***
Джестани с трудом разлепил свинцовые веки, пытаясь хоть что-то рассмотреть в колышущемся вокруг сумраке. Нащупав руку Лилайна, сжал ее, почувствовав, как мгновенно встрепенулся наемник. — Что, малыш? — в усталом голосе Лилайна слышалось нежное терпение, от которого Джестани опять стало невыносимо стыдно. — Пить хочешь? Или поешь? Ребята куропатку поймали… Хоть навара попей, а? Джестани облизнул пересохшие губы, слабо мотнул головой. Пить… воды хотелось, но жажду она совершенно не утоляла, после каждого глотка горло пылало огнем, словно он хватанул кипятка. От еды и вовсе мутило: желудок выворачивался наизнанку, как пустой мешок, даже от нескольких ложек мясного навара или взбитого с молоком яйца, что в первые дни болезни Лилайн пек ему на сковороде. — Ох, Джес, — вздохнул наемник, кладя ему на лоб восхитительно холодную ладонь. — Что же мне с тобой делать? — Прибить, — с трудом улыбнулся Джестани. — Прости, Лил. Глупо… вышло. Ничего, скоро… освободишься. — Заткнись, — хмуро посоветовал Лилайн, другой рукой отжимая мокрую тряпку взамен только что снятой высохшей и кладя ее Джестани на лоб. — А то не посмотрю, что больной, и в самом деле по роже дам. Хальгунд за целителем в город поехал. Потерпи, Джес… — Не поможет, — отрешенно сказал Джестани, глядя наверх, где вместо бревенчатого потолка колыхались мутные волны. — Лил, хватит. Сам ведь понимаешь — не поможет. Иди, отдохни лучше. Вторые сутки на ногах. Иди… — Да я поспал, пока Турай с тобой сидел, — вздохнул Лилайн. — Думал, на часок прилягу и как провалился. Всю ночь проспал. — Ночь? — переспросил Джестани, по-новому вглядываясь в сумрак вокруг. — Так сейчас утро? — День уже… Джес, ты что? Света… не видишь? Джестани старательно улыбнулся, понимая, что Лилайна все равно не обмануть. — Ничего, пройдет. Должно же оно пройти когда-нибудь. Просто не позволяй мне уйти, ладно? Наемник снова молча сжал его ладонь, и в горле у Джестани запершило от невысказанной вины и благодарности. Проклятый морской народ. Не зря рыжий предупреждал убираться как можно дальше, но кто знал, что зов моря достигнет даже предгорий в полутысяче гардаров от побережья. Достигнет и вцепится, как крючок входит в плоть заглотившей его рыбины. И тут уж бейся — не бейся, соскочить не выйдет. Разве что вырвешь предательскую наживку вместе с нутром… — Не позволяй, — измученно попросил Джестани, снова закрывая глаза. Прошлой ночью Лилайн отлучился на несколько минут, не больше. Отошел в кусты по нужде. А когда вернулся, Джестани уже переполз поляну, подтягиваясь на руках и вцепляясь в мокрые прелые листья скрюченными пальцами, пытаясь то ли ползти быстрее, то ли, напротив, удержаться, зацепиться, остановиться… Слабо отбивался от подхватившего его Лилайна, шепча бессвязно, как ему нужно домой, в море. Как ждет его прохладная глубина, как душно и тяжело на суше, а воздух жжет и давит. Плакал и просил отпустить на волю, домой. Домой! Потом, немного придя в себя и вцепившись уже в перепуганного наемника, Джестани заставил того поклясться алахасскими богами, что не позволит сбежать, удержит — и если надо, то силой. Добраться в одиночку и пешком к проклятому морю он, конечно, не добрался бы, но… Страх поселился внутри, разрывая Джестани пополам. Одна часть души рвалась туда, на зов ставшей невыносимо желанной морской глубины, вторая упрямо сопротивлялась. Выныривая из очередного забытья, что с каждым разом становилось пугающе дольше, Джестани мечтал о море и ненавидел его. Ему не раз приходилось видеть пристрастившихся к какому-нибудь дурману — зрелище жалкое и отвратительное, а теперь он со стыдом понимал, что сам стал таким. Проклятые иреназе… — Джес, — тихо донеслось издалека, будто с сидящим рядом Лилайном их разделяла стена. Или толща воды. — Джестани, золотой мой… Потерпи… Никому тебя не отдам, не бойся… Целителя, привезенного Хальгундом, Джестани уже не увидел. Вокруг него, мечущегося в горячечном полузабытьи, плавали смутные тени, слышались знакомые вроде бы голоса. Потом пропали и они. Джестани падал и падал то ли в пропасть, то ли в бездонную глубину, не в силах сопротивляться телом, но душой и разумом упрямо цепляясь за одну-единственную мысль: он не хочет в море. Лучше умереть — но свободным. А потом пропасть кончилась, и Джестани, задохнувшись от восторженного ужаса, вдруг не разбился, а оказался на прокаленной солнцем террасе храма Малкависа, откуда уезжал с Торвальдом в Аусдранг. Целую вечность назад это было. Плавились под ногами шершавые плитки террасы, знакомые до каждой трещинки и выбоины. Над головой шумели жесткие листья-веера древних коверний, посаженных в честь погибших жрецов, бросали на дорожки вокруг храма ажурную тень. Джестани замер, глядя в яростно голубеющее небо, уже раскаленное, пышущее жаром, несмотря на утро. Потом опустил голову и встретил безмятежно спокойный взгляд незнакомого человека, стоящего под ближайшей ковернией напротив террасы. — С возвращением, — разомкнулись узкие губы на спокойном немолодом лице коренного арубца. — Исполнен ли долг, дитя храма? — Да, — отчаянно выдохнул Джестани, сам не понимая, почему отчитывается не старшему жрецу, а какому-то незнакомцу в одеянии паломника: простой тунике, подпоясанной веревочным поясом, и веревочных же сандалиях. — Я был верен долгу и клятве. Не моя вина, что верность оказалась не нужна тому, кого я берег. — Это так, — задумчиво согласился незнакомец, словно имел право решать судьбу Джестани. — Но ты не вернулся домой, дитя храма. Почему? — Я… не смог. Не успел. Снег закрыл перевал, и я остался… Джестани оправдывался, понимая теперь совершенно ясно, что лжет. Лжет самому себе. Пусть перевал был закрыт, пусть ему нельзя было уходить из Аусдранга морем, но ведь он сам обрадовался, что появился повод задержаться. Повод остаться рядом с синеглазым красавцем-наемником. — Снег, значит? — мягко усмехнулся незнакомец, разглядывая его с веселым, совсем не обидным любопытством. — Что ж, бывает. Не смог так не смог. Успокойся. Долг выполнен, дитя храма, и никто не осудит тебя лишь за то, что ты молод и горяч сердцем и плотью. Что же теперь? — Теперь… — Джестани осекся, словно смутный сон вспоминая то, что осталось позади: зов моря, лихорадку, мучительное томление и страх. — Я не могу вернуться. — Тогда не смог, теперь не могу… — поморщился незнакомец, продолжая разглядывать его. — Ты думаешь, судьбе есть дело до твоей слабости? Она дает силу тем, кто знает, куда ее применить. Чего ты хочешь, дитя храма? — Вернуться, — снова выдохнул Джестани, чувствуя, как дыхание опаляет губы. — Я хочу вернуться домой, в храм. — В самом деле? — прищурился незнакомец. Перед тем, как ответить, Джестани глубоко вздохнул, глядя в бесстрастные светло-серые глаза напротив. — Нет, — признался он, удивляясь своей непонятной откровенности. — Я не хочу возвращаться. Но это мой долг… — Я не про долг спрашиваю, — продолжил недовольно морщиться незнакомец. — Чего ты хочешь? На самом деле, сердцем, а не разумом. — Я… — Джестани запнулся, понимая, что никогда не позволял себе думать о том, чего ему хочется. Хочется… Странное слово. Всегда было — должен, обязан, надо! А чего он хочет, никого особо не интересовало. Был долг перед храмом, который заменил ему семью, была клятва верности тем, кто покупал его клинок. И этого хватало, чтобы чувствовать себя нужным и знать, что он живет правильно. Но чего же он… хочет? — Я не знаю, — с тихим отчаянием признался он странному собеседнику. — Правда, не знаю. — Знаю, что правда, — усмехнулся тот, становясь вдруг очень знакомым, только Джестани никак не мог сообразить, где видел этот пронзительный взгляд. — В том и беда, видишь ли. Если ты не знаешь, чего хочешь, как это сообразить твоей судьбе? Ну, попробуй еще раз. Только быстрее, а то время, отпущенное твоему телу, на исходе. Зов моря не может сломить твою волю, и это похвально. Но он может забрать жизнь и уже почти сделал это. Так чего же ты хочешь, дитя мое? — Я… — прошептал Джестани пересохшим ртом, внезапно понимая, кто перед ним. — Я хочу… Мысли метались и путались, он вдруг почувствовал себя действительно маленьким ребенком, но тот, кто назвал его «дитя», терпеливо ждал, смотря мягко и сочувствующе, так что Джестани собрался с духом и задумался. Чего же он хочет? Остаться с Каррасом? Но они с наемником всего лишь друзья и случайные любовники. Да, им на диво хорошо вместе, удобно, как мечу в умело подобранных ножнах, как ноге в сшитом по мерке и слегка растоптанном сапоге. Приятно, надежно… Но Джестани не собирался себя обманывать: он не любит Лилайна. Ценит, уважает, вожделеет, но не любит, как любил Торвальда. Если хоть раз понял, как поет и ликует душа рядом с любимым, то обмануть себя уже не сможешь. Значит, вернуться в храм? Отдохнуть, прийти в себя и снова принести клятву тому, у кого хватит денег заплатить за его верность? Новый город, новые люди… Судьба не хуже многих, но стоит подумать об этом — и хочется выть от тоски. Море? Нет, только не туда! — Время уходит, — негромко подсказал ему тот, кого Джестани даже в мыслях благоговейно страшился назвать по имени вот так, лицом к лицу. — Говори же, дитя. Не страшись оказаться непочтительным, бойся солгать самому себе, потому что я часть тебя и наоборот… — Свободы! — торопливо выпалил Джестани и даже зажмурился от страха, но тут же снова раскрыл глаза, жадно впитывая облик стоящего перед ним, ловя его одобрительную усмешку. — Я хочу свободы! Самому решать за себя! — Хороший выбор, — легко и звучно рассмеялся стоящий в тени коверний. — Мне нравится. Что ж, пусть будет по-твоему, дитя. Но чтобы решить, надо посмотреть в глаза своему страху. Ты просил силы сопротивляться — и получишь ее. Но изменить судьбу не в силах даже я. Ты сможешь выбрать — и заплатить за свой выбор, каким бы он ни был. Ты готов платить за свободу? Листья коверний, плиты террасы, полупрозрачные перья облаков и камни храмовой стены — все поплыло у Джестани перед глазами, сливаясь в горячее марево, как бывает над песком в пустыне. Хватая раскаленный воздух пересохшими губами, он одновременно вынырнул в сознание и полутьму охотничьего домика. Настоящую полутьму, а не бредово-лихорадочный сумрак временной слепоты. За окном, затянутым пленкой из бычьего пузыря, только разгорался день… Джестани облизал потрескавшиеся губы, еще чувствуя призрачный жар далекой Арубы, прошептал склонившемуся над ним Лилайну. — Лил… помоги мне. Прошу. Мне надо добраться к морю. Я не брежу. Теперь уже нет. Не хочу умирать… так. Будто рыба на крючке. Он сказал, что я смогу выбрать… сам… Что буду свободен, если не испугаюсь… — Кто сказал? Лицо Карраса плыло и качалось, но это уже был не бред, а обычная слабость от голода, и видения морской глубины вокруг если не исчезли совсем, то отступили, словно давая Джестани отсрочку. — Малкавис, — прошептал Джестани, невольно улыбаясь. — Мой бог и повелитель. Он обещал мне свободу. Помоги, Лил. Мне очень нужно… вернуться.***
В этот раз, когда Алиэр проснулся, чувствуя себя слабым и пустым, как снятая рыбья шкурка, у его постели — очередная странность — кроме дежурного целителя обнаружился Ираталь. — Что, опять охраняете? Боитесь, что меня убьют раньше, чем сам сдохну? — съязвил Алиэр, переворачиваясь на бок и чувствуя, как начинает молотить от этого простого движения сердце. — Я искал вашего отца, мой принц, — мягко сказал Ираталь. — Простите, что побеспокоил. — Извините, — буркнул Алиэр, отводя взгляд. — У меня дурной язык, каи-на Ираталь, сами знаете. — Ничего, — кивнул Ираталь, зависая рядом. — Как вы себя чувствуете? — Замечательно. Хоть сейчас на большие гонки. Алиэр измученно пожал плечами. Кого обманет его глупая бравада? Ираталь и правда глянул сочувственно, покосился на читающего чуть поодаль книгу целителя. Вздохнул: — Мне жаль, тир-на. Я молюсь о вас Троим, как и весь Акаланте. Выглядел начальник охраны уставшим, даже кожа посерела, а чешуя утратила здоровый блеск. Алиэр вспомнил, как злился на него, и сам удивился тому, что от гнева осталась только тихая горечь. — Ираталь, — негромко спросил он, понимая вдруг с пронзительной ясностью, что это, скорее всего, их последний разговор. — Вы ведь были на войне? Дождался кивка, выдавил через силу: — Вам было… страшно? — Да, тир-на, — помолчав и спустившись чуть ниже, ответил Ираталь. — Было. И не только на войне. — Но вы же… справились. Как, Ираталь? Я… просто… Он запнулся, страшась выговорить жгущие язык слова, признаться в позорной слабости. Отцу ни за что не сказал бы, пусть запомнит его хотя бы смелым. Но хоть кому-то… — Я боюсь, — выдохнул Алиэр, отводя взгляд от серьезного внимательного лица Ираталя. — Как последний трус, понимаете? Лежу и жду, когда все закончится. Хоть как-нибудь, лишь бы скорее. Ненавижу ждать. Да еще когда сам не могу ничего сделать. — Трусость не в этом, мой принц, — так же тихо ответил Ираталь, опускаясь совсем рядом и беря его ладонь в свои. — Когда смерть рядом, не боится только безумец. Вы жалеете о том, что сделали? — Нет. Или да. То есть жалею, но… Алиэр помолчал, собираясь с мыслями, заговорил опять, мучаясь от невозможности сказать так, чтобы было понятно: — Я должен жалеть о городе, правда? Я погубил Акаланте. Если отец не сможет все исправить, наш род прервется и будет война. Я же вместо города спас одного двуногого. И я — трус. Мне так хочется жить. Не ради города, а просто — жить. — В этом нет ничего плохого. Ладони Ираталя были твердыми, с жесткими мозолями от оружия. Алиэр замер, даже глаза прикрыл, пытаясь понять, как это: ничего плохого в трусости. — Ничего плохого, поверьте, — повторил начальник охраны. — Никто не хочет умирать. Мой принц, это не трусость. Трусость — покупать свою жизнь ценой чужой смерти. Трусость — делать подлости и говорить, что это не твоя вина. Трусость — бояться решений. Ваш поступок не назвать умным, но трусость… это не про вас. — Спасибо, — попытался улыбнуться Алиэр и повторил, опять закрывая глаза: — Спасибо, Ираталь. Мне, правда, жаль, но иначе я не мог. И если бы все вернуть, я бы все равно… так же… Просто… страшно. — Мне тоже, — серьезно сказал начальник охраны, не отпуская его руку. — И вашему отцу, и многим другим. Мы все боимся, но надеемся на лучшее. Всегда. Алиэр качался на волнах. Теплых темных волнах. В таком же темном небе кричали чайки, и это было странно, потому что ночью чайки спят. Ну, должны спать… Но теперь все было странно и неправильно, так что чайки, кричащие ночью — это сущие пустяки. А если хорошенько прислушаться, то это и не чайки вовсе. — Вы обещали, — тихо и яростно звучал голос отца. — Тиаран, вы обещали, что успеете. Он горит и тает, а человек все еще не вернулся. Где же ваши клятвы? — Простите, мой король, — звучал другой голос, тусклый от усталости. — Да, мы не рассчитали. Не учли, что юноша — жрец земного бога. Он черпает силу своего повелителя, иначе объяснить его упорство и стойкость я не могу. Но теперь — все. Зов достиг цели, я уверен. Остальное в ваших руках, мой король… — … я приказал… днем и ночью… наемники… в бухте… Алиэр жадно ловил обрывки слов, уносимые раскаленным ветром, снова запутавшись в голосах. Теплые темные волны боли не отпускали, унося с собой, грозя забрать насовсем, и это было обидно и тоскливо, но уже совсем не страшно. Чайки… что же они так кричат? Разве не видят, что ему хочется спать… спать…***
В прошлый раз от Адорвейна до предгорий они с Каррасом, торопясь уйти от погони, добрались за три с лишним дня. И Джестани под страхом смерти не смог бы объяснить, как теперь наемник довез его к морю за двое суток. Двое безумных дней и ночей в липком, тяжелом, горячечном мареве вернувшейся лихорадки. В этот раз, правда, они ехали не вдвоем: выбираясь из мучительного забытья, Джестани видел и Хальгунда. Верзила-северянин сменял Карраса, осунувшегося от усталости, они по очереди везли Джестани перед собой в седле, потому что позади он бы не удержался. На редких привалах Лилайн растирал ему затекшие руки и ноги, вливал горячее вино и заставлял съесть немного копченой медвежатины с хлебом, потом усаживал в седло, и бешеная скачка продолжалась. Однажды они напоролись на патруль королевских егерей. Джестани словно сквозь туман слышал короткий разговор, не различая слов. Кто первым вытащил клинки, он не помнил, просто на следующем привале Хальгунд, хмуро ухмыляясь, перетянул повязкой окровавленное плечо, а Лилайн, силой запихав в Джестани очередной кусок мяса с лепешкой, промыл жгучей настойкой кипренника глубокий порез на бедре. — Простите, — только и смог проговорить Джестани, изо всех сил стараясь не потерять сознание, чтоб хоть этим не доставлять еще больше хлопот. — Не бери в голову, Джес, — усмехнулся краешками рта Каррас, помогая ему сесть в седло. — Никогда я этих егерей не любил, а они меня и подавно. Хальгунд, поезжай вперед, мы за тобой. Если что — сам знаешь… — Не учи отца штаны снимать, — осклабился северянин, подавая коня вперед и скрываясь за деревьями. — Ну, давай, Джес, немного осталось, — голос обнимающего его за плечи наемника по-прежнему был терпеливым и ровным, так что в Джестани всколыхнулось чувство вины. — Прости, — снова попросил он, цепляясь за луку седла. — Угораздило же тебя со мной… Вместо ответа сухие горячие губы коснулись его щеки, а потом снова была скачка, и в конце сливающегося в непрерывную стену деревьев леса — внезапно открывшееся море. Темная ночная гладь, полная тихого рокота прибоя, запаха соли и водорослей, исчерченная призрачным сиянием лунной дорожки. Джестани едва не заплакал от облегчения, так неожиданно отпустил его проклятый зов. — Лил, — прошептал он, запрокинув голову, бессмысленно-блаженно разглядывая ночное небо. — Все прошло. Слышишь? Зов… его нет! — А это потому, что он уже не нужен, — опасно спокойным голосом пояснил Каррас, одной рукой по-прежнему обнимая Джестани за плечи, а другую роняя на эфес меча. — Дозвались… Во-о-н, встречают. Хальгунд, поближе держись… Джестани, сбросив предательскую негу облегчения, вгляделся в темноту. Прислушался. Тихие всплески почти сливались с шелестом волн, и почти у самого берега качалась на волнах лодка с только что зажженным фонарем — крошечный маяк, отлично видный как с моря, так и с суши. Только сейчас он понял, что Каррас — нарочно или случайно — привез его в ту же самую бухту, откуда все началось. Почему сюда? — Джес, — горячее дыхание наемника опалило ему щеку. — Я не знал, клянусь. Дурак, надо было догадаться… — Ничего, — с трудом улыбнулся Джестани. — Все правильно. Так и надо. Отпусти, Лилайн. Каррас молча разжал руки, но не отпустил совсем, а помог Джестани слезть с лошади, так же молча спрыгнул следом. Сунув повод коня в руки Хальгунду, пошел за Джестани к серебрящейся кромке воды, за которой замерли два силуэта. — Каррас! — окликнул их Хальгунд. — Справа! Джестани замер на полпути к морю, глянул вправо, в черную громаду скалистых обломков. Лилайн, остановившись рядом, пропустил воздух сквозь зубы. В темноте мелькнул огонек, другой… — Не вздумайте! — громко и ясно предупредил Джестани, зная, что голос разносит его слова и над морем, и по берегу. — Если с моих спутников хотя бы волос упадет — ваш король получит мой труп. С водной глади донесся резкий пронзительный свист — из темноты скал выступил широкоплечий человек с поднятыми вверх руками. Предосторожность далеко не лишняя — за спиной Джестани скрипнула взведенная пружина арбалета Хальгунда. Стрелять с коня да еще в полной темноте — занятие бессмысленное, словно море сапогом вычерпывать, но дуракам везет, как известно. И болт вполне мог отыскать цель по случайности. — Тихо-тихо, — спокойно сказал человек из темноты. — Не будем делать глупостей, уважаемые. Господин Джестани, с вами хотят поговорить. Просто поговорить, не больше. — А вы что же, уважаемый, у них переводчиком служите? — безмятежно поинтересовался Каррас, в противовес своему спокойному тону подобравшись, как рысь перед прыжком. — Можно и так сказать, — усмехнулся вышедший из скал, будто не замечая, что стоит под прицелом арбалета. — Я здесь для того, чтоб никто лишний не сунулся. Люди его величества Торвальда, например. Так что господин Джестани может подойти к морю ближе — для разговора, а мы с вами постоим тут, скоротаем время за приятной беседой. Простите, господа, не знаю, как вас зовут… — Ничего, это беседе не помеха, — в тон ему откликнулся Лилайн и уже с тихой серьезностью спросил: — Джес? — Да, — помолчав немного и услышав, как замерло все вокруг в ожидании его ответа, сказал Джестани. — Все верно, Лилайн. Я хочу поговорить. Он сделал еще несколько шагов, остановившись так близко от воды, что набежавшая волна лизнула сапоги, всмотрелся в темноту и позвал: — Кто меня звал? Я здесь! Волна плеснула еще раз и снова, уже иначе, сильнее. Темная фигура отделилась от лодки, приблизилась настолько близко, насколько позволял каменистый берег. В руке иреназе сжимал взятый с лодки фонарь, и в его свете Джестани увидел знакомое лицо. — Ваше величество, — склонил он голову в учтивом, но холодном поклоне. — Неужели вы ждали? — Мне передали, что ты приближаешься, — отозвался король иреназе, покачиваясь на волнах. — Зов моря привел тебя, Джестани из Арубы. — Нет, — бесстрастно уронил Джестани, выпрямляясь еще сильнее. — Нет, ваше величество, ваш зов только довел меня до сумасшествия и почти убил. Это мой повелитель Малкавис дал мне силы очнуться, а друзья привезли сюда, спасая от мучительной смерти. Будь он проклят, ваш зов. — Ты хотел сказать, будь прокляты иреназе? — так же спокойно уточнил король. — Я сказал то, что хотел сказать, — равнодушно ответил Джестани. — До всех иреназе мне дела нет и проклинать их не за что. Но вот ваша семья… Вы привыкли брать то, что вам нужно, силой и подлостью. Но иногда ни сила, ни подлость не могут дать желаемого. Если я снова услышу ваш зов и пойму, что не могу сопротивляться, я просто убью себя. Вы меня знаете и знаете, что это не пустые слова. — Подожди! — тревожно вскрикнул морской король, видя, что Джестани качнулся в сторону, поворачиваясь. — Стой же! Дай и мне сказать то, ради чего я ждал тебя, Джестани из Арубы. Прошу… Джестани замер, снова медленно обернулся лицом к морю. — Выслушай, — просительно сказал король, и по его голосу Джестани слышал, каким напряжением дается владыке Акаланте эта просительная мягкость. — Ты прав, зов — это подлость. Но у меня не было иного способа тебя найти и призвать. Я прошу прощения за все, что ты пережил по нашей вине. — То есть за то, что чудом остался жив? — бесстрастно уточнил Джестани. — Ну, за это вам не привыкать просить прощения, а мне — вас прощать. Или вы хотите просить прощения за то, что собирались меня убить под водой? — Нет, — тяжело вздохнул король иреназе. — За это я и сам не смог бы себя простить, что уж говорить о тебе. Джестани, я звал тебя, чтобы попросить. Чтобы умолять тебя вернуться в Акаланте, к Алиэру. — Что? — выдохнул Джестани, ожидая этого и все же не веря подобной наглости. — После всего? Вы решили, что стоит попросить — и я пойду, как баран на бойню? Вернусь туда, где меня… — Выслушай… В голосе иреназе звучала такая мучительная тоска, что Джестани бы проняло, не переполняй его ледяная злость на лицемерие морского народа. — Это я велел жрецам сварить зелье, разрывающее запечатление ценой смерти одного из вас. И, конечно, не Алиэра. Ты же понимаешь… — Еще как, — холодно согласился Джестани. — Это все во благо народа. Любимый довод королей, когда совершается очередная подлость. Благом народа можно оправдать что угодно, этот урок я хорошо выучил. — Ради блага народа и жизни моего сына, — покорно вздохнул король. — Да, ты имеешь право презирать и ненавидеть. Но в этом Алиэр не виноват. Когда он узнал, то возмутился… — Конечно, — перебил Джестани, чувствуя, как ветер с моря пронизывает его насквозь, и решив закончить бесполезный разговор. — Да, он узнал, что может на всю жизнь оказаться прикованным к сухопутному отребью, и так испугался, что выкинул меня из моря, как рыбак — протухшую рыбину из лодки. Не трудитесь рассказывать — я знаю, что могло случиться. — Нет, — тяжело упало короткое увесистое слово, и тут же король иреназе снова смягчил тон: — Ты не знаешь, поверь. Алиэр обманул тебя. Запечатление было бы разорвано ценой твоей жизни, но он этого не хотел, потому и помог тебе бежать. — Что ж, — буркнул Джестани, плотнее запахиваясь в подаренный Лилайном плащ. — Значит, раз в жизни он поступил порядочно. И что из этого? Я должен быть благодарен? Он мне задолжал куда больше, чем вернул. — Джестани, — негромко и очень ясно сказал король иреназе. — Он отдал долг, поверь. Алиэр умирает. Мой глупый мальчик был жесток и несправедлив к тебе, но он расплатился всем, что имел. Запечатленных нельзя разлучать так безрассудно, это убивает их. Но ты человек, и всю тяжесть разрыва принял на себя Алиэр. Сам принял, по собственной воле. Он отпустил тебя, зная, что заплатит жизнью… — Что? — растерянно выдохнул Джестани, веря и не веря одновременно. В памяти вспыхнуло: вот принц обнимает его на ложе перед побегом, у него странно задумчивый и теплый голос, а прикосновения осторожные, даже ласковые. И он же, немного позже, цедит грубые и похабные слова, словно стремясь ударить ими побольнее, оттолкнуть. Как? Как Джестани в голову не пришло, что такая резкая перемена — это странно и подозрительно? Да потому и не пришло, что рыжий сделал для этого все: заставил Джестани поверить, что между ними нет ничего, кроме ненависти и презрения. Дурак! Оба они дураки… — Он же… — заговорил Джестани снова и осекся, не зная, что сказать. Сзади молчаливой тенью замер Лилайн, чуть поодаль Хальгунд терпеливо ждал их обоих, ждал и незнакомый наемник, и его люди в скалах, и второй иреназе, сопровождающий короля… — Он умирает, — с той же страшной ясностью повторил король беспомощно ломким голосом. — Мой сын и надежда Акаланте платит за то, что сделал с тобой. И платит страшно, Джестани. С первого дня, как ты получил свободу, Алиэр мечется в лихорадке, лишь ненадолго приходя в себя. Повторяет в бреду твое имя… Джестани, он умолял меня не отправлять зов. Просил отпустить тебя, позволить уйти… Умирая — просил за тебя. А теперь я прошу тебя, воин. Умоляю, сжалься. Ради Акаланте, где впервые за триста лет поверили, что не все люди подлы и жестоки. Не губи наш город вместе с Алиэром. И не губи Алиэра… Он отпустил тебя, Джестани из Арубы… — Перестаньте. Джестани сжал кулаки, уже не чувствуя холода, прошептал-простонал в ледяную тьму, разделяющую их с иреназе: — Хватит… Что я могу? Вернуться и умереть? — Нет! Иреназе даже хвостом всплеснул, пытаясь подплыть ближе, и фонарь закачался в его руках. — Нет, — умоляюще повторил король. — Ничего подобного, клянусь! Ваша суть сейчас так тесно связана, что лишь ты можешь вернуть Алиэра из-за грани жизни и смерти. Ты теперь драгоценнейшее из сокровищ Акаланте! — Надолго? Все равно вам придется разорвать запечатление. А значит — убить меня. Джестани поежился от пронизывающего насквозь, несмотря на плащ, ветра, виновато подумав, каково сейчас Лилайну с Хальгундом. — Этого не будет, — поспешно отозвался повелитель Акаланте, словно Джестани уже согласился. — Жрецы обещали разорвать запечатление иначе. — И я должен поверить? — Джестани, вам даже не придется делить ложе. Алиэр так слаб, что твоя ненависть, попытайся мы тебя заставить, убьет его. Все, о чем я прошу — быть рядом с ним. Не пленником, а гостем! Разговаривать, прикасаться… Одну луну, не больше! Я клянусь Сердцем моря, что не позволю причинить тебе вред и ни к чему не стану принуждать! — Не могу, — прошептал Джестани больше себе, чем иреназе. — Как вы не понимаете? Вернуться к этому… И снова в памяти непрошено всплыло: вот Алиэр говорит, чтобы Джестани не боялся за своих близких, им ничто не угрожает. А потом врал в глаза, оскорблял — лишь бы человек уплыл. Отпускал, зная, что умрет… Джестани сглотнул комок в горле, повернулся и пошел от моря. Остановился, лишь наткнувшись на Лилайна, вцепился наемнику в плечи, судорожно сжав пальцы на толстой коже куртки, сказал тихо: — Лил… Лилайн… — Не дури, малыш, — услышал на ухо торопливо-горячечное. — Плевать, сколько их там в скалах. Не догонят. А догонят — им же хуже. Нельзя тебе возвращаться, ты только в себя пришел, оттаял. Чтоб он сдох, этот их принц… — Лил, — беспомощно повторил Джестани, — он меня отпустил. Он умирает, потому что отпустил меня. Как я смогу с этим жить? И остальные, весь город, они-то чем виноваты? — А ты — чем? — зло выдохнул Лилайн, обнимая его. — Ты им веришь? Джес, очнись, ты для них чужак, двуногий! Они тебя используют, чтоб спасти своего принца! — Ну да, — обыденно согласился Джестани, дыша запахом Лилайна, запоминая его голос, тепло тела и силу рук, и беспомощно мучаясь виной. — Я знаю. Лил, прости. Малкавис сказал, что я должен заплатить за свободу. Все правильно. Я не хочу всю жизнь бояться моря. И не хочу стыдиться того, что там было. Я вернусь туда сам, понимаешь? Потому что я так решил. Лил, прости… Ты мне дорог, очень… — Заткнись, малыш, — прошептал Каррас, сжимая его до боли, прижимая к себе, впечатываясь телом в тело. — Замолчи, слышишь? Решил — делай. Но если через луну ты… — Вернусь, — через силу улыбнулся Джестани. — Обязательно. И еще… Заставив себя высвободиться из объятий Лилайна, он расстегнул плащ, накинул тому на плечи. Щелкнув пряжкой, подал пояс наемнику вместе с пристегнутыми клинками. Мгновение поколебавшись, стянул сапоги, бросив их на песке, освещенном первыми лучами встающего из-за виднокрая солнца. Сделал шаг назад, не отрывая взгляда от закаменевшего лица Карраса. Прошептал: — Это не зов, понимаешь? Просто я должен. Я вернусь, обещаю. И, круто обернувшись, чтоб скрыть нагло подступающие к глазам слезы, бегом кинулся к морю, спотыкаясь и скользя на крупной гальке, торопясь прыгнуть в плеснувшую навстречу высокую зелено-голубую волну с белым гребнем. КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ