— И тут смотрю я на себя — и вдруг понимаю… Вот чего этот купец за мной две улицы бежал! Штаны-то с кошелем на поясе… не мои!
Верзила Хальгунд с подчеркнутым изумлением развел в воздухе руками и самодовольно ухмыльнулся.
Негромкий, но дружный смех четырех мужских глоток был ему ответом. Даже Джестани улыбнулся, представив изумление бедолаги-купца, расставшегося не только с надеждой на верность супруги, но еще и со штанами, которые унес на себе вор семейной чести.
— Ну ты даешь, Хальгунд, — просмеявшись, сказал Каррас. — В этом городишке хоть одна честная женщина после тебя осталась?
— Дык это… — Хальгунд почесал в затылке. — Разве что страшненькая какая. И то я постарался никого не обидеть.
Джестани молча принял очередную бутыль вина, пущенную по кругу, приложился к горлышку и сделал щедрый глоток. Да, он снова был на работе, но чтобы стать здесь своим, нужно было вести себя так же, как остальные люди Карраса: коротать вечера за слабеньким местным вином под неистощимые байки Хальгунда, в свой черед чистить котелки и ходить за водой к озеру шагах в ста от охотничьей сторожки, улыбаться в ответ на шутливые подначки и вопросы, мол, правда ли, что жрецам Малкависа их бог не велит смотреть на женское тело и держать в руках золото.
И все-таки он был на работе. Сам себе удивляясь, невольно напрягался, когда кто-то невзначай оказывался за спиной Карраса или разгуливал по сторожке вооруженным. Это при том, что с оружием здесь и не расставались. И уж точно эти люди были с алахасцем куда дольше него, пришлого чужака. Хотя и это еще ничего не значит — вспомнить того же Самира. Но неужели правы старые жрецы, говорившие, что дело воина Малкависа — служить и защищать, а жрец, лишенный дела, непременно должен найти его снова?
Джестани глотнул еще вина из дошедшей до него в свою очередь бутыли, потом поднялся и ушел на лежанку из медвежьих шкур, растянувшись на ней и глядя в темный потолок, освещенный только огнем из очага, вокруг которого сидели остальные. Да, он на службе. И второй раз не повторит ошибки, которая обошлась ему слишком дорого.
— Что загрустил, мастер? — негромко спросил Каррас, присаживаясь на лежанку в ногах, и Джестани вздрогнул, глянув на облитую золотыми отсветами темную фигуру. — Все живы-здоровы и даже при деньгах. Славный вечер…
— Да, — коротко согласился Джестани, отводя взгляд и опять старательно вглядываясь в низкий потолок. — Славный.
— Что-то не так?
Голос Карраса был спокойно-мягким и очень внимательным, но Джестани лишь пожал плечами, понимая, что не признается в том, «что не так», даже с ножом у горла. Нет уж, хватит с него, даже если бы…
— Хорошо все, — отозвался он также скупо. — Устал немного.
— Опять сны?
Джестани кивнул. Сны, да. Это было правдой: море снилось ему каждую ночь, заставляя просыпаться с мокрым от слез лицом и в дикой тоске по прохладе и сумеречному свету подводного королевства. Почему-то во сне оказаться там, под толщей воды, казалось немыслимо желанным, необходимым… Но эти сны, выматывающие до того, что Джестани не засыпал, не прочитав про себя дюжину раз все сутры успокоения, мучили только ночью, днем же…
— Плохо.
Каррас подвинулся дальше, коснувшись бедром вытянутых ног Джестани, и по телу горячей сладкой волной прошло ощущение этого совершенно невинного прикосновения. Джестани даже сглотнул вязкую, со вкусом кисловатого вина, слюну.
— Плохо, — повторил Каррас, вглядываясь ему в лицо блестящими даже в темноте глазами. — Не отпускает, значит?
Джестани помотал головой, с тоской думая, что нельзя же отодвинуться, вжавшись в и без того близкую стену: Лилайн не поймет, с чего это он шарахается. Или, не дай Малкавис, поймет — а это еще хуже.
— Не отпускает, — согласился он устало, думая сейчас совсем не о море. — Ничего, переживу.
— Ты скажи, если я чем помочь могу, — негромко попросил Каррас, вставая. — Может, зелье какое надо или в храм пожертвовать. Должно же быть средство.
— Скажу, — с трудом улыбнулся Джестани и сказал уже повернувшемуся, чтобы уходить, алахасцу: — Благодарю.
— Не за что, — хмыкнул тот. — О своих людях заботиться положено.
Глядя вслед наемнику, Джестани наконец повернулся удобнее, потащил на себя мягкое одеяло, не столько укрываясь, сколько прикрываясь от досужих взглядов. В паху томительно тянуло сладкой болью, и похоже было, что снова не удастся уснуть пораньше, различая среди сопения и похрапывания остальных тихое ровное дыхание Лилайна. Лежанка позволяла лечь троим, еще трое укладывались на полу, меняясь каждую ночь, и последние несколько раз не иначе как темные боги толкали Карраса спать рядом с Джестани. Вот же проклятое везенье: до полуночи лежать, не в силах уснуть, а потом все же смыкать глаза только для того, чтобы оказаться в тугих объятиях моря.
Джестани вздохнул, вспоминая, как все началось, будто сковыривая корочку с подсохшей царапины: и больно, и сладко почесать зудящее место.
Тогда он уже был своим в маленьком отряде, устроившемся на окраине непролазного леса. Сюда его притащил Каррас, выхватив из-под самого носа стражников Торвальда, взявшихся всерьез прочесывать город, перебирая кварталы дом за домом. От Адорвейна до подножья горного хребта оказалось дня три-четыре верхами, и все это время наемник был молчаливо-вежлив, а Джестани маялся, чувствуя себя обузой. Но выбраться в одиночку, без денег и не зная местных дорог, он бы не смог и был благодарен, что алахасец ни разу не подчеркнул это, взяв на себя все заботы - от покупки лошадей и припасов до мехового плаща, раздобытого в первой же деревне и отданного Джестани с кратким пояснением: «Вместо одеяла. Ночи начинаются холодные». Под этим плащом они вдвоем ночевали на привалах — так же молча.
Да, Каррас честно платил долг жизни, но Джестани все равно уехал бы дальше через высокогорный перевал, путь к которому как раз и пролегал лесом, где наемника ждали остальные. Через перевал и дальше: к границам Аусдранга, через Уракеш и Хульфру. В родную Арубу. И не думал, что задержится, но в первый же вечер, когда Джестани грелся у печки, вымывшись в еще теплом лесном озере и уплетая горячую похлебку из дичи, Каррас подсел к нему, протянул к огню руки и заговорил, размеренно отвешивая каждое слово. У наемника были нешуточные хлопоты. Оказывается, искать Джестани он сорвался с другого дела, уже обговоренного и оплаченного. Отряд алахасца наняли, чтобы очистить дорогу от разбойничьей шайки, устроившейся в теплом местечке на торговом пути через перевал.
У Карраса теперь было на двух человек меньше, причем на двух лучших стрелков, и он всерьез опасался, что взять шайку будет куда сложнее. Без потерь точно не обошлось бы, в этом Джестани убедился потом, а тогда он просто кивнул в ответ на сдержанный вопрос, не согласится ли мастер помочь. Как можно было отказать?
Они взяли шайку Рогвала Кривого через дюжину дней, выследив ублюдков прямо на охоте и положив половину издалека, а остальных, включая самого Рогвала, повязали их же веревками, бурыми от старой засохшей крови. Перепуганные купцы, понимая, что уцелели чудом, благодарили и кланялись, их потрепанная за короткий бой охрана опускала глаза: Рогвал сам раньше ходил с купеческими обозами, так что охранное дело знал туго и избавлялся от бывших собратьев легко и жестоко. Разбойников забрали старейшины близлежащих деревень, мечтательно пообещав тем настолько поганую смерть, насколько смогут придумать, и Джестани, наслушавшийся об изнасилованных невестах, вырезанных семьях и распятых на собственных воротах смельчаках, пытавшихся защитить односельчан от Рогвала, крестьян понимал.
Каррас же, пересчитав плату от старейшин и вознаграждение от купцов, разделил деньги на всех, и Джестани видел, что люди алахасца даже не подумали проверить его счет, доверяя предводителю полностью. Чего он не ожидал, так это своей доли, в которую Лилайн щедро добавил из личного кошеля, небрежно махнув рукой в ответ на протесты Джестани:
— Нам ли считаться, мастер. Берите — в дороге пригодится.
А вот уехать не вышло. Тот обоз был последним, и пока они его дожидались, на перевал упал ранний снег, закрыв путь до весны. Купцы отправились назад, сетуя, что теперь из Аусдранга можно выбраться только морем, а Джестани оказался заперт в предгорьях почти так же надежно, как до этого в столице.
Вернувшись в сторожку, отряд Карраса разделился. Трое разбрелись по деревням, где у них оказались зазнобы из местных, еще один ушел догонять купцов, нанявшись к ним в охрану проводником, а четверо и сам алахасец остались зимовать здесь, в предгорьях Старого Драконьего Хребта, отгораживающего Аусдранг от других стран. Каррас у себя на родине, в горах Алахассии, был охотником, и теперь собирался за зиму набить роскошных аусдрангских мехов, чтобы весной отправиться с ними в Уракеш, продав втридорога.
— Зимуйте с нами, мастер, — уронил он спокойно, как давно решенное, выйдя на берег лесного озера, в темную воду которого тоскливо вглядывался Джестани. — Обратно в город вам нельзя, а до весны надо где-то переждать. Вот как снег сойдет, мы сами через перевал рванем — и вы тогда с нами. Останетесь?
Джестани молча кивнул. Потом с некоторым трудом разомкнул губы, проговорив негромко:
— Спасибо, Каррас.
— На том свете золотыми яблочками посчитаемся, — ухмыльнулся наемник, распустив шнуровку и стягивая через голову рубашку, плотно облегающую широкие плечи. — Да, и зови уж меня Лилайном, что ли. У нас тут по-простому.
Кинув синий шерстяной комок на траву, алахасец быстро стянул кожаные штаны и полотняные подштанники, с берега прыгнул в воду, взметнув облако хрустальных капель. Нырнул, темной тенью скользнув над почти невидимым дном, и выплыл шагах в десяти от берега, отфыркиваясь и мотая головой с короткими, липнущими к мокрому лицу черными прядями.
— А вода до сих пор теплая, — крикнул, убирая волосы со лба. — Давай сюда!
Джестани даже глаза прикрыл на мгновение — не помогло. Золотой вспышкой перед внутренним взором стояло гибкое и мускулистое, по-мужски красивое тело. Как-то раньше он не замечал, что широкий в плечах, Каррас на удивление тонок в поясе, и мышцы у него правильные: плоские, сухие, при каждом движении перетекающие под кожей, как живая ртуть.
В груди — внезапно и предательски — кончился воздух. Джестани замер, как на охоте перед вышедшим из чащи зверем, любуясь и страшась, что Каррас, беззаботно плещущийся в темной воде, заметит этот взгляд. По-хорошему, надо было встать и уйти, только ноги не держали, а тело, изголодавшееся по ласке, залила горячая сладкая истома. Это было неправильно, глупо и даже опасно, Джестани понимал все рассудком, но взгляда не мог оторвать от текущих, будто высеченных резцом скульптора из золотистого мрамора очертаний плеч и груди. Вот Лилайн лег на спину, блаженно раскинув руки, и Джестани окончательно повело, даже в глазах потемнело, потому что теперь тонкий слой воды не скрывал вообще ничего: ни смуглых коленей, торчащих вверх, ни стройной линии бедра, а там, за этим бедром, ниже плоского живота…
В общем, тогда он просто встал и ушел, всерьез опасаясь, что ноги подкосятся. Забрел в чащу поглубже, спустил штаны… Тело вело себя так, будто ему опять лет семнадцать, и стоило закрыть глаза, перед которыми так и стояло гибкое смуглое видение, как все закончилось: позорно быстро, зато неимоверно горячо и томно.
К озеру он вернулся позже, сначала по-воровски проверив из-за деревьев, что Каррас ушел. Долго отмывался, а потом еще плавал, успокаивая холодной водой встревоженную плоть, которой такого короткого всплеска удовольствия явно показалось мало. Затем вернулся в сторожку и сел к очагу сушить отросшие волосы. Каррас подошел со спины, сунув ему кружку горячего вина с пряностями, и когда их пальцы на миг небрежно соприкоснулись, Джестани понял, что вот она — настоящая беда. Лилайн… Тягуче-сладкое имя, таким бы ночью называть, выстанывая, задыхаясь под тяжестью чужого тела или лаская его в ответ… Ох, Лила-айн…
У очага опять по-жеребячьи ржали над очередным рассказом Хальгунда. Джестани слышал что-то про гарем управителя Хульфры, в котором томилось, ожидая редких посягательств больного старика, полдюжины юных невольниц, и можно было не сомневаться, что к концу повествования все они окажутся счастливыми и ублаженными.
— Хорош трепаться, Верзила, — громче всех смеялся Каррас. — Шестерых да за одну ночь? Хоть всех богов зови в свидетели — не поверю… А что, охотнички, кто со мной на рыбалку? Девок не обещаю, это по деревням сами ловите да уговаривайте, зато рыба здесь…
— Ночью, что ли? — с сомнением спросил крепыш Турай, любитель положить себе лишнюю долю из котелка, а потом поваляться пузом кверху. — Кто ж ночью рыбачит?
— Так самая лучшая ловля как раз ночью, — отозвался алахасец с непререкаемой уверенностью. — Рыба сейчас перед зимой жир нагуливает, можно впрок наловить и закоптить. А ну, поднимайтесь, лежебоки! Турай, сумку собери, Хальгунд — лесы, Джес… А где наш мастер?
— Дрыхнет мастер, — сказал Хальгунд, и Джестани под одеялом тихо понадеялся, что от него отстанут, но Каррас был неумолим.
— Джес! — раздалось над самым ухом. — Вставай, а то все на свете проспишь! Ну? Давай, зимой отоспишься!
Тащиться ночью к озеру не хотелось совсем, но с предводителем не спорят, даже в мелочах. Особенно в мелочах. Джестани неохотно скинул одеяло, надел куртку и взял сунутый ему мешок с привадой: кусками зачервивевшего мяса, которые Каррас, оказывается, загодя развесил на солнышке.
— Значит, так, — провозгласил алахасец, оглядев будущих рыбаков. — Чтоб у вас были не такие кислые рожи, ловить будем на спор. Кто больше рыбы к утру поймает, тому… Кинжал свой подарю!
— Каршамский? — оживился чернявый Ласим, давно поглядывавший на клинок драгоценной выделки с умильной нежностью.
— Каршамский, — подтвердил наемник с бархатной ленцой в голосе, от которой у Джестани опять пробежали мурашки по спине. — Встречаемся здесь на рассвете, считаем по весу. Друг другу рыбу не пугать, так что кто какое место выбрал, там до утра и сидит.
— А привада? — азартно вопросил Турай, и Джестани улыбнулся про себя: битые жизнью наемники повелись, как дети, разве что хвосты не топорщили, будто петухи в курятнике.
— Приваду делим на всех, — разрешил Каррас. — Ну, и свою, кто захочет — берите, само собой.
Пока Хальгунд выгребал из котелка остатки каши, заявив, что на кашу лучше всего идет мурья — рыбка мелкая, но уловистая, а Турай бегал вокруг хижины, разрывая палые листья в поисках дождевых червей, Джестани обулся и вышел наружу.
Ловить рыбу он умел, но не особо любил, а повадки здешней и вовсе не знал, так что отобрать у Карраса кинжал ему точно не грозило. Но лес был дивно тих и как-то уютно ласков: после недавнего дождя снова потеплело, с деревьев еще не облетели последние листья, трепеща на ветру и словно шепча что-то, а в небе стояла круглая желтая луна, с одного бока закрытая кружевным, словно вырезанным из тонкого шелка и приклеенным облачком. И подумалось, что раз уж судьба закинула его в эту шумную и дурашливую, но дружную компанию, отчего бы и не погреться немного у чужого огня? Рыбалка так рыбалка.
У озера все разбрелись в разные стороны, ступая как можно тише, чтоб не спугнуть добычу. Джестани сел в первое попавшееся место, показавшееся уютнее прочих: у старого раскидистого дерева над самой водой, где узловатые выступающие корни и обвалившаяся под ними земля образовали удобное сиденье. Зевнув, подумал, что надо было прихватить одеяло, разложить его здесь и спать до утра, потом устыдился: кинжал кинжалом, а рыбу-то зимой будут есть все вместе.
Так что он честно размотал выданную лесу, наживил ее куском мяса, сполоснув руки, закинул подальше, вспомнив, что где-то здесь должен быть омут, а свободный конец намотал на палец и приготовился ждать.
Хруст веток за спиной заставил насторожиться. Джестани снял с руки лесу, положил ладонь на рукоять ножа, но человек шел, не скрываясь, а остановившись шага за три, и вовсе окликнул:
— Джес…
Джестани обернулся.
— Поговорить надо, — обыденно спокойным тоном сказал подошедший Каррас, садясь рядом. — Прости, что помешал.
— Да ничего, — пожал плечами Джестани, подтягивая к себе колени: от воды повеяло холодом. — Надо — говори.
Они немного посидели молча, потом Каррас так же негромко и очень мягко спросил:
— Мастер, я тебя обидел чем-то? Смотрю, ты от меня подальше держишься, в глаза не глядишь и слова лишнего не вымолвишь. Если обидел — скажи уж прямо.
— Нет, ничем, — шевельнул Джестани непослушными губами, с тоской думая, что зря не ушел сразу, как понял свою дурость.
— Понятно, — вздохнул Каррас, шевеля траву поднятой с земли веткой. — Значит, обидел все же. С ребятами ты не ссорился, я бы заметил, а вот я…
— Да не обидел!
Джестани рывком вскочил, будто напряжение всех последних дней и ночей пружиной развернулось внутри. На сердце было погано: он понятия не имел, как сказать то, что сказать все-таки придется. Наверное, придется. Но… не сейчас. Только не сейчас. «А куда тянуть? — спросило примолкшее за последние дни благоразумие. — Лучше-то не будет».
И все-таки он шагнул от берега раз, другой, а потом его рванули за плечо и с силой впечатали спиной в широкий ствол.
— Нет уж, — с мягкой опасной ласковостью сказал наемник. — Если дело не в этом, так в чем? Хватит бегать, ты же не трус.
— Выходит, трус, — с отстраненной усталостью сказал Джестани.
От ладоней, придерживавших его за плечи, даже через кожаную куртку по телу расползалось предательское тепло. Джестани замер, дыша едва уловимым мужским запахом: чистюля алахасец дня не мог выдержать, чтоб не искупаться и не сменить белье, так что пах не потом, а собой самим, и от этого аромата голову сносило.
— Хватит, — сказал он отчаянно, хотя хотелось как раз наоборот: чтобы не отпускал, а еще лучше — прижал плотнее, всем телом… — Лилайн, я… уйду. Завтра же. Прости… Так лучше будет. Да отпусти же ты…
— Отпустить? — тем же непонятным голосом переспросил Каррас. — Обязательно. Только чуть позже, хорошо? Джес, я же не слепой. А, ладно… Если ошибся — дашь мне потом по морде, идет?
Обомлевший Джестани раньше почувствовал, чем увидел, как наемник опускается на колени и берется за пряжку его пояса, быстро и ловко расстегивая. Как тянет вниз штаны, спуская их с бедер…
— Лилайн? — проговорил он, почти не слыша себя.
— Чш… — отозвался Каррас. — Тихо, малыш. Просто позволь мне. Этим ведь я тебя не обижу? А ничего другого и не будет, если сам не захочешь.
— Лилайн… — простонал Джестани, обхватывая дерево позади себя ладонями и невольно выгибаясь навстречу горячим умелым губам на мгновенно восставшей плоти. — Лил…
То, что творил с ним Каррас, лаская обнаженные бедра, живот и ноги то быстрыми, то медленными касаниями ладоней и подушечек пальцев, разве что во сне могло присниться. Из тех снов, после которых просыпаешься постыдно мокрым.
Джестани замер натянутой тетивой, едва сдерживаясь, чтоб не застонать в голос, пока наглые упругие губы и влажный язык блуждали по его возбужденному стволу, прихватывая и облизывая. Каррас не торопился, давая ему почувствовать каждое касание, нежа и выцеловывая, так что Джестани успел захлебнуться холодным сырым воздухом, в изнеможении мотая головой и боясь шевельнуться — вдруг сумасшедший сон закончится.
— Хороший мой… Ноги раздвинь, — хрипло попросил Каррас, отрываясь от его плоти. — Ну, давай же… Я только приласкаю.
Он мог бы сделать что угодно — Джестани уже давно этого хотел. Но когда, поддаваясь уверенному мягкому нажиму, раздвинул ноги, поставив ступни шире и чуть согнув колени, алахасец лишь наклонился ниже, прошелся по внутренней стороне бедра цепочкой поцелуев до самого верха, прихватил губами мошонку — и Джестани закусил тыльный край ладони, чтобы не орать.
— Так? — послышался снизу горячечный шепот. — Нравится?
Джестани тихонько всхлипнул, не в силах вымолвить ни слова. Ни тогда, ни потом, когда Каррас принял его почти целиком в рот, показавшийся раскаленным после ночного воздуха, и принялся за дело всерьез. Только оторвал руки от дерева и вцепился алахасцу в плечи под толстой кожей куртки, невольно подаваясь вперед и снова качаясь назад, к шершавой коре.
Перед глазами плавали цветные круги, Джестани понимал, изнемогая, что долго не продержится, но был до смерти благодарен за каждое мгновение, словно бесстыдные ласковые губы смывали с него все унижения последних недель. Он и сам не представлял, что это могло так много значить — безоглядно щедрая ласка от чужого человека, заметившего, что с ним творится неладное. Рыжий принц морского народа оставил в теле Джестани отвращение и страх перед болью, но Торвальд сделал даже хуже: он изнасиловал его душу. А теперь…
Вскрикнув и зажав себе рот рукой, Джестани кончил, в последний момент сообразив, что надо бы предупредить… Но Каррас, похоже, и не думал обижаться. Еще немного понежив обмякшую плоть во рту последние, самые сладкие мгновения, он оторвался от Джестани, напоследок поцеловав его в живот. Поднялся с колен, заглянул в лицо, спросил низким хрипловатым голосом:
— Ну что, морду бить будешь?
Вместо ответа Джестани за плечи притянул его к себе, еще неловко, словно с отвычки, ткнулся губами в мокрые, пахнущие им самим и удовлетворенной страстью губы наемника, прошептал, прижимаясь и утыкаясь лицом в плечо:
— Лил…
Внутри что-то рвалось с болью и тоской, словно рушились тщательно возведенные им самим стены вокруг сжавшегося комочка израненной души. Словно он и не жил все эти дни после побега из моря, а только ждал пробуждения, застыв в своей боли и обиде, как в черной вязкой смоле, задыхаясь в ней и не имея сил выбраться. А сейчас…
— Лил, — повторил Джестани, с отчаянием понимая, что вот он, опять беззащитный и сдавшийся на милость первому, кто отнесся к нему по-доброму. — А ты?
В его бедро упирался сдерживаемый штанами возбужденный член наемника, и в сознании плеснуло воспоминание, что до утра в сторожке никого не будет. Не должно быть!
— Вернемся назад, — попросил он, сглатывая тягучую слюну пересохшим ртом.
— Уверен? — хрипло спросил наемник, обнимая его именно так, как мечталось несколько минут — и целую вечность — назад. — Джес, я ведь не каменный…
— Теперь — да, уверен, — улыбнулся Джестани, подхватывая стянутые штаны и возвращая их на законное место. — Что ж ты раньше не…
Он запнулся, и Лилайн хмыкнул, помогая ему застегнуть пояс, так что их пальцы встретились и переплелись:
— Боялся. Тебе и так досталось, а тут еще я. Ты же гордый. Или ушел бы, или посчитал бы себя обязанным. Что, не так?
— Так, — тихо согласился Джестани, борясь с желанием прижаться всем телом и удивляясь, как хорошо алахасец успел его узнать. — Я не гордый, я просто дурак. Или пойдем, или давай здесь — как хочешь.
Жадно проведя по его спине ладонями, Каррас стиснул Джестани в объятиях, коснулся губами щеки, потом с явным сожалением оторвался, проговорив:
— Нет уж, давай в тепло. Зря, что ли, я всех выпроваживал? Не хочу наспех.
И больше до самой сторожки они не сказали ни слова.
Ночной лес остался позади, за бревенчатыми стенами и плотно закрытыми ставнями. Шелестел что-то, стучал по ставне веткой, но никто из них двоих уже не слушал. Каррас предусмотрительно накинул изнутри тяжелый засов, прежде чем повернуться к торопливо тянущему с себя куртку Джестани. Подошел, перехватил его ладони, поднес к глазам и по очереди поцеловал каждую. С той же властной низкой хрипотцой проговорил:
— Оставь. Я сам.
Джестани скинул сапоги, чтобы можно было снять штаны, покорно замер под раздевающими его руками, только поворачиваясь, чтобы Лилайну было удобнее. Теперь уже Лилайну…
— А ты? — потянулся к наемнику в ответ, и тот улыбнулся, позволяя то же самое, пока оба не остались обнаженными.
— Значит, на рыбалку всех отправил? — усмехнулся Джестани, любуясь золотящимся в свете догорающего очага телом алахасца. — А если вернется кто-то? Я жрец, про нас и так слухи всякие ходят, а тебе такое не к чести.
— Со своей честью я уж как-нибудь договорюсь, — вроде в шутку, а вроде и всерьез ответил алахасец, шагая вперед, кладя обжигающие ладони на плечи Джестани и медленно ведя ими вниз, будто обрисовывая тело. — И стыдиться тебя не собираюсь. Все, не думай об этом. Ты… как хочешь?
— Сам реша-а-ай, — выдохнул Джестани, нежась в горячих ласковых руках и чувствуя, как возбуждение возвращается уже по-настоящему, надолго. — Только скорей.
— Тогда иди ко мне, — растянул губы в хищной улыбке Каррас, глядя на него с жадным восхищением. — Сюда…
Джестани послушно шагнул к лежанке, откровенно наслаждаясь тем, что можно отдаться на волю того, кто знает, что и как делать в постели. Почти все, кто соглашался быть с ним — открыто или украдкой — предпочитали принимать ласки, а не дарить их. Каррас был другим: в нем чувствовалась спокойная уверенная властность вожака, силе которого сдаться не стыдно и до сладкой жути приятно. Редкая удача — и как раз то, что ему нужно сейчас.
— Ох, какой же ты-ы… — упоенно протянул Каррас, опять оглаживая его всего: от загоревшихся щек до бедер и напрягшихся половинок зада.
Джестани, облизнув губы, встретил взгляд наемника своим, подтверждая всем существом, что подчиняется.
— Быстрее, — попросил снова, опускаясь на лежанку животом. — Ну, что тянешь?
— Вот потому и тяну, — шепнул ему Каррас на ухо, прижимаясь сбоку и по-хозяйски гладя спину, — что слишком долго ждал. Теперь ты мой… Погоди, вот так…
Приподняв Джестани, он подсунул ему под живот свернутое одеяло, раздвинул согнутые в коленях ноги. Провел пальцем по ложбинке между ягодиц, задержавшись у тугого колечка входа. Джестани всхлипнул, уткнувшись лицом в горячий мех, еще сильнее раздвинул колени и поерзал на одеяле, понимая, как развратно и беспомощно выглядит, и чувствуя, что от этого все еще слаще и острее.
— Ты меня с ума сводишь, — хрипло сказал Каррас, отходя от постели и почти сразу возвращаясь снова. — То есть уже свел. Вот с первого раза, как увидел, — веришь? Сам не знаю, как тебя морским отдал. Подушку потом ночами грыз… А ты вернулся. Красивый мой, золотой… Нет, золото — оно мягкое. А ты — как твои клинки: гибкий, холодный, тронь — порежешься. Теперь буду греть, пока не расплавишься…
Он медленно гладил от основания шеи до чувствительного местечка под коленями, ухитряясь доставать повсюду, и сладкая дрожь накатывала вслед за его ладонями, так что Джестани, извиваясь и тяжело дыша, совершенно потерялся в этом горячечном тумане.
— Хороший мой, — снова проговорил Каррас, растягивая его уже смазанными чем-то жирным пальцами. — Ненаглядный… Можно?
— Да, — простонал Джестани. — Давай же! Лилайн…
И выгнулся навстречу долгожданной тяжести, ожидая боли, как радости. Впрочем, больно было недолго. Он и сам не осознавал, как истосковалось его тело по этой медленной тягучей боли проникновения, как сладко отдаются во всем существе мерные долгие толчки. Каррас был очень осторожен, пока не убедился, что все действительно хорошо, он был даже осторожнее, чем сам Джестани, откровенно и бесстыдно подающийся назад, позволяющий брать себя до самого конца, упивающийся каждым движением, прикосновением, вздохом…
Потом они лежали, обнявшись, и Джестани, блаженно закрыв глаза, чувствовал нежные, едва уловимые касания губ Карраса на своем лице, шее, мочке уха.
— Хочешь поменяться? — голосом сытого разомлевшего кота, умей коты говорить, спросил наемник.
Джестани вздохнул, прижимаясь теснее, проговорил:
— Только не сейчас. Может, потом… А ты позволишь?
— Почему нет? — ладонь Карраса гладила его волосы, перебирая изрядно отросшие пряди, спадающие теперь до самых плеч. — Все, что захочешь. Джес…
Тепло его обнаженного тела обволакивало и нежило, и впервые с того поганого вечера, когда Торвальд послал его в таверну, Джестани почувствовал, что совершенно, полностью согрелся. Не столько телом, сколько душой. Каррас ничего не обещал, не клялся в любви, и это было самым лучшим и правильным, что он мог сделать. Просто он был рядом: готовый прикрыть спину в бою и поделиться одним на двоих плащом, спокойный, щедрый на ласку и понимающий, что когда придет время уходить, Джестани придется уйти. Он был как утоляющее боль зелье, как надежный клинок и теплый мех — а большего Джестани и не хотел.
И поэтому он задремал, отдавшись касаниям рук, продолжающих гладить его спину, плечи, волосы…
— Вот это да! — раздался сверху отвратительно громогласный бас Хальгунда, и Джестани напрягся всем телом, проснувшись мгновенно и сразу, как по тревоге. — Похоже, мы не ту рыбку ловили. У Лилайна улов покрупнее нашего будет.
Тяжелая ладонь Карраса придавила Джестани к постели, мягко, но властно, не давая повернуться.
— Не голоси, Халь, — спокойно сказал алахасец. — Ну, кто больше наловил?
— Дык это… — растерянно отозвался Ласим. — Ну я… А вы тут это, значит…
— А мы — это, — равнодушно, но очень увесисто уронил Каррас. — Ты выиграл? Ну, молодец. Кинжал с меня, как обещал.
— Ага… — протянул над головой Джестани Ласим, все еще пытаясь что-то сказать, но Каррас крепче обнял Джестани, окончательно подтверждая своим людям только что увиденное, и попросил тоном, от которого даже Джестани захотелось вскочить и броситься выполнять:
— Хальгунд, вино на огонь поставь. И помолчи чуток, а то у тебя язык впереди мыслей скачет. Турай, рыбу пока в сенях повесь, днем коптильню наладим. Много наловили-то?
— Ну… шухраев две дюжины, — отозвался тихоня Мулир во всеобщем молчании. — Хальгунд пару корсил вытащил и Ласим еще три. А мурья… ее и не считали, на вес прикинули.
— Я ж говорил, ночью самая рыбалка, — усмехнулся Каррас. — Ну, ладно, можете сказать, что собирались, пока языки от нетерпения не облезли. Только мне, а не ему, ясно?
Наступила тишина. Вывернувшись из-под ладони Карраса, Джестани сел, не то что бы прикрываясь одеялом, однако и не позволяя ему сползти с обнаженного тела. Глянул на четверых, с которыми успел разделить и кров, и хлеб, и честный бой, без вызова, но твердо. Кто-то вильнул взглядом, кто-то смотрел удивленно, но вот взгляды скрестились на Каррасе и один за одним опустились вниз, как у волков перед вожаком.
— Ну, дык это… — ухмыльнулся Хальгунд во всеобщем молчании. — Нам-то что? Ты его привел, тебе и решать, как у вас будет. Опять же, как пойдем в деревню солнцеворот праздновать, нам больше девок достанется, а то вечно они на твои синие глазюки кидаются, как рыба на приваду.
— Да хоть всех забирайте, — рассмеялся Каррас с легкостью, которой Джестани отчаянно позавидовал.
***
Алиэр с трудом разлепил глаза, прислушиваясь к разговору рядом. Он уже привык, что его считают беспамятным и ничего не слышащим, поэтому сразу закрыл тяжелые веки, потому что держать их поднятыми стоило сил, которых осталось совсем мало.
— Мы нашли его, ваше величество, — раздался голос, который Алиэр почему-то тихо ненавидел. — Человек сопротивлялся изо всех сил, его душа выстроила вокруг себя такие стены, что мы никак не могли пробиться сквозь них и подцепить его суть на крючок.
— А сейчас? Что-то изменилось?
— Да, — торжествующе подтвердил Верховный жрец Троих. — Защита ослабла, в ней появилась брешь. Он пустил кого-то в свою душу, а мы можем проскользнуть следом. Несколько дней, ваше величество. Еще несколько дней, и он приползет сам, умоляя взять его обратно в море.
— Если это опасно… — начал отец, и Алиэр рванулся из сонной дремы, поняв, кто должен приползти.
— Опасно? — в голосе жреца слышалось равнодушие, за которое Алиэр немедленно захотел его убить. — О, нет, не слишком. Болезненно, конечно, иначе просто не выйдет. Никто не в силах сопротивляться зову моря достаточно долго, чтобы ему всерьез повредило. С чего бы этому человеку быть первым?
— Пусть так, — тяжело уронил отец, и Алиэр почувствовал на лбу его руку. — Делайте все возможное, я надеюсь на вас. Руаль, а что слышно о том наемнике, что привез юношу в прошлый раз?
— Ничего, мой король, — отозвался советник, и Алиэр смутно удивился, что теперь целые Королевские советы проводятся у его постели. — Мы посылаем знаки каждый вечер, но он не откликается. Возможно, уехал далеко или погиб. Люди так ненадежны.
«Неправда, — сказал бы Алиэр, если бы его губы и язык не превратились в комок запеченной внутренним жаром плоти. — Не все. Есть один, он точно надежен, как ни один иреназе, потому что не умеет лгать и предавать. Зачем вы зовете его? Почему не можете просто оставить в покое? Если он пустил кого-то в свою душу, это значит…»
О, как много это значило - и хорошего, и плохого, но Алиэр не додумал тяжелые горькие мысли, потому что все снова закачалось и уплыло в забытье, а когда он очнулся в следующий раз, рядом был только Сиалль, тихо перебирающий его волосы.
— Силь, — прошептал Алиэр, растягивая губы в старательной улыбке. — Как хорошо… Я скучал.
— Мой принц! — встрепенулся Сиалль, вглядываясь в его лицо с жалостью, которая раньше непременно взбесила бы Алиэра до последней чешуйки, но теперь ему было почти все равно. — Вы чего-нибудь хотите? Дать вам тинкалы? Или целителя позвать?
— Не надо… ничего. Посиди со мной, Силь, — попросил Алиэр, чувствуя, как боль и жар отступают, не до конца, но достаточно, чтобы голова не раскалывалась от самых простых мыслей. — Знаешь, я говорил с отцом. Когда все закончится… ты будешь свободен и богат.
— Это неважно, мой принц, — улыбнулся Сиалль так же старательно, как до этого сам Алиэр. — Вы скоро будете здоровы и сами обо мне позаботитесь. Все неважно, кроме вас.
Алиэр молча закрыл глаза, устав даже от этих нескольких слов. Сиалль сидел рядом, и казалось, что его пальцы, гладящие волосы Алиэра, плетут над ним сеть спокойствия и нежного, милосердного забвения. Это было совсем не то, что нужно, но лучше, чем ничего, и Алиэр снова уплыл в сон. В этом сне Джестани опять сидел у костра, только костер прятался в каменном гнезде у деревянной стены, а в руках у Джестани была куча мелкой рыбешки, которую он надевал на веревку, перемежая какими-то листьями. А потом Алиэр увидел черноволосого человека с тонким хищным лицом. Черноволосый подошел к Джестани и по-хозяйски уронил ему руку на плечо, медленно погладив. Джестани поднял к нему лицо и улыбнулся. Алиэр первый раз видел у него такую улыбку — легкую и светлую, как серебристая рябь на волнах в ясный день. И если бы мог, заплакал бы, наплевав на гордость, потому что ради такой улыбки стоило жить — только не ему.
***
— Джес…
Вот к чему было трудно привыкнуть, так это к привычке Карраса просыпаться ни свет ни заря. Джестани и сам умел вставать рано, если нужно, но к чему это сейчас? Остальные и вовсе дрыхли, как сурки, тем более что теперь в сторожке добавилась еще одна лежанка. По молчаливому уговору в тот же день наемники срубили в лесу несколько молодых деревьев и пристроили в сторожке второе ложе, пошире, на которое и перебрались вчетвером, оставив старую лежанку предводителю с Джестани.
Это было лучше, чем можно было надеяться, но по ночам Джестани никак не мог отделаться от мысли, что рядом четверо здоровых оголодавших мужиков, которым будет совсем не сладко услышать их с Каррасом возню под одеялом. Так что дорваться друг до друга всласть получалось только когда загоревшиеся азартом наемники уходили на ночную рыбалку, оставляя их вдвоем. Это стоило неизбежных ухмылок Хальгунда и косых взглядов Ласима, это стоило необходимости при остальных держаться друг от друга подальше. Это стоило чего угодно, тем более что на второй раз Каррас выполнил обещанное, отдавшись с тем же удовольствием, с каким брал, и Джестани, шалея от благодарной нежности и желания, вволю обласкал алахасца, прежде чем неторопливо и старательно взять.
— Джес… — шепнули ему снова в ухо, обдавая кожу горячим дыханием. — Хороший мой, спят же все…
Наглая рука вкрадчиво заползла туда, куда Джестани с превеликим удовольствием пускал бы ее хоть дюжину раз за ночь, если бы не боязнь перебудить всех стонами.
— Чш… — шепнул Лилайн, гладя и лаская его восставшую плоть, которой точно не было никакого дела до спящих в паре шагов наемников. — Все спят. Ну, золотой мой…
Мягко, но решительно повернув его спиной, Лилайн прижался сзади, проникая мучительно медленно, и Джестани закусил губу, изнемогая от разливающегося по всему телу кипятка удовольствия.
— Джес…
Лилайн обожал все делать сам, заласкивая и разнеживая его до полной потери соображения, покрывая поцелуями лицо и тело, вплетая пальцы в волосы, шепча на ухо похабные нежности, от которых вставало даже вернее, чем от бесстыжих рук.
Правда, сейчас он ухитрялся иметь его совершенно бесшумно, не считая рваного дыхания обоих. Пальцы алахасца сомкнулись на члене Джестани, пока глубокие толчки соединяли обоих в старом, как мир, ритме.
— Джес… — выдохнул Лилайн, изливаясь, и Джестани покорно выгнулся, за несколько быстрых движений рукой наемника добираясь до того же блаженства.
Потом они додремывали до рассвета, не в силах оторваться друг от друга, и Джестани чувствовал себя счастливым и спокойным, пока не уснул, провалившись в сон, как в зыбучие пески: медленно и неотвратимо. В его сне было море. Оно плескалось под солнцем, такое невинное и безмятежное, но Джестани, подчиняясь неслышному зову, вошел в прохладные плотные волны, вдохнул воду и опустился на дно. Каррас, свобода, надежда на возвращение в Арубу — все осталось наверху, сияя сквозь толщу воды остатками солнечного света.
— Возвращайся, — услышал Джестани незнакомый голос, тягучий и властный. — Возвращайся, человек, или умрешь в муках.
Он проснулся от собственного вскрика. Кто-то из наемников недовольно заворчал сквозь сон, на него рявкнул Каррас, встревоженно склонившись над Джестани, а вокруг шумело и волновалось, застилая людей и сторожку, не желающее отпускать добычу море. Бескрайнее, беспощадное, терпеливо ждущее море.
