Море в твоей крови

      Словно само море не хотело отпускать Джестани. Упрямо выгребая против тяжелой тугой воды, что раз за разом отшвыривала обратно, он думал, как нелепо будет утонуть почти рядом с берегом, когда свобода — вот она! Еще несколько гребков! Иреназе, конечно, и не подумал, что для человека прибой вовсе не то, что для Морского народа, а Джестани изрезал в кровь руки и колени, пока последняя волна, то ли смиловавшись, то ли наигравшись, подхватила его, задыхающегося, как щепочку, проволокла по острым прибрежным камням и швырнула почти на берег, вдруг оказавшийся на самом деле рядом.       Сзади недовольно урчал прибой, подобно зверю, упустившему жертву, а Джестани, кашляя и плюясь горькой водой, вытянул истомленное тело на полосу песка, усыпанного обломками топляка и сухих водорослей, на четвереньках отполз подальше. Перевернулся на спину и несколько минут лежал, разметав руки и ноги, дыша резким запахом моря, что не желало отпускать его даже здесь, догоняя солью и особым водорослевым духом в ветре, шумом волн, белыми полосами на высыхающей коже и песком в волосах.       Отлежавшись, он приподнялся, оглядел себя. Штаны, пояс, на поясе нож — подарок близнецов. Сапоги в море были ненужным грузом, Джестани их и не носил, разумеется. А сейчас пригодились бы. Зато на поясе золотые бляшки, от которых в любом городе будет больше хлопот, чем пользы. Очень уж легко любому ювелиру обвинить в воровстве странного бродягу, за которого некому заступиться.       Джестани повел плечами, не без труда поднялся и огляделся вокруг. Выбросило его на пустынный берег, но лигах в двух виднелась рощица, за которой могла оказаться дорога или деревня. Или Адорвейн — столица Аусдранга. Вот от последней мысли даже передернуло. Если король иреназе сказал правду и Торвальд продал его хвостатым… Джестани скорее поверил бы, что его любимый и повелитель сам был обманут жителями моря. Нет, надо найти этого Карраса и вытрясти из него правду — для начала. А потом уже можно и к Торвальду.       Снова сев, он аккуратно срезал с пояса фигурные бляшки, подпорол изнутри широкий двойной шов на штанах из плотной ткани и спрятал в нем золото. Зашить шов было нечем, но до города сойдет и так. Еще немного подумав, Джестани решил, что в город ему пока и не нужно. Сейчас он больше всего похож на жертву кораблекрушения, которую несколько дней помотало по морю, этого и надо держаться, когда встретит людей.       Поднявшись, Джестани пошел к рощице, борясь со странным желанием оглянуться. Рыжий, конечно, давно уплыл. Ну и глубинные боги с ним! Вот же мразь хвостатая… Обида не столько жгла, сколько тупо и болезненно ныла где-то в глубине души, но Джестани запретил себе переживать об этом. Из дерьма клинок не выкуешь, вот и Алиэр тир-на Акаланте, надежда местных иреназе, просто неблагодарная тварь, о которой и думать не стоит. Расплатился за спасение, швырнул свободу, как подачку… Ладно, хватит!       Когда море скрылось за пригорком и даже шум волн утих, стало легче. Джестани пересек рощицу, дыша запахом зелени и каких-то мелких белых цветов, звездочками сияющих в траве под деревьями, вышел на опушку, где между высоких тонких стволов голубело в кружевной прорези листвы небо. И там действительно была деревня, куда он добрел, вдруг невероятно устав, едва плетясь по вытоптанной тропе босыми ногами, оставляющими кровавый след на траве. Добрел и опустился на колоду для рубки дров у крайнего двора, пока вокруг заливалась, прыгая, мелкая рыжая собачонка, клекотали гуси и дебелая тетка встревоженно выглядывала из оконца приземистого домика.       Здесь, в прибрежной рыбацкой деревеньке, в его историю о кораблекрушении поверили сразу. Все было ему на руку: и необычная для этих мест смуглая кожа, и незнакомый покрой штанов, и кожа на руках и ногах, побелевшая и сморщившаяся от морской воды. Странно, в глубине Джестани этого даже не замечал, будто что-то ограждало его от таких мелких неприятностей, а стоило проплыть десяток люардов до берега — и вот, на тебе. Та самая тетка, одинокая вдова, жалостливо качала головой, глядя, как жадно пришелец пьет пресную воду и, застенчиво и благодарно улыбаясь, бережно подносит ко рту теплую лепешку только из печи. Суровые бородатые мужики кивали, слушая рассказ о внезапно налетевшем шторме, то ли разбившем купеческое суденышко из Арубы, то ли утащившем его дальше, пока Джестани, смытый волной за борт, цеплялся за обломок того самого борта.       — Известное дело, — хмыкнул один из них, постарше, — разве ж на юге умеют строить так, чтоб тут у нас плавать можно было? Здесь море хоть и теплое, а суровое. Ты, парень, богов благодари, что выплыл. Попался бы кому из хвостатых — и все… Они хоть и притихли сейчас, а людей все одно не любят.       Джестани снова вполне натурально передернуло, он коротко кивнул, пряча лицо в большой глиняной кружке и думая, что никогда теперь не напьется вволю этой безумно вкусной воды.       — Хватит человека-то мучить, — с укором сказала вдова, кидая на широкую лавку одеяло из грубой шерстяной ткани. — На нем и так лица нет… Ложись, паренек, отдыхай. Утром подумаем, как тебе быть. Небось дома родители глаза повыплакали, как узнали. Домой тебе надо, вот что. Ну да ничего, у нас теперь порт открыт, найдешь корабль да уплывешь в свою Арубу. Либо весточку пошлешь хоть…       — Порт? — переспросил Джестани, еле добираясь до вожделенной лавки и с наслаждением закутываясь в теплую, слегка колючую ткань.       — Еще какой, — подтвердила вдова, властно выпроваживая любопытствующих. — Его величество Торвальд уж как-то с морскими договорился, не топят они теперь наши корабли и даже носа к берегам уже давненько не суют. И нам полегче жить стало, как рыбу от берегов не угоняют. Дай боги здоровья молодому королю, разумнику и благодетелю…       Дальше Джестани не слушал, позволив себе провалиться в сон.       В деревне он пробыл два дня, отъедаясь, и главное — отпиваясь пресной водой. Местные ребятишки, сначала гурьбой ходившие за ним по пятам, вскоре отстали, убедившись, что заморский гость ничем не отличается от деревенских парней. А Джестани, поговорив с вдовой Маргретой, вечером второго дня отправился к местному старейшине и выложил перед ним на стол три золотые бляшки — нечаянный подарок иреназе. Старейшина взвесил на руке золото, попробовал на зуб, выслушал, что нужно Джестани, и коротко кивнул.       На следующее утро Джестани покинул деревню уже не в одних штанах, но еще и в рубашке сурового полотна, почти новой кожаной куртке и хорошо растоптанных сапогах младшего сына старосты — единственного, чья обувка пришлась узкокостному Джестани впору. В карманах куртки весело позвякивало несколько серебряных и медных монеток, а приметные светлые волосы прятались под выцветшим пестрым платком, и кто угодно сказал бы, что вот матрос с южного корабля, оказавшийся вдали от порта по какому-то делу, возвращается на корабль.       Но заплатив положенную пошлину и пройдя через городские ворота Адорвейна, в сам порт Джестани не пошел. Издалека глянул на суматоху вокруг пары сияющих свежеструганным деревом купеческих барков, стремительно обрастающих парусами, на бегающих по стапелям матросов, на грузчиков, волокущих куда-то тюки и катящих бочонки. На душе было тоскливо. Никак не хотелось верить, но все увиденное тяжело и мерно заколачивало гвозди в гроб его надежды на верность Торвальда. И что странного, если король целой страны поменял жизнь одного-единственного человека на благополучие этой страны, вверенной ему богами. Разве не так должны поступать истинные короли?       Повернувшись, Джестани пошел прочь от порта, думая, что простил бы Торвальда за предательство, но зачем так в последнюю ночь? Зачем было врать о награде за верность и делать вид, что любишь?       В порт он вернулся вечером, пройдя по оружейным лавкам и прикупив кое-какую мелочевку. Зашел в злополучные «Три золотые рыбки», не опасаясь, что хозяин узнает в чумазом матросе щеголеватого телохранителя короля, спросил Карраса. Не слишком удивился, узнав, что того уже недели три нет в городе. Хозяин глядел строго, но не подозрительно, а за серебряный охотно рассказал, что Каррас бывает здесь нередко, но всегда неожиданно, как шторм в летний день, и если господину моряку нужен по делу, то он, хозяин, еще за серебрушку с удовольствием передаст весточку неуловимому алахасцу.       Джестани кивнул, обещал подумать, выпил у стойки кружку неплохого пива, закусив жареными колбасками, как собирался в тот злополучный вечер — словно и не было всех этих дней и ночей под водой, словно он только собирается зайти в комнату к человеку, которого назвал ему Торвальд. Расплатившись, вышел из «Рыбок». Ночь пахла морем, целым букетом ароматов таверны, кожей и специями, свежим деревом и смолой. Порт строился, корабли крылатыми птицами готовились выйти в море, и значит, Аусдранг должен был вскоре расцвести. Выгодная сделка, что уж…       Дворец ночью был тише, чем помнилось Джестани. Зато караулов добавилось: бесшумно ступая по черепичной крыше в тени от башен и прячась за трубами, Джестани видел в разных закоулках двора пять патрулей вместо двух-трех, что обходили его раньше. Значит, и внутри будет больше стражи. Похоже, Торвальд всерьез опасался за свою жизнь теперь, когда между ним и любой опасностью больше не было живого щита из Арубы. Что ж, за все надо платить.       Джестани легко спустился по привязанной к трубе веревке, отметив, что при нем охранников было меньше, а порядка — больше. Крышу, например, постоянно осматривали, а над покоями принца даже смазывали земляным маслом — как раз на такой случай. Нужное окно открылось легко, стоило вставить между откидной створкой и рамой лезвие ножа и поднять щеколду. Джестани даже засомневался, так просто все было этой ночью, но мгновенно исказившееся и тут же замершее нарочитым спокойствием лицо Торвальда успокоило — все-таки не ловушка.       — Доброго вечера, ваше величество, — поздоровался Джестани, скользнув к двери и двинув тяжелый засов в пазы.       — Джес! — ахнул Торвальд, подаваясь вперед, и вдруг улыбнулся с такой искренней радостью и восхищением, что Джестани снова окатило горячечной стыдливой надеждой и замешательством: вдруг все неправда и Торвальд его не предавал. — Джес! Как ты? Откуда?       — Со дна моря, ваше величество, — сдержанно усмехнулся Джестани, возвращаясь к окну, но вставая немного в стороне от него, чтобы не подставлять проему спину. — Откуда же еще? Пришел попросить прощения, что нечаянно нарушил ваш договор с королем иреназе. Впрочем, вашей вины в этом нет, верно?       Да, он говорил наугад, словно в полной темноте шел по узкой жердочке над пропастью, но в глазах Торвальда мгновенно метнулась растерянность, тут же пропала, и не знай Джестани своего принца, а затем и короля до мельчайшего движения ресниц, ничего бы не успел заметить. Хотя не так уж хорошо знал, оказывается.       — Джес, о чем ты говоришь? — с обиженным недоумением спросил Торвальд, садясь на постель. — Какой договор? С кем? Куда ты пропадал?       — А Каррас вам не доложил? — с холодным злым весельем спросил Джестани, скрестив руки на груди и привалившись спиной к стене. — Или вы меня не к нему посылали тем вечером? Торвальд, я не спрашиваю — почему. Я даже не спрашиваю — за что? И так все понятно. Я только хочу знать, зачем было так играть? Я и так отвез бы тот пакет и сунулся к Каррасу, как муха в паутину. Зачем было напоследок…       Он все-таки сорвался. Замолчал бессильно, стискивая пальцы и снова разжимая их, глядя в синие глаза, которыми бредил несколько лет, за один взгляд которых жизнь бы отдал радостно, с улыбкой. Внутри что-то рвалось, жгло и тянуло, Джестани с тоскливым недоумением подумал, что неужели можно врать так легко и спокойно пусть не любимому, но тому, кто клялся тебе в верности.       — Зачем? — спросил он с тихой усталостью. — Я же любил тебя, Торвальд. Если бы ты приказал, я бы и второй раз в море отправился, наверное. Сам, ради тебя.       — Джес…       Торвальд дернулся к нему, словно хотел вскочить, снова опустился на постель немного ближе к подушке, поерзал, не сводя блестящих глаз с лица Джестани, и повторил отчаянно:       — Джес, я не хотел! Клянусь тебе! Прости, Джес! Они сказали, что будет новая Великая Волна, что море сметет город! Я ничего не мог сделать! Пожалуйста, Джес! Я люблю тебя. Верь мне!       Он даже вскочил, но опять, не отрывая взгляда от Джестани, рухнул на подушку.       — Великая Волна? — переспросил, прислушавшись к еле слышному щелчку, Джестани. — Они так сказали? Кто — они?       — Каррас! — отчаянно выдохнул Торвальд. — Он их человек на суше. Я не верил, Джес, но потом пришла весть, что чудовищной волной смыло деревушку в десяти гардарах от столицы. Они обещали, что с городом будет то же самое. Джес, прости…       Он едва не плакал, чистые сапфиры глаз казались еще ярче из-за стоящих в них слез, и Джестани растянул губы в невеселой улыбке.       — И вы спасали свой народ, да? Согласились на пользу взамен страшной беды? Достойный выбор… Нелегко быть королем, понимаю. Только вот я совсем недавно был в рыбацкой деревушке, и уж про такое они бы мне рассказали. По побережью новости расходятся быстро, ни о какой волне там и слыхом не слыхивали. Напротив, люди благословляют ваше величество за мудрый договор с иреназе.       — Джес! Ты… не веришь?       — Я бы поверил, Торвальд, — вздохнул Джестани, — если бы ты сейчас не нажал рычаг вызова стражи. Что-то новенькое, при мне такого не было. Боишься? Кого? Мой король…       — Не подходи, — ясно и четко сказал Торвальд, выхватывая из-под подушки маленький взведенный арбалет. — Не надо, Джес.       — Вот это уже честно, — кивнул Джестани. — Вот теперь я верю. Ваше величество будет прекрасным королем.       Он метнул короткий взгляд на дверь, трещащую под тяжелыми ударами, прикидывая, сколько она продержится. За дверью слышались зычные приказы и азартное хэканье, доски из мореного дуба едва не прогибались, будто по ним лупили тараном, но дверь еще стояла.       — Отзови их, — мягко сказал Джестани. — Торвальд, если бы я хотел тебя убить — уже убил бы. Отзови, я просто уйду и больше тебя не потревожу.       — Уйдешь? — насмешливо переспросил Торвальд, кривя губы в незнакомой, совсем чужой ухмылке. — Не думаю. Прости, Джес, я действительно не хотел. Но слишком многое стоит на карте. Договор с королем хвостатых — это так, лишь начало… Не дергайся. Иреназе хотят тебя обратно, и я им обещал.       — Знал, что я приду? — с удивляющим его самого спокойствием поинтересовался Джестани.       — Конечно, знал, — улыбнулся Торвальд, легко и уверенно держа его на прицеле. — Джес, как ты мог не прийти? Раз уж море тебя не удержало. Ты не представляешь, как мне жаль!       — Мне тоже, — честно сказал Джестани, делая шаг вперед. — Как же ты будешь стрелять, если они хотят меня живым?       — Не подходи! — вскрикнул Торвальд.       Джестани как во сне увидел его побелевший палец на спусковом крючке, отчаянные глаза и раскрытый в крике рот, но было поздно. Торвальд промедлил всего миг, потом испуг взял свое. Болт рванулся с ложа, дверь вылетела в спальню, а Джестани уже был слева-впереди-справа!       — Не трогать! — крикнул Торвальд, сдернутый с постели, зажатый в его объятиях, и закашлялся, косясь на прижатый к горлу нож. — Назад!       — Да, лучше назад, — спокойно подтвердил Джестани ввалившимся в комнату стражникам. — Не рискуйте, господа. Королевская жизнь бесценна.       — На кол посажу, — прохрипел капитан стражи, с которым Джестани несколько недель назад играл в кости после отбоя и пил некрепкое молодое вино под стук падающих на кон монет. — Выродок южный…       — Шаг обратно, капитан, — попросил Джестани, чувствуя, как бьется под лезвием жилка на горле Торвальда. — Или я пущу ему кровь. Немного, но после его величество будет вами очень недоволен. Шаг обратно.       — Джес, ты все равно не уйдешь, — даже с ножом у горла Торвальд был очень убедителен. — Дворец оцеплен. Не глупи.       — Несколько минут назад вы мне клялись в любви, мой король, — усмехнулся Джестани, чувствуя, как накатывает ледяная веселая злость. — Уговаривали поверить. А сами звали стражу и держали под подушкой арбалет. Так нужен я вам живым или нет? Если да, то я все-таки попробую уйти. Только сначала возьму то, что мне причитается за службу. Это ведь я добыл его для вас — я и заберу. Считайте это вирой за мою честь и жизнь, что вы продали.       — Нет… — простонал Торвальд, не смея сопротивляться, когда Джестани свободной рукой сорвал с его пальца королевский рубин Аусдрангов. — Джес…       — Капитан! — окликнул Джестани стражника. — Хотите совет? Служите его величеству усердно, но не забывайте, что ваша голова тоже имеет свою цену. И не дай вам боги, чтоб на весах его величества польза для королевства перевесила вашу верность. Ловите!       Он изо всех сил толкнул Торвальда вперед, к стражникам, невольно опустившим пики, а сам оттолкнулся от пола, спиной назад крутнувшись в окно. Сверху кричали что-то, ночную тишину и темноту разрывали вспышки факелов, лязганье стали, вопли и собачий лай. Томительно долгое мгновение полета — и Джестани замер, балансируя на перилах крошечного балкончика этажом ниже. Внизу, еще через два этажа, растягивалась тройная цепь стражи, блестя обнаженными клинками, и Джестани вздохнул. Ну разве так ловят лазутчика или убийцу, которого нужно взять живым? А нет, вон и сети появились…       — Не стрелять! — истошно заорал кто-то из темноты. — Живым! Только живым! Сети растягивайте! Никуда не денется, гад!       — И правда, — хмыкнул Джестани, доставая из внутреннего кармана куртки тонкую веревку с кошкой на конце. — Куда ж я денусь?       Мелькнув острым бликом в факельном свете, заливающем двор, кошка долетела до перил балкончика напротив и зацепилась за них. Джестани надел королевский перстень на палец, прямо поверх кожаной перчатки, намотал свободный конец веревки на руку и шагнул с балкона за миг до того, как сверху из спальни Торвальда под капитанский рев посыпались стражники.       А потом был удар воздуха в лицо, и мгновенный сладкий страх, и упоительный восторг, когда снизу послышались вопли разочарования. Вскарабкавшись на спасительный балкончик, Джестани пробежал по нему за угол здания и перепрыгнул на крышу голубятни. Оттуда — на карниз дворцовой библиотеки. По лепным горгульям, у которых были такие удобные рога, взлетел на библиотечную крышу, с нее — на крышу поварни…       И вот тут цепочка оборвалась. Упав на еще теплую от дневного солнца черепицу, Джестани прижался к ней, медленно пополз назад, радуясь, что не успел выскочить из-за широкой фигурной трубы, куда выходили дымоходы сразу нескольких печей. Там, за дальней кузницей, у вожделенной калитки блестели начищенные протазаны, владельцы которых не кинулись ловить беглеца, а спокойно перекрыли один из выходов — и угадали.       — Кто ж про эту калиточку вспомнил-то? — прошептал Джестани, прячась в тени под навесом трубы. — Ах, жалко…       Можно было, конечно, рискнуть и пойти на прорыв. И даже нужно было, но там, внизу, были стражники, которые просто исполняли свой долг. Джестани ставил их в караулы и проверял ночью, шутил с ними в казарме, рассказывал про далекую Арубу и показывал простенькие приемы работы с мечом, доступные для не-жрецов. Они ни в чем перед ним не провинились, и их было слишком много, чтобы пройти без короткого, но жестокого боя.       Джестани закусил губу, отчаянно соображая. Еще немного подавшись назад, ужом прополз между двумя гребнями пристроек, и тут удача окончательно изменила.       — Вон! На крыше! Лови! — заорали снизу.       Соскользнув по скату вниз, Джестани огляделся. Конюшенный дворик. Ну что ж, здесь он, значит, и примет бой. Теперь-то уж придется. Не возвращаться же в море. А если возьмут? У них сети…       — Господин мастер меча! Господин мастер!       Тонкий мальчишеский голос срывался от отчаянья. Джестани оглянулся. Из проема конюшенной двери выглядывала рыжая вихрастая головенка.       — Сюда, господин мастер! — позвал мальчишка, боясь и повысить голос и не быть услышанным.       Джестани колебался мгновение. Потом рванул к конюшне.       — Сюда, господин мастер! — радостно повторил рыжий конюшонок, показывая на груду сена в углу. — Вы прячьтесь, а я сверху лягу. Там внизу ящик деревянный, заползайте под него. Если сено и ткнут вилами, то нипочем не пробьют! Хороший ящик…       Джестани уговаривать не пришлось. Слежавшееся сено он просто поднял одним пластом, нырнув сначала под колючую душистую массу, а потом и под тяжелый ящик, больше напоминавший перевернутый сундук. Сверху зашуршало — конюшонок подгребал сено, прикрывая.       Мальчишка едва успел запрыгнуть поверх копешки, как в конюшню ввалились с факелами. Джестани, превратившийся в слух, по гомону и топоту определил человек пять.       — Нету его тут! — громогласно заявил кто-то, пробежав конюшню из конца в конец и добросовестно заглянув в денники, хотя какая лошадь пустила бы к себе чужака, не выдав его беспокойством, Джестани не представлял.       — Слышь, малой, ты никого не видел?       — А? — сонно заворочался конюшонок. — Чаво, лошадей надо?       — Да не лошадей, — рыкнули сверху. — Был тут кто али нет?       — А то как же… был… — зевнул конюшонок. — Его светлость лейтенант свово жеребца забрали. С вечера ишо…       — Дурак! Сейчас был? Человек такой… с темной мордой!       — С мордой? Темной? — с такой искренней тупостью переспросил конюшонок, что Джестани, несмотря на колотящееся сердце, не мог не восхититься. — Эт кузнец что ли? У него морда темная-я-я… Не, не был. Он пьет со вчерашнего утра, еще из кузницы не выходил.       — Да что ты от него хочешь, дурачок же! — послышался другой голос. — Куда тут спрячешься? Разве что в сено…       Сердце Джестани стукнуло громче, еще раз и еще.       «Лишь бы мальчишке не досталось», — с усталой обреченностью подумал он.       — Вы мне сено не трожьте, — послышалось бурчанье конюшонка. — Как складывать — никого нету, а как раскидывать… Ну и что, если я на нем сплю? Мне господин главный конюх велел. Подумаешь, ночь перебуду, что с ним станет, с сеном-то? Вы факелы-то уберите! Нельзя тут с факелами, кони бесятся. И сено же…       — Пошли отсюда, — прогудел первый голос. — Нет там никого, видишь — дурачок с вечера спит. А раскидаем — конюх и правда разорется. Будем после смены вилами махать…       Кто-то все же ткнул в сено, но лениво, больше для очистки совести, не задев даже ящик.       — Ходют тут, — пробормотал конюшонок, снова укладываясь. — С факелами…       Суматоха длилась еще с час, не меньше. Джестани пару раз осторожно перевернулся с бока на бок, но вылезать не спешил. Под ящиком тепло и уютно пахло душистым сеном, временами где-то попискивали мыши, фыркал какой-то беспокойный конь, а он все лежал, ожидая конца поисков и тревожась, что рассвет наступит раньше. Конюшонок куда-то ушел, но это Джестани как раз не беспокоило. Захоти мальчишка его выдать — не стал бы столько ждать.       — Господин мастер меча, — послышался тихий голос, и сено поползло с ящика Джестани. — Вылазьте. Идти вам надо, светает уже.       — Спасибо, — негромко проговорил Джестани, выбираясь из-под ящика и совершенно не представляя, как выбираться из дворца. — Если бы не ты…       — Рано еще благодарите, — по-взрослому серьезно сказал конюшонок, задирая вихрастую голову, чтобы посмотреть ему в лицо. — Выбраться сначала надо. Вы вот что, господин мастер, через ту калитку не ходите, там караул так и стоит. Вы через шкуродерню идите, где туши обдирают да режут. Там такой запах — стража не больно-то близко подходит. А калитка есть, я уже проверил: чистая калиточка. Капитан ее в прошлом месяце заколотить велел, да мясникам надо же поближе шкуры к телегам вытаскивать — они и открыли потихоньку.       — Вот спасибо… — выдохнул Джестани. — Я твой должник, слышишь?       — Не, мастер, — шмыгнул носом конюшонок. — Это как раз наоборот получается. Помните, вы кривому Сколасу не велели меня за ухи драть? И монетки давали, и вообще… Я добро помню, меня мамка с папкой так учили, пока живы были. Ну, идемте, провожу, чтоб не заплутали.       Джестани молча кивнул. Во дворе все еще было темно, только у входа в конюшенное подворье горел оставленный кем-то в кольце на столбе факел, но конюшонок спокойно и смело прошел вперед, вытащил факел и сунул в стоящую здесь же бочку с водой, пояснив негромко и безразлично любому, кто мог бы услышать:       — Не положено факел, сено тута…       В наступившей темноте Джестани безмолвной тенью проскользнул за маленьким проводником к шкуродерне, едва поспевая в извилистых закоулках и думая, сколько же лет мальчишке. Восемь? Девять? И сирота… Непременно надо будет вернуться и поблагодарить, когда все закончится. Может, даже, забрать с собой в Арубу, если паренек согласится. Для учебы в храме он уже староват, но найти хороший дом с полезным ремеслом рыжику можно.       — Вот, мастер, — тихо сказал рыжик, подведя его к неприметной калитке, забитой доской. — Вот этот гвоздь отогните и доску сверните набок. И пусть вас боги хранят.       — И тебя тоже, друг мой, — поклонился Джестани, смертельно стыдясь, что не может вспомнить даже имени мальчишки, которого всегда звал просто Рыжиком.       — Да я это… — шмыгнул носом мальчишка и вдруг кинулся к уже выходящему в калитку Джестани. — Вот, возьмите! Вам в бегах нужнее, а у меня все равно заберут, коли увидят.       Он сунул в руку Джестани что-то тяжелое, круглое и стиснул его пальцы в кулак мокрой теплой ладошкой.       — Берите! — повторил умоляюще. — Я не украл, богами клянусь. Это мне граф Горлас как-то кинул спьяну. Да идите же!       Джестани, коротко и крепко обняв мальчишку за плечи, чмокнул его в пахнущую сеном макушку, шагнул вперед и прикрыл за собой калитку. К стыду за то, что ни разу не спросил, как парнишку зовут, прибавилось сожаление, что даже отдариться нечем. Не оставлять же близнецовский нож — точно отнимут…       — Спасибо, друг, — повторил он, сжимая в ладони полновесную золотую крону — настоящее сокровище для нищего сироты — и еще раз кланяясь в сторону закрывшейся калитки самым почтительным поклоном — как наставнику или великому благодетелю. — Я бы сказал, что у тебя истинно королевское сердце, но для знакомых мне королей и принцев сравнение с тобой — слишком большая честь.

* * *

      — Почему ты ничего не сказал мне, отец? Почему позволил думать, что все обойдется?       Алиэр смотрел в потолок, медленно качаясь на теплой струе воды: сегодня его с утра знобило, и Невис, пряча взгляд, посоветовал как можно дольше лежать в теплой ванне. Толку от этого не было никакого — и все это понимали — но хотя бы знобкая дрожь прекратилась, лишь временами напоминая о себе.       — Потому что хотел тебя уберечь, — бесцветным, смертельно уставшим голосом ответил отец. — Спасти от этого знания и выбора. Алиэр, но как ты мог?       — Как я мог — что? Отпустить обреченного тобой? А как я мог иначе?       В голове снова плеснула алой вспышкой боль, Алиэр поморщился, уже привычно пережидая и зная, что вот сейчас она утихнет, потом вернется, нарастая все сильнее и сильнее, разливаясь по всему телу до кончика хвоста, пока терпеть станет совсем невыносимо. И вот тогда можно просить у Невиса зелье, но никак не раньше, иначе действие обезболивающего закончится быстрее, чем судорога отпустит.       — Как я мог иначе? — повторил он, стараясь выдыхать как можно незаметнее и зная, что отец все равно видит его мучение. — Он же не виноват! Как бы я потом жил, купив избавление такой ценой?       — А теперь? — еще тише спросил отец, качаясь рядом. — Что теперь, Алиэр? Что будет с тобой?       — Что угодно, — собрал Алиэр остатки упрямства, чтобы ответить. — Пусть будет то, что я заслужил.       — Хорошо, — вздохнул отец, протягивая руку и ласково гладя кончик его косы, уже зная, что к голове прикасаться нельзя. — С тобой — пусть. Ты вправе выбирать свою судьбу, как и все мы — королевская кровь Акаланте. Но что будет с городом? Алиэр, ты поступил благородно и красиво, но не мудро. Что теперь будет с городом, ты подумал? Я стар, мое время на исходе. Еще несколько лет — и Акаланте останется без владыки. Только королевская кровь может править городом, только нам подчиняется Сердце моря. Или думаешь, мне не жаль этого юношу? Сердце разрывалось — так я сожалел о том, что делаю.       Перед тем, как ответить, Алиэр несколько раз глубоко вдохнул, и показалось, что боль немного отступила.       — Сожалел? Тогда зачем делал? Он мог просто остаться моим запечатленным. Тоже не лучший выход, но не смерть же. Я бы вымолил прощение — со временем…       Алиэр прикрыл глаза, перед которыми вспыхивали колючие разноцветные звезды, но те продолжали гореть и под веками, больно обжигая.       — Я бы постарался сделать его счастливым, — выдохнул он. — Или потом нашлось бы средство. Зачем было — так…       — Потом? Нет иного средства, сынок. И нет времени. Совсем нет.       Пальцы отца, мерно гладящие ему косу — единственная доступная теперь ласка — дрогнули.       — Я учил тебя владеть Сердцем моря, но главного сказать не успел. Мое время уходит не потому, что я слишком слаб, хотя и это важно. Сердце требует от правителя горячей крови и сильной любви. Наша страсть — вот что зажигает в Сердце ответ и позволяет править им. А наше Сердце гаснет, мне все тяжелее управлять погодой и гасить гнев вулканов. Вот почему я разрешил тебе брак с Кассандром. Вы так любили друг друга, что я решил: гаснущее Сердце непременно засияет ярче прежнего, отозвавшись вам. И если бы ты запечатлел кариандца, возможно, страсть…       Голос отца прервался, и Алиэр повернулся к нему, превозмогая плещущую от макушки до кончика хвоста боль.       — Страсть? Какая страсть, отец! Я его в жизни не видел… Что, важно лишь запечатление? Отец, тогда это хуже дурмана! А если он дурак или мерзавец? Если я ему буду противен или он тоже любит кого-то другого? Отец, нельзя вязать нас, как породистых салту, только ради крови!       Он невольно сорвался на всхлип, дернулся вперед, уткнувшись лицом в отцовские руки, и почувствовал, какие они горячие.       — Я не могу так, — прошептал почти в бреду, чувствуя, как накатывает вместо озноба палящий жар, словно светило вдруг оказалось близко, слишком близко, а море отступило и некуда укрыться от смертельного зноя. — Не могу, не хочу… Ты любил! Ты сам говорил, что любил и был любим раньше запечатления! А я… Я просто беда и для семьи, и для Акаланте. Я беда для всех, кто рядом. Сначала Кассандр, теперь Джестани. Если бы не я… Теперь из-за меня весь город погибнет? Отец, я не знаю, как все исправить. Я не могу, слышишь?       — Алиэр! — слышал он далеко-далеко встревоженный голос отца. — Алиэр, успокойся, что ты! Мы обязательно все исправим! Придумаем что-нибудь, слышишь? Алиэр, мальчик мой…       — Знаешь, — прошептал Алиэр, не слыша себя и надеясь, что отец тоже не слышит: — Я думал, что он некрасивый. А теперь вижу — никого лучше нет и быть не может. Только это все равно. Будь он каким угодно — все равно. У него сердце, которое не купить за все наше золото. Я же любил Кассандра! И сейчас люблю! Только почему тогда так больно? Что я должен был сделать, отец? Мне сказали, что он умрет. Или он, или я. Прости, я должен был подумать о городе, знаю. Это бремя королей, вечное бремя — сначала думать о городе, всегда только о городе… А я не смог. Я не справился, отец. Он вытащил меня из Бездны. Он прикрыл меня собой от сирен. И за это — убить? Отец, если предавать — долг королей, за что нас любить? За что нам верить?       Он шептал и шептал, все глубже погружаясь в забытье, и это было истинным блаженством, потому что здесь, за гранью настоящего, солнце ласково улыбалось озаренному золотым светом морю, и шумели деревья на ветру, бросая тень на песок, где раскинулось, нежась под ветром и солнцем, смуглое тело. А потом Джестани, его Джестани, сел на песке, лениво и бездумно улыбаясь ветру, морю, солнцу и горящему костру, кому и чему угодно, только не Алиэру, но пусть, пусть бы так было всегда, лишь бы он — был…       — Алиэр, — донеслось печально из волн, из шума ветра и шелеста листвы, — Алиэр, мальчик мой, что же ты натворил… Твой огонь мог бы зажечь Сердце моря на долгие годы, спасая Акаланте, а вместо этого он сжигает тебя самого. Как же я не рассмотрел вовремя, сын мой… И как теперь мне исправить хоть что-то?