***
Тихо-тихо было вокруг. Тихо, темно и тепло. Тело обнимало что-то теплое, но не мягкое, как одеяло, а упругое, колышущееся. Давила на плечо и грудь повязка — это ощущение Джестани узнал сразу, не впервой. А узнав, вспомнил и все остальное: искаженное лицо принца иреназе, грязные слова, блик на остром обломке и быструю милосердную боль. Сейчас боль уже не была милосердной и обещающей забвение, она заполняла все внутри, разливая горячую тяжесть, будто под ребра Джестани засунули раскаленный камень. Это что же, выходит, он жив? Почему? Удар был правильным, быстрым и сильным, он непременно должен был достать до сердца. Сквозь забытье Джестани чувствовал, как чьи-то умелые руки меняют повязку, стараясь не сдвинуть его тело, подносят ко рту узкий носик поильника, и в рот сама собой по глотку льется теплая солоноватая жидкость, похожая на бульон с какими-то травами. Закашлявшись, он с усилием сжал губы, отказываясь, и поильник убрали. Открывать глаза не хотелось, не хотелось вообще ничего, но он знал, что надо потерпеть. Рано или поздно его оставят одного… Утешив себя тем, что все равно выполнит задуманное, Джестани снова провалился в горячие алые волны боли и жара, смутно надеясь, что больше не проснется. Не вышло. Сколько он проспал — непонятно, но при следующем пробуждении боль напоминала уже не раскаленный булыжник, а упорную крысу, угнездившуюся под ребрами и выгрызающую нору попросторнее. Грызла она медленно, по кусочку, и было вполне терпимо, только усталость от этой боли давила на все тело. А еще хотелось пить. Пить хотелось так, что когда из поильника полилась обычная пресная вода, Джестани не выдержал и жадно глотнул, все так же не открывая глаз. Вода словно впитывалась в него изнутри, орошая иссохший рот и горло, напоминая о плеске ручья и влажной темной глубине колодца… Она была пресной! И это было невыразимо прекрасно, будто он все же оказался наверху. Только вот вокруг по-прежнему колыхалась теплая и плотная масса моря. — Джестани, — позвал его кто-то. — Джестани из Арубы… И Джестани открыл глаза, щурясь от режущей боли, потому что и дальше прикидываться спящим было глупо и трусливо. Тот, кто поддерживал ему голову, пока Джестани пил, осторожно опустил ее на подушку и отплыл немного. Теперь Джестани мог его увидеть: иреназе с совершенно седыми волосами и морщинистым лицом держал какой-то сосуд, и вправду похожий на поильник, только к длинному носику крепилась не фляга, а кожаный мешочек. То ли слуга, то ли целитель. Нет, похоже, все-таки целитель, потому что, пропуская к постели Джестани еще двоих, он тихо сказал: — У вас мало времени, ваше величество. Не заставляйте больного говорить и двигаться. И постарайтесь не волновать. — Я помню, — отозвался король иреназе, подплывая ближе и вглядываясь в лицо Джестани. — Мы не задержимся надолго. Принц промолчал, держась рядом с отцом и немного правее, он вообще выглядел каким-то поникшим и словно выгоревшим на солнце: яркая рыжина волос потускнела, глаза не блестели, как раньше, и даже кожа перестала отливать перламутром. Смотрел он исподлобья и куда-то мимо, упорно избегая взгляда Джестани, и это было правильно. Хорошо бы и дальше молчал. — Я… сожалею, — через несколько тягучих мгновений сказал король, опускаясь рядом с ложем. Человек бы присел, а иреназе просто оперся о край ложа, расстелив хвост по полу и облокотившись на постель. Джестани посмотрел в уставшие карие глаза, так не схожие с яростной голубизной глаз Алиэра, отрешенно заметил обвисшие темные мешки век и множество новых морщин. Наверное, надо было что-то говорить, но он никак не мог придумать — что. — Джестани из Арубы, — продолжил король так же бесстрастно и устало, — я воистину сожалею о том, что произошло. Предлагать возмещение нет смысла — это я уже понял. Но что я могу сделать, чтобы наш договор остался в силе? Джестани посмотрел мимо него на хмурого принца, опять перевел взгляд на повелителя иреназе. — Прежде чем ты снова отважишься на подобное, выслушай, — тихо сказал король. — Я знаю, ты не из тех, кто меняет решения. Особенно — такие решения. Но Алиэр был не в себе. Это не пустое оправдание, а печальная истина. Когда вы встречались, он дурманил себя зельем, вызывающим ярость и обостряющим чувства. Это… — он осекся, но, глубоко вздохнув, продолжил: — мерзко и недостойно моего сына и наследника. Это недостойно любого разумного существа, но так было. Под этим дурманом он чувствовал твою злость еще ярче и усиливал ее сам… Мне трудно объяснить, но запечатление… Оно связывает обоих, понимаешь? И отражает одному то, что ощущает другой. Ваша взаимная ненависть… — Мы зеркала, — с трудом прошевелил губами Джестани. — Да, — кивнул король, — ты понимаешь верно. Вы отразили друг друга, и это отражение усиливалось с каждым разом, как волна прибоя, попавшая между двух скал. Это не оправдывает Алиэра, и это не в осуждение тебе, Джестани. Я понимаю, что ты не мог иначе. — Почему… я… Говорить было больно, но не так больно, как он ожидал, только на вдохе резало под ребрами так, что слезы наворачивались, но их, хвала богам, в воде не видно. — Ты жив, — понял его с полуслова король, — потому что вы связаны. Острие дошло до сердца, но у вас теперь одна жизнь на двоих, и Алиэр своим сердцем удержал вас обоих, пока подоспели целители. На счастье, я вскоре вернулся и смог помочь им. Королевской крови присуща божественная сила, она позволяет многое из того, что недоступно другим иреназе. Я залечил рану в сердце, а мастерство целителей сделало остальное, и теперь нужен лишь покой и лекарства. Ты жив, Джестани из Арубы, и я безмерно рад этому. "А я не очень, — все так же отстраненно и равнодушно подумал Джестани. — Но это дело поправимое. Только вот что делать с рыжим, который теперь якорь?" Вслух он сказал: — Все… по-прежнему? — Нет, иначе, — ответил король, оглядываясь назад. — Алиэр! Рыжий одним взмахом хвоста подплыл к самому ложу, завис возле него, сцепив пальцы перед собой, нехотя взглянул на Джестани. Что-то новое металось у него в глазах: то ли неуверенность, то ли бессильная злость, то ли… Но думать о настроениях рыжего оказалось так же лень, как и обо всем остальном. Похоже, в питье было не только лекарство: Джестани уже давно не чувствовал себя таким спокойным и равнодушным. — Алиэр останется с тобой, как и целители. Только они сменяют друг друга, а моему сыну запрещено отлучаться из этой комнаты без моего дозволения. Он будет ухаживать за тобой и делать работу слуг. Целители говорят… — король снова запнулся, опустив глаза, — что истинная близость между вами будет возможна еще очень не скоро. Дней двадцать — самое меньшее… «Опасаться нечего», — говорил виноватый взгляд короля, но Джестани поморщился. — Это вы… не его… наказали, — прошептал он, и седовласый целитель подплыл к ложу, взяв запястье Джестани и склонив голову. — Время, ваше величество, — сказал он тихо. — Ему пора спать. — Да, сейчас, — кивнул король и неожиданно взял другую руку Джестани. Заглянул в глаза, склонившись ниже, попросил: — Джестани, обещай, что не попробуешь повторить сделанного. Можно было солгать. Даже нужно было, тогда ему бы дали больше свободы, но лгать… Да и король не глупец — все равно велит присматривать. — Джестани, — повторил повелитель иреназе. — Я прошу. Я прошу твоего терпения. Алиэр больше не позволит себе ни словом, ни прикосновением обидеть тебя, но ему нужна эта близость. Раз соитие невозможно, вам следует находиться рядом как можно больше. Спать на одном ложе, разговаривать — все равно о чем, касаться друг друга… Я понимаю, что тебе больно и горько видеть его, но потерпи, прошу. Он сможет уходить, но ненадолго, а его сила позволит тебе быстрее поправиться. Джестани… Алиэр попросит прощения. — Не надо, — сквозь зубы проговорил Джестани, пытаясь не шевелиться и не стонать: крыса, наконец, догрызлась куда-то, где было очень больно, почти невыносимо. — Только не… это… Не… верю… Он судорожно вздохнул, и целитель, все это время державший его запястье, коротко сказал что-то. Джестани не расслышал: в ушах бесился прибой, хлеставший через острые пики скал, и Джестани был волной, разбивающейся на этих пиках. Король и рыжий куда-то подевались, целитель почти силой вливал в Джестани горькую воду, от которой боль отступала, сменяясь тупым забытьем, и хотелось просто лежать и качаться на смирившемся прибое. Мелькали чайки в ясной лазури, солнце грело нежно и ласково… Потом среди чаек сверху показалось знакомое лицо, и Джестани долго вспоминал, кто смотрит на него обеспокоенными карими глазами. Вспомнив, сказал упрямо: — Я… ничего… не обещаю…***
Двуногий, распростертый на ложе, выглядел жутко. Губы распухли, налились сизым и грязно-лиловым, под глазами залегли темно-серые тени. Через плечо и грудь шла тугая повязка, из-под которой виднелись бурые листья каких-то водорослей. Еще одна полоса плотной белой ткани стягивала ребра, спускаясь ниже на живот, и на ней слева под ребром выделялось ярко-красное пятно размером с ноготь большого пальца. Там, значит, была рана… Это же как надо ненавидеть себя, чтобы суметь ударить в сердце? Или не себя? Алиэр поежился, вспоминая отчаяние, захлестнувшее его самого за мгновение перед тем ударом. И это была лишь тень, отражение? Двуногий дышал тяжело и неглубоко, но ровно. Целитель Невис, пользующий всю королевскую семью, склонился над ним с поильником, всунув длинный тонкий носик в рот, сжал мешок внизу, и двуногий принялся сосать, не открывая глаз. Алиэр судорожно вдохнул, преодолевая боль в подреберье и борясь с желанием положить ладонь на собственный бок — просто проверить… — Ваше величество, — все так же негромко и бесстрастно сказал Невис. — Я понимаю, что запечатление требует близости, но если больной будет тревожиться рядом с принцем, на пользу это не пойдет. Лечить того, кто не хочет исцеляться — трудно вдвойне. Лечить того, кто хочет умереть — пустая трата времени. — Невис… Что я могу? Вы все видели сами. В голосе отца слышалась такая чудовищная усталость и боль, что Алиэра, как ни сильна была обида, затопило раскаяние. Отец три дня усмирял вулкан, вкладывая все силы в управление Сердцем Моря, а после этого еще лечил двуногого, отдавая последние крохи. И теперь… он же извинялся за него, Алиэра, которого считает любителем дурмана и последним негодяем. Просил прощения у двуногого, как у равного! А Алиэру не поверил! Это было больно и обидно, так обидно, что горло перехватывало, а в жабрах что-то жгло и зудело. Алиэр помотал головой, уже не понимая, его это чувства или двуногого. Вот он, лежит совсем близко, и ему больно тоже, но эта боль совсем другая — если прислушаться, можно отличить чужое от своего. В ней нет обиды, только тихая отчаянная безнадежность и упорство… А еще ему хочется пить, но жажда тоже странная, иная… — Ничего я ему не сделаю, — с трудом разжав стиснутые зубы, глухо проговорил Алиэр, отводя взгляд от лица в кровоподтеках. — Не сделаю, не скажу… Довольны? Лучше напоите его чем-нибудь. — Вы чувствуете, ваше высочество? — вскинулся Невис, прищурив глаза и вглядываясь в Алиэра. — Что, его жажду? — Да, — угрюмо ответил Алиэр. — Он хочет пить. И что мне, так и плавать здесь днем и ночью, как салту в клетке? — Именно, — тяжело уронил отец. — Можешь выходить на пару часов днем — помогать мне с делами. Под охраной и только до кабинета и обратно. Не пожелаешь — будь здесь. Что-то понадобится — посылай слуг, но все, что они тебе принесут, будет проверено. — Вот, значит, как, — горько усмехнулся Алиэр, опускаясь на край ложа подальше от двуногого. — Ты мне настолько не веришь? Даже выслушать не хочешь? Я не пил гарнату, сколько раз повторять? А-а-а-а-а, ладно… Он потер лицо ладонями, снова потряс головой. За спиной Невис возился с двуногим. Как же его зовут-то? Что-то такое странное… — Алиэр… Король помолчал, глядя мимо Алиэра, потом все же перевел взгляд на него, повторил: — Алиэр, я хотел бы тебе верить. Но разве могу? Докажи, что ты достоин моего доверия. — Я хочу поговорить с Ираталем, — снова опустив лицо в ладони, глухо сказал Алиэр. — Это позволено? — Можешь за ним послать. Алиэр… — Я все понял, ваше величество, — ровно, как только мог, отозвался Алиэр, не поднимая головы. — Не беспокойтесь, я буду вести себя согласно вашей воле. Если это все, не смею больше отвлекать вас от государственных дел. — Алиэр… — Вам лучше уйти, ваше величество, — прозвучал от изголовья голос Невиса. — Простите, но обоим моим пациентам не помешает успокоиться и поспать. Не сказав ни слова, отец повернулся — до Алиэра дошла волна от его хвоста — и выплыл из комнаты. Вторая едва заметная волна от двери, легкое колыханье от Невиса за спиной… Алиэр помолчал, собираясь с мыслями, стараясь дышать ровно и глубоко, чтобы успокоиться. Не время показывать характер, все и так убеждены, что он совершенно не владеет собой. Глубинные боги, неужели и правда все эти дни он был под гарнатой? Кто? Кто мог подливать ему эту мерзость и во что? — Невис, — позвал он, поворачиваясь, — когда я был в лихорадке полдесятидневья назад, кто за мной ухаживал? — Я, ваше высочество, — ответил целитель, аккуратно скручивая снятую с двуногого повязку и пряча ее в кожаный мешочек. — Иногда мои ученики, когда я был занят или отдыхал. Время от времени к вам заглядывал кто-то из наложников или слуг. Алиэр нахмурился. Сам целитель, ученики, слуги, наложники… Да там полдворца перебывало, похоже, как и в его комнате потом. — А в то, чем меня лечили, можно добавить гарнату? Перед ответом целитель помедлил, глядя на приподнявшегося на локте Алиэра, медленно покачал головой: — Боюсь, что нет. Это было бы очень опасно для вас, мой принц. — Конечно, опасно, — зло отозвался Алиэр. — Невис, вы мне тоже не верите? — Я не имею права верить или не верить, ваше высочество, — отозвался Невис, возвращаясь к скатыванию второй повязки. — Я целитель и должен доверять только увиденному. Вчера я сам проверил вашу кровь, и в ней столько следов гарнаты, что любому понимающему ясно: вы принимали ее не меньше десятидневья, если не дольше. И принимали сильные дозы, опасные для душевного и телесного здоровья. — А с чем — это вы можете определить? Невис, ради глубинных богов, я даже не знаю, какова она на вкус! — Горчит, — скупо отозвался целитель, поправляя голову двуногого на подушке. — Но не слишком. Если предположить, что вы говорите правду, в зельях вкус гарнаты вы бы не почуяли. Еще ее мешают с вином, тинкалой или просто водой, но тут уже заметно, конечно. — Невис, — безнадежно повторил Алиэр, — вы же знаете меня с рождения. Я не сокровище, но ведь и не настолько глуп. Гарната сводит с ума, уж это мне известно. Да меня бы на Арену не допустили, попадись я с ней хоть раз! — Это… звучит разумно, ваше высочество, — нехотя отозвался Невис. — Но после гибели таи-на Кассандра, да примет его Море, вы были не в себе довольно долго. — Не настолько же! Невис, прошу, поговорите с отцом! Пусть он хотя бы выслушает! — Не кричите, мой принц, — со вздохом попросил Невис. — Хорошо, я поговорю с королем, только не тревожьте своего избранного. Поверьте, хоть ваш отец и сотворил почти невозможное, этот юноша все еще на краю бездны. Случись это на суше, ему пришлось бы провести у целителей гораздо больше времени. — Не пришлось…бы. Алиэр сел на ложе, уставившись на двуногого, который, оказывается, не спал. Это что же, он все слышал? — Там… не лечат… такое, — еле слышно сказал двуногий, глядя в потолок. — Вам вредно говорить, господин избранный, — мягко сказал Невис, озабоченно вглядываясь в лицо двуногого. — Прошу, лежите тихо и не беспокойте рану. — Мне… вредно… жить, — шевельнулись распухшие губы. — Но… приходится… Господин… Невис… вы готовите… зелья… сами? — Разумеется, сам, — медленно сказал целитель. — А что? — И приносите… сами? — Да. Господин избранный, я не знаю, что вас тревожит, но вы под надежным присмотром, как и его высочество. — Тень… — прошептал двуногий. — Сказка… про тень колдуна. Вы… не знаете… — Вообще-то знаю, — тихо отозвался Невис, потирая виски пальцами. — Мне рассказывали сказки верхнего мира в детстве. Вы про ту, где убили тень? — А мне не рассказывали, — вмешался Алиэр, все сильнее злясь. — При чем тут сказки, Невис? Что он несет? — О, это очень старая сказка, ваше высочество, — ответил как-то сразу подобравшийся Невис. — О злом колдуне, чья душа была спрятана в его тени. И убить его можно было, только поразив тень… — И что? — Сле-ди-те… — прошептал двуногий, и Алиэра окатило волной чужой боли, сразу, впрочем, отхлынувшей, — за… зельями. Цепь… Слишком… легко… теперь… — Я понял, господин избранный, — очень ровно и спокойно сказал Невис. — Не беспокойтесь, я поговорю с его величеством сегодня же. — О чем, Невис? — взвыл Алиэр, отталкиваясь хвостом от ложа. — Можете вы мне объяснить, о чем толкуете? Тени, зелья, зеркала, сказки! — Не кричите, ваше высочество, — ласково, как ребенку, сказал ему Невис. — Ваш избранный имел в виду, что теперь вы связаны еще теснее, чем раньше. Скованы запечатлением сильнее, чем цепью. И если кто-то пожелает причинить вред вам, это легко сделать через вашего избранного. Я правильно понял, мой господин? — обернулся он к двуногому. Тот опустил ресницы вместо кивка, тут же поднял их снова, в упор глядя на Алиэра, тоже воззрившегося на него в ответ. — Все лекарства для вас и его высочества ни на мгновение не будут оставаться без присмотра, — прошелестел голос Невиса. — Я попрошу господина Ираталя проверять каждое блюдо и тинкалу, а у двери постоянно будет стража. Двуногий закрыл глаза, видимо, удовлетворившись сказанным, и Алиэр увидел, что пятно на повязке стало больше. Кольнула мысль: что, если он все же умрет? Вот просто — умрет… Алиэр тогда умрет тоже? Но это же бред… Зачем кому-то подливать ему гарнату, сводя с ума? Зачем вообще кому-то желать ему смерти? — Невис, — спросил он тихо, следя за ловкими движениями рук целителя, поправляющего повязку на плече двуногого. — Разве кто-то мог меня травить? А как же закон крови Акаланте? Я же… королевского рода. Никто не может причинить мне вред. Или… может? Есть исключения из закона? — Исключения? — Невис поднял на него утомленный взгляд, глубоко и тяжело вздохнул. — Я не знаю, считать ли это исключением. Обойти закон крови возможно только ценой своей жизни. Если найдется кто-то, ненавидящий вас настолько сильно, чтобы сотворить зло, кровь его будет отравлена и обернется против него самого. Но это может случиться не сразу. — Как не сразу? — переспросил Алиэр. — Я всегда думал… — Все думают о немедленной каре, — пожал плечами Невис, — и это мудро. Но целители знают, что смерть можно оттянуть. Не спастись совсем, а лишь отсрочить. Но можно. Ваш избранный прав, мой принц. Если кто-то хотел не просто убить вас, а причинить как можно больше страданий, гарната — неплохой выбор. Убей вы своего избранного — и все целители Акаланте не смогли бы вас спасти от мучительной смерти. «Связаны, — понял Алиэр с бессильной злостью глядя на мерно вздымающуюся грудь двуногого. — Действительно, скованы одной цепью. И никуда теперь не деться? Нет же! Не может этого быть! Это неправильно! Несправедливо…» — Думаю, мой принц, — добавил после долгого молчания Невис, — это вполне могло получиться. Только тот, кто подливал вам гарнату, не учел, что у цепи два конца. Вы спасли своего избранного, дав ему время для исцеления. Но еще раньше он спас вас, оттянув на себя часть вашей боли и ярости. И если бы не он, кто знает, не обратили бы вы тот лоур против себя?