Море в твоей крови

      — Принц… мой принц…       Тихий шепот раздавался совсем рядом, мягко, но настойчиво пробуждая Алиэра от сна. Еще не открыв глаза, он протянул руку, нащупал длинные шелковые пряди и вплел в них пальцы, притягивая говорящего к себе. Обнял другой рукой готовно прильнувшее тело, уткнулся губами в макушку. Стало немного легче, показалось даже, что мучительный, доводящий до исступления жар спадает от прохлады лежащего рядом. Но это только показалось. Сиалль, милый, славный, всегда понимающий и готовый помочь, чем только можно — оставался всего лишь Сиаллем. Глотком воды, не способным утолить иссушающую Алиэра жажду.       — Его доставили, мой принц, — терпеливо повторил Сиалль. — Вашего запечатленного…       Алиэр, осознав, рывком приподнялся на ложе, отталкивая темноволосую голову.       — Доставили? Двуногого? Где он?       — Мой принц… Прошу вас. Его величество велел, чтобы вы дождались его для разговора, прежде чем идти к своему избраннику.       — Он не мой избранник, — зло выдохнул Алиэр, сбрасывая руку наложника со своего плеча. — И не смей его так называть. Это двуногая тварь, с которой я встретился, когда морские боги отвернулись. А где отец?       — Его величество отправился на южную границу, — виновато опустил глаза Сиалль. — Похоже, что там пробуждается вулкан. Повелитель велел передать, что вернется так быстро, как только сможет, и просил до его возвращения не трогать… двуногого.       — Быстро?       Алиэр встряхнул спутанные спросонья волосы, стиснул пальцами ноющие виски.       — Я и так ждал слишком долго. Сиалль, это невыносимо! У меня все тело горит… Усыпить вулкан — это не меньше дня, а еще дорога туда и обратно. Я не выдержу.       — Выпейте это, принц…       Не глядя, Алиэр взял поданный сосуд с питьем, приник к горлышку. Сил едва хватило на то, чтобы порвать оболочку, берегущую целебное питье от внешней воды. Унизительно пить лекарство, как больному… Горьковатый вкус ничуть не освежал, но через несколько мгновений показалось, что жар стал спадать и в голове прояснилось. А вот желание увидеть проклятую тварь, почувствовать губами вкус его кожи и услышать стоны — только усилилось.       — Где он, Сиалль? Я только посмотрю. Ну, может, парой слов перекинусь…       Алиэр кинул на ложе пустой сосуд, приподнял кончиками пальцев подбородок наложника, улыбнулся.       — Ну же… Я не скажу отцу. Сиалль, ты мой, а не короля, вот и слушайся меня.       — В покоях Кассандра, — прошептал Сиалль, отводя взгляд.       — Что? Кто… кто посмел?       Алиэр взвился с ложа, оглядываясь в поисках набедренной повязки.       — Ваше высочество, это приказ короля, — торопливо отозвался Сиалль, не делая, впрочем, никаких попыток удержать — да и как бы он посмел. — Это самые близкие к вам покои, достойные вашего…       — Не смей его так звать! — закричал Алиэр, выхватывая повязку из протянутой руки наложника. — Да он недостоин даже дышать водой из комнаты…       Не договорив, он рывком обернул ткань вокруг бедер и торопливо выплыл в коридор. Стены колебались вокруг, но к этому Алиэр успел привыкнуть за дни и ночи бреда, пока целителям не удалось сварить питье, хоть немного облегчающее разлуку запечатленных. И пусть ни приступы боли, ни изнуряющий жар питье до конца не снимало, все же с ним было легче. Уж точно легче, чем в первые дни, о которых вспоминать до сих пор тошно…       Перед дверью покоев Кассандра Алиэр, летящий по коридорам как от акулы, все же остановился. Уперся ладонью в выступ дверного рычага, замер, пытаясь отдышаться. Отец будет не скоро… А оказаться совсем рядом с двуногим и не тронуть его — как вытерпеть? Перед глазами стояло ненавистное лицо существа из верхнего мира. Как отцу удалось его заполучить? Впрочем, это неважно. Отец сам говорил, что двуногий будет принадлежать Алиэру до тех пор, пока целители не найдут способ разорвать связь! И будь этот разговор чем-то важным, отец оставил бы письмо с прямым запретом…       Алиэр снова глубоко вздохнул. Нарушить приказ отца… Но он больше не может терпеть! Кровь стучала в висках, раскаленные волны катились по всему телу, а там, совсем рядом, было избавление. Алиэр это чувствовал! Да какая разница — сейчас или через пару дней? Может быть, он только посмотрит…       Он толкнул дверь, задыхаясь от непонятного страха и возбуждения. Проплыл внутрь. Двуногий был внутри. В комнате, из которой — внутри Алиэра поднималось тяжелое ледяное бешенство — вынесли все вещи Кассандра. Осталось только ложе, на котором они валялись после охоты или сидели, расчесывая друг другу волосы, смеясь и разговаривая. Ложе, которое теперь поганила двуногая скотина.        Подплыв ближе, Алиэр поймал нагло спокойный взгляд двуногого. Того уже успели отмыть от земной грязи, переодеть, как подобает наложнику, только украшений, почему-то, не было. Ну, оно и правильно — еще не заслужил…       — Какая встреча… — глумливо протянул Алиэр, опираясь рукой на край ложа и медленно окидывая взглядом почти обнаженное тело от лица до кончиков уродливых отростков на ногах. — Надеюсь, ты счастлив оказанной тебе честью?       Двуногий молчал. Даже не пошевелился, чтобы встать и приветствовать хозяина. Ничего, это мы тоже исправим…       — Кажется, твои манеры с прошлого раза стали хуже, — насмешливо сказал Алиэр, ловя взгляд непроницаемых черных глаз. — Интересно, чем же ты не угодил своему хозяину, что он решил от тебя избавиться?       Двуногий молчал. Алиэр даже предположить не мог, что молчание может быть таким… выразительным. Что глаза, неестественно, почти уродливо темные, могут говорить громче и яснее рта. А говорили они о спокойной презрительной ненависти…       — Что ж, помолчи, — усмехнулся Алиэр. — Действительно, что толку разговаривать с такой тупой тварью? Надеюсь, приказ раздеться ты поймешь? Или позвать слуг, чтоб помогли?       Все так же молча двуногий подцепил пальцами край повязки, неумело дернул. Скосил глаза на лоскут лучшего восточного тилламаса, затянувшегося еще сильнее под неуклюжими пальцами, и с трудом развязал тугой узел. Стянул и скомкал повязку, отложил на край ложа, где она так и осталась лежать серым комочком, медленно расправляющимся в воде.       — Молодец, — кивнул Алиэр. — Хорошая зверюшка. В следующий раз принесу тебе рыбки, а пока не захватил…       Он внимательно следил, не изменит ли каменное лицо двуногого выражения хоть на мгновение, не дрогнет ли что-то в глубине черных глаз. Но нет, его новый наложник смотрел все так же ненавидяще ровно. И даже дышать чаще не стал.       Алиэр посмотрел на голый пах сидящего перед ним. Долго посмотрел, внимательно… Под его взглядом двуногий подтянул к себе ноги, обнял колени, укладывая их набок, прячась. Значит, не так уж тебе и все равно, да? Вот и хорошо, вот и славно.       — Тебе уже рассказали все, верно? — спросил он, следя за взглядом наложника. — Про то, что ты избранный, про запечатление… И ты, наверное, решил, что представляешь из себя что-то особенное? Что с тобой будут обращаться лучше, чем ты заслуживаешь? Да не молчи же ты, тварь двуногая!       Вместо ответа двуногий отвел взгляд. Не из страха — нагло, напоказ, рассматривая мозаику из перламутра и камешков на стене комнаты так, словно ничего интереснее в жизни не видел. Ах ты ж, скотина!       Алиэр взмахнул хвостом, подплывая ближе, нависая над сидящим, так что хвост коснулся его ног.       — Хватит разговоров! — бросил, задыхаясь от острой боли в груди. — Я здесь не для этого. Давай, переворачивайся. Поиметь тебя сзади — еще куда ни шло, хоть смотреть на твою морду не придется…       Так же молча двуногий перевернулся, лег на ложе спиной вверх, стиснув покрывало пальцами.       — Не пойдет… — ласково сказал Алиэр, уже намеренно проведя хвостом по смуглому телу. — Возьми подушку, подложи себе под живот. Или встань на четвереньки так, чтоб мне было удобно.       Сместившись, чтоб рассмотреть лицо лежащего, он хорошо видел плотно сжатые губы, напряженную шею… Через несколько мгновений двуногий вытащил подушку у себя из-под головы, неловко и быстро сунул под живот, едва приподнявшись.       — Вот и молодец, — все так же ласково сказал Алиэр, наклонившись над напряженным телом. — Считай, еще рыбку заработал.       Тронул твердые, будто камень, плечи, удивившись, какие они горячие. Ладно, у него-то лихорадка — а с этим что? Двуногий под прикосновением старательно не шевелился, только вдохнул глубже обычного, когда Алиэр провел ладонью по пояснице и ниже, там, где у иреназе начинается хвост. Алиэр раздвинул округлые половинки, нажал на тугое кольцо мышц, уже готовое, смазанное. Интересно, как его приводили в порядок? И был ли он таким же каменным и невозмутимым? Надо будет в следующий раз посмотреть.       Неожиданно Алиэр поймал себя на желании склониться еще ниже и лизнуть эту темную, но такую гладкую на вид спину. Просто попробовать, какая она на вкус? И тут же разозлился на себя за подобную глупость. Нет, это все запечатление. Ну, один разок он завалил эту двуногую ошибку богов, но просто из любопытства же! А теперь и вовсе дело лишь в запечатлении. Только в нем! И как же это мерзко — желать существо, которому не позволил бы служить ковриком у своей постели! Насчет коврика, кстати, это мысль.       — Раздвинь ноги, подстилка, — велел он, продолжая поглаживать зад двуногого. — И приподнимись еще.       — Да пошел ты… — прозвучало сдавленно из покрывала.       — Ну, нет, — промурлыкал Алиэр, наклоняясь. — Туда пойдешь ты… Что, язычок развязался? Так попроси обойтись с тобой поласковей. Я добрый хозяин, когда зверюшки меня слушаются.       — Попросить?       Двуногий приподнялся на локте, закинул голову немного назад, напрягая плечи. Заговорил снова с холодным презрением:       — Попросить я могу только своих богов, чтоб ты поскорее сдох от собственного яда.       Алиэру будто отвесили пощечину. То есть он не знал, как это бывает, но лицо загорелось еще сильнее, хотя только что казалось, что он и так пылает. Дыхание перехватило, и он не сразу нашелся, что сказать. Да что эта тварь о себе возомнила? Он никто! Все они, выродки из верхнего мира, изгнаны богами из благодатных глубин, чтобы не оскверняли море своей никчемностью. Да если бы не амулет, созданный предками Алиэра, этот темнокожий паршивец и нескольких минут бы в воде не выжил…       — Ну, если я сдохну, тебе первому не жить, — ласково пообещал Алиэр, запуская пальцы в безобразно короткие волосы. — Так что лучше молись за мое здоровье, тварь двуногая. Вот побалуюсь с тобой — и можешь прямо сегодня начинать возносить мольбы.       Жаль, стиснуть странно серебристые волосы в пальцах никак не получалось: короткие и тонкие, они выскальзывали. Ничего, отрастут. И никаких заколок и кос — пусть плавает с распущенными, ублажая взор хозяина.       Алиэр провел пальцами по затылку двуногого, опустил ладонь на красивую спину с плоскими, но четко очерченными мышцами. В висках били горячие тяжелые молоточки, рот пересох, а низ живота свело сладким спазмом. Двуногий молчал, и это было хорошо, потому что скажи он еще хоть слово — Алиэр бы его ударил. Бить наложников или слуг — отвратительная мерзость, Алиэр никогда и пальцем не тронул никого из своих послушных сладких красавцев, но это ведь не наложник, это вообще не иреназе…       — Я велел тебе раздвинуть ноги, — напомнил он, одним взмахом хвоста оказываясь сверху. — Или охрану позвать?       Гладкие плечи под пальцами Алиэра окончательно закаменели, но почти сразу он почувствовал, как тело внизу шевелится. Вжавшись лицом в покрывало, двуногий подчинился, раскрываясь, раздвигая то, чем боги наделили его народ вместо хвоста. И снова, как тогда, у Столба, Алиэра опалил томный сладкий жар, заставивший прильнуть, вдавиться в это горячее, совершенно необходимое…       Кажется, двуногий дернулся и что-то простонал, но Алиэру было плевать. Он еще сильнее раздвинул ноги земной твари хвостом, не давая их сдвинуть, и вошел одним резким грубым толчком, а потом вламывался, вбивался в восхитительно тугую и жаркую плоть, наслаждаясь каждым мгновением внутри. Никогда! Ни с кем! Ничего подобного! Оторви его сейчас кто-то от двуногого силой, Алиэр бы извивался от боли, словно у него вырвали кусок кожи. Не жалея добычу, он двигался как мог быстро, и с каждым толчком от макушки до кончика хвоста внутри него прокатывалась волна блаженства, топя рассудок. Еще… еще…       Прижавшись изо всех сил, Алиэр отодвигался лишь настолько, чтоб снова толкнуться в горячую скользкую плоть, а потом нарочно старался войти посильнее, мечтая выбить наконец хоть один-единственный стон, но двуногий молчал, не сопротивляясь, но и не подаваясь навстречу. Это было неправильно — Алиэр чувствовал это каждой частичкой тела и разума — тот, кто был внизу, должен был отдаваться сам, делить с ним жар и сладость, так же плыть в блаженном мареве… Но отклика не было, было лишь каменное тело и хриплое дыхание. И изливаясь в тугое, охватившее его плотно, почти до боли, Алиэр едва не расплакался от разочарования. Все было слаще, горячее и острее, чем он когда-либо испытывал, но все же чего-то не хватало! Чего-то очень важного, необходимого… Будто он целый год ждал праздника Небесных Огней, а его накормили сытной, но совершенно обычной едой и велели идти спать, отняв праздник.       Разочарование было таким острым, что он едва не застонал, толкаясь в судорожно сжимающуюся плоть, ловя последние сладкие спазмы. А потом пришло опустошение. Боли и жара, преследовавших его столько дней и ночей, не было. Алиэр уже и забыл, как это — когда ничего не болит и в голове не мутится. Мысли текли ясные и горькие. Так вот как это — запечатление. Но ведь с иреназе было бы лучше! Наверняка лучше, это все двуногий виноват, что Алиэру так и не досталось того невыносимого блаженства, при разговоре о котором у запечатленных с парой начинают сиять глаза.       Отдышавшись, он с трудом разжал пальцы, видя, как на темной коже двуногого проступают еще более темные следы. Вот и хорошо. Салту клеймят, чтоб отличить зверей разных хозяев в стае, пусть и двуногая скотина носит его отпечатки. Как пройдет — еще поставить можно… Злость мешалась с разочарованием и острой, выворачивающей наизнанку горечью. Это не земная тварь должна была сейчас лежать под ним, а Кассандр. С ним все было бы иначе! Алиэр бы ласкал его, нежил, выцеловывал каждую чешуйку и теплый мрамор кожи, пропускал между пальцев темно-золотые пряди… И Кас подавался бы ему навстречу, отвечая на поцелуи и любовные толчки, отдавался с наслаждением, принимая и даря счастье. Почему? Почему боги так несправедливы? Он ведь уже почти уговорил отца на брак! Зачать ребенка можно и с наложником из другого города. Подумаешь, запечатление! С Кассандром ему и без всякого запечатления было бы хорошо…       Резко оттолкнувшись, Алиэр всплыл на несколько локтей от неподвижного тела. Издеваться над двуногим больше не хотелось. Полегчало — и ладно. Вот в следующий раз он так быстро не остановится. Двуногая тварь у него будет стонать и умолять быть подобрее… А пока что — кракены с ним!       Подобрав колышущуюся у ложа набедренную повязку двуногого, Алиэр молча обтерся ею, пока член не спрятался в паховую щель, отпустил испачканный лоскут и повязал свою. Бросил последний взгляд на распростертое тело. Отец будет недоволен, если эта тварь пожалуется на грубость. Ну и плевать. Ничего уже не важно и ничего никогда не будет так, как надо.       Выплыв за дверь, он какое-то время бездумно шевелил хвостом и руками, лениво загребая теплую, наконец-то принявшую нормальное состояние воду. Коридоры, почтительно склоняющие головы придворные, жмущиеся к стене слуги… Знакомая дверь. Немного поколебавшись, Алиэр толкнул плиту.       Сиалль был у себя. Ждал его, конечно, он всегда как-то угадывает, когда нужен Алиэру. Лежал на ложе, среди высоких, обтянутых пестрой кожей подушек, опираясь на них спиной и даже головой — привычка, привезенная из Суаланы. В пальцах наложника мелькала нить янтарных бус — Сиалль собирал очередное ожерелье. Подплыв ближе, Алиэр опустился рядом на ложе, обнял, уткнулся между плечом и шеей, пряча лицо в шелк распущенных черных прядей. Сиалль нежно погладил его по спине, приникая и обнимая в ответ.       — Ненавижу его, — помолчав немного, сказал Алиэр. — Ненавижу… Тварь двуногая… Почему он?       Ответа не было, да Алиэр его и не ждал. Что тут можно сказать? Тонкие, но сильные пальцы Сиалля гладили его, унося боль, и хотелось лежать так вечно, спрятавшись от всего моря…       — Кассандра не вернуть, мой принц, — прошелестел спустя долгое время голос наложника в макушку Алиэра. — У вас будет истинный запечатленный, благородный и прекрасный принц тир-на-Карианд…       Что ж, Сиалль тоже не понимал. Или понимал, но не мог сказать в утешение ничего иного? Да и какая ему разница, кого возьмет в супруги бывший хозяин? После свадьбы наложников принца ждет почетная отставка и какая-нибудь мелкая должность во дворце: все равно с ласками законного, запечатленного супруга им никогда не сравниться.       — Кариандец так кариандец, — измученно пожал плечами Алиэр, отодвигаясь и откидываясь спиной на ложе. — Мне все равно. А эту тварь я сломаю и приручу. Сам виноват… Не надо было мне дерзить.       Сиалль молча взял со столика расческу, потянулся к волосам Алиэра. Позволяя расчесывать и перебирать длинные пряди, Алиэр, наконец-то, расслабился. Качались вокруг плотные теплые волны сна, рядом был славный верный Сиалль, и боль из режущей стала глухой и тупой, только плакать хотелось по-прежнему, но, кажется, Алиэр забыл, как это делается…

***

      Когда за принцем иреназе закрылась дверь, Джестани еще долго лежал лицом в покрывало, стискивая его зубами и мелко, противно дрожа всем телом. Потом перевернулся, уставился невидящим взглядом в потолок. Внизу, между ног, пекло, как от огня, но даже эта боль не позволяла отвлечься. Было тошно. Так тошно и мерзко, словно он не просто извалялся в грязи, а нахлебался ее, и скользкая холодная мерзость пропитала все его существо. Если бы сейчас Джестани предложили выбирать: остаться здесь, спасая Аусдранг, или вернуться домой и никогда в жизни больше ничего не слышать о проклятых морских тварях, он, пожалуй, не нашел бы в себе силы отказаться. Да гори оно все огнем, почему Джестани должен платить за чужие забавы?       Едва сдержав стон, он приподнялся на локте. Смертельно хотелось пить, а еще вымыться. Вот странно: вода везде, но какой же он грязный! Стон превратился во всхлип. Неуклюже повернувшись, Джестани опять уткнулся лицом в покрывало, мечтая оказаться в Арубе. Он просто делал свою работу! Боги, за что ему это? За грешную любовь к Торвальду и тем, кто был до него? Но если и впрямь не хотите, чтоб мужчины получали друг с другом наслаждение, как кричат проповедники в Аусдранге, почему вы дали нашим телам такую возможность? А если это не наказание, то что?       Стиснув мягкое, мокрое, как и все здесь, покрывало пальцами, он прижался к ложу, не в силах даже одеться. Сейчас бы свернуться клубком, как в детстве, и поскулить тихонько, чтоб никто из старших не услышал. Только тогда он плакал о доме и семье, которых никогда не знал, а сейчас…       Но все это пустое. Не тосковать и стыдиться надо, а думать, как выбраться, иначе он просто сойдет с ума и убьет рыжую гадину. Лекарство для больного? Да он издевался над Джестани, наслаждаясь этим, искал, как ударить побольнее, а потом просто изнасиловал. Неважно, что все было якобы по согласию: когда нет выбора — это насилие. И дальше будет только хуже. Принцу нравится ломать чужую волю даже больше, чем измываться над телом. Джестани чувствовал это всем существом, выученным улавливать настроение и характер других людей. Неважно, что у Алиэра вместо ног — хвост. Он злой мальчишка, вроде тех, что там, наверху, обрывают крылья мухам или вешают котов. Только этому дали игрушку поинтереснее…       Может, пожаловаться королю? Он, кажется, справедлив… Но тут же вспомнилось, как повелитель иреназе говорил о сыне. Что он, разрешит Джестани уйти? Пожалеет за пару синяков — пальчики у принца оказались те еще… Велит ему быть с пленником нежнее? Нет, это еще хуже и унизительнее. Надо терпеть, пока можно. И сбежать, как только получится. А для этого надо сейчас встать и отправляться на поиски здешних слуг: пусть покажут, где тут можно вымыться, как ни бредово это звучит. Да и все остальное, вроде уборной… Не делать же это прямо в комнате? И еда… вода…       Джестани сам понимал, что пытается отвлечься, заглушить рвущую изнутри боль стыда. Что ж, в храме их учили многому, говорили и о таком, когда воина унижают самым стыдным и мерзким способом. Нет потери чести в том, чтоб подчиниться насилию и вытерпеть боль. Потерять честь — это сдаться, не отомстить, не выполнить приказ. Потерять честь — это умереть, упиваясь собственной слабостью. А умирать должны враги. Тело воина — ножны для клинка души. Ножны для того и предназначены, чтоб пачкаться и рваться, сберегая клинок для боя. Пока клинок цел — ножны можно отмыть и залатать…       Знакомые сутры привычно и ясно звучали в ушах, будто Джестани сидел на горячей каменной террасе храма, скрестив ноги, сложив в молитвенном жесте руки и почтительно внимая наставнику. Все преходяще, лишь честь вечна. И если тебя оболгали, утешайся тем, что боги видят правду. Уныние — ржа для клинка твоей души, стыд — точильный камень. Используй его в меру — звучали сухие ровные слова наставника. — Он может заострить клинок или привести его в негодность. Пока ты не сдался, ты воин. В рабских цепях или на плахе — ты воин…       Открыв глаза, Джестани длинно выдохнул, изгоняя напряжение из тела. Подумал, что грубость принца — это даже хорошо. Больного юношу, одержимого непонятным запечатлением, стоило скорее пожалеть, зато наглую рыжую мерзость можно с чистой совестью ненавидеть. Чтоб он отравился телом Джестани, не дожив до своей свадьбы….