Море в твоей крови

       Вокруг было море. Холодная, темная, бескрайняя вода, и уже не ночное, но еще не рассветное небо смыкалось с ней где-то невообразимо далеко, пряча солнце в молочно-серых глубинах. От летящих брызг Джестани мгновенно промок насквозь, хотя стоял в воде только по пояс, а идущие к берегу волны прокатывались вокруг него едва ощутимыми упругими толчками. Позади, на близком и одновременно бесконечно далеком берегу, остался Каррас, и Джестани боялся повернуться, хотя встретиться с алахасцем взглядом все равно не вышло бы.       А впереди, всего в паре-тройке шагов, если бы воду можно было мерить шагами, качались в воде двое иреназе, приподнявшись над спинами салту, то выныривая из морской мглы, то снова погружаясь в нее до середины груди. Качались и молчали. И это, пожалуй, было самым умным, что они могли сделать, потому что Джестани чувствовал себя натянутой до предела тетивой. Растяни еще хоть на волос, тронь неосторожно — порвется, хлестнув наотмашь.       — Вы сказали, — услышал он свой бесстрастный голос будто со стороны, — что не станете ни к чему меня принуждать.       — Это верно, — разомкнул губы король иреназе, шевеля ими так, словно ему было трудно говорить. — Запечатление слишком неустойчиво, оно истончается, рвется, как сгнившая водоросль. Твоя ненависть убьет Алиэра, а ты ведь его возненавидишь, если…       — Я его и так не слишком люблю, — уронил Джестани. — Этого вы не боитесь?       Кариалл молча пожал плечами. Небо немного посветлело, и Джестани теперь видел, что король обнажен до пояса, только на шее толстая цепь с темным круглым камнем.       — Принц умирает, — подал голос второй иреназе, и Джестани узнал Ираталя. — У нас нет выбора, господин жрец, мы можем лишь надеяться, что вы сумеете обуздать свою ненависть.       — И я должен поверить? После стольких предательств и лжи?       — Я поклялся Сердцем моря, — в голосе короля слышалась такая бездонная тоска и усталость, что Джестани едва не дрогнул, но тут же в памяти всплыл потолок его комнаты-темницы.       — Никакого принуждения к постели, — сказал он так же бесстрастно. — Иначе, Малкависом клянусь, вы узнаете, как я могу ненавидеть. Никаких угроз. Вы больше не будете мне лгать — что бы я ни спросил. Когда истечет месяц, я вернусь на землю, но если Алиэр снова оскорбит меня словом или делом, вы отпустите меня раньше. И вы никому не позволите причинить мне вред или проявить неуважение: ни принцу, ни жрецам, ни другим иреназе, ни распоследней медузе. Вы клянетесь в этом, ваше величество?       — Да, — так же бесцветно отозвался король, поднося к губам висящий на цепочке камень. — Клянусь Сердцем моря, что хранит Акаланте, его сутью и силой. Я клянусь соблюдать все эти требования и беречь вас, как самого дорогого гостя. Но поспешим, прошу…       Камень в его пальцах вспыхнул тревожным кровавым огнем, словно на него упал солнечный луч, но вокруг по-прежнему был серый полумрак, а огромный рубин — чем еще могло быть такое чудо? — сиял сам по себе, изнутри, и Джестани понял, что морские боги приняли клятву короля.       Он шагнул вперед и еще раз, потом не выдержал, оглянувшись, и прикипел взглядом к одинокой фигуре у самой кромки воды. Волны лизали сапоги алахасца, стоявшего в обнимку с плащом и клинками Джестани.       — Возвращайся, Джес! — закричал Лилайн, словно только и ждал этого движения. — Я буду ждать здесь, на побережье! Месяц, два, три — сколько понадобится, слышишь?       — Слышу, — лишь чуть повысив голос, сказал Джестани, и порыв ветра сорвал слово с его губ, унося к берегу, где Лилайн в ответ кивнул. — Я вернусь, Лил!       В глазах щипало от соленой воды, в горле так и стоял плотный комок, и Джестани торопливо сделал третий шаг, последний. Взял из молча протянутой навстречу руки короля аквамариновый кулон, невольно отметив, что теперь в оправу камня продета не цепочка, а мягкая кожаная лента. Руками не порвать… Интересно, отберут ли у него нож? Впрочем, неважно, если Джестани и в самом деле связан с жизнью принца, злить его попусту иреназе не станут.       Стоя теперь уже по грудь в воде, он с брезгливым холодком просунул голову внутрь ленты и почувствовал, как она, и без того короткая, съеживается, обхватывая шею мягко, но надежно…       — Не тревожьтесь, — торопливо сказал Ираталь, поймав взглядом его невольное движение: — Так просто безопаснее. Чтобы не порвалась и не слетела случайно.       — Да, конечно, — усмехнулся Джестани. — Что ж, я готов…       Оказалось, быть готовым к такому невозможно, сколько раз ни уходи под воду. Салту Ираталя подплыл рывком, начальник охраны протянул руку, помогая сесть в седло позади себя — и тут же, стоило Джестани оказаться на спине рыбозверя, ушел в глубину.       Вода сомкнулась над головой беспощадной тяжестью, заливая нос, рот, глаза, уши. Ледяной глыбой сдавила тело, полилась в горло, заставив снова пережить дикий страх захлебнуться. Джестани впился пальцами в плечи Ираталя, пытаясь вдохнуть, выдавить из себя соленое, плотное — и закашлялся, чувствуя, что дышит. Водой — но дышит!       — Нет, ничего, — с трудом проговорил он, задыхаясь и отплевываясь, тревожно обернувшемуся назад Ираталю. — Ничего… Что-то в этот раз…       — Другой морской ключ, непривычный, — виновато отозвался Ираталь. — Тот, что вы носили, остался у его высочества. Жрецы пытались найти вас по нему, но только испортили камень.       — Нашли же все-таки, — буркнул Джестани.       Больше они не сказали ни слова. Рыбозверь рванул с места, и Джестани мог только молча удивляться, как иреназе находят дорогу в совершенно темной воде. Даже на земле ночью легко заблудиться: темнота искажает привычные очертания, скрывает и меняет расстояния, путает тропы. А в море, где кроме привычного обзора вокруг есть еще верх и низ, как можно держать верное направление?       Но спрашивать об этом Ираталя явно было не время. Начальник охраны лег на салту, слился с ним, плотно прижавшись к шкуре, и Джестани пришлось последовать его примеру, одной рукой обхватив за плечи иреназе, другой вцепившись в луку седла.       Засомневайся он вдруг, что принц Алиэр действительно при смерти, хватило бы этого бешеного заплыва-полета в томительно медленно светлеющем море, чтобы понять: они спешат к умирающему. Впереди рассекал воду темный силуэт короля, нещадно погоняющего салту, и Джестани отрешенно подумал, что не зря иреназе плывут один за одним, хотя дорог здесь нет. Это как топтать тропу по снегу: идущему вторым куда легче, чем первому, преодолевающему сопротивление плотной снежной массы. А вот сам бы он ни за что не удержал зверя так ровно и чисто, прямо носом в хвост салту короля.       Снег, вода… Джестани напрягся, сбрасывая странное оцепенение мыслей, готовых крутиться вокруг чего угодно, только не того, о чем действительно следовало думать сейчас. Согласился! Он сам, по доброй воле согласился вернуться в подводное королевство, поверив уже раз обманувшему его владыке иреназе и его сияющему талисману. Да с чего он решил, что морской народ не нарушает клятвы, данные на этой реликвии? С того, что они сами так сказали? Ему, чужаку? И с чего он решил, что это именно Сердце моря? Мало ли у короля иреназе диковин, способных при необходимости посветить, как уголек из-под пепла?       Джестани невольно вдохнул глубже, с отчаянием понимая, что снова бросил свою жизнь на кон смертельной игры неизвестно ради чего. Но Малкавис велел ему выбирать… Выбирать, а не верить на слово всему, что скажут подлые хвостатые! Ладно, потеряв голову, о серьгах не жалеют… Думать надо о том, как выдержать месяц рядом с рыжим ублюдком. Пусть он даже пожертвовал собой ради искупления вины, это не причина забыть и простить. Скорее всего, недоразумение, родившееся наследником трона Акаланте, вообще не думало, что с ним случится после расставания с запечатленным. Не думать — это очень похоже на Алиэра. Поддался первому порыву, случайно оказавшемуся благородным, захотел одним махом разрубить все узлы — и вот, любуйтесь!       Отец-король, жрецы и придворные — все сходят с ума, пытаясь исправить то, что рыжий натворил своим безмозгло-великодушным поступком… А Джестани…       Сердце резануло тоскливой виной, стоило вспомнить глаза Лилайна. Он-то чем такое заслужил? Верностью и заботой? Да за одно это рыжему хвост оторвать мало! Целый месяц… Дождется ли? А если дождется, как потом вымолить прощение? Как убедить, что иначе не мог? Лилайн поверил ему с полуслова, привез к морю, рискуя жизнью и свободой, а что теперь будет с наемником, которого наверняка ищут люди Торвальда? Малкавис, помоги ему скрыться! Помоги понять, что не надо ждать на побережье, за месяц даже матерый зверь попадется в расставленные ловушки.       Они спускались все ниже, у Джестани уши заложило от давления воды. Он несколько раз сглотнул, открыв рот, и почувствовал, как в ушном проходе что-то щелкнуло. Вода сразу перестала давить, будто придя в непонятное равновесие.       Плечи Ираталя под обхватившей их рукой Джестани ритмично напрягались. Иреназе правил зверем, еле заметно смещаясь то на один бок, то на другой, помогая себе лоуром. Джестани вспомнил, как Алиэр учил его морской верховой езде. Как один человек может быть таким разным?       Ведь рыжий действительно любит салту и понимает их, как на земле хорошие всадники любят и понимают лошадей. Это, конечно, не говорит о том, что человек добр — сколько угодно мерзавцев холят и берегут зверей, а вот людям на их пути лучше не попадаться. Но в Алиэре временами проглядывало растерянное отчаяние заблудившегося мальчишки… Да, он был жесток. Но совсем не так, как Торвальд. Мог, сорвавшись, мучить, даже убить, наверное, но лгать с таким ясным взором, предавать с красивым и спокойным расчетом… Это на принца иреназе было ничуть не похоже.       Джестани сильнее сжал колени, пытаясь удержаться на крутом повороте. По привычке, конечно, салту — это не лошадь, им коленями не правят. Мокрые штаны облепили ноги, босые ступни чувствовали шершавую кожу рыбозверя. Сапоги остались на берегу. И перстень! Только сейчас Джестани, растерявшись, вспомнил, что перстень Аусдрангов так и лежит в каблуке его левого сапога. Если Каррас не вспомнит или решит, что Джестани спрятал драгоценную реликвию где-то еще — конец перстню. Сапоги — это не клинки и даже не плащ, вряд ли алахасец заберет их с собой, скорее, бросит на берегу. Что ж, это судьба… Рубин Аусдрангов хотел отправиться в мир — он это сделал. Впору поверить в этом Каррасу, иначе как объяснить, что перстень вылетел у Джестани из памяти как раз в нужный момент?       Шпили Акаланте вынырнули прямо под ними, и Джестани понял, что они плыли к городу напрямую, как и в ту ночь, когда рыжий его отпустил. Прямо — и вниз. Дворец надвигался стремительно, черноту его силуэта испещряли голубоватые и желтые светляки туарры в окнах. Похоже, многие там то ли встали спозаранку, то ли вовсе не ложились. Салту заложил последний поворот, от которого Джестани, будь он сыт, могло бы и вывернуть, застыл перед темным проемом в стене, где-то посередине между крышей и дном. Ну да, им здесь лестницы не нужны…       — Как вы, господин избранный? — в голосе Ираталя, соскользнувшего со спины рыбозверя и пристально смотрящего на Джестани, слышалось беспокойство. — Все хорошо?       Джестани кивнул и тоже попытался слезть, сразу почувствовав, что невольно соврал — никакого "хорошо" и близко не было. Голова кружилась, пустой желудок скрутило жгутом, а перед глазами бешено мелькали разноцветные искры.       — Ваше величество… — услышал он сквозь плотную темную пелену, застелившую все вокруг.       Что-то говорил Ираталь, что-то отвечал ему король — Джестани, запрокинув голову, пытался отдышаться, с бессильным отвращением думая, что силы, дарованные Малкависом, на исходе. Промедли он в предгорьях, не помоги ему Лилайн добраться до моря — и жрецы могли бы хвост узлом завязать, объясняя, как погубили избранного, вместо того чтобы добыть. А что, хороша была бы шуточка…       К его губам прижалось горлышко кувшина, в рот полилась горьковатая влага, уже знакомая по прошлому разу. Джестани глотнул, допил до конца и, дождавшись, пока перед глазами немного прояснится, отдал кувшинчик подплывшему Невису.       — Быстрее, — умоляюще сказал старый целитель, заглядывая ему в глаза. — Господин избранный, прошу вас…       Его тащили по коридорам, залитым светом туарры, и даже это мягкое сияние казалось тревожным, лихорадочным. Дверь — та самая, будто и не было недель свободы. И комната — знакомая и незнакомая одновременно. У стены клетка с мечущимся рыбенышем. Надо же, как вырос… Погоди, малыш, не до тебя пока. Остальные стены от пола до потолка заставлены какими-то сложными приборами: зеркала, стеклянные трубки, сосуды с разноцветными жидкостями, то искристо мерцающими, то густыми, непрозрачными. И посреди всего этого до омерзения знакомая кровать с распростертым телом. Мертвой змеей стелется по подушке тусклый рыжий жгут волос. К рукам, до синевы белым, почти прозрачным, тянутся стеклянные трубки, уходя в кожу хищными иглами. Даже хвост, всегда сияющий перламутром, поблек, и безжизненно свешивается с ложа обвисший плавник. Лицо…       Джестани подплыл ближе, взглянул на холодную совершенную красоту мертвого принца Алиэра. Нет же! Вот, грудь еле заметно поднимается и опускается. Но… так медленно…       — Прошу, — послышался рядом лихорадочный шепот короля иреназе. — Вы видите? Теперь — видите? Умоляю — не надо ненависти… Разве можно ненавидеть его сейчас?       «Нельзя, — согласился про себя Джестани. — Такого — нельзя. Просто не получится».       А вслух спросил:       — Что мне делать? Говорите же!       — Оставьте нас, ваше величество, — прозвучал удивительно властный голос Невиса. — Вы сделали, что могли, теперь оставьте нас и молитесь Троим — остальное в их власти.       Покорно кивнув, король и в самом деле выплыл из комнаты вместе с Ираталем, а целитель опять поймал взгляд Джестани своим — безмерно усталым и тревожным.       — Нет времени на ритуалы и обряды, — торопливо сказал он, беря Джестани за руку и увлекая его к постели. — Еще немного — и наследника не вернуть. Просто ложитесь рядом и прикоснитесь к нему. Так тесно, как… сможете. Прошу! — добавил он срывающимся голосом.       Джестани молча повиновался, пытаясь убедить себя, что ничего страшного и отвратительного в этом нет. Ведь спасал же он рыжего дурня от дыхания Бездны, а потом и от сирен? И не думал тогда, насколько его ненавидит и может ли простить.       Постель была такой же мягко-мокрой, как ему помнилось, только теплее. Все равно гадко! Запрокинутое лицо принца оказалось совсем рядом, бледное, будто светящееся изнутри.       «Он и в самом деле уходит, — внутренним чутьем понял Джестани. — Душа вот-вот улетит. Или уплывет? Ох, да какая разница…»       Придвинувшись еще ближе, он обнял рыжего одной рукой, прижался к его боку, попытался уловить ритм дыхания принца, не понимая, что делать. Да и что он может?       — Вы же слышали, что сказал король? — подсказал из-за спины бесцветный от усталости голос Невиса. — Забудьте о ненависти. Просто… постарайтесь вспомнить то, что могло вас связать. Что-нибудь хорошее! Ведь было же хоть что-то?       Судя по отчаянию в тоне, целитель и сам не очень-то в это верил. Джестани честно попытался вспомнить. В памяти, как грязная муть со дна потревоженного источника, всплывали унижение, боль и ярость… Нет! Не думать… Не думать о том, что убьет последнюю исчезающую связь между ними. Это как тренировка на сосредоточение! Убрать ненужные мысли легко, но как и где найти нужные?       В отчаянии он уцепился за единственное, что пришло в голову: принц держит за хвост малька салру, отчитывая безмозглого мальчишку. Он был рад, когда Джестани выпросил рыбеныша. Рад не убивать.       Джестани судорожно вдохнул воду, старательно гоня мысли о плохом. Алиэр учил его плавать на салту. Высокомерно выпускал колючки, фыркал, но учил на совесть. И даже бросил обожаемую охоту, чтобы проследить за двуногим, защитить его от злоязыких сплетников вроде Деалара. Да уж, для рыжего — настоящий подвиг…       Память упорно подсовывала горячие руки на плечах, лихорадочный шепот в темноте между стенами загонов. Да, но ведь удержался! Совладал с собой, даже просил прощения…       Тело под его рукой дрогнуло. Джестани всмотрелся в мраморное лицо, на котором выделялись только темно-золотые брови и ресницы. Все остальное — шедевр великого скульптора, а не живая плоть. Но ведь явно принц вздрогнул! Осталось лишь надеяться, что это не агония.       — Да, — прошептал из-за спины Невис. — Да, еще… Прошу вас!       Еще? Джестани прикрыл глаза, чтобы не видеть ненавистную наглую красоту. Если бы он отвечал перед Малкависом за свое глупое согласие вернуться в море, что бы он сказал?       Принц иреназе не лгал ему. Мучил, чуть не убил, но не лгал. Даже в тот последний раз, прогоняя наверх, умудрился сказать правду, только подал ее по-своему. Бились о камни волны, прибой чуть не утопил его, уплывающего, но позволил выбраться на берег, а Алиэр остался, чтобы умереть. Это было на рассвете. Соль на губах, соль, пропитавшая тело и волосы, из-за нее щипало глаза и кожу… Но был ведь еще и день до этого? Турансайское вино и сырные лепешки, горячий песок и пламя костра… И Алиэр глядел на него восхищенными глазами из ласково плещущих волн, глядел молча, не в силах скрыть желание во взгляде, но хотя бы не выдавая его ни словом, ни делом.       Джестани невольно сжал пальцы на плече принца, снова вдохнул глубоко, с напряжением, не позволяя себе поднять тяжелые веки, удерживая в памяти золотые искры костра, вкус вина на губах, плотные струи воды, обтекающей тело, когда плывешь на салту. И кровь! Текущая в воду кровь Алиэра, призвавшая его отца, пока Джестани отбивался от сирен. Рыжий пытался выбраться из-за его спины, из убежища, которое могло подарить ему несколько лишних мгновений безопасности, а мгновения слишком часто решают, кому жить, а кому умирать. На руках подтягивался, полз, лишь бы драться рядом, хотя сам и нож не поднял бы. Малкавис, помоги! Помоги мне удержать его хотя бы за это! За то, что он был рядом со мной в бою…       Что-то говорил рядом Невис, тревожно и радостно, Джестани его не слышал. В прохладной воде он горел, словно бежал по раскаленному песку пустыни, задыхаясь от льющегося со всех сторон жара. Тяжело и жарко — ему даже показалось, что вода вокруг должна закипеть, соприкасаясь с его кожей. И эта тяжесть… Он снова напрягся, сам запрокидывая голову назад, выгибаясь, как лук с натянутой тетивой… Малкавис, как же тяжело! Тяжело… вытаскивать…       Упрямо вцепившись в осколки собранной мозаики, будто каждое доброе воспоминание об Алиэре было тщательно сберегаемой драгоценностью, Джестани отрывисто дышал, невольно облизывая губы. Это было как бой, а драться, выкладываясь без остатка, он умел. Сейчас ни просьбы короля иреназе, ни мысли о морском народе, обреченном, если принц умрет — ничто не имело значения, кроме того, что решил он сам. Потому что только вся его воля, собранная воедино, могла удержать уходящего за край жизни.       И удержала! Когда что-то изменилось и стронулось, принц задышал немного чаще, а где-то вдали радостно вскрикнул Невис, ослепительно алая волна боли накрыла Джестани с головой, прокатилась по телу, заполняя каждую частичку. Застонав сквозь зубы, он еще плотнее прижался к мелко дрожащему телу Алиэра, даже положил подбородок на плечо рыжего, но не в желании приласкать, конечно, а пытаясь еще теснее прихватить то, что ощущалось внутри скользким горячим жгутом, связывающим их, как пуповина связывает младенца с чревом. В другой раз это сравнение показалось бы кощунственным, но не сейчас. Принц рождался заново! И Джестани пытался помочь ему, как мог, вытаскивая в жизнь всеми силами души и тела. И лишь когда услышал слабый прерывистый стон, окончившийся всхлипом, позволил себе соскользнуть в полусон-полубеспамятство от страшного изнеможения.

***

      Первое, что Алиэр понял, вынырнув из мрака — боли нет. Во имя Троих, может ли быть большее счастье? Боль ушла, и это было непостижимым блаженством, которым он просто наслаждался, боясь шевельнуть хоть мускулом. Вдруг вернется?       А еще ему было тепло, тоже в первый раз за бесконечно долгие и мучительные дни и ночи, когда холод проникал внутрь и не уходил, сколько ни лежи в горячей ванне, сколько ни грейся изнутри тинкалой. Тепло… Может, он уже умер и попал в Глубины Предков?       Но на загробный мир это было никак не похоже, потому что тело ощущалось — спокойной разнеженной истомой, теплом и негой в каждой мышце, умиротворением… Да, вот чем это было! Умиротворением. Словно все, наконец-то, было именно так, как должно быть. Странное чувство, но какое же чудесное!       А еще он явно лежал не один. Чья-то рука обнимала его за плечи, и это тоже было так правильно — словами не передать. Как сытость после голода, отдых после усталости, безопасность после страха… Как удовлетворенное любовное томление, даже лучше.       Алиэр глубоко вдохнул, пытаясь поймать это дивное ощущение, хотя бы запомнить его, как сладкий сон, исчезающий сразу после пробуждения, но незнакомое доселе счастье не проходило, и он рискнул, повернув голову, открыть глаза. Тяжелые веки ни в какую не желали подниматься, а когда поднялись, он несколько раз моргнул, не веря тому, что видит. Четкий профиль, словно вырезанный из темного янтаря, тень ресниц на щеках, по-детски подложенная под голову ладонь. А вторая — на его, Алиэра, плече…       Замерев, боясь спугнуть сон, потому что не могло же это быть явью, он всматривался жадно и вдохновенно, как глядят на то, что увидеть мечтали, но даже не надеялись. Джестани спал. Мерно поднималась и опускалась грудь, согнутые колени упирались Алиэру в хвост, и даже во сне жрец выглядел так, словно вот-вот вскочит и рванет куда-то. Понятно, куда — подальше отсюда…       Они все-таки его поймали! Поймали и притащили в Акаланте! Глубинные боги, что же теперь делать…       Наверное, он шевельнулся или вздрогнул, потому что Джестани мгновенно, словно и не спал, распахнул ресницы, в упор глянув черными каплями Бездны, что боги подарили ему вместо зрачков. Глянул молча, не шевелясь, и Алиэр тоже затаил дыхание, пытаясь прочитать хоть что-нибудь в непроницаемой мгле его взгляда — но куда там!       Дыхание перехватило. Наверное, впервые за всю жизнь он не знал, что сказать. Раньше слова всегда приходили сами, то стремительными рыбешками легко срываясь с губ, то падая с них тяжелыми камнями или выползая, как ядовитые маару. А теперь, когда он так хотел сказать хоть что-нибудь — их не было. Только пустота. Полная страшная пустота и в голове, и в сердце, да еще страх и понимание, что скажи он что угодно — это все равно будет не то, что надо. Потому что разве могут слова что-то значить, если рядом тот, увидеть кого — величайшее счастье и величайшая беда?       — Проснулись, ваше высочество, — бесстрастно сказал Джестани, разрывая длящееся целую вечность молчание.       Это, конечно, был не вопрос, к чему спрашивать очевидное? Алиэр молча кивнул, хотя по-настоящему вышло только чуть шевельнуть будто налитой свинцом головой.       — Лежите, — так же ровно и бесцветно-спокойно уронил жрец, убирая руку с его плеча. — Выздоравливайте…       У Алиэра даже в глазах потемнело, словно его ударили под дых, а всего-то — исчезла почти невесомая тяжесть чужой руки. Нет, не чужой! В том-то и дело, что не чужой.       — Это ты… — выдохнул он беспомощно, только теперь осмеливаясь поверить, чтобы разом преисполниться и страха, и отчаяния, и надежды пополам с безнадежностью. — Это правда ты… Я думал, сплю…       — С такими кошмарами, как я, вас только пожалеть, ваше высочество.       Холод в голосе, холод в глазах, а рука была такая теплая, что непонятно, откуда столько зимней, пополам со льдом, воды во взгляде и словах. Алиэр сглотнул горечь, вздохнул судорожно. Сказал, едва слыша сам себя:       — Ты здесь… Это отец, да? Что же… что теперь делать…       Что я, больной, недавно умиравший, могу сделать, чтобы снова отправить тебя на землю — вот что было в этом вопросе, таилось в словах, как раковина в песке, и острые края резали сердце, потому что ответа не было и быть не могло, как нет жемчуга в раковине-пустышке.       — Мне — терпеть, вам — выздоравливать, — буркнул Джестани, ложась на спину и глядя в потолок, словно там за время его пребывания на суше что-то изменилось. — Да, и особо ни на что не надейтесь. Ваш отец обещал, что я пробуду здесь всего месяц. И гостем, а не пленником. Поэтому руки, ваше высочество, будьте любезны держать при себе, не говоря уж о прочих… частях тела. Я вернулся не для того, чтобы вас ублажать.       Ледяной крошкой, ядовитой слизью плыли холодные злые слова, но Алиэр в растерянности пропустил их мимо ушей, расслышав только одно, самое важное.       — Вернулся? — переспросил он, боясь поверить. — Ты вернулся сам? По своей воле?       — Именно, — растянул губы в усмешке жрец, покосившись на Алиэра и снова глядя в потолок. — Я здесь, потому что король иреназе просил спасти его сына и наследника. Ради мира между людьми и морским народом. И все, на что я согласился — это быть рядом.       Что-что, а слышать только то, что хочется, Алиэр всегда умел. «Быть рядом» — это ведь, на самом деле, очень много! Больше, чем он мог и смел надеяться! Джестани, его Джестани вернулся сам! Не надо думать, как спасать его снова, можно просто отдаться счастью быть вместе. А все остальное… Образуется как-нибудь!       Усталость навалилась внезапно, будто он не только что проснулся, а целый день охотился. Или даже разбирал счета, что куда утомительнее. Алиэр закрыл глаза, но тут же снова их поспешно раскрыл, боясь, что Джестани исчезнет. Нет, жрец-воин лежал рядом, угрюмый, но не собирающийся пропадать. И Алиэр снова опустил налившиеся тяжестью веки, уплывая в тепло и спокойствие.       Принц снова уснул. Вот ведь существо! Глядит с таким чистым восторгом и радостью, как на лучшего друга или потерянную, но вновь обретенную любовь. Джестани передернуло, внутри медленно поднималась загнанная на самое дно души злость. Словно ничего не было! Вообще ничего, кроме хорошего! Может, он еще ждет, что Джестани растает и согласится делить с ним постель по-настоящему? Да скорее море закипит.       Рыжий обиженно всхлипнул во сне, словно услышав его мысли. Придвинулся ближе, закинул хвост на ноги Джестани и бесцеремонно сгреб его в объятья. Задохнувшись от возмущения, Джестани приподнялся, собираясь вырваться — и наткнулся на взгляд Невиса, так и качающегося у стены за спиной принца.       — Не надо, — тихо попросил целитель, потирая пальцами виски. — Он спит. Это его тело тянется к вам за исцелением. Ничего плотского, господин Джестани, поверьте. Его высочество еще долго не сможет взглянуть с желанием ни на кого, даже на вас…       — Это к лучшему, — процедил Джестани, заставляя себя замереть.       Потом, не выдержав, осторожно снял руку принца, упрямо встретив просительный взгляд целителя, буркнул:       — Не могу я так. Лучше сам обниму… потом… если надо…       — Я понимаю, — так же тихо согласился Невис. — Вы и так сделали больше, чем я смел надеяться. Его высочество жив и на пути к выздоровлению, а обуздывать желания ему давно пора научиться. Просто не забывайте, что он еще не вполне владеет собой. Вы для него — как горячий источник для замерзающего.       Не найдя, что сказать, Джестани передернул плечами, чувствуя, что и сам сейчас бы с радостью снова поспал. Но засыпать не хотелось: хотя умом он и понимал, что принц безопасен, тело и память предупреждали об ином. Слишком уж горели глаза Алиэра при взгляде на него. И принц, кстати, в отличие от своего отца, ни в чем не клялся.       В клетке у стены заметался салру, и Джестани со стыдом подумал, что так и не посмотрел на него ближе. Малек наверняка давно выздоровел, почему его до сих пор не выпустили? Рыжему не хватало хоть какой-нибудь зверушки? Заменил двуногого питомца на хвостатого?       Мысли текли злые, горькие и вряд ли справедливые, но Джестани было плевать. Слишком глубоко засела ненависть, чтобы исчезнуть от просьбы короля иреназе и ласково-горячих взглядов рыжего мерзавца. Неизвестно, как обернется дело, когда принц выздоровеет. И даже если будет вести себя прилично, видеть его желание, постоянно ощущать на себе, ловить взгляды, от которых недалеко и до прикосновений… Месяц будет не из легких.       А салру он завтра же выпустит! Первым делом!