Море в твоей крови

      О решении отдать двуногого в обучение Дару Алиэр пожалел почти сразу. В салту и их повадках охранник разбирался неплохо, но Алиэр, изнывая у окна отцовского кабинета, видел каждый промах ученика: неправильную посадку, слишком резкие и неуверенные взмахи лоуром, провисающие или не вовремя натянутые поводья. Двуногий все делал неверно! Стиснув зубы и напомнив себе, что сам того пожелал, Алиэр отплывал к столу и снова брался за таблички расходных книг, но не выдерживал и возвращался к окну, стараясь держаться так, чтоб снизу его не было видно.       Впрочем, Дару если и заметил его внимание, то виду не подавал, а двуногий и вовсе не оглядывался по сторонам: борьба с упрямящимся салту поглощала его целиком. В первый день это выглядело, словно двуногий решил сделать все мыслимые и немыслимые ошибки в обучении и не попасть на охоту. Сначала Алиэр так и подумал, успев про себя возмутиться хитростью. Потом, приглядевшись, понял, что ошибся. Просто движения были медленными и какими-то корявыми. Ну да, он же ранен. Устыдившись, Алиэр продолжил смотреть и тихо страдать: у двуногого не получалось ни-че-го.       Отплыв от окна, Алиэр проверил счета городской стражи за месяц — было бы что проверять, пустяки — снова вернулся к зрелищу и увидел, что Дару во дворике нет. Салту, доведенного неуклюжим седоком до ярости, охранник забрал с собой, и теперь вроде бы ничто не мешало личному наказанию Алиэра отправиться в комнату или просто гулять, но двуногий остался, медленно плавая по дворику кругами. Алиэр пожал плечами и взял очередную стопку табличек.       Вечером Невис растирал двуногому грудь и плечи, мял спину, умелыми пальцами перебирал каждый мускул, тихо выговаривая, что нельзя же так себя истязать. Тот отмалчивался, прикрыв глаза, и медленно сходящие с лица синяки лишь сильнее подчеркивали его бледность. Алиэр молча поел, выпил какое-то кисловатое зелье, так же молча выплыл в комнату чистоты. Вернувшись обратно, опустился на ложе, свернув хвост кольцом, и долго лежал в темноте, не зная, что сильнее мешает уснуть: чужая боль во всем теле или собственные мысли.       На следующий день все повторилось. Почти все. Двуногий снова маялся в седле, которое было ему явно велико, салту огрызался, Дару показывал, как следует править, держа лоур слишком близко к середине, и Алиэр с тоской думал, как на проклятой охоте не оберется позора. После пары часов мучений двуногий что-то сказал Дару, и тот, почтительно поклонившись, увел раздраженно хлещущего хвостом зверя. Двуногий же, оставшись один, покрутил в руках лоур и завис на месте, медленно и плавно двигая шестом. Держаться в воде ему без хвоста было куда сложнее, чем иреназе, так что вскоре двуногий спустился почти к самому песку, не переставая танцевать с лоуром. Алиэр, как завороженный, следил за гибким телом, двигающимся совсем иначе, не как иреназе, и не мог бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем двуногий, устало опустив лоур, замер в потемневшей вечерней воде.       И опять, встретившись перед сном, они даже словом не обменялись, будто каждый в комнате и на ложе был один. Двуногий глянул на отборные глаза маару, поданные к ужину, словно ему гнилых водорослей предложили. Зато водоросли — не гнилые, конечно — уплетал вовсю. Ну и ладно, Алиэр расправился с лакомством в одиночку, а перед сном велел принести книгу поинтереснее, и пока Невис менял повязки и поил двуногого зельем, листал тонкие медные пластины, небрежно пробегая пальцами по выбитым на металле знакам. Двуногий уснул почти сразу, Алиэр же, дочитав первую историю о путешествии доблестного каи-на Исковиаля к краю мира, еще долго ворочался, пока не провалился в сон.       А сегодня был третий день. И Алиэр снова страдальчески морщился, глядя из окна и убеждая сам себя, что к охоте все изменится…       — Полагаешь, Дару справляется? — раздался позади голос отца, вплывшего в кабинет с новой порцией отчетных табличек.       — Дару и рыбу плавать не научит, — хмуро сказал Алиэр. — Они же все делают не так! И это дурацкое седло, откуда его выкопали?       — Из очень дальних комнат сокровищницы, — последовал сдержанно-сухой ответ. — Чудо, что сохранилось хотя бы одно седло для человека, их и было-то вряд ли много.       — Могу себе представить, — фыркнул Алиэр. — Двуногий на салту!       — Человек.       — Что? — переспросил Алиэр, кривясь, когда очередной взмах лоура едва не заставил салту сбросить седока.       — Не двуногий. Человек. Они зовут себя так, — в голосе отца слышалось уже явное раздражение.       — Как селедку ни назови, она в краба не превратится, — из чистого упрямства сказал Алиэр, но тут же сдался: — Ладно, пусть человек. Но седло неправильное. Оно ему велико, и ремни надо перетянуть иначе. И лоур держать не так…       — Что ж, если ты видишь ошибки, чего ждешь? — уже мягче спросил отец, подплывая ближе.       — Я? — возмутился Алиэр. — Он сам отказался от моей помощи! Первый!       — А ты ждал, что он ее попросит?       Рука отца совсем как раньше опустилась на плечо Алиэра, замершего от неожиданной ласки. Король помолчал немного и продолжил:       — Да, он не слишком хорош, если сравнить с иреназе. Но мы учимся править салту с детства, он же их и увидел недавно. Зато посмотри: совсем не боится. А ведь должен понимать, как они опасны.       — Если я скажу, что ему не хватает ума бояться, — ядовито откликнулся Алиэр, — ты разозлишься. Отец, никакая сила в мире не превратит это существо в умелого ездока за пять дней. Разве что сами Трое благословят…       — Разумеется, ты прав. Особенно, если его избранный, лучший наездник королевства, будет смотреть из окна и глумиться, вместо того чтобы помочь, — устало сказал король, убирая руку с плеча Алиэра и отплывая в глубь кабинета.       — Толку от моей помощи! — зло выплюнул Алиэр. — Думаешь, я кичусь тем, что хорош? Да если я даже попробую — он нарочно не будет слушаться! Вот увидишь!       Без всякой учтивости развернувшись так, что волна от хвоста едва не смела таблички со стола, он выплыл в коридор, нашел окно побольше и спустился прямо во дворик.       — Ваше высочество? — каменное лицо Дару так и осталось каменным, только в глазах и голосе плеснуло удивление.       Двуногий молчал, покачиваясь в седле и ухитряясь бесстрастно глядеть вроде бы на Алиэра, но как-то мимо.       — Мое высочество уже видеть не может этого позора, — буркнул Алиэр, подплывая ближе. — Ты учишь его, как иреназе. А он… человек.       Нужное слово в последний миг подвернулось на язык.       — Че-ло-век, — повторил Алиэр назидательно. — Он же сидит совсем иначе… И седло! Так, ты, — он мотнул головой в сторону двуногого, — наклонись немного вперед. На пару ладоней, словно увидел что-то интересное и хочешь лучше разглядеть.       Все с тем же бесстрастным выражением лица двуногий наклонился, как было сказано. Алиэр отмерил нужную длину переднего ремня и щелкнул пряжкой, подтягивая промасленную кожу.       — Теперь так же влево, — потребовал он, возясь с ремнями, охватывающими подбрюшье салту. — Вправо… Нет, сильнее. Покачайся в седле вперед-назад…       Двуногий молча повиновался, качнувшись вперед, а вот назад не смог — коротко зашипел от боли.       — Глубинные боги, — буркнул Алиэр, — осторожней. Так, ладно… Удобней стало?       — Кажется… да, — помедлив, отозвался двуногий. — Благодарю.       — Теперь лоур, — продолжил Алиэр, чуть не глотнув воды от удивления. — Ты его держишь слишком близко. Так надежнее, но удар получается тычком. И до кончика носа не достать, а салту приучены видеть лоур перед глазами. Возьми дальше.       — Ваше высочество, — негромко сказал Дару, — вы правы, но держать лоур за дальний край слишком тяжело для рук. Непривычных рук…       — Ничего, что-что, а руки у него сильные, — мстительно заявил Алиэр, вспомнив злосчастные браслеты. — Устанет — перехватит ближе. Но учиться надо с самого начала правильно. Да успокойся ты, упрямая зараза! — несильно хлопнул он по носу зверя. — Нечищеный, что ли?       — А их надо чистить? — поинтересовался двуногий, пытаясь развернуть норовящего потянуться к собственному хвосту салту.       — Надо, — нехотя отозвался Алиэр. — Чем чаще, тем лучше. У них шкура покрывается слизью и может пойти язвочками. Диких салту чистят рыбки-прилипалы, а этих надо скребком. Но он чистый, просто чувствует, что ты нетвердо держишься в седле, вот и дуркует. Не сжимай ноги, он этого не понимает. Правь корпусом, поводьями и лоуром. Дару, приведи еще салту.       Охранник торопливо метнулся прочь. Двуногий глубоко вздохнул, скривившись от боли, наклонился вперед, перехватывая лоур, как велел Алиэр. Поднял его вверх, показывая хватку на древке.       — Так?       — Да, годится, — оценил Алиэр. — Запомнил? Тело, поводья, лоур — все работает вместе. Сейчас посмотришь, как надо… И меньше слушай Дару: он в два раза тяжелее тебя, так что может править одними наклонами, а тебя салту чувствует совсем по-другому, ты больше лоуром работай. Не тыкай зверя, просто показывай кончиком, можешь по носу похлопать — легонько…       Как ни странно, двуногий слушал. Изредка спрашивал что-то, и Алиэр пытался объяснить, мучаясь от невозможности передать то, что для него просто и понятно, как дыхание или взмах собственным хвостом. И если сказать одно, то сразу надо говорить другое, затем третье, а оно непонятно без четвертого и пятого…       Вернулся со вторым салту Дару, и Алиэр смог не только говорить, но и показывать. Движения, наклоны, взмахи, снова движения и все вместе! Он всегда удивлялся, как старым наездникам хватает терпения вновь и вновь объяснять очевидные вещи невнимательным и непонятливым малышам, которым интереснее, что будет, если у салту перед носом помахать рыбой или кольнуть его в хвост лоуром. Хвала Троим, двуногий слушал, как мало кто умеет, и повторял за Алиэром старательно и терпеливо, а если не выходило сразу, то без понуканий пробовал снова и снова…       — Заканчиваем, — измученно сказал Алиэр, когда цветы актиний-светоловок начали закрываться и на заросли легла вечерняя тень. — Завтра поплывем в большие сады, хватит по двору круги наматывать.       Устал он так, словно сделал три-четыре больших заплыва по Арене, да не один, а с дюжиной цепких соперников на хвосте. Кто мог подумать, что учить тяжелее, чем делать самому? Алиэр снял седло, почесал подставленный чувствительный нос. Двуногий с седлом замешкался, но звериный нос почесал в точности так же, и его салту довольно сморщил длинное рыло, игриво ткнув им взявшегося за ум ездока в плечо.       — Седло Дару отдай, не в спальню же с ним идти.       Кивнув, двуногий протянул тяжелое седло Дару, церемонно склонил перед охранником голову:       — Благодарю за помощь, господин Дару.       Развернулся и так же неглубоко, но почтительно поклонился опешившему Алиэру:       — Благодарю за науку, ваше высочество.       — Меня мог бы и не благодарить, — растерянно и хмуро от удивления отозвался Алиэр, — переживу.       — Отчего же? — едва заметно усмехнулся двуногий. — У вас есть чему поучиться, ваше высочество. Правда, у нас говорят, что из врагов учителя лучше, чем из друзей…       — Да? — дернул плечом Алиэр. — Тогда ты у меня еще многому научишься, верю.       Показалось, что в окне королевского кабинета блеснуло что-то. Что ж, отец, смотри, любуйся. Видишь — я стараюсь! Настроение окончательно испортилось, хотя с чего бы?       Алиэр повернулся и молча поплыл из дворика, не заботясь, следуют ли за ним двуногий с Дару.

***

      На следующий день до больших садов они так и не добрались. Утром, попытавшись привстать, Джестани повалился на ложе. Рядом сквозь зубы охнул рыжий: магическая связь исправно передала ему боль от затекших мышц и огнем горящего подреберья. Мигом возникший у ложа целитель был неумолим: день отдыха в постели для обоих. Отвернувшись от рыжего, Джестани покорно замер на своей половине, заставив тело расслабиться, и продремал полдня, затем поел и снова провалился в дремоту. Рыжий крутился, как живая рыба, брошенная на сковородку: сквозь сон Джестани слышал его угрюмое сопение. Потом, успокоившись, снова взялся за связку тонких металлических листов, тихо щелкая этими странными страницами подводных книг, и под мерное щелканье Джестани уснул до утра.       А вот на пятый день Джестани увидел те самые сады — и обомлел. Впереди, насколько видно, расстилалось поле, усыпанное высокими тонкими башнями, уходящими далеко ввысь и покрытыми радугой странных пятен. Стояли башни достаточно далеко друг от друга и так, чтобы бросать как можно меньше тени на разноцветный ковер всевозможных водорослей, покрывавших дно садов. Приглядевшись к желтым, темно-зеленым, красным и розоватым, бурым и белесым пятнам, испещряющим поверхность башен, Джестани понял, что это тоже водоросли, длинными шлейфами свисающие из щелей каменной кладки. Солнечные лучи, теряя по пути большую часть силы, все же достигали самого дна, мягко озаряя этот сон безумного волшебника, и богатые, хоть и неяркие, приглушенно-глубокие краски заливали все вокруг. Вот серебристая рябь крошечных рыбешек промелькнула совсем рядом, лентой свилась и уплыла за ближайшую башню…       — Красота какая, — искренне сказал Джестани, невольно натягивая повод салту.       — Большие сады, — так самодовольно отозвался рыжий, словно каждый пучок водорослей был высажен тут лично им. — Кормят большую часть королевства, еще и на продажу остается. Есть и малые сады, конечно, у каждого знатного рода свои. Но такие — только у нашей семьи. Вот здесь и будем плавать.       — А салту ничего не натворит? — с сомнением спросил Джестани. — Не съест?       — Они только рыбу едят, — отозвался рыжий, одним изящным прикосновением лоура разворачивая на месте своего зверя. — Разве что нос куда-нибудь сунут — проверить. Любопытные… Попробуй плыть за мной. Не сможешь — просто поплавай.       Он небрежно потрепал загривок зверя рукой в кожаной перчатке, явно красуясь. Вот же… павлин. Хотя учить старается на совесть — уж это Джестани понял и оценил. Стоило рыжему забыть, что надо быть высокомерным и презрительным, как сквозь его самолюбование отчетливо проглянул азартный мальчишка, без ума влюбленный в езду на салту и знающий в ней толк. Вон как быстро разобрался и с седлом, и с неправильной посадкой, и со всем, что Дару не мог объяснить просто потому, что не видел разницы между человеком и иреназе. Гаденыш, но в любимом деле — мастер. Бывает…       Джестани кивнул, вскинул лоур, как было показано вчера: одним запястьем, не двигая локтем. Легонько шлепнул салту по чувствительному местечку перед самым кончиком носа, и послушный зверь рванул вперед, будто радуясь возможности размяться. А может, так и было? Если салту любят плавать, а их держат в тесных загонах и клетках, то для них оказаться на просторе — настоящая радость.       Вода била в лицо, но не так сильно, как ожидал Джестани. Впрочем, и плыл он не слишком быстро: рыжий то и дело вырывался вперед, описывая большие красивые изгибы вокруг башен, и Дару, как приклеенный, держался немного позади и слева от него. Кари плыл рядом с Джестани — тоже слева. После очередного круга, который Джестани старательно повторил за рыжим, тот соизволил остановиться, и Джестани плавно натянул поводья, заставив салту замереть.       — Господин Кари, вы с братом лучше владеете левой рукой, чем правой? — спросил Джестани, поворачиваясь к охраннику.       — Конечно, — слегка удивился тот. — А у людей разве не так?       — Нет, — пришел черед Джестани удивляться. — Совсем наоборот. На земле почти все — правши. Я просто заметил, что вы всегда плывете слева, хотя лоур держите в правой руке.       Кари кивнул:       — Да, левая рука должна быть свободна — для оружия. У людей — наоборот? Забавно. Но, господин Джестани, вы тоже держите лоур в правой.       — Как показали, так и держу, — пожал плечами Джестани, глядя, как приближается светло-серебристый салту принца. — Мне все равно, я обеими владею одинаково…       На этот раз по молчаливому соглашению во дворец они вернулись задолго до заката. И снова разделились: Джестани под присмотром Кари отправился к себе, рыжий в сопровождении Дару поплыл к отцу.       В комнате Джестани опустился на ложе, чувствуя приятную усталость во всем теле, и подумал, что еще немного — и силы полностью восстановятся. Чудесная штука эта тинкала: выпил несколько глотков, а будто здоровенный кус мяса съел. И рана почти зажила.       — Думаю, через пару дней можно снимать все повязки, мой господин, — ответил на его мысли Невис, подплывая к ложу с очередной порцией лекарства и каким-то свертком. — У вас все замечательно заживает, как на маару.       — А у нас говорят: как на собаке, — улыбнулся Джестани. — Что это?       — Ваша одежда, — торжественно сообщил целитель. — Его величество распорядился. Он считает, что вам будет удобнее в том, что похоже на ваш привычный наряд.       — Да! — выдохнул Джестани, разворачивая то ли тонкую кожу, то ли плотную ткань. — Хвала богам, штаны…       Штаны, явно сшитые по мерке его собственных, но из чего-то вроде темной парчи, светлая шелковая рубашка с коротким, до локтя, рукавом, пояс… Взвешивая на ладони тяжеленный, из ажурных золотых звеньев пояс, Джестани закусил губу. Высыпал на ложе содержимое небольшого мешочка: пара огромных бриллиантов в роскошной оправе — серьги, россыпь самоцветов на дюжине золотых цепочек — ожерелье, кольца и перстни, массивный браслет, странно короткие и толстые цепочки…       — Это на ноги, — невозмутимо подсказал Невис крутящему их в руках Джестани.       — Понятно… И что из этого я должен надеть?       — Все, — удивленно сказал целитель. — Вы же избранный наследника, следует одеться сообразно вашему положению.       Джестани задумчиво сгреб сияющую россыпь, не поместившуюся в сложенные ладони, пропустил сквозь пальцы бесценным дождем. И спокойно сообщил подплывающему из дверного проема принцу:       — Я не жертвенное дерево возле храма, чтобы столько всего на мне развешивать.       — А тебя кто-то спрашивает? — раздраженно, но как-то вяло откликнулся принц. — Здесь хоть голым плавай, а на охоте будет большая часть двора. Ты должен выглядеть достойно.       — Достойно — и вот это, — кивнул Джестани на кучку драгоценностей, — разные вещи. Сколько и чего наденет ваше высочество?       — А мне-то зачем? — искренне поразился принц, хлопая красивыми длинными ресницами. — Я загонщик: с меня все просто послетает.       — С меня тоже, — уверенно пообещал Джестани. — И будет очень жалко. Так что не надо заставлять.       То же самое он безмятежно-ровно повторил приплывшему вскоре королю, вызванному едва не плюющимся от злости рыжим. Повторил, глядя в глаза и не чувствуя ни малейшей вины за то, что упирается в такой, казалось бы, ерунде.       — Но почему? — растерянно вопросил король, медленно колыша хвостом у ложа, с которого в этот раз Джестани почтительно встал. — Все молодые люди двора будут носить не меньше украшений!       — Потому что никто даже на миг не решит, будто что-то из этой роскоши принадлежит мне и было принесено с земли, — терпеливо и как мог вежливо объяснил Джестани. — Да и за высокородного меня принять сложно. Поэтому надень я чужие украшения — и насмешек над простолюдином с земли, дорвавшимся до королевской сокровищницы, не избежать. Ваше величество, мне и так будет непросто, давайте не дарить вашему двору лишний повод почесать языки.       — Понимаю… — протянул через несколько долгих мгновений король, глядя на Джестани с каким-то новым выражением в глазах. — Что ж, похоже, вы найдете, что сказать тем, кто спросит, почему на вас вовсе нет украшений, не так ли?       — Полагаю, найду, — позволил себе тень улыбки Джестани.       — И не стоит, наверное, просить вас молчать о том, о чем не следует знать никому? — полувопросительно-полуутвердительно сказал король. — О том, как вы встретились с Алиэром и что было потом…       — Об этой истории лучше молчать с самого начала, — ровно ответил Джестани. — Но если понадобится, я придумаю, что сказать.       — Вон тот браслет, — после еще нескольких мгновений молчания сказал король. — Вы наденете его, господин Джестани, потому что он обручальный. Пока вы не в браке, браслет носится на предплечье правой руки. Нигде за пределами этой комнаты отныне без него не показывайтесь. Остальное — как пожелаете. И благодарю вас за мудрость и терпение.       Слегка склонив голову, он повернулся и выплыл из комнаты. За спиной зло фыркнул Алиэр, и до Джестани дошла волна от его хвоста, шлепнувшего по ложу. Присев, Джестани сгреб с постели бесценную красоту, мимолетно полюбовавшись игрой света в гранях камней, ссыпал обратно в мешочек и вручил бережно принявшему его Невису. Покрутил в руках браслет — тяжелую массивную полосу золота, украшенную крупными рубинами цвета голубиной крови, неимоверно дорогими и редкими.       — Это обручальный браслет моего родителя, — послышался за спиной какой-то бесцветный голос рыжего. — Того, кто… ушел к предкам. Не тебе бы его носить, но так решил отец. Потеряешь или повредишь…       Он осекся, явно не зная, что сказать.       — Да примут светлые боги душу ушедшего, — тихо сказал Джестани, поднося браслет к губам и касаясь ими холодного металла. — Не потеряю.       На охоту здесь выплывали затемно. Джестани, разбуженный спозаранку, открыл глаза, мгновенно, как по тревоге, сбросив сон. Рядом рыжий быстро застегивал сбрую из прилегающих к телу кожаных ремней; волосы он еще с вечера заплел в плотную круглую косу, и теперь просто свернул ее и подколол на затылке широкой пряжкой, чтоб не болталась. Неодобрительно поджимающий губы Невис — целителю затея с охотой явно не нравилась — поднес им горячей пряной тинкалы, тщательно перевязал Джестани и лично подвесил ему на пояс небольшой кожаный кошель, пояснив:       — Синие — от боли, зеленые — при кровотечении. Днем обязательно поешьте. И осторожнее, умоляю.       — Куда уж осторожнее, — улыбнулся ему Джестани. — Мне и шагу лишнего ступить не дадут.       — И не надо, — хмуро подхватил рыжий. — Кстати, до места поедешь за спиной у Дару. В темноте все равно никто не разглядит, а салту по ночам пугливые. Рванет куда-нибудь еще…       — Хорошо, — пожал плечами Джестани, застегивая тот самый богатый пояс, что, подумав, решил надеть: очень уж тот на вид сочетался с браслетом. — Как скажете.       — Вот бы ты всегда такой покладистый был, — мечтательно протянул рыжий, толкая тяжеленную дверь и ожидая, пока Джестани проплывет под ней.       — Жди, когда жемчуг зацветет, — отозвался Джестани, весь оставшийся вечер учивший с Невисом, как правильно и вежливо здороваться, просить извинения или прощаться, и что значат те или иные поговорки.       Больше они и словом не обменялись. В кромешной тьме ночного моря Джестани устроился позади Дару, крепко взялся за кожаные ремни на мускулистом торсе охранника. Кари прицепил к своему зверю поводок салту Джестани. Тесно, как мог, прижавшись, Джестани вместе с Дару наклонялся на поворотах, запоминая всем телом, как и насколько это делает иреназе. Море гудело в ушах, давило внутрь, лезло в глаза, так что Джестани закрыл их, уткнувшись лицом в каменное плечо, прикрывшее его от напора воды. Мелькнула мысль: хорошо, что рыжему в голову не пришло усадить его с собой — Джестани даже вздрогнул от омерзения.       А потом море как-то сразу посветлело, и салту остановился, а рядом показались в молочной сумеречности еще два рыбозверя с седоками: Кари легко было узнать по могучему развороту плеч, а Алиэра по посадке, и впрямь особенно щеголеватой, даже на неопытный взгляд Джестани.       — Пересаживайся, — бросил принц, не глядя в его сторону. — Кари проводит и останется с тобой. Много не болтай… И так представляю, что ты наговоришь.       — Могу изобразить немого, — тут же предложил Джестани, соскальзывая со спины чужого салту и подплывая к собственному. — А еще слепого, глухого и парализованного. Тогда все точно поймут, почему я на тебя польстился.       Он так и не понял, кто издал этот звук проглоченного смешка. Не кто-то из братьев же? Но и Алиэр… А, неважно! Море вокруг наливалось бирюзовым светом, становясь бесконечным и таким прекрасным, что дух захватывало. Джестани, оказывается, плавал на самом краю неизмеримо огромной впадины с дном, усеянным обломками скал. Немного дальше от обрыва их ждали. Кари тронул своего зверя, и Джестани уже привычно взмахнул лоуром, следуя за ним туда, где виднелась сплошная темная масса, по мере приближения распадающаяся на отдельные силуэты.       — Позвольте приветствовать вас, светлейший и драгоценнейший господин избранный наследника, — очень церемонно сказал кто-то еще невидимый. — Да пребудет с вами благодать Троих.       — Да пребудет с вами благодать Троих, господа, — ясно и громко отозвался Джестани, останавливая салту, как только смог различить лица, множество любопытных лиц, обращенных к нему. — Теплого моря, великодушного неба, далекой земли для всех вас.       Он отчетливо слышал шепотки и тихие разговоры не только видя, но кожей чувствуя, что стал перекрестьем не одной дюжины взглядов. Что ж, это пустяки. Стоит лишь представить, что истинная цель — да вот хоть Кари! А он, Джестани, снова лишь молчаливая тень, щит между нанимателем и любой опасностью. Кто замечает тень? Взгляды скользят по ней или проходят насквозь.       — Говорят, что двуногих уже триста лет не бывало в наших водах, — с нагловатым задором сказал кто-то.       Джестани нашел взглядом смазливое личико, обрамленное длинными золотистыми кудряшками, слегка улыбнулся:       — Все в воле богов, господин…       — Деалар, — томно отозвался кудрявый. — Деалар каи-на Акаланте. А вы…       — Джестани. Джестани ири-на Аруба.       — Ири-на-а? — с показным удивлением надул пухлые губки кудрявый Деалар. — О, господин Джестани, не сочтите за оскорбление, но если уж наш принц решился запечатлеть гостя с земли, неужели он не мог найти высокородного?       От молодых иреназе, сбившихся в тесную стайку, так и плеснуло испуганной волной шепота, тут же оборвавшегося жадной тишиной. Несколько хвостатых заметно старше держались в стороне, молча ожидая — это Джестани почувствовал еще более явно.       Выдержав томительную паузу, он неторопливо разомкнул губы, роняя слова все так же медленно и увесисто:       — Истинно драгоценные камни сияют не только в золотой оправе, но и среди простой гальки. Полагаю, его высочество Алиэр достаточно благороден и родовит, чтобы делать выбор по своему желанию, а не для того, чтобы возвыситься за счет чужого рода.       Волна гомона! Право, как дети с их жадным любопытством и бездумной жестокостью. Джестани улыбнулся про себя. «Скрывай правду за правдой», — гласит сутра храма.       — А как вы познакомились с его высочеством?       Длинные рыжеватые волосы, худое остроносое лицо. Не все иреназе красавцы, значит. Не снимая маски улыбчивой уверенности, Джестани безмятежно ответил:       — Случайно. Мой король потерял в море перстень, и принц великодушно помог найти его.       — Да? А говорят…       Что именно говорят, не смог, похоже, вымолвить даже бойкий язычок не унимающегося Деалара, и Джестани возблагодарил наставников за выучку и крепко вбитое: ты не потерял лицо, пока не позволил себе это.       — Кто-то всегда о чем-то сплетничает, — сказал он скучающе. — И вот забавно: чем меньше у болтунов своих дел, тем больше их заботят чужие. Мой наставник говорил, что если про тебя не врут хотя бы раз в день, значит, ты уже умер, прожив бесполезную жизнь.       На этот раз захихикали не только среди молодых, от старших тоже донесся негромкий одобрительный смех, а затем спокойный низкий голос:       — Ваш наставник очень мудр, господин Джестани. Скоро начнется охота и будет не до разговоров, но пока простите нам наше любопытство. Правда ли, что вы воспитывались в храме?       — Это так, — согласился Джестани.       — Жрец? — охнул кто-то. — Троих или Глубинных?       — На земле иные боги, — Джестани чуть пошевелил поводьями, устраиваясь в седле удобнее. — Мы чтим Троих, но верований много, и каждый народ почитает своих богов. Мой господин — Малкавис, повелитель гроз и битв.       — Жрец Малкависа, — повторил тот же приятный голос, и Джестани отметил, что даже молоденькие болтуны не перебивают его. — Истинная редкость. В чем считается ваша плата, господин Джестани, в серебре или уже в золоте? И сколько зарубок у вас на рукояти?       — О, вы знакомы с порядками храма? — медленно спросил Джестани, пытаясь сообразить, хорошо это или плохо. — Я еще слишком молод для золота, его время придет лишь через два года. Но рукоять у меня вторая.       — Господин Ираталь, — возмутился рыженький не-красавец, — нам тоже интересно! Причем тут серебро и золото? Что за рукояти?       — Расскажете сами, господин Джестани? — весело предложил Ираталь. — Или мне?       — Лучше вы, — учтиво склонил голову Джестани. — Интересно было бы послушать, что знают о моем храме здесь, в глубинах моря.       — Извольте, — согласился Ираталь, которого Джестани, наконец-то, не только разглядел, но и вспомнил, где слышал раньше. Это ведь он увел принца из двора для салту тогда, в первую их встречу. Случайность? Или…       — Далеко отсюда, на побережье южного моря, что мы зовем Водами ста жемчугов, есть человеческий город, называемый Аруба, — неторопливо начал Ираталь в полной тишине. — Побережье — это сплошные бесплодные горы и песок, редко где сама по себе растет зелень. Но Аруба живет и процветает благодаря своим храмам. Там воспитывают детей, которые почему-то остались без родителей и других родственников. Домом и семьей для них становится храм, и говорят, что тамошние боги сами выбирают себе жрецов. В храмах Малкависа растят не просто воинов, но телохранителей, самых лучших и верных. Когда юному воину исполняется два раза по девять лет, о нем говорят, что он стал серебром. Это значит, что желающий нанять его должен отдать храму вес воина в серебре и еще положить ему достойное жалованье. Когда же воину исполняется трижды по девять лет, он становится золотом.       — И плата — его вес в золоте? — ахнул кто-то, сообразив. — Ничего себе… За что? У людей так мало хороших воинов?       — Много, — скупо усмехнулся Ираталь. — Хотя и среди них по мастерству воины Малкависа — те самые драгоценные камни в обычной гальке. Ведь их плавят и гранят всю жизнь, с рождения. Но есть вещи дороже мастерства. За что вам платят столько, господин Джестани? Я-то знаю, но нашим юношам стоит это услышать.       — За то, — ровно и ясно сказал Джестани, — что храмы Малкависа стоят в Арубе уже полторы тысячи лет, и за это время ни один воин храма не предал своего нанимателя. Нам платят за то, что мы умираем раньше, чем наша честь.       — Воистину это так, — церемонно сказал Ираталь. — Благодарю вас, господин ири-на Аруба.       — А… рукоять? — жалобно поинтересовался кто-то из-за спин после восторженного молчания и жадных взглядов, облизывающих Джестани, замершего на салту, словно стрелу проглотил.       — Ну, это же просто, — усмехнулся Ираталь. — На рукояти отмечают зарубками убитых врагов. И меняют ее, когда места не остается. Кстати, а что вы делаете со старой, господин Джестани?       — Приносим в храм, — негромко сказал Джестани, — и посвящаем Малкавису. После смерти я отвечу перед своим повелителем за каждую отнятую жизнь: было ли это в самом деле справедливо и необходимо?       Гомон окружил Джестани, облепил со всех сторон, как облепляет слизистая плотность медузы. Мелькали глаза, улыбки, красивые и не очень лица, драгоценные побрякушки и сложные прически. Джестани улыбался, выслушивал назойливое и робкое восхищение, вопросы, на которые не успевал отвечать, приглашения на праздники и просто в гости…       — Салту! — вскрикнул вдруг кто-то. — Смотрите, салту!       И лишь тогда вязкая хвостатая толпа растеклась от Джестани, у которого мучительно чесалось между лопатками, словно кто-то умелый и спокойный прицелился туда и вот-вот спустит стрелу.       — Салту плывут!       Кари, оттесненный было толпой, снова оказался возле Джестани, а с другой стороны возник Ираталь, тихо проговорив:       — Блестяще, господин Джестани. Вы покорили всех. Его величество говорил, что вы мудры не по годам, и это поистине так. Впрочем, чего и ждать от избранника бога?       — Полагаю, это не столько моя заслуга, — так же тихо ответил Джестани, не позволяя себе соскользнуть в нарастающее раздражение, — сколько ваша. Вы очень умело задаете вопросы, каи-на Ираталь. И еще более умело рассказываете.       — Злитесь? — проницательно спросил Ираталь, глядя не на Джестани, а вдаль и вниз, где среди огромных скал замелькали быстрые длинные тени, сверху выглядящие не длиннее пальца. — Не стоит, право. Мои извинения, если хотите. Я лишь выполнял приказ короля.       — Показать меня с наилучшей стороны? — усмехнулся сведенными губами Джестани.       — И это тоже, — слегка кивнул Ираталь. — Но главное — смотреть и слушать. Я начальник дворцовой охраны, господин Джестани, и я вам не враг, пока вы ничем не навредили моему королю и его семье. Но узнать, кто мажет грязью имя принца, для меня важнее вашего спокойствия, уж простите.       — Ничего, — буркнул Джестани, успокаиваясь. — Служба — это я понимаю. Узнали?       — Нет, — спокойно сказал Ираталь. — Деалар болтает, но он болтает всегда, ничего толком не зная. Смотрите, сейчас пойдет стадо, а следом загонщики.       Джестани пригляделся: с дальнего края котловины, словно капли ртути, катились все новые и новые блестящие серые точки, стремительно вырастая в размерах.       — Стадо, — равнодушно сказал Ираталь. — Дикие салту.       — И их будут ловить? — поразился Джестани, представив страшную живую мощь, летящую в воде над скалистым дном. — Как это возможно?       — Ловить — потом. Сначала надо рассечь. Направить между самыми высокими скалами, чтобы стадо разделилось на несколько потоков. Потом — снова. И уже в конце загнать в сети так, чтобы в каждой оказались салту одного возраста. Мальки — отдельно, взрослые и подростки — отдельно. Большое искусство, господин Джестани. И большой риск для загонщиков. Они постоянно между взбешенными дикарями и скалами. Смотрите.       — С ума сойти, — прошептал Джестани, приглядевшись и действительно различив на некоторых салту фигурки иреназе, плотно прилипших к спинам рыбозверей. Около дюжины смельчаков гоняли стадо по котловине над самыми скалами, ловко отсекая то одного, то другого зверя и направляя его к проходам из котловины, где — Джестани догадался — подстерегала добычу сеть. — Это же… смертельно опасно.       — Мне каждая охота принца новых седых волос стоит, — тускло подтвердил Ираталь. — Но что поделать? Загонщики у нас, как у вас жрецы Малкависа, на вес золота. А принц один из лучших, и все это знают. Негоже королевской крови отсиживаться во дворце, пока другие рискуют жизнью.       — А если королевскую кровь по скале размажут или на части порвут? — поинтересовался Джестани.       Ираталь молча пожал плечами. Потом обронил тихо:       — Не так уж часто, пару раз в год. А то и реже. Найти такое стадо — особая милость Моря. Меня сейчас другое пугает. Будто в спину кто-то смотрит…       — Вам тоже?       Ираталь глянул на него, медленно кивнул и отплыл, легонько похлопывая своего салту лоуром по носу. Джестани не сводил взгляда с мечущихся загонщиков, пытаясь угадать, где Алиэр. Вон тот? Или тот? Издалека цвет заплетенных волос не разглядеть, хоть вода и прозрачна, как только может быть прозрачна морская вода.       Один из всадников постоянно оказывался у скал чаще и ближе других, и Джестани нутром почуял — он. Паршивец рыжий, безумец! Как вообще можно доверять свою жизнь скорости и увертливости зверя? Затаив дыхание, он искал глазами пропавшего куда-то Алиэра. Потом прислушался.       — Ну, язык у него хорошо подвешен, — разглагольствовал знакомый уже голосок за спиной. — И куда длиннее, чем волосы. Вот интересно, а у людей тоже обрезают волосы рабам и преступникам? Удивляюсь, как Алиэр на такое польстился. Хотя не очень-то он и польстился, судя по всему. Если браслет не считать, на этом жреце ни единого колечка нет. А когда это Алиэр жадничал? Да у него наложники в десять раз наряднее, чем этот… серебряный. Вы Кассандра вспомните! Тот хоть красавец был! И высокородный!       — Мы-то Кассандра помним, а вот тебе стоило бы язык придержать, — сухо сказал кто-то. — Ты ему другом уж точно не был.       — Можно подумать, Эрувейн, ты был, — глумливо фыркнул Деалар. — Да ты пока своего кариандца не встретил, на Алиэра сам облизывался — аж слюна текла.       «И это высокородные юноши, — устало подумал Джестани, глядя, как загоняют остатки салту, и не собираясь выдавать, что слышит все, что говорится довольно далеко от него — вдруг что интересное прозвучит. — А ведут себя — портовые девки, да и только».       — Не твое дело, — с холодной брезгливостью ответил незнакомый Эрувейн, — на кого я облизывался. Но при Алиэре о Кассандре лучше не вякай. Нечего ему душу бередить. А будь у тебя ума хоть вполовину столько, сколько наглости, давно бы понял, что принцу ты нужен, как…       Договорить он не успел. Деалар взвизгнул, заглушая весь гомон разом:       — Вы зато нужны! Что ты, что этот кусок топляка стриженый! Да ему обручальный браслет идет, как мурене жемчуга!       — Не тебе бы рассуждать про мурену и жемчуга, — сказал вдруг в отчетливой тишине голос, который Джестани никак не думал услышать здесь и так скоро. — Пожалуй, я скорее мурену в постель возьму, чем тебя, Деалар. Она хоть молчит. Что ж, если тебе так не нравится видеть моего избранного, это легко исправить. Запрещаю тебе показываться нам с ним на глаза. Ты в опале у королевского рода, Деалар каи-на Акаланте!       Стало тихо. Очень тихо. Джестани повернулся, наткнувшись взглядом на бледного от ярости Алиэра и недоумевая, что он так разозлился. Сам же считает Джестани хуже салту…       — Алиэр, — прошептал тоже белеющий на глазах Деалар, у которого даже кудряшки жалко повисли, — я не хотел… Я прошу прощения…       — Не у того просишь, — звонко и зло сказал Алиэр, подплывая к Джестани. — Возможно, когда-нибудь мой избранный тебя и простит. А сейчас покинь нас.       Что-то говорили вокруг, оттесняя рыдающего Деалара, заслоняя его от тяжелого пристального взгляда, которым Алиэр проводил дурачка, о чем-то спрашивал Ираталь, а Джестани зябко передергивал плечами, между которых прямо чувствовалось острие стрелы — вот-вот вонзится.       — Зачем? — тихо спросил он встрепанного, с распустившейся по плечам косой Алиэра.       — Только не думай, что ради тебя, — тоже негромко, но надменно фыркнул рыжий. — Ты мой. Тот, кто оскорбляет тебя, оскорбляет этим меня, понятно?       — А-а-а, — успокоился Джестани. — Понятно. А то я испугался, что ты заболел.