти ми… ра… Из его распяленного рта плеснуло ало-черной кровью. Глаза потухли, и Невис тяжело навалился на Алиэра. Не понимая и еще не веря, Алиэр его спихнул, едва двигая рукой от боли, и увидел, что из груди Невиса торчит кончик лоура, а над Алиэром, так и лежащим на камне, висит растрепанный Карриш с вытаращенными глазами. — Ты с ума сошел! — закричал Риалас, подплывая к ним и с ужасом глядя на обоих. — Что ты наделал, тварь! Он привел бы нас на трон! Я стал бы королем, а ты — моим супругом! Ты… ты погубил нас! — Я? — закричал ему в ответ Карриш, не обращая внимания, что Алиэр пытается встать, а Арена гудит, и низкий тяжелый звук, от которого дрожат кости, отдается по всему телу. — Это он хотел убить нас всех. Риалас, ты глупец! Он обещал, что я буду супругом короля, а какие королевства в мире, который сожрут глубинные? Я не хочу в Бездну! Я хочу жить и править! И чтобы ты любил меня, а не Сиалля, слышишь? Убей этого! Убей его и стань королем Акаланте! Ты королевской крови, Сердце тебе подчинится! Прекрати это все! Ты что, не видишь, мы сейчас умрем, если Арена проснется! — Все равно умрете, — прохрипел Алиэр и ухмыльнулся, глядя на пару ненавидящих лиц, обернувшихся к нему. — Риаласа не учили усмирять вулканы. Что, думаете, быть королем — это сплошное счастье? Мы платим за это своей кровью. Ранней старостью. Смертью. Я же говорил, что тебе достался фальшивый… принц… Едва не теряя сознание, он дотянулся до Сердца. Взвыл от боли, словно схватил не кристалл, а иглобрюха, разом запустившего ему в ладонь сотню ядовитых иголок. Сердце не признавало его. Отторгало, как чужую кровь или преступника. — Сделай что-нибудь! — кричал Карриш, с ужасом глядя на него, Риалас беззвучно шевелил губами, и Алиэр досадливо поморщился — мешают же. Можно подумать, он будет больше стараться ради них, чем для своего города. Перед глазами потемнело, по руке, в которой он держал Сердце, пополз жуткий холод, пугающий гораздо сильнее, чем ожоги. Алиэр словно наяву увидел, как Арена под его хвостом разверзается огромным кратером. Как из его глубины поднимается невыносимо яркий, слепящий столп лавы, в котором мгновенно сгорают и он, и Карриш с Невисом, и все живое, что есть в Арене. Как этот столп взметается выше, и вода, соприкасаясь с ним, кипит и испаряется, как жуткое облако пара рвется сквозь море во все стороны, убивая… убивая… убивая… Счет шел даже не на минуты — на мгновения. Невису все-таки удалось сделать задуманное, а его кровь, смешавшись с кровью Алиэра, все довершила. Сердце Моря обезумело, не зная, кому подчиняться, и Алиэр не мог призвать его силу, чтобы успокоить просыпающийся вулкан. А усмирить его с помощью перстня и своей крови не получалось все из-за того же Сердца, сбивающего тонкий поток, идущий от осколка. «Вулкан не пробудится за несколько минут, — холодно подумал Алиэр, рассчитывая то, что происходит вокруг и внизу, как путь между десятками соперников. — Но еще немного, и изменения станут необратимы. Арена постепенно обрушится — ну и глубинные с нею. Но Акаланте! И Джестани с остальными совсем рядом». Краешком глаза он увидел, как Риалас и Карриш с искаженными страхом лицами бьются в преграду между силовой раковиной и остальным миром. Как в испуге мечется Серый, пытаясь зарыться в песок, обжигаясь и обиженно визжа, словно малек. Салту было жалко, а вот пару мерзавцев — нет. У Алиэра даже возникла мысль, что можно прирезать Риаласа и использовать его кровь, но толку? Сердцем управлять все равно не получится, а процесс от выброса силы может пойти быстрее. Он сел на алтаре, залитом его и Невиса кровью, и вдруг ясно вспомнил, как кидал к этой скале монетку, загадывая желание. Очень ему хотелось быть первым гонщиком Акаланте… «А другое загадать уже нельзя, да? — усмехнулся Алиэр, глядя вверх, в туманную пелену преграды. — Ну и ладно. А то ведь я никогда не умел ограничиваться в желаниях чем-то одним. Сейчас начал бы просить спасения для всех, счастья для Джеса, а Риаласу и Карришу — что-нибудь достойное… Глупо. Сколько сегодня погибло тех, кто был ничем не хуже меня! С чего я взял, что смогу спастись? Потому что я король? Ну, так это дает мне одну-единственную привилегию — погибнуть с гораздо большей пользой, чем кто-то другой. И этого более чем достаточно, если честно. Ты проиграл, Невис. Мир не рухнет, потому что Реголар — отличный друг, верный воин и просто хороший иреназе — так и не выиграл Золотой Жемчуг. Но он определенно обогнал меня в этой гонке и указал нужный путь. Иногда кому-то приходится умереть, чтобы жили остальные… Так что хвост тебе от дохлой селедки, а не глубинных на блюде». Он сильнее сжал в ладони Сердце Моря, сосредоточенно рассчитывая, что надо успеть сделать. А потом соединил руки, вложив перстень Аусдрангов камнем точно в то место, где на огромном рубине Сердца был скол. Камень для перстня, конечно, огранили, и они не совпали идеально, но этого хватило. Перстень, подчиняющийся ему полностью, вошел в Сердце, как ключ в замок, и открыл вход своему хозяину. Алиэру показалось, что сквозь него прошла молния, ударившая с неба в воду. Ослепительная вспышка залила сознание, он сам стал Сердцем Моря, погрузившись в него так полно, как никогда раньше. Слился с ним, отдаваясь, как должен был, по мысли Невиса, отдаться Бездне… А потом тронул покоренный камень, словно салту, устремляясь вниз, в глубину Арены, щедро тратя силу, утекающую вместе с кровью прямо через Сердце Моря. Это было как полет на салту, только не сквозь воду, а через чистый огонь, не обжигающий, а ласково принимающий его. Теперь Алиэр ясно видел, что сделал его предок, усмиряя Арену, и повторил это, словно исполинский вулкан был спящим зверем, которого грубо разбудили. Чуть вздохнув, Арена снова успокоилась и погрузилась в сон, а ниже, в глубинах, с трудом вообразимых сознанием, колыхнулась черная пелена, скрывающая тех, о ком Алиэр боялся даже думать, чтобы не потревожить их обретенной ненадолго опасной силой. Колыхнулась и снова замерла на долгие века, если повезет. Ему еще хватило силы и крови, чтобы вынырнуть обратно наверх. Не потому, что это что-нибудь решало, а просто чтобы снять силовую защиту. И еще — пугнуть сирен, с истошным воем мечущихся по Арене. И успеть увидеть глаза склонившегося над ним Джестани, почему-то испуганные, глядящие на него так, будто у него не получилось и мир все-таки вот-вот рухнет. Алиэр улыбнулся, хотел сказать, что ничего страшного, что он справился и, между прочим, честно заслужил поцелуй за выигранную гонку, но тут небо обрушилось сверху, дно, напротив, ударило в спину, и все смешалось в окружившей его воде. Стало на миг темно, а потом из тьмы родился ослепительный свет…* * *
— Нет, — простонал Джестани, держа на руках безжизненно обмякшее тело Алиэра. — Ты не можешь так, так нельзя! Они с боем прошли сквозь сирен, отбиваясь острогами, лоурами и магической силой Эргиана. Достигли жемчужно-серой сферы, окружающей Невиса, и уперлись в нее, а потом глубинник, поминая Троих, Спящих и еще каких-то древних богов в непристойных сочетаниях, что-то сделал, и преграда не рухнула, но стала прозрачной для слуха и зрения. Те, кто был внутри, их не видели, это быстро стало ясно, а вот Джестани с Лилайном и иреназе едва не прилипли к проклятой магической стене, слушая каждое слово и следя, что там происходит. Они не успели совсем немного. Эргиан посерел от потери крови и кусал губы, пытаясь снять защиту, но она рухнула по мановению руки Алиэра. И Джестани кинулся к нему, опередив даже иреназе, но успел только подхватить, не дав коснуться проклятого камня. Где-то рядом гвардейцы ловили и вязали Риаласа и рыдающего Карриша. Сиалль, не глядя на брата, пытался остановить Алиэру кровь, и то же самое делал Эргиан, выкладываясь полностью, пока сам едва не ткнулся лицом в камень Всеядного Жи. И все это заняло то ли несколько минут, то ли бесконечность, а потом мир снова вздрогнул — и свет залил его, будто вокруг было не море, помутневшее от песка и крови, а бескрайнее чистое небо. Алиэр напрягся в руках Джестани, глубоко вздохнул, и страж с тревожной надеждой вгляделся в его лицо. Дождался, пока рыжий откроет затуманенные и почему-то виноватые глаза… И лишь потом взглянул на то, что происходит вокруг. А посмотреть стоило. Тихо ругнулся Лилайн, обнимая за плечи бледного Сиалля, гвардейцы и Ираталь шептали молитвы, а Эргиан, привалившись к Алиэру с другой стороны, молча гладил тонкими побелевшими пальцами Сердце моря… Исполинская чаша Арены словно разгладилась и наполнилась светом. С одной ее стороны неподалеку от середины воздвигся трон, будто сплетенный из вздыбленных волн, если представить волны в три человеческих роста, вырезанные из драгоценных камней всех оттенков синего, голубого, зеленого и жемчужно-серого. С другой стороны на таком же расстоянии от камня, у которого собрался маленький отряд, вырос второй трон, такого же торжественного вида, но с коричнево-рыжим сиденьем и зеленой спинкой в виде кроны огромного дерева. И на обоих тронах восседали удивительно похожие друг на друга женщины, отличающиеся лишь цветом волос, кожи и глаз. — Мать Море… — прошептал кто-то из иреназе, глядя на величественную пышнотелую красавицу, светлокожую, с белыми, как морская пена, кудрями и синими глазами. — И Мать Земля, — отрешенно отозвался второй. Джестани молча согласился, потому что вторая женщина была темноволоса, смугла и зеленоглаза. Обе богини молчали, словно ожидая чего-то, от камня их было прекрасно видно, но сами они не глядели ни друг на друга, ни на людей и иреназе. И тут скала, с которой Алиэра уже сняли, дрогнула, и над ней показалась фигура обнаженного рыжего мальчишки. Глянув на поспешно отпрянувших иреназе и людей, Всеядное Жи пнуло свой алтарь и брезгливо заявило звонким голосом, что разнесся по Арене: — На несколько веков отвернуться нельзя. Обязательно повалят, испачкают и либо сломают, либо потеряют. Чтоб на место поставили, ясно? И монетки верните! Спрыгнув и пройдя по песку Арены легкой походкой, словно не замечая сопротивления воды, Жи остановилось между тронами, снова повернулось к своему камню и провозгласило: — Триста лет я терпело это безобразие! Хватит уже! Кровь была пролита, круг замкнулся, колесо времени повернулось. Время забыть старые обиды Земли и Моря. Внимайте, смертные! Оно немного помолчало в полной тишине. Джестани показалось, что все затаили дыхание, а лица богинь были столь неподвижны и бесстрастны, что никто не мог бы сказать, слышат ли они. — Триста лет назад, — начало Жи звонким, но холодно серьезным голосом, никак не вяжущимся с мальчишеским обликом, — Мать Море и Мать Земля заключили спор, чьи дети умеют любить сильнее. Любовь — это сила, что порождает жизнь, и потому меня призвали этот спор судить. Никто не стал слушать мои предупреждения, что любовь нельзя измерить, взвесить и учесть. Проигравшая сестра должна была признать победительницу сильнейшей и уступить ей на триста лет благосклонность Отца Небо. За триста лет на суше или в воде от этого союза родились бы новые формы растений и животных, а разумные создания получили бы преимущество… Фигурками для игры были выбраны двое смертных, равных по силе духа и с горячим сердцем, способным к истинной любви. Ариэль, сын Моря, и Эравальд, сын Земли. Тот из них, кто любил сильнее, должен был покинуть родную стихию, оставить дом, родных, свой народ, за который он отвечал, и уйти к любимому существу, принеся великую жертву. Эти двое встретились, полюбили друг друга, как было предназначено, и сделали выбор. Ариэль оставил ради Эравальда все, чем дорожил, и сбежал к нему, принеся в приданое осколок Сердца Моря, украденный, чтобы сделать возлюбленного великим королем. Эравальд же поклялся, что никогда не забудет его жертвы и станет вечно любить сына моря и ценить его дар. Помолчав, Жи вздохнуло и пожало плечами, искоса глянуло на застывших на троне богинь и продолжило: — Мать Море должна была выиграть. Ведь это ее дитя доказало свою любовь большей жертвой. Но вмешались люди, дети Матери Земли. Они обвинили Ариэля в измене, и Эравальд, поверив им, разгневался на возлюбленного и лишил свободы. Рожденного от него ребенка, имеющего человеческое обличье, он забрал и решил воспитывать как своего наследника, а хвостатого малыша оставил при отце. Иреназе разгневались, узнав об этом, и Великая Волна обрушилась на Аусдранг. Ариэль к тому времени погиб от горя, иреназе забрали свою кровь, не зная о втором ребенке, да и что бы они стали делать с ним, не способным жить в море? А великие сестры-богини поссорились из-за жестокости и лукавства смертных, ибо каждая говорила, что виновата вторая. Мать Земля — в поступке своих детей, погубивших Ариэля, а Мать Море — в том, что иреназе отомстили во много крат страшнее. И на триста лет между Землей и Морем воцарился раздор, никто не насладился плодами победы, а я… Я, между прочим, тоже не получило того, что мне обещали, — с неожиданной обидой заявило Жи. — Потому что от союза Ариэля и Эравальда должны были родиться… Впрочем, неважно. Главное, что не родились! Оно поковыряло босой ногой песок Арены, с интересом проследило за взметнувшимся мутным облачком и почесало нос. А потом сказало с удивительной простотой: — И вот кончились триста лет, вместо времени благоденствия ставшие временем раздора. Должна была состояться новая игра, это решили еще в начале первой, но из-за того, как все закончилось, линии сместились, кто-то не родился, кто-то не вовремя погиб или просто не встретился. На трон всходили не те, кто должен был, а предназначенные для этого прозябали в безвестности. Предатели требовали верности, бессердечные — любви, ничтожные — власти, а безумцы крутили колесо событий. И когда пришел миг выбора, у Скалы Завета тоже повстречались не те, кому выпала эта судьба. С иреназе, потомком Ариэля, еще хоть как-то сложилось, но в воду за перстнем Аусдрангов прыгнул не принц из рода Эравальда, что должен был искупить вину своего предка и доказать, что люди тоже умеют любить. Вместо него там оказался жрец воинского бога из далекого южного храма. Ну и пошло-поплыло-полетело… Оно опять поковыряло песок ногой, и тут прозвучал холодный злой голос Алиэра, приподнявшегося из рук Джестани: — Значит, все это время в нас играли? Делали ставки, как на Гонках, смотрели, кто придет первым, хлестали бедами вместо лоура? Ну и как? Интересно, кто же выиграл?! — Ты дерзок, дитя, — разомкнулись губы на бесстрастном лице Матери Море, и гулкий низкий голос прокатился по Арене. — Игра, о которой ты говоришь с таким гневом, должна была восстановить справедливость. — Чью справедливость? — так же зло поинтересовался Алиэр. — Или это мы с Джестани предали и убили Ариэля? Я даже Торвальда не могу в этом обвинить! Он получил по заслугам, но за свои прегрешения, а не за то, что сотворил его предок! Вы устроили все это… С перстнем, с Сердцем Моря, с нами… Ради чего?! Чтобы выяснить, кому триста лет считаться сильнейшей? Это не вернет ни Ариэля, ни тех, кто погиб из-за него! Я считал богов мудрыми! Я чтил Мать Море и уважал Мать Землю, думая, что они справедливы и милостивы к своим детям. А был не ребенком, но игрушкой?! — Алиэр… — тихо сказал Джестани, опасаясь гнева богов, однако рыжий, бросив на него взгляд, продолжил еще яростнее: — Почему вы присвоили себе право решать за нас? Потому что вы боги и нас создали? Тогда зачем дали свободу воли? Играли бы в беспомощных кукол, как дети! А если мы наделены волей, разумом и душой, если можем жить, как сами захотим, тогда почему мы все еще камни на вашей доске для игр?! Он замер и замолчал в тишине, еще более оглушительной, чем прежде, и с горькой безнадежностью закончил: — Я любил и чтил вас, прародителей, давших нам жизнь. Но не могу молчать и не спрашивать, за что вы так с нами поступаете? Джестани показалось, что прошла маленькая, сжатая в несколько вдохов вечность, а потом Мать Море снова заговорила, и голос ее был величественным, как волны, рушащиеся с высоты на камни, однако гораздо мягче: — Разве ты жалеешь о том, что произошло? Рука богов бывает тяжела, но чем плоха твоя участь? Ты волен избрать любую дорогу, какую пожелаешь. Если выберешь рассудком, твоим избранным станет любой из принцев иреназе. Если же твое сердце тянется к рожденному на земле — спроси его. Недавно он клялся всем богам и самому себе, что если ты выживешь, он исполнит любое твое желание. Джестани поднял голову, чувствуя, что все взгляды обращены на него. Мать Море и Мать Земля смотрели благожелательно, в их глазах, вечных, нечеловеческих, Джестани почудилась тень сочувствия. Жи… глядело бесстрастно и будто выжидающе. Иреназе и Лилайн тоже смотрели. Но тот единственный, чей взгляд он сейчас хотел бы увидеть, сидел на песке рядом с ним и отвечал ровно и спокойно, роняя каждое слово, как милосердный удар, добивающий смертельно раненого: — Ничего вы, боги, не понимаете в любви. Я не хочу судить ни Ариэля, ни Эравальда. Но я не позову Джестани остаться в море, потому что здесь он не будет счастлив. Всей моей любви не хватит, чтобы заменить ему солнце, воздух, небо над головой, огонь и земную еду, людей… да все, к чему он привык! А если я потребую, чтобы он бросил свою жизнь ради меня, какая же это будет любовь? Я хочу, чтобы он был счастлив! Счастлив, понимаете?! И свободен… — Что же ты тогда сам не уйдешь за ним? — разомкнула губы Мать Земля, и голос ее был как шум леса на ветру. — Или боишься бросить море? Земля велика и незнакома, но ты можешь обрести там и дом, и любовь. Если я дарую тебе ноги вместо хвоста, ты последуешь туда, куда позовет сердце? Джестани затаил дыхание, не зная, что хочет услышать. И когда прозвучал ответ Алиэра, ему стало безнадежно легко и сладко, потому что именно этого он ждал и на это надеялся. — Я не Ариэль, — спокойно уронил рыжий. — Да, я люблю Джестани. Люблю, как никого больше любить не смогу. Но я король, и у меня есть долг перед народом. Я не могу оставить их, как стадо салту! Это у зверей сразу найдется другой вожак, а разумным существам нужны верность и забота, честность и справедливость. Я не брошу их. Пусть я не лучший король, которого они заслуживают, но что смогу, я сделаю. — И предашь любовь? — прошелестела прибоем Мать Море. — Ради власти? — Нет! Не предам, а откажусь от нее ради долга! — прозвенел столкнувшимися клинками голос Алиэра. — Да, я выберу себе супруга, чтобы продолжить род. И буду уважать и чтить его. И буду благодарен, если он поймет, почему я никогда не смогу его полюбить. Свобода для Джестани и долг для меня — таков мой выбор. Это не предательство. Это то, что убьет меня изнутри, но меня, а не его, понимаете?! Можно быть королем и с разбитым сердцем. Но тот, кто любит, никогда не отнимет у любимого свободу. — Ты сказал, и мы услышали, — тяжело и холодно, как зимние волны, пророкотала Мать Море. — Сестра, твое право спросить. — И я спрошу, — отозвалась Мать Земля грохотом катящихся с горы камней. — Джестани, дитя мое. Ты, посвященный иному богу, все-таки плоть от плоти моей. Скажи свое слово. Ты слышишь, тебя любят. Тебя отпускают на волю и не требуют остаться. Но вместо тебя выбирают власть и долг, словно твоя любовь не стоит всего этого. — Она и не стоит, — сказал Джестани, не повышая голос, но каким-то чудом он тоже прозвучал по всей Арене. — Госпожа, если вы хотели услышать иной ответ, вам бы следовало выбрать для игры кого-то другого. Я всю жизнь жил по велению долга, как же мне его не чтить? Если бы его величес… если бы Алиэр ответил вам иначе, я не полюбил бы его сильнее. Но уважал бы меньше. — Полюбил? — то ли вскрикнул, то ли выдохнул рядом рыжий, и Джестани кивнул, по-прежнему не глядя на него. — Полюбил и люблю, — сказал он с обреченным смирением. — Нельзя врать перед лицом смерти, а перед лицом целой жизни — еще глупее. Люблю за верность долгу, за честность, за отвагу… За все, что увидел и понял. Люблю… И за то, что не требуешь остаться — тоже. Еще сильнее! Ничего драгоценнее свободы ты мне подарить не мог. И знаешь… Я люблю землю. Там привычный и родной мне мир. Но этот мир я люблю не больше, чем тебя. И если только я тебе нужен, если ты… хочешь этого… Скажи — и я останусь. У меня нет королевства, за которое я отвечаю. Я могу быть твоим стражем. Или… кем захочешь… Потому что я ведь не могу дать тебе запечатление, помнишь? Запечатлеть ты сможешь только иреназе… «Что же я опять наделал, — безнадежно подумал Джестани. — Вот и вся гордость с ревностью… Ненадолго хватило. И свобода, оказывается, совсем не так нужна, если некому подарить верность. Вот сейчас он скажет, что я ошибся… Или хуже того — примет, но только как стража и наложника… А я не смогу перестать его любить. Уже не смогу». Попытавшись сглотнуть вставший в горле ком, Джестани вспомнил ту веревку над пропастью, которой молодых жрецов испытывали в храме. И ему еще казалось страшно?! Да он сейчас пошел бы по той веревке, намазав ее маслом и с закрытыми глазами, лишь бы не ждать ответа в тягучей жуткой тишине. — Джес… — прошептал Алиэр, поворачиваясь к нему и заглядывая в глаза. — Любишь, правда? Не жалость? Не долг? Точно? — Точно, — чуть улыбнулся он, ожидая решения рыжего, как приговора — или как его отмены. — И станешь моим избранным? Моим супругом и королем?! — Стану, — отозвался Джестани. — Кем угодно. Только… ты хорошо подумал? Тебе и правда нужен такой супруг? Не принц, а бывший страж, не иреназе, а человек? И без запечатления? — Мне нужен ты, — выдохнул Алиэр. — Рядом. Всегда. И больше — никто. И никакое запечатление этого не стоит. Он потянулся и взял его за руку, крепко, но бережно сжав пальцы. А потом попросил куда-то в пространство: — Может, хватит игр? Вот он, тот, кого я люблю. И он выбрал меня. Не сушу, не море, а меня! Я не верил в это, я до сих пор поверить не могу, но если это правда… Отпустите нас, пожалуйста. Мы не ваши куклы. Мы живые, и нам больно, когда в нас играют. Мы любим, как можем, и живем, как можем. И я хочу всю жизнь провести с Джестани и сделать это как-нибудь так, чтобы он никогда не пожалел о своем выборе. — И я тоже прошу об этом, — кивнул Джестани, сплетая пальцы с пальцами Алиэра. — Если мы ваши игрушки, отпустите нас на свободу, мы ее заслужили. А если мы дети богов, то разве мы не повзрослели? Мать Море и Мать Земля молча смотрели на них. И на бесстрастных лицах медленно проступило то, что Джестани, если бы видел это у людей, назвал бы стыдом или виной. — Что, стыдно, да? — сварливо сказал Жи, подтверждая его тайные богохульные мысли. — Если смертные дают богам урок великодушия, эти смертные и вправду заслуживают, чего просят. Решили поиграть? Ну, вот вам игра! Сможете определить, кто из них больше любит? И кому больнее? Тому, кто отпускает свою любовь на свободу, или тому, кто дарит эту свободу вместе с любовью? Они и правда повзрослели, а вы не заметили! Не увидели, что ваши дети равны вам в мудрости, а в милосердии превосходят, пожалуй. Так отдайте им их выигрыш! — закончил он сердито. — Пусть будет так, — тихой летней волной прошелестела Мать Море и склонила голову, а затем выпрямилась и спросила Джестани: — Не пожалеешь ли ты о выборе, дитя? Правда ли хочешь остаться в моих владениях? На всю жизнь? Джестани закрыл глаза. Солнце, тепло, ветер… Все то, о чем говорил Алиэр, о чем он сам тосковал так долго. Чего это будет стоить без него? Без тепла его тела, без его взглядов, прикосновений, без его нежности и верности… Без целой жизни любви, которую рыжий ему обещал, отказавшись от запечатления ради Джестани. — Да, госпожа, — сказал он. — Я не знаю, буду ли тосковать о суше. Может, и буду иногда. Но я постараюсь полюбить море. Мне кажется, я уже люблю его, иначе не полюбил бы Алиэра… — Честный и достойный ответ, — улыбнулась Мать Море, и эта улыбка вдруг согрела Джестани, как ласковая теплая вода, обнявшая усталое тело. — Но ты ведь не хочешь стать иреназе? Подумай хорошо. Хвост вместо ног здесь удобнее, жабры не лишат тебя возможности дышать воздухом… — Я бы все-таки оставил ноги, — виновато улыбнулся Джестани, пробежавшим по спине холодком осознав, что вопрос богини задан всерьез. — Не потому, что собираюсь убежать на сушу. Просто я рожден человеком и не хочу прикидываться тем, кем не являюсь. Только… Алиэр? — Он с тревогой глянул иреназе в лицо. — Если ты хочешь, чтобы я изменился… — Мне ты и с ногами нравишься, — легко и ясно улыбнулся рыжий. — Я ведь говорил, они красивые. И с ногами ты сможешь навещать сушу! Я всегда буду тебя ждать обратно и никогда этого не запрещу, клянусь! — Ну что ж, пусть будет по-вашему, — согласилась Мать Море и посмотрела на Землю с тенью растерянности. — Сестра, я прошу тебя об услуге. В моей власти дать этому созданию мой дар, но ты должна разрешить это. — Наконец-то вспомнила! — отозвалась богиня суши с явным ехидством, которое не скрывал даже нечеловеческий голос. — Ты знаешь закон, сестрица! Если забираешь кого-то в свои владения по-настоящему, вместе с его судьбой и судьбой его потомков, дай мне замену. Любое из разумных созданий моря должно захотеть уйти на сушу! Я могу подождать, пусть поищут, но лишаться своей доли не собираюсь. Ты сама меня этому научила, не отпустив Ариэля без замены! А были бы у него ноги, как я предлагала, многое могло бы повернуться иначе. — Вспомнила… — совсем по-человечески проворчала Мать Море. И тут рядом с Джестани раздался мелодичный голос Сиалля: — Великая госпожа и прародительница наша! Правильно ли я понял, что вы ищете замену каи-на Джестани? Что кто-то должен уйти на сушу, чтобы море приняло его как родного? — Это так, — склонила голову богиня, с любопытством глядя на суаланца. Джестани рывком обернулся к нему, как и Алиэр, и увидел, что на смуглых щеках целителя горит румянец, а глаза лихорадочно блестят. — Я согласен! — заявил Сиалль. — Если я стану настоящим человеком и смогу ходить по суше, как обычные люди, я готов заменить каи-на Джестани. — Сиалль! — ахнул Джестани. — Если это ради меня… не надо! — Нет, каи-на, — улыбнувшись, покачал головой Сиалль. — Видит Мать Море, я всей душой благодарен вам за великодушие и заботу! Если бы мне пришлось отдать за вас жизнь, я бы и это сделал. Но суша — это моя давняя мечта! Я столько грезил о ней! Да, я знаю, что там бывает опасно, как и в море! Но если не исполнять мечты, зачем тогда жить? Да и в море мне все равно больше нет места… В Суалане меня никто не ждет. В Акаланте жители добры и милосердны, но я всегда буду чувствовать клеймо предателя и за себя, и за Карриша с Риаласом. Я думал уплыть в Маравею, но суша… Огромный новый мир! Я ни о чем не пожалею, клянусь, даже если просто смогу пройти по нему хоть немного! — Там и правда опасно, Сиалль, — тихо сказал Джестани. — Я постараюсь позаботиться о вас, но вряд ли многое смогу. — Зато смогу я, — буркнул Лилайн и глянул на Джестани просительно и чуть виновато. — Кому-то ведь нужно будет присмотреть за бедным мальчиком? Он там ничего не знает, еще влипнет во что-нибудь. А мне в посольских делах пригодилась бы помощь, хоть на первое время. Кто лучше знает, что нужно иреназе, чем сами иреназе? Если, конечно, господин Сиалль не против? — спохватился он, глянув на целителя. Тот с улыбкой покачал головой, и Джестани с трудом удержался от облегченного насмешливого фырканья. Боги! Лилайн ничуть не меняется! Стоило ему увидеть красивого и беспомощного юношу, которому нужна защита… Но Сиалля наемнику в самом деле можно доверить, Каррас точно его не обидит. Разве что соблазнит. Хотя кто еще кого. Суаланец только на вид нежный цветочек, в его уме и силе воли Джестани никогда не сомневался. — Меняемся? — провозгласила богиня моря, и ее земная сестра решительно кивнула. Обе простерли руки к Джестани и Сиаллю, и божественная сила оторвала их от дна, приподняв над ним. Джестани пришлось выпустить руку Алиэра, голова у него закружилась… И голос Матери Море мягко шепнул ему в самое ухо: — Что ж, раз от хвоста ты отказался, прими мой дар таким, как пожелал. Я дарю тебе море, что плещется в крови каждого из моих детей. Его соль и горечь, его силу, ярость и нежность. Ты не станешь иреназе по виду, но вода отныне примет тебя, а ты ее. Больше тебе не нужны амулеты, чтобы дышать в моих владениях, но и на суше ты сможешь это делать почти как раньше. Я заберу у Сиалля любовь к морю и тоску по нему, от которой умер Ариэль. Больше не сможет он чуять шторм в дуновении ветра и мельчайшие движения воды. Никогда больше морская пища не станет ему милее земной, а теплая вода приятнее тепла огня. Все это достанется тебе, Джестани. А у тебя я возьму радость ветра и тягу к пламени, твою любовь ко всем прелестям суши и умение ими пользоваться. Честный обмен, верно? Если Сиалль пожелает вернуться в море, хвост у него не вырастет, но он сможет жить здесь, как жил ты раньше. Если тебя поманит земля, ты уйдешь, но всегда будешь тосковать по морю. Такова милость богов, ибо все имеет цену. Джестани посмотрел на суаланца и по его взгляду понял, что тот слышит то же самое. Только ему, наверное, шептала Мать Земля. — Джес… — тревожно сказал Алиэр. — Может, не стоит? Я не знаю, что для тебя лучше, но если ты не хочешь… Джестани бросил ему ободряющий взгляд и кивнул Матери Море. В тот же момент ему показалось, что огромная волна подняла его высоко-высоко и понесла куда-то! Но если раньше Джестани испугался бы захлебнуться или разбиться, теперь его наполнил неведомый ранее восторг. Море качало его, шептало и пело сотней голосов, и Джестани различал их все. Он и представить не мог, что иреназе чувствуют столько оттенков морских струй! По мельчайшим, еле уловимым признакам Джестани знал теперь, какие рыбы проплывают мимо и какие водоросли растут поблизости. Он различал запахи! Не такие, как на земле, и совершенно иначе, но не мог назвать их чем-то другим. Вода благоухала кровью, зеленью, рыбами и другими иреназе. Джестани ощущал чистый и безумно приятный аромат сильного здорового тела от Алиэра, как раньше на земле чувствовал запах Лилайна. Получается… и сам он пах для рыжего чем-то?! А звуки… Они мешались с колебаниями воды, сливаясь во что-то совершенно необычное, но теперь было ясно, как иреназе узнают о приближении друг друга. Вода, оказывается, колеблется сотнями разных способов! И ее вкус тоже такой разный! На Арене он сейчас был тревожно неприятный, но Джестани вдруг почувствовал, что голоден. День был бесконечно длинным и тяжелым, полным сражений, страха, душевной и физической боли… И он хотел есть! Развалиться на постели в теплой струе, которая ласково и нежно разгладит усталое тело, набрать тарелку рыбы, водорослей и… Морская еда, которую Джестани помнил, вспыхивала в памяти столькими вкусами, запахами и ощущениями, что рот мгновенно наполнился слюной! — Боги… — услышал он восторженный шепот Сиалля. — Неужели земля так прекрасна? Суаланец счастливо рассмеялся, и Джестани увидел его. Туника, ранее скрывавшая тело Сиалля до начала чешуи, теперь едва прикрывала стройные обнаженные бедра. А ниже хвост превратился в ноги, и Мать Земля не поскупилась: бывший иреназе был изумительно хорошо сложен и этой частью тела, словно прекрасная статуя, изваянная из золота. «Договор! — вспыхнуло вдруг в мыслях Джестани. — Долг перед храмом!» Он совсем забыл о нем! Алиэр и Лилайн, конечно, заплатят выкуп, но он не хотел уходить из храма молча, как беглый раб. И тут рядом возникло еще чье-то явное и очень знакомое присутствие. Джестани замер, а потом сложил перед собой ладони в молитвенном жесте и склонил голову. Почувствовав когда-то присутствие Малкависа, он больше не мог его ни с чем спутать: — Забудь о деньгах, дитя мое, — сказал ему теплый и родной голос. — Я не столь властен над судьбами и плотью, как великие боги жизни. Но неужели ты думал, что я брошу своего жреца? Твой путь к свободе был долог и труден. И я счастлив, что ты прошел его с честью. За века мой храм забыл простую истину, что лежала в его основании. Мы служим добру и справедливости. А это редко приносит деньги… Не беспокойся, дитя, я сам напомню старшим жрецам об этом и сообщу о твоей судьбе. Храм отпустит тебя, гордясь, что ты был его частью. Отныне ты не мой жрец, но стражем быть не перестанешь, пока в твоей груди бьется сердце, полное доблести и верности. А уж где оно бьется, на суше или в море — какая разница? Ты сам сказал когда-то, что твой бог с тобой, где бы ты ни был. Поэтому я не прощаюсь. Я отпускаю тебя, но не как невольника, получившего свободу, а как ребенка, повзрослевшего и покинувшего родительский дом. Долгого и славного тебе нового пути… Голос исчез, и Джестани почувствовал, как у него защипало глаза. Но в море слез все равно не видно, и он, не стыдясь, потер глаза рукой. — Джес… Алиэр обнял его за плечи осторожно, словно опасался, что Джестани отпрянет или одернет его. И было так странно понимать, что можно больше не скрывать ничего! Даже желания принять эти объятия и прижаться в ответ. — Ну что ж, вот и закончилась история раздора между Морем и Землей! — весело и звонко сказало Всеядное Жи. — А обо мне, как всегда, никто не подумал! Ладно, я само себе обеспечу обещанный подарок! Но осталось еще одно маленькое незавершенное дело. Не люблю, когда обижают тех, кто меня призвал. И подлецов с лицемерами не люблю. А уж тех, кто мне алтарь портит… Рыжеволосый мальчик шагнул к Джестани с Алиэром, но посмотрел мимо них туда, где на песке рядом с телом Невиса лежали связанные Риалас и Карриш. Побледнев, они не шевелились, умоляюще глядя то на Алиэра, то на Всеядное Жи, вряд ли понимая, кто это… — Вы никогда не приносили мне жертву и ни о чем не просили, — задумчиво сказало божество жизни. — И можно было бы оставить вас на правосудие тех, кого вы убивали и предавали. Но зачем портить им праздник? Ведь придется осуждать вас на смерть или изгнание… А вы всего лишь действовали в соответствии с вашей природой, верно? — Милосердия, господин! — выдохнул Риалас, первым что-то сообразив. — Милосердия… — проскулил Карриш. — Милосердия? — удивилось Жи, высоко подняв рыжие брови на веснушчатом мальчишеском лице, и Джестани вдруг стало страшно. — Это не ко мне! Вы часто видели милосердную жизнь? Я там, где сильные поедают слабых, где болезни, наводнения и вулканы губят без разбора, где те, кто совершил промах, обречены. А иногда обречены и те, кто промахов не совершал. Жизнь не милосердна! Она жестока, несправедлива и коварна! Но иногда… иногда я тоже хочу поиграть. Опять же, редко смертные балуют меня таким представлением, как сегодня. Сыграю и я с вами. Оно хлопнуло в ладоши, и ремни, спутывающие этих двоих, бесследно исчезли. — Господин… — тихо начал было Сиалль, но Жи холодно его прервало: — Нет. Не проси о милосердии. Эти двое никого не пощадили. Я простило бы их, убивай они ради спасения и выживания. Это мой закон, и это правильно. А они оскорбили меня, погубив столько моих созданий ради такой мерзости, как власть и зависть! Эй, вы двое! — окликнуло оно Риаласа и Карриша. — Вся ваша жизнь была фальшивкой. Но если в вашем сердце найдется хоть немного любви, я вас пощажу. Вы же избранные и запечатленные! Вы не можете не любить друг друга, верно? И причинить друг другу вред вы тоже не можете. Но ваше запечатление… — Жи повело в воде рукой, словно что-то сдергивая с Риаласа и Карриша, и с торжеством заявило: — Больше не работает! Забавно, да? — Т-т-ты… — заикаясь, проговорил Карриш, с ненавистью глядя на Риаласа. — Ты всегда любил его, а не меня! Почему? Чем я хуже?! Этого тихоню все любили! За сладкие улыбки, за услужливость, за красоту его проклятую… Почему все ему?! — Потому что он лучше, — процедил Риалас, будто не замечая никого вокруг и глядя на Карриша с отражением его ненависти в глазах. — Умнее, красивее, нежнее, чем ты! Я думал его заменить тобой, а ты его бледная тень, отражение в луже! Ты все испортил! Ты убил моего отца, и теперь я не стану королем! — И не стал бы! — завизжал Карриш, протягивая к нему руки со скрюченными пальцами. — Какой из тебя король? Это я делал все, что требовал Невис! Я травил, убивал, воровал эту проклятую чашу, напускал Дыхание Бездны, чтобы убить рыжего мерзавца и принести тебе его корону! А ты только принимал это все! Ты слабый, слабый, слабый… Они кричали и верещали, выплескивая оскорбления. Иреназе вокруг потрясенно молчали, только Сиалль уткнулся в плечо Лилайну, всхлипывая, и Джестани его бы точно не осудил. А двое бывших возлюбленных на глазах превращались во что-то жуткое. Руки и хвост Риаласа вытянулись, раздвоились и растроились, став щупальцами. Глаза на плоском лице выпучились, голова увеличилась — и вот уже по песку пополз огромный спрут-маару. А навстречу ему прянула такая же огромная плоская мурена, которой стал Карриш. — Гадость какая, — тихо пробормотал Алиэр, а Лилайн обнял Сиалля, закрыв его лицо рукавом. Странный короткий треск от маару, слабое шипение мурены… И бывшие иреназе вцепились друг в друга в жуткой молчаливой схватке. Маару давил и рвал мурену щупальцами, та полосовала его ядовитыми зубами. И оба, сплетясь в отвратительном подобии объятий, еще какое-то время содрогались, а потом затихли. Еще минуту на песке рядом с телом Невиса валялись отравленный маару и удушенная мурена, а потом и они медленно растаяли без следа. — Жизнь долго терпит, но никогда не прощает, — тихо, но торжественно сказало Всеядное Жи, и Джестани увидел, что Мать Море и Мать Земля безмолвно и незаметно исчезли, а Арена вернулась к обычному виду. — Помните об этом. Не в моих силах вернуть погибших, таков, увы, вечный круговорот между мной и другим Всеядным, с которым рано или поздно познакомится каждый из вас. Но все, кто еще живы, не умрут от ран, это мой дар вам и им. Жизнь продолжается. Что бы ни случилось, как бы ни было больно и страшно, не забывайте об этом. И однажды я вам обязательно улыбнусь. Оно и в самом деле улыбнулось озорной мальчишеской ухмылкой, а потом Джестани моргнул, будто что-то попало в глаз, и оказалось, что Всеядного Жи уже нет рядом. Алиэр крепче обнял Джестани за плечи и устало сказал: — Ну вот, боги оставили нас в покое. Очень великодушно с их стороны. Дальше мы уже сами разберемся…